скачать книгу бесплатно
– А тебя, Шнобель, чего? Такого стилягу! Дефицит толкаешь?
– Да нет, меня из-за краткой дружбы с братьями… Твердят одинаково: Крыловы – мои первые друзья! Очные, с кем угодно, только не с ними.
– А кто они?
– Центровые бандиты. Неверная конфигурация дела.
Стоеросов умнее его фамилии:
– У ментов на тебя мало и хотят прицепить к этим братьям. Говори: они тебе не докладывают о делах.
– Но следователь говорит…
– А ты не верь тому, что он говорит.
«Дурачок ты, батюшка»…
Мишель
Тихо, будто камера на кладбище. Утро. На воле никогда не бодрствует в такую рань. В тюрьме и ночью лежит – жизнь сторожит, а то отнимут её, неровен час. Неровный? Или неверный? Как тот, в который и угодил в этот замок с крепкими замками, в крепость крепкую, где обреталась дальняя родня, владельцы Демидовского дворца, дядя и племянник, такие соплеменники…
Но ведь за хранение! И колония вряд ли… Да, о племяннике о родном. Дядя выгородит его отца! Мишель крайний. Тайник в полу – его. Не у Петра в комнате. И не брат нажал на курок, и не он отдал на хранение тридцатого января Артуру. И клеть не его девицы Лельки Зайцевой. Но этот Кромкин… Или Кромкинд? Евреи русифицируют фамилии. Племянник Евгении Эммануиловны. А предок на руднике управляющим, в тёплых (так хочется думать) отношениях с прадедом. Его внук интеллигентен. А свой свояка… И в этом заведении, где один следователь, а другой подследственный.
…Мишутка делает оружие. Из дерева, металла. Детали могут быть и в баке для мусора. Ба, латунная трубка, готовый револьверный ствол. Оглядывается воровато. К входу в квартиру Евгении Эммануиловны идёт парень. Букетик цветов, коробка с тортом. Тогда Кромкину нет и двадцати, а ему лет девять. Прыгает с края бака. Парень в дверь – а пацан обратно на бак. Виделись. Правда так давно, что Кромкин его таким не помнит.
У него, талантливого, не только яркая память, он автор ярких перевоплощений. С работы – в дровяник. Оттуда – в Фёкиной шубейке, в её длинной, до пят, юбке, валенки, платок. На руке – ридикюль (презент няньке от грандмаман). Бодрая бабка. В горле её речь, готовая на выход. Платок и очки без диоптрий (украдены на телевидении) не роняет в транспортной давке. Но некая тень, дуновение беды около дровяника, когда, ёжась от холода, Бабка Ёжка обратилась Добрым Молодцем.
…Ну, вот ведут! Да прямо на волю! Настроение наподобие температуры прыгает. Не отменили! «Рафик», как на телевидении. И в этом нормальном автомобиле они едут на эксперимент. Войдя в роль, пребывает в ней и тогда, когда они у «Кошкиного дома», где Лелька Зайцева с пятью питомцами. У неё наверху в квартире ни крыс, ни зайцев.
Мягкий ветерок. Вдыхать и вдыхать, проветривая лёгкие от тюремной духоты на людной улице. Троллейбус мимо. Охранники не в кадре. Руки – в карманах, не в наручниках. Двое «коллег» по бокам. Заказ фотографии для альбома. «Мишель в кругу друзей-юристов», – будет наивный комментарий грандмаман.
Подвал во мраке.
– Рубильник левее! – Он установит фонари!
Работал на предприятиях во Дворцах культуры. В одном любительская киностудия. На плёнку и концерты, и трудовые будни! Как-то укладывает макеты револьверов в рюкзак, а директор клуба тут как тут: «Пойман ворюга!» В милицию не отдают, но увольняют. Банальный финал его работ в культурных центрах города, где театры, он на главных ролях, но мелкая кража и – на выход… Но не в темницу.
Тайник у прокурора в клети! Шутки ловкого Мишутки. Хохочут. Кроме фотографа. Они не принимают на равных этого дедка! Михалыч, да Михалыч. И сам чуть так не назвал.
– Тут кто-то! – говорит один.
– Да крыс полно. Как-то вдвоём с Лелькой… Ха-ха-ха!
Именно благодаря ей он помощник оператора. Бывало, оформят то в цех, то дворником, а работает в клубе и.о. худрука. Один звонок её папаши в отдел кадров, и встречают с объятиями, которых ждёт и Лелька, бегая за ним под хохот киногруппы. Ну и ну! Юристы работают с её папой! Опять хохот!
Михалыч хамовато:
– Где тайник?
Кромкин глядит мягко, мол, терпи «ценного работника».
Впервые внутри при ярком фонаре (не фонарике). Вот уголок, где был пистолет, а вот этажерка, которую они с Лелькой втащили, а вот шкаф… Открыт? Нет, нет, только не это!
– Ну, что туда уставился? – хамит Михалыч.
– Крыса.
– Крыс боишься, герой? Руку к тайнику, вполоборота и голову на меня, не двигайся!
Нитки нет! Крысы – тоже. Её и не было. А вот нитка была. Где-то дверь отворена: волна холода, как ветер с кладбища.
Обратно во мраке. Наручники, от которых отвык, вновь на руках. Прямо повторный арест.
От публики таит эмоции великолепный актёр:
– Неплохой у Зайцева дровяник!
– А это – дровяники?
– И в нашем в доме какое-то время топили плиты дровами. Давно – газ, а клети не отбирают.
– А что, удобно!
– Оружие хранить!
Ха-ха-ха!
Он не в этой компании. Не та вольная прогулка, когда фотографировался с двумя плохо одетыми ментами, заказав снимок на память…
Всё засвечено. Всё искалечено.
Путь неудачника. Душа замучена.
За всё заплачено. Но – не за лучшее.
Опять в крепость под крепкие замки.
– Кем открыт второй тайник? Крысы!
– Кого ты так? – любопытный Артём Горцев.
Я называю крысу крысой,
а человека малой мышкой.
Не будь я сам смышлёным Мишкой,
уже грозила бы мне вышка…
– Неплохие рифмовки! А тайник не один?..
– Как «не один»?
– Ты сказал: «второй».
Идея! Эврика!
– Да, мой тайник не в уголке на бетонной балке. Фотограф: «Вытяни руку». Я и вытянул к тому уголку. А на моём оборвана оградительная нитка. Открыт кем-то другим.
Моя жизнь висела на ниточке.
Ниточка исчезла, – и жизнь оборвалась.
– «Моя жизнь висела на ниточке…» Японский стих!
– Неудивительно, у меня две кликухи, и обе японские.
Этот маленький шустрый зверёк…
Погулять по подвалу он вышел…
Тише, мыши, Крысиный король.
У него нынче вышла гастроль:
Побывал он в заветной нише.
– Ха-ха-ха! Мишель, поэма для детей!
– Если не зверьки, а люди, и один накрысятничал?
– А кто-то… мог?
– Один отпетый уголовник, не дай бог, убийца!
– У тебя такой друг?
– Пригрел мой брат от доброты. Этот тип мог своё упрятать в мой тайник.
– А чего не в тот «уголок»?
– В «уголке» могли изгрызть крысы.
– Он там хранит ценные бумаги или деньги!
– Догадки, не более того.
Великолепная идея о втором тайнике и пригретом рецидивисте. Но, скорей всего, ему оформляют документы на выход, идёт проявка фотографий. Как проявят, так выгонят на волю!
Гора, в ней туннель. Длинный коридор не под домом, под горой. Мишель входит в гору… Выход, увы, не брезжит. Впереди шагает Кромкин. Он не такой, как теперь, не менее пятьдесят шестого размера. Во сне, каким был давно, крепким, но не объёмным. «Семён Григорьевич, идите медленней! Я не пойму, куда мы!» Кромкин оборачивается, а лицо другое! Клацает ружейным затвором рот, не добродушно-толстогубый, а тонкий, как у пытальщика в тот первый, глуповатый допрос.
Пётр
Тюремное утро. Уровень бульдога, которого выгуливают на поводке. В коридор до туалета и обратно. Вышагивает: метрономос; метрономос…
…Они с братом маленькие. Идут в тир. Грандмаман любит оружие и невольно готовит противников режима. Месть тем, кто медленно вызволяет «папа» и он умирает в шахте. Тем, кто анекдоты Пьера о Ленине, не считает анекдотами. Ну, и Серж с Евдокией в лагерях.
Пулемётовым опять удивительный дар с воли: белые сухари и трёхлитровая банка компота (тоже – домашний?)
Пётр не на нарах, а на нервах. То морзянку у трубы ловит, то – ухо к двери. Вот крик. Брата ведут?
Вадим читает книгу. Малоавторитетная литература художественная! И Толстой, и Достоевский, и этот Чехов… Не понять тебе, какие книги бывают! Ходит Пётр, и, будто о порог: некоторые его книги в тайнике. Выполнен умело, не найти. А пуля? Бум! – немного, и головой бы о верхние нары. Но родной дом не отдаст улику! Там дрель необходима!
Опять у трубы. Азбука Морзе – ценное знание наряду с риторикой и рекомендациями Дейла Карнеги.
В «диванной» пистолет видела только модель («…на полу… дым…») Не «слушатель» она, каковым является, например, участковый. Свидетель. И она не обманет. Под пытками будет говорить только правду и ничего, кроме правды! Но Варя… Глупая баба! Хотя вряд ли добудут в «пучине» маленький предмет. И тогда никаких улик. И долее в тюрьме держать не имеют права. Шарьте «Макаров», о котором болтает Кромкин, у других, не у Крыловых Петра и Вари. В конце концов, неумно это, на баланду тратятся деньги казны. Метрономос… Выгребную яму откачивают, ха-хи-и-ха! Но параллельно могли бы верующих к нему на краткое рандеву. И полетит на радиоволнах: «В Советском Союзе в Екатеринбургском централе (эта тюряга имеет громкое давние имя) узник совести!» Таковой и нет ни у кого в этой бессовестной стране.
Вадька наблюдает. Один глаз, но внимательный. Надоел!
– Вынюхиваешь?
На крик контролёр о «нарушении режима». С его уходом Пётр выпаливает:
– Чайником, – рука в направлении посудины, – и проломлю голову этому татарину.
– Кто много болтает, ни на какие дела не годен, а тем более, на такое, – прямой выпад кривого.
– Это я не годен?
– Ага, ты. Дам в лоб и улетишь под нары.
Немалая обида на мир, на людей, наподобие температуры в больном, делает рывок:
– Я пятерых зарезал! Нет, четверых. Пятую только за горло, и готова… А тебе морду выправить?
Удар… Вадька падает. Не «под нары», правда, а на них.
Оперативно, как два оперативника, Пулемётовы. Пётр в ступоре: не только «морду выправить мог», а убить! Охрана в камере. Удар ботинком в голень от татарина. Кокшаров собирает манатки, и книгу. Пулемётовы держат Петра, кривого выводят.
У Пулемётовых рыльца тайные. «Мы внуки сына полка», – гордость Юрки. Во время уличной драки ими отправлена в нокаут и в больницу целая компания. Один на грани. Пулемётовых временно нет в команде самбистов (клуб «Трудовые резервы», «ТР»)
– Ну, и как оппоненты?
– Какие? – не отошёл от усмирения Петра Юрка (у Олега удивлённое лицо). – Нормально…
Олегу – не говорливому – неудобно за враньё брата. Петру они казались и молоденькими, и мелкими, нетрудно, будто карликов, упаковать мордами к двери, привязав к батарее их длинными вафельными полотенцами со штампами на углах «ТР». Но, не будь их, не Пётр бы «под нары» (обещание Вадьки Кокшарова), а Вадька уже был бы не только с кривой головой, но и с проломленной, а Пётр в карцере полумёртвый, но не от руки Вадьки, от охраны. Какая бравада уголовная: «Четверых зарезал, а пятую…» Прямо откровение в кровавом деле, и могут гонять не только по выстрелу, а прямо – по делу на улице Нагорной, как в том бункере на дне тюрьмы.
– Я тут неправду… Аффект. Навеян тюрьмой. Видите, радио убрано? Там датчик для внедрения на подкорку индивида далёких от него идей. Удобно для процента раскрываемости.
Ребята, открыв рты, будто опять лекция на тему мифологии.
Вталкивают нового «кукушонка». Вместо побитого. Не кривое лицо. Очкарик. С виду преподаватель, но не математики, а географии, напоминает школьного (тот глуповат). Пётр даёт информацию: брат в квартире выпалил из «Вальтера» столетней давности.
– Это оружие начали делать менее ста лет назад. – Грамотно, но как-то глупо, и это нервирует.
Пулемётовы опять не играют в шашки: не требуется ли их оперативная помощь? Чёрные – это тюремный хлеб, липкий, годный для лепки, а белые передают игрокам в виде сухариков. Банки с компотом меняют с такой регулярностью, будто с тюремной кухни. Лопают витамины, но и казённую еду не отвергают.
Откровения новенького Григория: в кондитерском отделе он открывает витрину и крадёт шоколад. Ловит его охранник, которого он, ударив кастетом в голову, убивает. И такой любитель конфет имеет реквизит бандита! В допре врут. Следователи подследственным, те друг другу. Тюрьма – дом вранья.
