Все сказки не нашего времени

Победитель

1 (Греция, 535 д.н.э.)

Вообще-то, он стремился не бегать, а летать. Как Икар. Но Икар – это легенда, которая к тому же плохо кончается. Маленьким он всё не мог смириться: почему?! Ну почему Боги не оставили Икару крылья? Зачем Солнце-Гелиос растопил воск? Повзрослев, понял – зачем. Не заносись высоко, Икар, не равняйся с Богами… Он, Гесиод, и не заносился. Он просто бегал. И в минуты наивысшего напряжения, предельной быстроты бега, Боги дарили ему несколько секунд этого восхитительного чувства – чувства полёта. Такое случалось лишь на соревнованиях, и поэтому Гесиод так охотно в них участвовал. И так неистово тренировался. Особенно сейчас, потому что близились угодные Богам Олимпийские игры. Его первые Олимпийские игры.

2 (Россия, 2018 н.э.)

Стоило кончать медицинский и долгие годы совершенствоваться в фармакологии, чтобы в результате оказаться у разбитого корыта! Спортивный врач Герман тяжело переживал наступление антидопинговой эры. Когда супостаты вцепились уже в безобидный мельдоний, он понял: это конец! От восхождений на вершины человеческих возможностей придется отказаться. Как врач он понимал, конечно, что такие восхождения смертельно опасны. Но ведь он никогда не давал стимуляторы вслепую и всегда предупреждал спортсменов о цене за рекорды. И всегда находились такие, которым плевать было на цену – они хотели только победы. Во что бы то ни стало! Они с детства пахали, как каторжные, посвятив свою жизнь одной цели – и как же он их понимал! Уже не завидовал, как сопливый мальчишка, бредящий о рекордах, но понимал. Понимал и жалел, и поэтому выбирал только тех, кого остановить было нельзя: если он откажет – найдут другого врача, только другой будет хуже и опасней. Но как обидно, что именно сейчас, когда Герман, наконец, нашел свой «ускоритель», его мечта о супер-спортсмене накрылась медным тазом.

Долгие годы он делал ставку только на мышцы и нейроцепи, ими управляющие. То есть, двигался в общем русле. Лишь год назад, в отпуске, когда он бездумно наблюдал запредельно быстрое мелькание крыльев прибрежной стрекозы, Германа осенило: надо ускорить не мышцы, а сам мозг. Восприятие времени. О времени они тогда много говорили с другом детства, Виктором. Того только что сократили из родного института, и Вика распирало от несправедливости: он, фактически лучший физик-теоретик лаборатории… и так далее. Герман терпеливо выслушивал сетования друга и воздерживался от советов и комментариев. Что лучший, то душили всех, и прежде всего лучших: не заносись, не мни себя умней тех, кто на верхушке власти. Пошлый лозунг «если ты такой умный, то почему такой бедный» не годился. Ученые класса Вика, прошедшие суровый отбор и многолетнюю профессиональную подготовку, хотели и могли заниматься только своим делом. Обстоятельства заставляли их эмигрировать – они уезжали, и обычно прекрасно приживались и плодоносили на новой почве. Виктор не мог эмигрировать: не было связей и общедоступных публикаций (он был «засекречен», за компанию со всей лабораторией), не было денег и, главное, была на руках тяжело больная мать. Конечно, Вик устроился на работу (жить-то надо!), но это было совсем не то: какая-то компьютерно-чиновничья суета. Вик отбывал ее как каторгу, а потом для души возился в своей домашней лаборатории.

Чтобы вытащить друга из перманентной депрессии, Герман уводил его к себе домой и там разговаривал с ним до одурения. Вик мог говорить часами о своей теме, а темой было исследование пространственно-временного континуума Вселенной. Проще говоря, Вик занимался природой времени. Герман мало что понимал, но внимательно слушал, исправно исполняя роль психотерапевта. Однако постепенно втянулся. Тем более, что в детстве увлекался фантастикой, и идея путешествий во времени была всосана им если и не «с молоком матери», то уж точно из старого книжного шкафа, куда он изредка наведывался и сейчас. Уэллс, Азимов, Саймак… Фантастика, конечно, но лаборатория, в которой раньше «пахал» Вик, была вполне себе реальная, и даже результаты какие-то выдавала. Однако, чтобы понять эти результаты, требовалась заумная математика, а по-другому Вик объяснить не умел или не мог. Но всё же некоторые слова Вика застревали в мозгах у Германа, и даже начинали складываться во что-то удобоваримое … И тут как раз случилась мельдониевая катастрофа.

3 (Греция, 535 д.н.э.)

За год до Олимпиады Гесиоду приснился замечательный сон. Он летел, привязанный многими верёвками к какому-то странному холсту, выгнутому дугой высоко над его головой. Он парил над землёй, подтягивая веревки – и воздушный парус повиновался его желаниям. Так парит в вышине ястреб, высматривая далеко внизу свою жертву. Легкий поворот распластанных крыльев – и птица меняет направление и скорость. «Может, я ястреб?» – думает во сне Гесиод. Он смотрит на свои руки и ноги. Нет, человек. Потом переводит взгляд дальше и видит, что вокруг есть и другие люди-ястребы с «крыльями» всех цветов радуги. На некоторых «крыльях» – надписи. Буквы почти знакомые, а вот слова – нет. Летящие весело перекликаются друг с другом на незнакомом наречии. Гесиод тоже кричит, он просто вопит от восторга. Он летит!

4 (Россия, 2018 н.э.)

Настала очередь Вика вытаскивать друга из депрессии. Выходило плохо и, наконец, отчаявшись, он пригласил Германа в святая святых – свою домашнюю лабораторию. «Пошли, Герка! Увидишь, что там у меня – хандру как рукой снимет!» Герман и раньше бывал в его огромной «академической» квартире в одном из «сталинских» домов на Ленинском. Теперь она была почти пуста: отец умер («Слава богу, не дожил до развала науки», – говорил Вик), а мать после смерти мужа обезножела и лежала в своей комнате. Ухаживал за нею сын: к счастью, интеллект сохранился полностью, и она даже могла поддерживать Вика. Конечно, только морально. Кроме матери и Германа, никого у Вика не осталось. Друзья-коллеги уехали работать за границу, а других друзей у него и не было.

Вик открыл дверь в комнату, куда Герман раньше не заходил. Это была даже не комната, а какой-то чуланчик. Но весьма странный. Дверь оказалась двойной: обычная деревянная дверь открывала вторую, отливавшую матовым металлическим блеском, закрытую. Вик нажал кнопку, дверь разъехалась, и они вошли в тесную камеру. Округлые стены без окон, приборная доска, какие-то агрегаты на полу. Шкафчик с выдвижными ящиками сбоку. И неприятно зудящий гул, на грани слышимости.

– Подарили наши экспериментаторы, – с гордостью сказал Вик. – Когда громили лабораторию. За рубеж не вывезти, а списывать жалко.

– Что это? – спросил Герман.

– Капсула времени, – буднично ответил Вик. – Готовая, но еще не испытанная. Не думай, это и моё тоже: все теоретические разработки я сам проделал. А ребята довели до прибора. Только испытать не успели. Отдали мне. Смонтировали здесь, подключили и показали, как пользоваться. Один шутник перед отъездом сказал: «Будет совсем хреново – прыгай!» Ну, куда мне прыгать: у меня мама. А как ты, Герка? Тебя-то ведь ничто здесь не держит?

– Ну, ты даешь… – ошеломленно протянул Герман. – Испытателем я еще не работал. Где гарантии?

– А где ты вообще видел гарантии? – зло ответил Вик. – Ты еще социальный пакет потребуй! Думай, куда тебе действительно хочется. Отправлю! Сам бы отправился, но… В общем, это тебе мой подарок, Герка! Капсула одноразовая: только туда – и обратно. Не захочешь обратно, я пойму. В общем, думай. И не тяни: у меня сил больше нет слушать твоё нытьё. Силы мне нужны для мамы – ей хуже становится. С головой…

Герман, как врач, понимал, что это означает, и от души пожалел друга.

– Слушай, – сказал он, – не теряй времени! Бери мать и прыгай лет на 200 вперёд. Медицина развивается, тогда ей смогут помочь, вот увидишь!

– Не увижу, – грустно сказал Виктор. – Прыжок в будущее невозможен. По фундаментальным причинам. И в прошлое тоже нельзя ближе, чем за 300 лет до твоего рождения.

– Тоже по фундаментальным?

– Да нет. Просто расчеты показывают, что это безопасный интервал. Чтобы не возникли критические флуктуации связей. Хотя на самом деле – кто ж его знает? Может, и не безопасный. Нужны эксперименты. Но в общем, чем глубже, тем безопасней. Дыра во времени как бы сама себя залечивает: никаких следов. Хотя тут мы тоже ограничены, уже прибором. Нижний предел этой капсулы – 700 лет до нашей эры. Тебе хватит?

Да, Герману вполне хватало, потому что единственное место в прошлом, куда он действительно хотел – это Древняя Греция, Олимпийские Игры. Те самые, с которых начался настоящий спорт, причём начался как раз вблизи названного Виком нижнего предела. Герман посчитал такое совпадение знаком судьбы и стал готовиться к «отъезду». Прежде всего, надо было заготовить большой запас «ускорителя».

5 (Греция, 535 д.н.э.)

Гесиод бежал, как обычно, свой утренний марафон. Ну, не совсем марафон, всего 20 стадий. Просто тренировал выносливость и поддерживал форму, как приказал ему учитель. На Олимпиаде он бежит дистанцию в двадцать раз короче. Там нужна будет скорость и другие упражнения – их он делает днём, под руководством своего гимнастического учителя. Гесиод преодолевал самую далёкую точку своего маршрута, когда на горной тропинке навстречу ему вышел незнакомец с поднятой рукой. «Наверное, ему нужна помощь», – подумал Гесиод, и остановился. Странным механическим голосом, почему-то наклонив голову, незнакомец сказал:

– Ты хочешь победить на Олимпийских Играх?

Гесиод удивился: кто же не хочет! Все юноши усердно тренируются, и он тоже. Боги даруют победу самому достойному. Он попытался объяснить это незнакомцу, но тот только покачал головой и предложил поговорить. Гесиод был любознателен от природы и согласился.

– Зови меня Герман, – сказал человек, – а как зовут тебя?

– Гесиод, сын Теона.

– Ты хорошо бежишь, Гесиод, но можешь бежать еще лучше. Техничнее, быстрее.

Гесиод не понял, что означает «техничнее», но Герман объяснил и показал, как. Гесиод попробовал, и ему понравилось.

– А теперь поговорим серьёзно. Только не перебивай, выслушай до конца.

Гесиод выслушал странную историю Германа. Потом сам попробовал говорить в его амулет-переводчик – и отшатнулся, услышав незнакомую речь. Но окончательно поверил, лишь когда Герман отвел его в свою пещеру и показал «капсулу», в которой он прилетел через многие столетия. Гесиод понял, что Герман – великий учёный, и что результат его многолетних трудов неприемлем в его времени, но может пригодиться в этом. Наконец, Герман на себе продемонстрировал свой «ускоритель» и попросил Гесиода попробовать тоже. Только попробовать!

Гесиод попробовал… Было забавно наблюдать зависших в воздухе птиц и бабочек. Но применять чудесную горошину на соревнованиях он, конечно, не будет – это было бы нечестно по отношению к соперникам. И еще он не забывал, что в первый день Олимпиады все участники (и судьи тоже) приносят клятвы Богам, что борьба будет честной. Да Гесиод и не собирался ловчить, хотя бы потому, что в «ускоренном» состоянии не испытывал чувства полета: он просто бежал среди заснувшего мира. А он не хотел просто бегать – он хотел летать. Летать не во сне, а в реальности. В самой что ни на есть честной реальности – в нормальном человеческом времени. И оказалось, что такая реальность существовала – в мире Германа, в далёком, но в принципе достижимом, будущем.

– Ну, ладно, – сказал Герман в ответ на сбивчивые объяснения Гесиода. – Может, еще передумаешь. Пока у меня к тебе одна просьба: введи меня, пожалуйста, в свой дом. Хочу пожить в вашем мире, посмотреть, как вы тренируетесь. Хочу увидеть ваши Олимпийские Игры!

– Хорошо. Отец тебя примет. Только не говори ему то же, что мне. Всё равно не поверит и решит, что ты либо мошенник, либо сумасшедший. Давай скажем так: я нашёл тебя на берегу моря. Тебя выбросило после крушения, и ты потерял память. Тогда ты под покровительством Посейдона, и отец тебе точно не откажет.

Так началась жизнь Германа в Древней Греции. Новая жизнь – новое имя. Теперь его звали Гермион, сын Теона. Отец Гесиода усыновил его, чтобы снискать особое расположение Посейдона. Кроме того, Гермион ему очень понравился: после ужина они вели долгие учёные беседы, и Теон полагал, что память постепенно возвращается к утопленнику. А остальное время Герман проводил с Гесиодом. С удовольствием вспоминая свою спортивную юность, он бежал утром по горным тропинкам вместе со своим новым другом. Потом – занятия в гимнасии, куда Гермион тоже отлично «вписался». А в недолгие часы отдыха они с Гесиодом вели нескончаемые разговоры о летательных средствах далёкого будущего. Скоро Герман/Гермион овладел языком и забросил свой амулет-переводчик в капсулу. Он наслаждался сладким свежим воздухом Древней Греции и с нетерпением ждал Олимпиаду. Восемь месяцев, шесть… Уже только один – и все желающие в соответствии с правилами теперь могли оценить подготовку будущих участников. Гермион демонстрировал своё умение вместе с другими представителями разных фил, так сказать, «вне конкурса».

А Гесиод, напротив, становился мрачнее с каждым днём. В самом деле: вот посмотрит Герман Олимпиаду – и улетит домой, в своё будущее. С кем тогда говорить Гесиоду о парапланах и дельтапланах, как расстаться с мечтой о полёте? Просить Германа взять его с собой бесполезно: капсула рассчитана только на одного – это Герман сказал ему сразу. Значит, если бежать, то в одиночку. К счастью, Герману тут очень нравится, явно больше, чем в своём времени. Так Гесиод уговаривал свою совесть, и за два дня до Олимпиады, наконец, решился на побег.

Собственно, особых познаний для прыжка во времени не требовалось. Герман показал ему капсулу и объяснил, как она работает – а нажать кнопку даже безрукий сможет. В стране Германа, в России, на первых порах будет нелегко, но Гесиод молод, здоров, сообразителен, да и амулет-переводчик Германа будет очень кстати. Боги, скоро он будет летать! Одна лишь мысль об этом изгоняла все сомнения. Гесиод едва дождался ночи и захватив факел пробрался в пещеру. В дальнем углу под приметным камнем он оставил записку Герману, в которой объяснял свой поступок, просил за него прощения и обещал, что вернётся – или вернёт капсулу, если сам решит остаться. Потом он открыл капсулу, переоделся в одежду Германа, которая оказалась велика и неудобна, надел на шею амулет-переводчик и, воззвав к быстроногому вестнику богов Гермесу, нажал зеленую кнопку возврата.

6 (Россия, 2018 н.э.)

И ничего не произошло, хотя Гесиоду показалось, что на краткое мгновение перед ним вместо гладких матовых стенок промелькнули стены пещеры. Подождав немного, Гесиод решил выходить и нажал на запор дверей капсулы. Двери разошлись, и он увидел впереди еще одни двери, уже деревянные, а на них на железном штырьке висел ключ (знакомый инструмент: таким «ключом» Герман открывал тот ящик своего шкафчика в капсуле, в котором хранил горошины «ускорителя») и записка, наверное, от Вика, друга Германа, в квартире которого, по словам Германа, и располагалась капсула в их с Виком времени. Прочесть записку Гесиод пока не мог, поэтому просто положил её в карман, но что делать с ключом, догадался сразу – он открыл деревянные двери, аккуратно запер их за собой, а ключ положил в карман. С ключом и запиской он разберётся позже, а сейчас надо поскорее уходить из дома, в котором неизвестно кто сейчас живёт. Самого Вика Гесиод не опасался, ему даже необходимо было с ним встретиться, чтобы обсудить, как вернуть капсулу Герману. Но сейчас он мог налететь совсем не на Вика, поэтому следовало исчезнуть отсюда как можно скорей. С замком на входной двери Гесиод справился легко, просто оттянув рычажок, а когда вышел за дверь, она притворилась сама, и замок защелкнулся. Пока всё шло просто отлично, и Гесиод, еще раз возблагодарив весёлого бога мошенников и авантюристов Гермеса, сбежал вниз по лестнице и вышел в город.

Жара и вонь полыхнули ему в лицо, затопили лёгкие, и он стал медленно сползать по массивной двери подъезда, выходящего прямо к разогретому июльской жарой Ленинскому проспекту, по которому в несколько рядов неслись автомобили.

– Эй, парень, тебе плохо? – раздался из горошинки переводчика в левом ухе Гермиона женский голос.

– Душно, – сумел просипеть он в амулет-переводчик на шее.

– Это да, – согласился голос. – Пошли в машину, надо отсюда делать ноги.

Маленькая твёрдая рука провела его несколько шагов, пригнула голову, подтолкнула – и Гесиод оказался на мягком сиденье. Стало гораздо прохладнее, и воздухом, хотя и нечистым, уже можно было дышать. Гесиод открыл глаза.

Он находился в небольшой капсуле с прозрачными окнами, которая неслась в потоке других таких же капсул. Впереди сидела девушка – или молодая женщина: лица её он не видел, только короткие медового цвета волосы.

– Куда мы едем?

– А, очнулся, – обернулась к нему девушка, не отрывая рук от колеса. – Тебе же нужен свежий воздух? И мне тоже. Мы едем в мой коттедж, за городом. Минут двадцать еще выдержишь?

– Выдержу. Как твоё имя?

– Светлана. Сидорова. А тебя как зовут?

– Гесиод, сын Теона.

– А, ты ролевик. «Игра престолов», да?

– Не понимаю. Долго объяснять, откуда я.

– Хорошо, объяснишь, когда приедем.

Невероятно, но она ему поверила. Почти сразу – так, как он сам поверил Герману. Правда, Герман показал ему капсулу и переводчик. Ну, так и он показал ей переводчик: и амулет на шее, и горошину в ухе. Но окончательным аргументом неожиданно оказалась записка, та самая, которую он снял со штырька на внешней деревянной двери. Светлана («Можешь звать меня Света, а я тебя буду – Геннадием, Генкой, ладно?») прочитала ему эту записку. Как он и думал, она была от Вика и адресовалась Герману. Вик писал, что мама умерла, а он уехал к друзьям в Америку. Квартиру оставил за собой, чтобы сохранить место для капсулы на случай её возвращения и, кроме того, чтобы иметь место для жилья во время командировок. Комнату матери он тоже запер, оставил только для себя. А всю остальную квартиру сдавал родственнику – чтобы тот «присматривал» за ней в отсутствии хозяина. «Так что, Герка, лучше выходи, когда его не будет дома – меньше хлопот и объяснений. И не забудь закрыть дверь в лабораторию, а ключ оставь себе. Как прибудешь – позвони мне. Вот номер: …..» Света сразу же и набрала.

Объясняться долго не пришлось: Вик всё схватывал на лету, и в конце разговора попросил к трубке Гесиода. Сказал ему, что месяца через три приедет в Москву, свяжется с ним по Светиному номеру. Они встретятся и всё обсудят. «Не беспокойся, Гесиод! Ребята тут разработали принцип многоразового шаттла. Мы сможем забросить капсулу назад, к Герману. Можешь и сам вернуться, если захочешь».

– Насчет возвращения, это мы еще посмотрим, – решительно сказала Света. – Генка, тебе же сказочно повезло! Ты мечтаешь летать? Так вот: у меня фирма по производству и прокату парапланов и дельтапланов. Завтра поедем на базу. Мне нужны энтузиасты: изготавливать, испытывать, обучать. Налетаешься вволю! И не только в воздухе.

И тут она его поцеловала. Он с удовольствием ответил и улыбнулся про себя: «Выходит, я не соврал отцу. Я, действительно, влюбился в спартанскую девушку».

7 (Греция, 535 д.н.э.)

Гермион проснулся от криков и ругани во дворе. Кричали и причитали мать и рабыни-служанки. Ругался отец: «Он, видите ли, влюбился! Он удрал в эту поганую Спарту, предатель!» Яростно обняв подошедшего Гермиона, он протянул ему записку, найденную на подушке сбежавшего сына, со словами: «Теперь ты мой единственный сын!»

Герман сразу понял, что случилось. Какая, к черту, любовь, какая Спарта! Парень прыгнул через два с половиной тысячелетия, к своим возлюбленным дельтапланам и парапланам. Всё же следовало убедиться, и Герман, изобразив приличествующие скорбь и негодование, удалился на свою утреннюю пробежку. Теон с гордостью смотрел ему вслед: ничто не может помешать настоящему мужчине исполнять возложенные на себя обеты!

Капсулы, конечно, не было. Хорошо хоть, что он успел перепрятать свой запас «ускорителя». Записка Гесиода растрогала Германа: мальчик, конечно, постарается вернуть капсулу с помощью Вика, но вряд ли им это удастся. Лучше даже и не надеяться на это (да и что он забыл в том времени?), а подумать, как устроить свою жизнь здесь. Использовать «ускоритель» для создания супер-спортсменов вряд ли удастся. Он достаточно пообщался с молодежью в гимнасии, чтобы понять: все они откажутся от допинга, как отказался Гесиод. Может, оно и к лучшему – спорт будет чистым, по крайней мере, еще несколько столетий. Так что спортсмены отпадали. Другое дело воины! Для тех главное – победа. Любой ценой. И новая мечта овладела Германом: создать непобедимую греческую армию, с которой он завоюет Европу и Азию. Завоюет и удержит. Создаст общее культурное пространство. Не будет татаро-монгольского ига, призрак которого тяготеет над Россией до сих пор. Да, это означает изменить ход истории! Но ведь каждый живущий делает это, только в разных масштабах. Задуманный им масштаб Германа вполне устраивал.

Оставалось только разработать план действий. В процессе бега думалось легко, и Герман решил, что для начала надо пробиться к басилевсу и убедить его дать небольшое войско для локальной стычки. Но Герман понимал: басилевс вряд ли станет даже разговаривать с чужаком, и тем более делать его полководцем. Значит, прежде всего надо добиться участия в Олимпиаде, и после чудесной победы Гермиона (с помощью «ускорителя», конечно) разговор с Олимпийским Героем будет особый. А сейчас с басилевсом будет говорить уважаемый афинский гражданин – его новый отец. Вбежав во двор, Герман направился прямиком к Теону.

– Отец! Сегодня будут подавать списки участников Олимпиады. Наша фила лишилась Гесиода, но я хочу заменить его. Ты знаешь, сейчас я бегаю не хуже, ты видел нас с ним в гимнасии. Гимнастический учитель подтвердит, что я тренировался 10 месяцев, а в последний месяц, как положено, открыто демонстрировал свое искусство. Наконец, я твой законный сын и член филы. Все условия выполнены. Прошу тебя, сходи к басилевсу и предложи ему внести меня в список вместо Гесиода. Клянусь, я не посрамлю тебя!

В день Олимпиады Теон волновался больше своего сына. Приняв небольшую дозу «ускорителя», Герман неторопливо начал забег. И всё равно, соперники отставали, один за другим. Незаметно для себя Герман увеличивал скорость и опомнился только когда сбоку появились зрители, встречающие бегунов в конце дистанции. Герман неестественно быстро приближался к финишу, ревущая толпа по бокам расплывались в цветные полосы, но финишный столб впереди он видел удивительно четко. Однако на последних метрах дистанции зрение помутилось: Герману показалось, что он летит на параплане, а с соседнего паруса его окликает и машет рукой Гесиод. Герман поднял руку в приветствии – но тут все звуки как отрезало. Сверкнула молния – и всё пропало.

8 (Россия, 2018 н.э.)

Воскресное утро, как всегда, Гесиод проводит в воздухе. Он совершенно свободен от всех обязанностей, хотя, надо признать, работу свою очень любит: и обдумывать новые конструкции, и воплощать их в жизнь, и обучать других летать. С его помощью уже многие познали восторг полёта – и это радует Гесиода больше всего! Но воскресное утро – только его. Он скользит между термиками, то возносясь, то плавно спадая – до следующего подъема. Как легко думать и мечтать! Даже тяжесть расставания с семьей – его первой «древнегреческой» семьёй – становится почти неощутимой. После рождения сына Гесиод начал тосковать по отчему дому. Только став отцом он ощутил, насколько это важно – продолжить свой род. А маленький Теон к тому же так похож на своего деда…

Нахлынувшие воспоминания овладевают Гесиодом с особой силой. Ему кажется, что далеко внизу он видит родной двор, а там – отца и мать; фигурка отца начинает поднимать голову к небу. Гесиод быстро переводит взгляд выше, на соседние парапланы – но теперь он видит Германа, парящего невдалеке. Не выходя из транса, Гесиод окликает его по имени. Тот в ответ машет рукой, а потом попадает в нисходящий поток и падает камнем на землю. Как Икар. Гесиод кричит в ужасе и всматривается вниз, страшась увидеть окровавленного человека в клочьях паруса. Но внизу ничего нет. Только зелёная трава.

9 (Греция, 535 д.н.э.)

Через три месяца после Олимпиады пастух в поисках разбежавшихся коз набрёл высоко в горах на знакомую пещеру – там иногда скрывались беглянки, встречавшие его нахальным блеянием. Сейчас там было тихо, но в глубине что-то тускло поблёскивало, и пастух вошёл в пещеру. Он увидел белую глыбу правильных очертаний, матово отсвечивающую серебристым блеском. В ужасе от возможно совершённого святотатства пастух прибежал в ближайшую деревню и рассказал старейшинам о чуде. Новость быстро распространилась в округе, и вскоре пещеру нарекли святилищем Гермеса, в знак почитания его атрибута – серебристых крылатых сандалий, и вскоре в святилище потянулись паломники.