скачать книгу бесплатно
Заскочу я к Шуре,
завалюсь я к Муре,
а прокуратуре —
по носу щелчок.
Феррера пел, его папаня.
Тонька и наготовит, и с работы натащит, но худой в батю, и он в форточку мог! Отца не забыть, мать родную, тем более.
У телика орёт:
– Бля!
– Ребёнок тут, – пилит Ольга Леонидовна.
А ему кейфово: алиби вспоминает, – радуется.
Мельде
Нет, он не учился в музыкальной школе!
Утро в детдоме. Радио-песенка:
«На зарядку, на зарядку,
на зарядку становись!»
Реакция с какой-нибудь койки: «Кто не хочет, тот ломись». Но такое, увы, нереально.
Или горн. Фальшивя, играют «подъём». Мальчик Мельде горнит правильно:
Ту-ту-ту, ту-ту-ту,
слышно будет за версту!
Над обувной фабрикой надрывается динамик:
«…мы идём, не свернём,
потому что мы Ленина имя
в сердцах своих несём».
Неплохо бы иметь маленькие магнитофоны с музыкой в ушах! У американцев и японцев давно, а тут в будущем. Фройнд Фредди в доме, где много глухих, но ему подходит: он – ударник (пять барабанов и один тамтам). Хотя в доме не только глухие. Какой он маленький – прыг-прыг… Опять (удивительно) – слёзы! У Альфреда Данько ноги больные, а уши здоровые.
Конвейер, наладка. Скрип железа по железу… Интервал:
– Гляну, «Прощай, молодость» дают. А ты?
– Я такое не ношу. Вот бы ботинки внутри с мехом…
– В ноябре тачали, да к руководству упрыгали…
Напарник Панфилыч. Не молод, но ум в конфигурации детдома. Ни молоток, ни напильник не кладёт на полку. Кинет куда-нибудь, – не найти! Два года он тут одиноко создавал дикий бардак. Вернулся Мельде, и давай наводить капитальный die Ordnung! Отмывает верстаки. Вешает грамоты, выданные «передовику-наладчику Мельде», рядом фотографию Луи. Негр, труба в чёрных пальцах, ногти, будто накрашены белым.
У Генриха тут вроде дивана. Рядом дом возводят для работников фабрики. В обмен на бутылку четыре бруска, фанера – и к воротам. Вносит с разрешения под хохот несунов, которые прут с родной фабрики, не имея разрешений, от фурнитуры до готовых туфель, ботинок, тапок, не говоря о ботах «Прощай, молодость». Панфилыч не ворует. Но выпиливает левые дубликаты ключей, ножи «убийцам» (охотникам), правит кухонные.
Наладка перфоратора (дырки делает в союзках[34 - – союзка – передняя часть обуви (арго преступников).] летней обуви), грохота нет, и оператор Надюха болтает с новенькой Рошей. Вроде, не татарка. Этих много: яркая Роза, милая Миля, болтливая Фруза и Фиалка, копия баба-яга.
– …женат?
– На всём конвейере.
– Он… еврей?
– Нет. Немец.
Врубает агрегат, и грохот не даёт дослушать. Не о том, кто на ком женат (об этом то и дело болтают бабы), об евреях. О них, наоборот, не говорят. Натренированным боковым зрением охватывает облик практикантки. Студентка. Могла бы интеллигентно в конторе, но охота ей попробовать рабочий труд. Волосы, как медная гофрированная проволока.
Под монотонный гул расслабляет тело методом из книги «Йога». Братья добывают редкие. Эту, вроде, Пьер где-то. А Мишель науку передаёт другу Генриху.
Аварийный рубильник! Конвейер утих, крик:
– Вот как технику ремонтируют!
От станка гайка в голову работнице. Бабий визг.
– Внимание! – Руку вперёд и вверх, как в «Риторике». Гитлер эту книгу где-то купил, а графы братья Пьер и Мишель отыскали в помойке. Их друг барон Мельде науку применяет. – Деталь неновая! Её монтировал Панфилыч…
– Где он!? – вопит Ерыкалова.
– В цехе зимней обуви.
Полцеха летней обуви там на распродаже.
– …он не виноват, – вновь махание оратора. – Дал добро Евгений Игоревич.
– И он в зимнем? – Ерыкалова не любит цехового инженера. – Я прекращу беготню во время работы!
На его «диване» Надюха Палаткина и новенькая. Косынка в крови у бордовых кудрей. Аптечка открыта. Вот и опробована неинтеллигентная работа…
– Пока до медпункта, а у тебя бинты, йод. А ты с ним не крути! У него девушка, – принцесса! – Надька отваливает.
– Ты не виноват?
– Умею закручивать гайки не до срыва резьбы.
– А у меня нет парня. Я с родителями. Квартирка маленькая. Отец сапожник, но не пьёт… От фабрики дадут только комнату, а это, как у меня дома: по цуцику[35 - – цуцик – щенок, собачка (еврейское).] на один квадратный метр. Квартиру могут, когда, например, ребёнок будет. А ты как?
Откровенно для первого диалога. Будто намёк.
– У меня домик с сестрой… Комната отдельная…
Панфилыч (с двумя парами «Прощай, молодость», оплата за одну):
– Нацарапал я оправдания. А инженера так и нет. В кафе он, где наливают.
Роша. Непонятное имя.
Братья дали книгу американского мудреца Карнеги, который учит врать. Например, партийную Ежову ненавидит, но в обращении добрые ноты:
– Кофта идёт Вам, Людмила Владимировна!
– В цехе куплена, а ты – сестре?
– Ей не так, она немолодая, – канатоходец: Ежиха лет на пять старше Эльзы.
– Мы с ней, вроде, с одного года…
Прошёл канатом. Та довольна: комплемент укрепился в глупой голове.
– Ну, фон-барон, набирай!
– Добрый день!
В ответ – военное:
«Кировский военкомат!»
– Лору Борунову…
Тут и две другие на «е»: Ерыкалова-начальница, Ерушина-технолог.
– Лорчик! Свадьба…
«Твоя?»
– Фре… – Импортные имена! У Фредди фамилия. – Данько, мой друг, барабанщик…
«Мендельсона выучил?»
– Мендельсона могу без нот, – работая на публику.
С фабрики – в дэка Дэзэ. Тайный диалог с Артуром. Немолодой, ловкий индивид. Тут и воры, и убийцы, которых не поймают никогда. Едет к дому, но в холле кафе звонит парням, мол, тихо на невидимом фронте борьбы с режимом Ленина и других угнетателей.
Фрайхайт, свобода! Репетировать! «Марш Мендельсона выучил?»
Мишель
В подполье сырое мясо, топорно нарубленное. Вдруг рука! Надо беднягу вытащить. Длань обрубка (кольца, маникюр). Лицо её и улыбается. «Кто тебя так, милая?» «Ты!» Тянет. «Куда мы?» «В матушку-могилушку!» «Интеллигентная дама, а речь, как у Брюханихи. Она – баба тюремного надзирателя, а ты фрау изобретателя!» Я тебя предал. В ответ на твою улыбку. «…сыграй эту роль…» Там, где публика, темнота. Какие роли на этой безвыходной сцене!? Мелькание клоунов и королей…
В окне не фонарь – утро. Пахнет духами Жанны с оригинальным именем: «Быть может…» Но быть не может, будто впереди только могила! Молод, не готов к падению в яму! Например, в погребную (от слова погреб), которая иногда и погребальная.
Мне приснилось, что я король.
Я играл эту трудную роль.
Я послов дальних стран принимал,
я приказы министрам давал.
Я любил выходить на балкон,
и толпа мне кричала «виват».
Я был злату и пиршествам рад…
Жаль, что это лишь сон.
– Дремлю…
Мне приснилось, что я – не король,
а уродливый маленький тролль:
стерегу в подземелье клад;
и навеки я глуп и горбат.
Я на службе у короля.
Трал-ля-ля!
– Замолчи!
Если мы вдвоём в ночи, помолчи.
За стеною стукачи: помолчи.
Завтра будут куличи на печи.
Не поставят нам свечи, замолчи…
– Замолкни!
«Замолкли звуки чудных песен»,
тобой я, видно, не любим,
тебе совсем не интересен,
и буду век один.
– Долго будешь нести ахинею?
Ахинея – мать Психеи,
А Психея – мать стихов.
Ахинея, ахинея,
ты – хранительница слов.
– Легла поздно!
И ложишься рано, и встаёшь ты поздно!
Дорогая Жанна, ты не видишь звёзды.
Ты не видишь небо, а «вечор Аврора»…
Впрочем, не Аврора, Гончих со?бак свора.
– Ударение «со?бак»?
Ударенье от слова ударить.
Не хочу никаких ударений,
