скачать книгу бесплатно
– Эксперимент. Резанём?
Два перочинных, один деревянный – для бумаг. Другие – кухонные. Крепкая материя!
– Как вы хлеб режете? – добренький майор.
– А вот так, – ухмылка Инны.
– Бруска нет? – в тон майору лейтенант.
– Какого? – удивление хозяина.
Итак, тот нож не тупой. А так как он, наверняка, принесён (и унесён), то, видимо, охотничий (в чехле). Или уголовный (вылетает от нажатия кнопки). Открытым такой не сунешь в карман. На улице Нагорной люди зарезаны. И орудие, наверное, на дне реки или выгребной ямы, не выгребаемой никогда…
– Где прятали пиджак?
Оба глядят на антресоли.
– А как туда?
– Я со стула.
Может, и вор «со стула»? А вдруг вора не было, а вот этот длинный и обворовал себя?
– Стремянки нет?
– Мне она не нужна.
В кухне, немаленькой, сервант, на его полке стекло в трещинах.
– Давно лопнуло?
– Этим вечером! – дуэтом.
Лупу! Ба! След. И рулетка у Кромкина в кармане, как у других кошелёк, который иногда дома. Сорок второй. Перерывают обувь. Ни одной пары этого размера. У отца – сорок шесть, у девицы – тридцать девять, у её матери был тридцать седьмой. Кромкин (дурной пример Никиты в ООН) ударяет ботинком. Рядом с еле видным нормальный отпечаток. Не ступала нога в общественном транспорте. На индивидуальном гоняет? А протектор знакомый, но не такой, как у его ботинок. Обул ногу. Кто-то пытался с полки дотянуться до антресолей, но не вышло? А как вышло? Видимо, с раковины.
На стул, на края раковины… В Кромкине сто кг. Не рухнет? Выдержала. Но не дотянулся.
– Давай, – велит майор.
Лейтенант Запекайло и дверцы открывает, и ванночку с барахлом на край выволакивает, в ней и хранили деньги.
Вывод: лиходей немного выше Кромкина, но не такой, как хозяин денег.
– Увлекательная работа, – хвалит Инна.
– Так сколько? – не ожидая нового ответа.
– Пятьсот рублей.
Кромкин – из папки бумагу:
– «Пять тысяч. Моя премия…»
– Да таких премий нет! Я от волнения…
«Время мошенников… Вместо одних денег могут дать другие…» Вроде подсказки. Как анекдот про филармонию, где «одни евреи». Они и убиты. Или песня: «Два клёна, любимцы дяди Соломона…» Имя в документах окажется немного погодя. Деревья дальше растут, а «дядя» с этим именем в морге. Тёща Кромкина так и говорит не «два» рубля, а «двадцать». Но майор милиции не тёща! Пол-«Волги», «Москвич» целиком! Оговорка – и нет версии (если была), и опять при разбитом корыте, которое не так шикарно, как автомобиль.
Да, об автомобиле…
– Натан Аронович, вы в двадцать тридцать к Хамкиным на такси?
– Я пешком! И не в двадцать тридцать!
– Папа, на «валидол»! Сиди тихо, – укоризненная мимика гостям.
– Вам мало этого горя, – с таблеткой во рту, не вняв рекомендации «сидеть тихо». – Хватит с меня! Я – руководитель коллектива, член горкома партии!
– Вот повестка.
Тянет руку с видом умирающего. А Кромкин хвать руку, и, не дав «пациенту» опомниться, глядя на часы:
– Пульс нормальный. Завтра жду…
Инна хлопает дверью недовольно.
Ехидный вопрос:
– Он убийца?
– О времени врёт.
– Врёт, – (нехотя).
Степан Евграфович старше на девять лет. Хлипковат, но речь, как правило, на крикливых тонах. Кромкин, наоборот, крепкий, говорит низко, но мирно.
В кабинете Сомова Николая Гавриловича два стола. Один – для него, второй – ножка буквы «т», – для коллектива.
В левом углу у двери, кроме Кромкина, никого. Рядом на стулья кладёт бумаги. Ему одному видно. Шеф, уловив это, не приглашает к столу. Усольцев по левую руку от главного, откуда переглядывается с Кромкиным. Справа – зам Сухненко с верным учеником Вольгиным. Шуйков, когда работает по делу, ближе к торцу. И с ним иногда обмен взглядами.
– Святоний Кондратьевич, что делать…
– У Хамкиных мало родни. Но отец убитых (до его смерти – хозяин дома на Нагорной) вёл непонятную работу. От одного тридцать девять писем (в конвертах). И там одни недомолвки: «Проблемы, опять проблемы…» «О делах – тет а тет». «О деле никому», «Наше дело волынят»… Нет ли тут мотива? Думаю ехать.
– «О деле»? Наверное, о деньгах? – предполагает главный.
– Жильцы дома тридцать один заметили «Волгу» около двадцати тридцати (вероятное время убийств). Гости колотят в дверь. А далее непонятно. Автомобиль уходит, но с ними или нет? Будем отрабатывать таксопарки.
– Огонёк на лобовом стекле? – Сухненко неравнодушен к делу, которое не ведёт.
– Вроде, нет.
– Угнанная! Подключить Казанцева? – Руководитель ГАИ его друг.
– Что делать. Подключи.
В кабинете Кромкина майор делает вывод:
– А я думаю, прав он: автомобиль угнан. И пригнали…
– …на убийство, как на ужин… Но я не верю в такую романтику. Давай таксистов.
– Ты руководитель бригады, тебе видней… Информация: двадцать девятого января драка в ресторане с кавказцами. Крови!
И смешалась кровь народов… И в деле Хамкиных: племя на племя, дом на дом?
Авто Шуйка – техника боевая, помогает в работе. Но и до дома иногда. Территориально – соседи. Добрая тема во время выпивок: жители одного района. Детьми бегали на одних улицах и переулках. С одного «склона» (оба так называют берег) нырки в воду, по льду – на коньках. Хотя временной интервал («Когда ты был пацаном, я в Школе Милиции!»)
– Где мои «Прощай, молодость»? – в них иногда ездит на труп.
– В кладовке. В глубине.
Опять «в глубине»… Легче новое купить… Найдены. Отпечаток ноги в ограбленной квартире, видимо, от таких бот.
«Директор Кафтанов Илья Алексеевич говорит: “Вы внук видных: революционеров!” Это да. Их боевая работа была необходима для Великой революции! Добыча денег, нападения на денежные мешки! Один брат Фарбер Эразм. И меня так нарекли. Второй брат Борис. Борька назван в память о нём. Не вина революционеров в том, что не вся «сказка стала былью». Беда в том, что у некоторых иные помыслы. У Борьки одни пятёрки».
Борька был бы музыкантом. «Вот гады…» «Фашисты», – говорят молодые милиционеры, глядя на его труп.
Догадки, люди, трупы… А улики? Их нет. Вряд ли таковой является оттиск обуви на раздавленном стекле. Но главное: ни единой улики там, где убивали. Дом на улице Нагорной необитаем. И никто не идёт к воротам.
Филя
Утром Муму – на волю…
А он на кухню к столу. Авторучка, тетради. Любой документ в красках, в арифметике… Выбран арифметический стиль, как-никак, убиты люди. Ни фени, ни мата (это трудно, но для алиби…):
«12.00. Меня вырвало желчью. 14.30. Иду в медпункт. Медик отпускает с работы. 15.30. Еду домой. 16.30. Беру бутылку водки. 16.50. Дома опрокидываю стакан. Второй. Третий. 18.00. Иду на улицу. У киоска Митрич. Бакланим о хоккее. На обратном пути Марья Дементьевна у её дома. Говорим о моей тёще, как мне трудно, ведь она ведьма. 19.00. Дома в коридоре на лавке. 20.00. Соседка за хлебом. Видит меня на отдыхе».
Бумагу – в карман.
На ментовском крыльце Пруд! Активно трясут друг другу руки.
– Плету им: в балагане[23 - – балаган – ресторан;], с кентами[24 - – кент – друг;]; ни одной фамилии, кликухи, мать-перемать…, – улыба, полная фикс.
Падок: баки[25 - – часы;] золотые как-то его выдали. Дрехорит[26 - – трусит, боится].
– Мочиловка?..
– Ага. Барыги, мать-перемать… Жиды! Видимо, на ихнее рыжьё[27 - – золото;] наводка. Наверняка, – до хренища! – нервно мигают маленькие буркалики[28 - – от слова буркалы – глаза (арго преступников).] на крупной харе.
– И я наплету.
В кабинке уборной учит написанное дома. Вроде бы, готов по памяти.
Допрос ведут два ментика: один в годах, как Филя, второй – голец[29 - – молодой преступник;]. Где кантовался двадцать девятого, когда обнулили эту семейку? «Дружную» – выдумка Ольги Леонидовны.
«Отдыхаю я с верным псом Мумою в коридоре…»
– Утопить не думаешь? – хихикает немолодой. – Автограф давай, юморист…
– Миль-пардон, гражданин начальник, – подпись отработана в безделье тюрем.
На работу едет вкалывать. Он водитель автокары. Металлические отходы вывозит из цеха в отвал. Ради ребёнка терпел каторгу. Терпение лопнуло. И вот в деле, а статья, не дай бог!
Еда в столовке, отдых, в «Красном уголке». Рамка: «Кодекс моральный». Мол, человек человеку не какая-то падла, а друг и брат. Некоторые тут, как в допре[30 - – допр – следственный изолятор;], уроют и друга, и брата, строители коммунизма, бля! Дай им в клешни бодягу[31 - – бодяга – пистолет (арго преступников).], рядом с кодексом прилепят и нажмут курки. Хреновей, чем в лагере, – недальновидный вывод.
– Братву гоняют. И меня… – Вовка Боков с одной ходкой, но его дом в пятнадцати метрах от убитых.
– Никогда такого не было! – говорит дедок партиец.
– Толпы народа у дома! – болтает Вовка.
– А чего они там? – удивляется токарь.
– Иду мимо, – глядят…
– Перестреляли! – вопит строгальщик.
– Харрэ заливать! – вырвалось у Филякина.
В натренированном тюрьмами воображении «кино». Харакири и Шнобель гнут умных: «Нормально Сын Ферреры хранит дуру[32 - – дура – пистолет;]?» «Кент опытный, но в доме не один. Надо бы другой тайник». А рядом в кабаке мент кропает для доклада.
Дню копец. Людки[33 - – людка – люди, народ (арго преступников).] на остановке!
ДК (дом культуры) имени Дзержинского (Дэзэ – говорят не очень культурные ребята). Трудную фамилию не выговорить с бодуна. Кафе тут. В окне буфета полки: конфеты, банки с вареньем, банки с рыбой: язь, камбала, килька, шпроты… Пиво в бутылках. Но, главное, бочковое.
– Как там бодяга? – тон паханский.
Рубик боком, рубильником (не вертеть калганами велит Капитан). Шпионы, бля… А рядом переодетый пьёт пиво! Будь его воля, выбрал бы любимый ворами балаган «Русская кухня». Или пельменную на улице Пушкина. У него книга (пятилетнему пацану читает бабка), где кот «ходит по цепи кругом», как собака. Правда, и в пельменной менты.
Кодла намерена хоть до куда хранить у него курицу с цыплятами.
Ну, номер: он против дома тридцать три на улице Нагорной! Никаких «толп». Так, пятеро… Милицейский «бобик» неподалёку. И крови нет на снегу. Ручей – выдумка Ольги Леонидовны. Крови много, но не так. Замело-запорошило… В «Продуктах» та же баба у прилавка. В окне двор, дом Хамкиных мёртвый. Наблюдали: кто идёт к воротам? Сегодня – никого.
А ворота тюряги отворены – мимо «бобик». В окнах у зуботык лампы горят. Работают, ищут! Не надорвитесь!
Всё в ажуре.
В старом абажуре
я надыбал башли:
будет вечерок.
