Дорога в Аризону

Когда Толик вернулся из туалета, то застал аскетский стол преобразившимся в волшебную скатерть-самобранку – суматошную, бестолковую, не ведающую о сервировочных премудростях и сочетаемости блюд, но безгранично щедрую и гостеприимную. Горячий ароматный шашлык млел на тарелках под прохладной сенью хрустальных посудин, в одной из которых антрацитовым бисером поблескивала черная икра, в другой – отборными дробинами мерцала красная. Соленые огурцы нежились в терпком рассоле, как поросята – в теплой луже. Куски селедки отливали серебром. Над грудой вареных картофелин, осыпанных изумрудными ресницами укропа, погребальным фимиамом поднимался пар, отдавая последние почести изрубленным на кровавые полумесяцы помидорам в соседней плошке. Венчал натюрморт водочный графинчик с шишкообразной пробкой, смахивающий на большого шахматного ферзя. "Венька, а аппетит у тебя все тот же – образцово-показательный", – отметил Толик. – "Он у меня еще образцовее стал. И приходит не только во время еды, но и во время езды (он гыкнул). Давай, садись". Он взял графинчик в руки. "Венька, только это… – Толик поскоблил пальцем бровь. – Я пить-то особо не могу: за рулем все-таки". – "Я тоже надираться не собираюсь: у меня сегодня дел еще – полный самосвал. Мы с тобой совсем легонько бухнем – пару-тройку стопочек, не больше. Точно тебе говорю. И не бзди насчет тачки. Если хочешь – кто-нибудь из моих пацанов потом тебя подкинет. А не хочешь – езжай сам, что с тобой будет после пары стопок? Ездишь ты, как я понял, аккуратно. Если нам на дороге не попадаешься (гыкнул). А из ментов тебя никто не остановит. Гарантирую. Так что, не бзди. Давай, Толян, за встречу". Венька разлил водку, они сшиблись в воздухе стопками. Выплеснув водку в рот, словно в жбан, Венька копнул ложкой икорный чернозем и аппетитно зачавкал.

"Стало быть, ты, Толян, теперь американец?". – "Почти. Паспорта нет еще, но уже есть вид на жительство". – "Бизнес какой в Америке проворачиваешь?". – "Нет, журналистом работаю. Я ведь после школы журфак МГУ закончил. Почти закончил… Вот сейчас там в газете работаю". – "Платят сносно?". – "Сносно. А ты, Венька, теперь кто?". – "А я теперь – главный человек в этом городе". "Мэр, что ли?", – Толик замер с вилкой в руке. "Не, мэр – точно не главный человек в городе, – ухмыльнулся Венька. – А я – главный. Помнишь, как при крепостном праве помещикам целые деревни с людьми принадлежали? Вот так и мне этот городишко принадлежит со всеми его душами. Даже если они не знают, что мне принадлежат. И все, что в этом городишке способно приносить деньги, приносит их мне. Даже дыроколы. Не,я не стволы с ножами имею в виду (он загоготал), хотя они тоже приносят, га-га-га!.. Я про настоящие дыроколы сейчас говорю – канцелярские. Знаешь, как я свой магазин канцтоваров назвал? "Скрепки Страдивари". Круто, да? Сам придумал!". – "Так ты бизнесмен?". – "Можно и так сказать. Главный бизнесмен. Старший. Вот этот кабак – тоже мой. И рынок мой. Видел рынок? Там, где раньше военный завод был? Ну, вот он тоже мой. Кстати, знаешь, Толян, кто на рынке работает? С трех раз не угадаешь. Тася!". – "В смысле?.. Таисия Борисовна?". – "Ага, классная наша бывшая. Что-то у нее там в школе, видимо, не сложилось, и уволилась она. Хотя, понятно, что не сложилось: учителя-то нынче без бабла сидят. И вот она теперь на рынке детскими шмотками торгует: пеленки там, распашонки, шапчонки и прочая мишура. Однажды увидела меня на рынке (я с пацанами обход делал), подскочила, заюлила, чуть на брюхе передо мной не ползала – как официантка эта. Мне аж неприятно стало – чисто по-человечески. Все-таки учительница моя бывшая, а трясется вся, как шавка ссыкливая. Ну, я с ней особо не базарил, так: "Здравствуйте. – До свидания" и пошел дальше. Давай, Толян, еще по одной зарядим".

Зарядив, Венька поведал Толику о судьбах других преподавателей их бывшей школы. Верховодила в школе теперь бородавчатая завучиха, въехавшая в директорский кабинет вскоре после гибели Легенды. Громкое убийство Елены Геннадьевны Милогрубовой, случившееся в самом начале 90-х годов, ужаснуло маленький город и даже попало в разделы криминальной хроники столичных газет. Убил Легенду, по словам Веньки, "клиент" ее мужа – местный паренек по кличке Барабан (кличка получена в школе в комплекте с должностью барабанщика пионерского отряда).

Барабану капитан Милогрубов в свое время помог осесть на несколько лет в колонии для несовершеннолетних за кражи и хулиганство. На волю юный правонарушитель вышел с душой, полной не раскаяния, но жажды мщения. Напросившись в гости к хлебосольному капитану и его жене – якобы для того, чтобы засвидетельствовать свое уважение чете Милогрубовых и их педагогическим талантам, Барабан явился по назначенному адресу не один, а с компанией таких же юных и безжалостных дружков. Что после этого происходило в квартире, соседи Милогрубовых затруднялись сказать, ибо утверждали, что ничего подозрительного не слышали. Однако на следующий день сын Легенды, обеспокоенный тем, что родители не отзываются на телефонные звонки, нашел в доме трупы родителей со связанными руками и заткнутыми ртами. Как установило следствие, перед смертью Милогрубовых долго и жестоко пытали: тела супругов были испещрены следами от ножевых ранений и затушенных сигарет. Елену Геннадьевну, кроме того, изнасиловали и вырезали у нее на лбу "3+". То ли садист поставил бывшей учительнице оценку, как женщине, – три с плюсом, то ли тем самым намекал на срок, который провел в колонии по вине ее мужа, – чуть более трех лет, освободившись досрочно за примерное поведение и участие в художественной самодеятельности.

"Мои парни потом завалили козла этого, – сообщил Венька. – Не за Легенду – по другим делам завалили. Он сколотил шайку из своих бандерлогов и они вообразили, что могут у меня мой кусок хлеба отбирать. Вот пацаны его и завалили. Но получилось, что заодно и за Легенду ему отплатили. И я доволен, что так получилось. Легенда в школе, конечно, кровушки у нас немало попила, но чтобы так по-скотски с ней… Этот упырь еще по пьянке хвастался друганам своим, как он Легенду тогда в квартире драл и рвал… Мразь. Правильно мы его завалили". "Погоди, Венька, – Толик подался вперед. – Так ты… гангстер, что ли?..". – "Гангстеры у вас в Америке. А я – начальник братвы. Человек авторитетный и уважаемый. И не надо шептать: это в городе ни для кого не тайна. Что уставился? Да, бандит я, бандит. И кликуха у меня – Биг Бен. Большой Бен". – "Бен – потому, что Бенджамин, Вениамин?..". – "Ага". – "Ну, ты даешь…". – "Я никому ничего не даю. Мне все дают. А если не дают, я сам беру". – "Но это же противозаконно, Венька…". – "Само собой. А ты, Толян, в своей жизни разве ничего противозаконного не делал? А? Вы вон в школе с Персом в девятом классе западную туфту по видаку зырили, а это было противозаконно и недостойно комсомольцев". – "Ты прикалываешься, что ли? Тоже мне сравнил… Да и когда это было? В другой стране, в другой жизни". "Ни хрена, Толян, – Венька проглотил кусок шашлыка и раскатисто рыгнул. – Ни хрена. Страна другая, но жизнь та же самая – твоя, Толян, жизнь. Она у тебя одна, другой нету. И оставить свои грехи в другой стране и в прошлой жизни у тебя не выйдет, как ни старайся. Твои грехи будут с тобой до конца. Как и мои – со мной. Ты пойми, каждый человек в жизни хоть раз совершил что-то противозаконное. Я не только про уголовный кодекс базарю: у людей есть куча других законов – моральных, этических, церковных. И каждый человек хоть раз в жизни что-то нарушил. Ну, кроме святых, наверное. Но святых очень мало, а грешников – полные самосвалы. И все очень не любят говорить о своих грехах, зато любят трындеть о чужих. Но ты, Толян, насчет противозаконности мне здесь не трынди, ладно? Ты о своих грехах думай, а я за свои сам отвечу, когда придется". – "Но это же опасно, в конце концов…". – "Все в жизни опасно, начиная с момента рождения. Если боишься опасностей, тогда не живи – пойди вон с моста прыгни. А если хочешь жить, тогда не бойся опасностей. Кто не рискует, тот не пьет. Давай еще по стопарю опрокинем".

Голова у Толика разболелась основательно. Может быть, поэтому он пока не чувствовал сильного опьянения. Только слабость в ногах. Венька сидел, как ни в чем бывало. Будто пил не водку, а воду. "И как же ты… пришел к такой жизни?", – спросил Толик. – "Да как… После школы в технарь наш строительный поступил. Потом в армейку меня забрали". – "В десанте служил?". – "Почему сразу "в десанте"? В войсках связи. Вот. А когда пришел из армейки, тут уже не до учебы было. Такая блудня началась, деньги изо всех щелей полезли, как тараканы, – только лови. Но про то, как я их ловил, я тебе, Толян, рассказывать не буду. Ни к чему тебе это знать, лишняя это для тебя информация. А вот ты мне лучше скажи, как тебе там в Америке живется?". – "Хорошо живется". – "Лучше, чем здесь, дома?". – "Не было бы лучше, я бы там не жил". – "Хм… Не догоняю я этого. Как может быть лучше где-то, но не дома? Дома лучше всего, это и дети малые знают. Ты вот говоришь: другая страна. СССР, в смысле… Нет, Толян, это не другая страна – это наша страна. Да, название у нее другое было, порядки другие, но страна-то наша. Теперь порядки изменились, название изменилось, а страна осталась. А вот Америка твоя – это в натуре другая страна. Там все другое, люди другие, солнце другое". – "Солнце у всех одно, Венька". – "Ни хрена. Солнце оно одно, но оно же, заметь, и разное у всех. В Африке то же самое солнце вроде, но там плюс 50 все время. А в России минус 50 бывает и ниже. Поэтому в Африке свое солнце, а в России – свое. И в Америке – свое… Мы про Россию и Америку с Генрихом Романовичем порой толкуем. Помнишь такого? Ты к нему в школе ходил в этот… в драмкружок". – "Помню, конечно! Как он?". – "Спился совсем. Жена ушла от него, один он остался. В кабак этот заходит, мы с ним тут пересекаемся иногда, базарим о жизни. Занятный он мужичок, хоть и алкаш. Говорит, что страну нашу – ну, СССР, то есть – как зубы выдернули и в мусорку выбросили, а вместо них вставную челюсть с голливудской улыбкой впихнули – белую, но чужую и искусственную. А весь Голливуд, говорит, с его улыбками не стоит одной улыбки Гагарина. Вот, говорит, человек улыбался! Весь мир своей улыбкой согревал. И все тогда так же улыбались – искренне, типа, и открыто. А сейчас только за бабки улыбаются. И плачут только из-за бабок. А как Роднина плакать разучились. Помнишь, когда ее на Олимпиаде награждали, гимн еще играл, она пьедестале стояла и плакала?..". – "Помню. В 80-м году в Лейк-Плэсиде". – "Точно. Вот Романыч и говорит… Подожди, как он говорил… А! Улыбка Юры, слезы Иры – вся Америка, говорит, их не стоит! Занятный он все-таки мужичок".

Венька придвинул к себе миску с картошкой. Толик молчал, переваривая не столько еду, сколько все то услышанное от бывшего одноклассника, что не умещалось пока в его несчастную больную голову.

"Ты женат, Толян?", – спросил Венька, роняя картофельные крошки на стол. – "Да". – "На американке?". – "Да". – "Дети есть?". – "Нет". – "Жена молодая, симпотная?". – "Угу". – "Хм… Вот этого тоже не догоняю. Что вы все находите в этих телках западных? Братки у меня тоже некоторые тащатся от них. Да и в школе, помнишь, пацаны слюни пускали на певичек, актрисок западных? И ты пускал, помню. Типа такие они все классные, такие красивые, сисястые, ногастые, размалеванные, в брюликах все… Я и тогда такой подход не просекал и сейчас не просекаю. Наши-то девки намного лучше. И красивей, и вообще… Свои они, понимаешь? Теперь-то много типа западных телок, теперь-то их, как у дурака фантиков, а таких, как раньше, – раз-два и финиш". – "Каких "таких"? – "Чистых. Понимаешь, Толян, чистых, настоящих, которые улыбаются по-настоящему и плачут по-настоящему. С такими и в постели кайфа больше получаешь. Знаешь, кто у меня была первая женщина? Только за лавку покрепче ухватись, чтоб не рухнуть. Ленка Ворожеина!". – "Серьезно?". – "Ага. И знаешь, когда у нас с ней все склеилось? На выпускном вечере". – "Как это вы ухитрились?". – "А вот так. Вы тогда ночью с пацанами и девчонками в парк, по-моему, пошли. А мы с ней весь вечер как-то вместе кучковались. С самого начала. Так получилось, случайно. Базарили, танцевали, потом по городу гуляли, рядом шли. Но я и не думал тогда, что такой суперприз меня ждет. Не знаю уж, что на нее нашло, почему она именно меня осчастливить решила… Но решила. И вот когда вы в парк ломанулись, она меня в гости позвала. Но не к себе домой, а на квартиру к тетке ее, что ли… Не помню. Короче, там квартира пустая была родственницы Ленкиной, где Ленка к выпускным экзаменам готовилась. Чтобы в тишине. И у нее, короче, ключи были. Мы пришли и…".

И Венька посвятил Толика в романтичную историю своего плотского грехопадения, заедая рассказ вареной картошкой с помидорами. Посвятил во все детали и нюансы, живописуя, как возился с пуговицами и застежками; как стаскивал с одноклассницы юбку и то, что было под ней; как неуклюже они с Ленкой тыкались друг в друга лбами и губами; как он сперва боязливо касался и гладил, а затем мял и тискал, словно стараясь вобрать ладонями все Ленкино тело, сграбастать его, будто глину; как Ленка подстелила под себя какую-то футболку – чтобы кровь не испачкала диван, но она все равно испачкала, и они потом оттирали ее в ночи стиральным порошком и хозяйственным мылом; как Ленка заплакала, когда все произошло, а Веньке, отвернув лицо, говорила, что плачет от счастья. "И ведь ничего мы тогда не умели и сделали все кое-как, а все равно – какой был кайф! Душевный кайф! – Венька закурил, лязгнув зажигалкой. – Курить будешь, Толян?". – "Нет, не хочу". – "Вот… Что за кайф был! Никакая проститутка тебе такого кайфа не даст". – "Твои восторги понятны и объяснимы, Венька. Первый сексуальный опыт – это при любом раскладе очень яркое впечатление. Одно из самых ярких в жизни, если не ярчайшее. Что для мужчин, что для женщин. Даже если этот опыт был не очень удачным с технической, так сказать, точки зрения". – "Да харэ умника из себя строить! "Первый сексуальный", "техническое зрение"… Дело не только в этом. Пацанами, помню, мы все сокрушались: почему, дескать, у нас нет проституток, как на Западе? Сейчас – пожалуйста, проституток, поди, больше, чем на этом долбаном Западе. И что? Любая проститутка для тебя, если хошь, в макраме сплетется, а все одно не сравнится она с настоящей бабой, которой добиваться надо. Не всякую за налик-то на шампур насадить можно, не всякую. Это и возбуждает. И если уж такая баба отдает тебе свое тело, то она не только тело, но и душу тебе отдает. Она душу свою для тебя в макраме готова заплести и расплести. Бесплатно, просто так. В этом весь кайф, ущучил, Толян? Что ты не только телом ее владеешь, вертишь его, как хочешь, но и душу". – "Как это "просто так"? Она в этот момент тоже кайфует, тоже тело свое ублажает. Не знаю, как там насчет души, но что касаемо плоти, то женщины, между прочим, от секса гораздо больше кайфа получают, чем мужчины. Научный факт". – "Ну, и что? Мужику-то это только в радость! Тебе же еще кайфовее, когда ты знаешь, что не только сам кайф получаешь, но и бабу заставляешь орать от удовольствия. А не шмаляешь в пустоту кромешную, как с проституткой… Я в проститутках толк знаю. Много я их в свое времечко помусолил. Пока не женился. С тех пор завязал". – "Так сильно любишь жену?". – "Очень люблю". – "Кто она у тебя?". – "Ника". – "Кто?!". – "Что ты опять шары выкатил? Ника – моя жена".

Толик упер глаза в столешницу. Венька дымил, сквозь дым зорко наблюдая за однокашником. "Давно вы женаты?", – спросил, наконец, Толик. – "В октябре два года будет. Я ее случайно в Москве нашел. У нас там с пацанами как-то заварушка была ночью. Ну, короче, подстрелили гвардейца моего. Мы рану рубашками, тряпками какими-то замотали, а кровь все идет и идет. Вижу, не успеем до нашего доктора довезти – изойдет кровью. Что делать? Ночь-полночь… Ну, и завернули в первую попавшуюся больницу. Не умирать же хлопцу. Думаю: хрен с вами, сейчас всех врачей, санитарок и уборщиц в больнице в шеренгу построю, всех в лицо запомню, все фамилии перепишу. Если какая-нибудь сколопендра ментам сдаст – из-под земли потом достану и обратно в землю положу. Приезжаем, а там – Ника… Дежурила в ту ночь. Бывают же такие вещи на свете… Она после школы в мединститут поступила, потом в больницу эту попала. Отец у нее по пьяни под электричку угодил, погиб. Потом мать умерла… Короче, она совсем одна осталась. В больнице этой за копейки вкалывала от зари до зари. Я потом долго за ней ухаживал. Она меня поначалу всерьез не воспринимала, ну, типа чисто как с другом со мной общалась, с бывшим одноклассником. Но я не отступался. Потому что просек сразу: только такая жена мне нужна. Ты помнишь, она же в классе у нас самой красивой девчонкой была. А я в школе вообще к девчонкам подойти боялся, а к ней – особенно. А когда ночью в Москве ее увидел, чуть челюсть на пол не уронил: никогда таких красавиц не встречал. Куда там моделькам этим концлагерным… Но я не только из-за красоты на нее запал. Настоящая она, понимаешь, человечная. Не сдала она нас ментам. Да и не могла сдать. Такие, как она, не сдают. Не в том смысле, что ментам не сдают, а вообще – по жизни не сдают. Не продают. В отличие от таких, как ты, Толян". – "Что… ты хочешь этим сказать?". – "А то, что сказал. Ведь это ты тогда в девятом классе сдал Нику, когда вас с видео застукали. Которое вы у Перса на даче смотрели". Толик поперхнулся шашлыком: "С чего ты это взял, Венька?..". – "А тут и брать нечего, и так все яснее ясного. Вы четверо погорели на одном и том же деле. А наказание у всех разное. Нику и Кола исключили из школы и из комсомола, а вам с Персом – только по выговору. Ну, с Персом понятно: его папаша, конечно, отмазал. А тебе-то с чего такая поблажка, а? А с того, что сдал ты Нику. Ее ведь в тот день на даче не было, когда вас Тася накрыла. Однако Легенда как-то вот пронюхала, что Ника в другие дни там появлялась. Тут надо дебилом быть, чтоб не догадаться, кто Легенде подсобил это пронюхать. Ты подсобил, Толян, ты. Ника, правда, до сих пор не в курсе: слишком чистая она, чтобы в таком паскудстве тебя заподозрить, друга своего верного, школьного. И я ей ничего не говорил и не скажу. Но хочу, чтобы ты знал: я в курсе твоего паскудства, Толян. И про то, что ты деда своего сдал, тоже в курсе. Уже когда мы школу закончили, мама твоя как-то моей маме рассказала, что ты в школе военные награды деда своего из дома спер и Персу их отдал. Вот это у меня тоже в башке не трамбуется, честно говоря. Твой дед на войне кровь проливал, как и мои деды, а ты дождался, когда он умрет, и его награды Персу отдал. И я кумекаю, что не запросто так отдал. Наверняка, за какие-нибудь импортные цацки: у Перса их тогда навалом было. А он награды, поди, тоже кому-нибудь толкнул потом… Получается, Толян, что и деда своего ты тоже сдал – после смерти его. Продал за импортное барахло. Да и меня ты, по большому счету, кинул, Толян. Мы же с тобой друзьями были с детского сада, а ты меня на Перса променял. При том, что Перс меня никогда за человека не держал. И ты про это знал. Знал, но заливал мне, что к репетиторам ходишь, а сам с Персом корешился… Но со мной-то – ладно, это дела детские, несерьезные. А вот с Никой – серьезные дела. И с дедом твоим – серьезные. Их ты серьезно кинул, Толян. И я теперь не удивляюсь, что ты, в конце концов, в Америку свалил. Если ты друзей своих кидал и родичей, то страну тебе было кинуть, как не хрен делать. Американцы помогали духам пацанов наших в Афгане убивать, а для тебя Америка, выходит, милей родного дома… Вот такие, как ты, Толян, страну и кинули, такие ее и сдали. Такие, как ты и Перс. Он, кстати, плохо закончил, кореш твой приблатненный, королек наш классный. Папаша его после школы в МГУ пристроил… Вы там с ним не виделись?". – "В МГУ много факультетов. Он, наверное, на другом учился…". – "Ну, мабуть, и так, не суть. Тачку ему крутую папаша купил. И вот они с дружками своими, такими же мажорами, гонки по ночам устраивали. Носились по дорогам на чумовой скорости, и не просто носились, а еще типа соревнования устраивали – на встречку выскакивали. Кто по встречке дольше всех проедет, тот типа выиграл. Перс проиграл. Обкуренный был. Или обколотый: на экспертизе потом наркоту у него в крови нашли. Короче, он на полной скорости в лобешник кому-то вписался. Так Перса потом из тачки, как котлету пригоревшую, выколупывали. Ну, в принципе чего-то подобного и следовало ожидать: я всегда знал, что Перс с его понтами своей смертью не подохнет. А папашка его, к слову говоря, в то время видеосалоны у нас в городе держал. Прикольно: вас в школе за видак без мыла во все проходы имели, а через несколько лет видеосалоны эти на каждом углу пооткрывали, как киоски газетные. И смотри, кто хочешь, что хочешь – хоть порево, хоть крошилово, хоть Белоснежку с Микки-Маусом. Вот папашка Персов эти салоны и держал. Мы с пацанами собрались, было, крышевать его, да мне знающий человечек вовремя звякнул и сказал, что папашку уже крышуют – большие люди в Москве. Большие и важные, с которыми лучше не связываться. Ну, мы и не стали. А после смерти сынка папашка с женой развелся и куда-то в Москву умотал. Сейчас там, говорят, шустрит, золотишко намывает, не покладая рук, капитализм строит, как до этого – коммунизм. А у него, кстати, и второй сын погиб. Старший брат Перса, офицер – помнишь? В Чечне погиб. В прошлом году, знакомцы мои из спецслужб рассказывали.Другой человек на месте папашки Персова умом бы тронулся, наверное: обоих сыновей потерять. А этому – хоть бы хны. Непрошибаемый он какой-то, только деньги его интересуют.

Вот из-за таких, как он, как ты, как Перс, я считаю, страна и развалилась. Из-за тех, которые на словах невдолбенными комсомольцами были, коммунистами, пионерами, но свои настоящие рожи от людей прятали и на сторону их воротили – на Запад этот. В реальной жизни вы все наоборот делали и при каждом удобном случае сдавали страну, идеи свои и лозунги, за которые прилюдно рубахи на себе рвали. Вот и сдали, в конце концов, страну полностью, с требухой и шкурой. А как все зашаталось, тут вы и повылазили, как крысы из подвалов, и побежали, и потащили в зубах, что схватить успели. А после этого за бугор свалили – как ты". – "Что ты мелешь, Венька? Что плохого, что человек живет там, где ему нравится? Почему он сразу предатель, продажная шкура? Это как раз в СССР так считали. Потому он и развалился, что нельзя до бесконечности людей на привязи держать". – "Я не мелю, а ты базар фильтруй, понял? Страну развалили такие, как вы: здесь у меня четкое понимание. Вы, а не чинуши там всякие – Горбачев, Ельцин… Те, конечно, тоже свое дело сделали, да только в одиночку, без вас, без низового, то есть, звена, ни хрена бы у них не получилось. Пупок бы у них развязался – в одиночку такую махину развалить. Они, может быть, организаторы этого борделя нынешнего, но без исполнителей ни один организатор ни хрена ничего не провернет. А исполнителями были вы. Много вас таких было, готовых все сдать и продать ради собственного навара". "Ну, ты просто – прокурор какой-то… Целое обвинительное заключение мне зачитал…", – только и мог сказать Толик, потрясенный неожиданным поворотом беседы. – "Ты так не шути. Я прокуроров не люблю: они или враги мои, или шестерки продажные". – "А чего ты так о разваленной стране-то кручинишься? Ты в нее хотел бы вернуться, что ли? Никогда не поверю". – "Правильно не веришь. Вернуться в нее я бы не хотел. В той стране я бы, конечно, не имел столько бабок, возможностей, власти… Но мне все равно противно, понимаешь, противно. Не потому, что СССР больше нет, а потому что такую страну, большую и мощную, сдали как-то… по-б…ски!.. Не в войне победили, не в драке один на один, а порешили втихомолку, как паскуду в бараке. Такие, как ты с Персом, сдали и порешили. Вот что мне противно. Ясный пень, в СССР заскоков всяких совдеповских, от которых блевать тянуло, до хрена и выше было. Но было же там много и хорошего. СССР войну выиграл, атомную бомбу смастерил, чтоб больше никогда никакая лярва на нас не рыпалась. Типа гопников твоих америкосовских, которые хренью этой термоядерной япошек уже поджарили, как картофан на сковородке. Показательно замочили, так сказать… Чтобы все вокруг хлеборезки свои захлопнули, уразумели, кто тут пахан, и на цырлах перед ним выстроились, если сами не хотят окурками пепельными стать. А СССР этим янкелям полосатым понты-то пригасил, популярно втолковал, что у нас тоже ножичек имеется, не короче ихнего. Вполне сгодится на то, чтоб отхватить яйца америкосам. И янкели твои поостереглись нашу хату палить. А то неизвестно, где б мы сейчас все были. Если б были… СССР заводы понастроил, которые сейчас все позакрывали… Позакрывали и трезвонят, что ни хрена хорошего в той стране не наблюдалось: сучья, дескать, была та страна и жизнь в ней была сучья. Но здесь я говорю: стоп, притормози, братва. Так не бывает, чтобы либо все – суки, либо все – праведники. В раю или в аду так, наверное, бывает, но не на земле – ни в какой стране, ни в какой фирме, ни в какой шайке. Везде есть и суки, и праведники. И в той стране так же было. И суки были не только среди тех, кто орал: "Слава КПСС!", но и среди тех, кто орал: "Долой КПСС!". И с праведниками та же дребедень была, по обе стороны они маячили. У меня оба деда на войне за ту страну погибли, и не только – за ту страну, но и за другие, как я  понимаю, страны и континенты. И мать с отцом у меня никогда ни в какой партии не состояли, никого в тюрьмы не сажали, не расстреливали, ни у кого за всю жизнь копейки не украли, работали честно, людям всегда помогали, чем могли. А теперь им говорят, что они – суки и быдло потому, что в той стране жили, а сейчас не хотят ту страну топтать и оплевывать. Раз не хотите топтать, говорят, значит, вы – не только быдло, но и коммуняки недорезанные, перед всем миром виноватые. А в чем мои родители виноваты? Или твои родители, его, ее? Которые нас рожали, растили, воспитывали, работали честно? В этом они виноваты? В том, что такие, как ты, штаны сняли и на страну, на все, чему их учили, кучу дерьма наложили?". – "Видать, тебя хорошо учили и воспитывали, что ты бандитом, в итоге, стал. Не сходится у тебя одно с другим, обличительный мой". – "Меня нормально учили, правильным вещам, я считаю. И все у меня сходится. Я не стал бандитом – меня вынудили им стать". – "Что значит "вынудили"? Против твоей воли, что ли?". – "А вот то и значит. Это значит, что меня, как и всех вообще в стране, поставили перед фактом, как перед стволом. А факт в том, что правила поменялись. Правила игры. Правила жизни. Не власть поменялась, нет: во власти примерно те же люди и остались, что были, – как папаша Персов. Ну, кто-то, конечно, в новые времена приподнялся, кого-то спихнули, кто-то все потерял, что имел. Но, в общем и целом, люди во власти остались те же самые. А вот правила поменялись. Эти самые люди и поменяли. И то, что раньше было законом, теперь не закон, то, что раньше было запрещено делать даже в чулане, теперь можно делать хоть на Красной площади, то, что раньше было плохо, теперь хорошо, то, что раньше было святым, теперь – плюнуть и растереть. Короче, все с ног на голову поставлено. Старина Генрих говорит… Погоди, как он говорит… А!.. Раньше типа в стране импортные товары было не достать, а теперь – отечественные. Раньше изобилия жратвы в магазинах не было, но все были сытые, а теперь жратвы навалом, а сытых совсем мало. Раньше мужчины и женщины переписывались, а теперь только перепихиваются. Раньше, когда говорили "автомат", будку телефонную имели в виду, а теперь – только "калаш"… Раньше были герои, настоящие герои – войны и труда, а теперь, мол, только герои сериалов и… этой… светской хроники, б….. Раньше западло было в армию не пойти, а теперь западло идти. Все перевернулось вверх тормашками и устремилось жопой ввысь. Даже, говорит, хоккей не тот стал: прежде, мол, хвалеными профессионалами канадцев называли, а теперь – наших. Занятный он, старик Романыч… Короче, вот такие правила нынче, Толян. А самое главное правило, знаешь, какое? А оно такое: если ты будешь играть по писаным правилам, ты точно проиграешь. Выигрывает тот, кто играет по неписаным правилам. Вот главное правило. Знаешь такое понятие – "неписаные правила"? Так вот, они важнее писаных. Намного важнее. В любом деле они важнее. И не только у нас – везде, во всем мире, и в Америке вашей тоже. Выигрывает тот, кто соблюдает неписаные правила. Тот, кто их нарушает, – уходит в утиль. А вот ежели ты нарушил писаные правила – еще неизвестно, уйдешь ты в утиль или нет. По-всякому может сложиться. А с неписаными правилами такой трюк не пройдет. И я сказал: "Ладно, я принимаю эти неписаные правила. Я буду по ним играть". И не только ради себя – ради родителей своих, ради жены. Потому что не хочу, я чтоб они у меня нищими были. А они были бы нищими, если жили бы по писаным правилам. А сейчас они живут с Никой в нормальном доме – у меня дом за городом – и могут себе позволить все, что душе угодно. Поначалу переживали, конечно, что без работы сидят: привыкли работать всю жизнь… Но я им запретил работать – и родителям, и Нике. Во-первых, опасно. Из-за меня опасно – на работе же охрана не сможет за ними по пятам ходить. А в доме – и они спокойны, и я спокоен. А во-вторых, зачем им работать, если я их могу холить и лелеять, как королей? Смогу до тех пор, пока я соблюдаю неписаные правила в этой жизни и уверен в себе. В общем, свыклись они у меня постепенно с новой жизнью и сейчас живут нормально – домом занимаются, садом-огородом там, прислугой командуют". – "У вас с Никой есть дети?". – "У Ники никогда не будет детей – после той аварии в девятом классе, когда ее машина сбила. Врачи сказали: какие-то изменения в организме произошли, и при родах, даже если она сможет забеременеть, велика вероятность смертельного исхода – и у нее, и у ребенка… Но она у меня не падает духом, молодцом держится. Хочет взять ребенка из детдома. Просит моего согласия, но я думаю пока, не решил еще…