скачать книгу бесплатно
Мгновенно покрывшись потом, тот отскочил. Позади испуганно захрапели лошади. Субэдэй, хрипя и обнажая меч, прыгнул вперед, наступил на хвост копья, и тут же щит вылетел из рук его противника, и сверкающее полукружье сабли едва не задело голову воина.
Вырвав меч, тот с трудом отразил новый удар, защищаясь, отступал, а двое телохранителей с обнаженными клинками неотступно двигались по обе стороны, готовые вмиг вмешаться. Стройные ряды спешенных всадников нарушились. Всем хотелось увидеть необычный поединок.
Наконец, ярость начала охватывать воина, и он уперся. Его удары стали короче, жестче. Выпады все больше напоминали угрожающие движения змеи, когда она всерьез собирается применить жало и как бы нащупывает мгновение броска. Глаза сузились, налились непритворной злобой. Темник все еще теснил его…
И вдруг неожиданный боковой удар заставил Субэдэя отпрянуть.
– Собака! – бешено крикнул тысячник, хватаясь за свой меч. – Тебе сказано – «защищайся»!
– Нападай! – взвизгнул Субэдэй и в свою очередь прямым разящим выпадом заставил противника шарахнуться. – Прочь, шакалы!
Телохранители чуть попятились, но еще сильнее насторожились.
Поостыв, медленно отступая под непрерывными ударами, воин стал соображать, что дело его плохо: либо темник зарубит его, либо он ранит темника, и тогда его растерзает стража. Обезоружить Субэдэя он тоже не мог – ему никогда не простится, да и сделать это нелегко: враг силен.
Жестоко теснимый, прижатый к стене безмолвных зрителей, мокрый с головы до ног от ужаса, воин призвал на помощь Богов. Рука его ослабила хватку, меч, звеня, отлетел в сторону, воин рухнул на колени.
– Пощади, великий!..
И лишь крик удержал занесенное оружие, ярость отхлынула, темник шагнул к поверженному воину, ударил мечом плашмя по его плечу.
– Встань!.. Ты смелый и ловкий боец. Не растерялся от внезапного нападения. Не побоялся обнажить оружие против командира, выполняя его приказ. Ты бился зло и умело, и ты выпустил меч только потому, что перед тобой стоял твой командир.
– Великий! Ты победил не высоким именем, а силой и искусством!
Злая усмешка искривила узкое лицо полководца:
– Мои воины стали такими же льстивыми лисами, как придворная челядь? Будь на моем месте другой, разве ты не зарубил бы его?
Страх потерять голову сделал воина красноречивым.
– Великий! Будь на твоем месте равный тебе боец из простых всадников, я все равно был бы побежден. Убей меня за то, что не смог удержать меча, который ты мне доверил. Но, клянусь, я сделал все, чтобы удержать его.
Это была та самая искренняя ложь, которая составляет лучший вид лести, понятной лишь искушенным. Владыки, неизбежно окруженные лживыми и продажными подхалимами, любят лесть искреннюю.
– Великий! Я буду грызть твоих врагов, как верный твой пес.
– Хорошо… Ты! – темник повернулся к другому нукеру. – Что ты возишь в седельной сумке? Всему десятку выложить в ряд снаряжение!
Десятник и сотник засуетились. Они лично отвечали за готовность своих воинов. Они перед каждым походом должны были проверять все снаряжение каждого своего нукера – от полного комплекта вооружения до иголки с ниткой. Если осмотр проводился поверхностно, и младший командир что-то упустил, не досмотрел, то наказанию подлежал не только провинившийся воин, но и его командир…
– Показывай!
С особой тщательностью Субэдэй осмотрел склянку с защитным лаком, который наносился и на кожаные доспехи, и им же покрывались части боевого лука. Монгольский лук был коротким и широким. Его делали составным: помимо нескольких слоев дерева использовались костяные накладки, которые увеличивали силу натяжения. Если лак вдруг оказывался старым и непригодным, то он быстро трескался. Лук рассыхался. А вот в сырую погоду, наоборот, деревянные части быстро разбухали, теряли свою упругость, снижая боевые качества оружия.
Поручив тысячнику самому проверять остальные сотни, Субэдэй направился к строю седьмой тысячи. Тысячи, начиная с седьмой, представляли в отличие от тяжеловооруженных первых шести легкую конницу. Вооружены они были попроще: у воев имелись только луки, колчаны со стрелами и сабли. Доспехов ни у воинов, ни у лошадей не имелось. Но это обстоятельство, отнюдь, не делало этих воинов в бою слишком уязвимыми. Все дело заключалось в том, как применялась в бою легкая конница, и в уникальных боевых качествах лука. Впрочем, не меньшая заслуга в том имелась и самих метких стрелков из лука.
Монгольский лук по своим размерам был сравнительно небольшим, но исключительно мощным и дальнобойным. Относительно малые его размеры диктовались особенностью его применения. Стрелять с коня из длинного лука, подобного английскому, через сотню лет погубившему французскую рыцарскую конницу в битве при Креси, невозможно.
Легкая конница играла в бою далеко не второстепенную роль. Бой всегда начинали лучники. Они атаковали противника несколькими разомкнутыми линиями-цепями, накатываясь волнами, непрерывно обстреливая его из луков. Всадники первых рядов, выбывшие из строя или к тому времени израсходовавшие весь запас стрел, мгновенно заменялись воинами из задних шеренг. Если враг не выдерживал этого массированного обстрела и поворачивал к ним свой тыл, то легкая конница, кроме луков, имевшая на вооружение и сабли, сама же и довершала разгром. Если же противник, выстояв, сам контратаковал, то монголы ускользали, не принимая ближнего боя, притворно отступали, заманивая врага под неожиданный удар из засады.
Ложное отступление – главная, но далеко не единственная новинка в тактике действий монголов. Исключительная маневренность их легкой конницы позволяла ей почти мгновенно перестраиваться по ходу боя и наносить разящие удары в самых неожиданных местах.
Противник же зачастую попросту не успевал перестроиться, а если даже успевал это сделать и встречал один отряд, то тут же получал удар в неприкрытый фланг от другого отряда.
Выполняли лучники и не менее важную в бою разведывательную функцию. Иногда они наносили, казалось бы, совершенно бессистемные удары то по одному, то по другому месту. На самом деле они проверяли готовность обороны противника, нащупывали его наиболее слабые и самые уязвимые места. А от этого затем не в малой степени зависело и направление главного удара, наносимого кешиктенами, багатурами и тяжеловооруженной конницей…
Взяв в руки лук, Субэдэй осмотрел его и неодобрительно покачал головой. В некоторых местах лак потемнел, по нему побежали светлые паутинки почти невидимых глазу трещин.
– Всыпать ему пять палок! – коротко бросил темник.
Наказание автоматически распространялось и на командира десятка, допустившего недосмотр. Если такие найдутся и в другом десятке, то свое наказание получит и сотник. Одна из статей великой Ясы гласила, что за проступки своих солдат – расхлябанность, плохую готовность, тем более тяжкое воинское преступление – командир наказывался одной мерой с ними. Если же нукер подлежал смертной казни, то и командир мог быть казнен вместе с ним. Об этом ни десятники, ни сотники, ни сам тысячник ни на одно мгновение не забывали, помнили.
– Лак плохой… – коротко буркнул тысячник, нервно поеживаясь и поводя плечами, ибо ему не раз докладывали, что тот состав, который им выдали интенданты, оказался непонятным суррогатом.
Сколько его ни наноси, все равно трескается. Хорошо нажились на поставках армии. Может, всему виной был слишком влажный климат.
– У тебя одного? – глаз Субэдэя стал наливаться кровью.
– Я отвечаю лишь за своих людей, – пряча взгляд, ответил тысячник. – Что дают другим, не смотрю.
– Ответишь! – пригрозил ему темник. – Лук – твое главное оружие!
В надежных руках лук один обеспечивал неуязвимость конника без надежных доспехов. Далеко летящие стрелы монголов уже косили врага, в то время как стрелы их противников еще не долетали до цели или достигали ее на излете, не пробивая и плотной шерстяной одежды.
Но если возникала острая необходимость сблизиться, то лучники компенсировали остро возрастающую уязвимость усилением темпа и плотности своей стрельбы, да так, что враг боялся голову из-под щита высунуть. В бою монгол успевал за одну минуту выпустить шесть-восемь стрел. А сколько их мог выпустить атакующий лавой тумен…
А потому каждый нукер должен был представить своему командиру три больших колчана, наполненных по шестьдесят стрел.
Сами по себе монгольские стрелы представляли нечто особенное. Существовали особые бронебойные наконечники: под кольчужный, под пластинчатый и под кожаный доспехи. Были стрелы с очень широкими и острыми наконечниками. Иначе их называли «срезень». Способны были они отрезать руку, а то и всю голову. У командиров всегда под рукой имелось несколько свистящих сигнальных стрел.
– Покажи мне свою саблю! – приказал Субэдэй нукеру, стоявшему в самом последнем ряду.
Знал темник, что обычно нерадивые командиры ставили назад своих самых худых солдат в надежде, что проверяющий до них не дойдет.
На таких у старого барса был особый нюх. Он безошибочно находил нерадивцев среди сотен исправных нукеров. По одному их прячущемуся взгляду, по понурому виду, по мелкому подергиванью пальцев.
– У-у-у! – зашипел он, низко подвывая. – Тупой палкой ты и тыкву не перерубишь! Чем будешь рубить врага?
После лука самое важное оружие легкого конника его сабля. Клинки очень легкие, слабоизогнутые и рубящие с одной стороны. Такая сабля была орудием боя по отступающему противнику, когда бегущего врага рубили со спины, не ожидая встретить серьезного сопротивления.
Именно в таких условиях оружия лучше, чем легкая сабля, не было: она не утруждала руку и, между прочим, что являлось немаловажным, выводя врага на определенное время из строя, как правило, не лишала его самой жизни – и побежденные потом становились пленниками.
Для ведения массированного наступательного или встречного боя сабли были малоэффективны, и тогда главную роль играла тяжелая конница с массивными палашами и мечами, также слегка изогнутыми…
Лишь вскользь Субэдэй, возвращаясь после обхода, посмотрел на стройные ряды своей охранной первой тысячи. Как и все кешиктены Чингисхана, его багатуры вооружены были намного разнообразнее, чем легкие конники. Они держали в своих руках мощные копья – пики, мастерами во владении которыми были уруты и мангуты, в недавнем прошлом едва не разнесшие в отчаянной копейной атаке во много раз их превосходившую армию кераитов. У многих копья были с крюком, предназначенным для стаскивания врага с лошади. Кроме того, каждый имел аркан из конского волоса – легкий, прочный и длинный.
Багатуры, такие, как кешиктены и нойоны – владельцы доспехов, все чаще употребляли тяжелое ручное оружие, дающее преимущество в тесном бою: боевые топоры и палицы, копья с длинным и широким лезвием, которые применяли и как колющее, и как рубящее оружие…
Ближе к полудню устроили общие скачки. Победитель должен был получить в виде премии коня, а пришедший последним – до следующих скачек лишался права сесть на лошадь. Субэдэй сам, сидя верхом на коне, окруженный своими верными нукерами, в числе которых в тот день был и Угхах, присутствовал на этих состязаниях.
Втайне от всех десятник в душе переживал о том, что он не сможет принять участия в скачках. Ему хотелось показать свою удаль. Но, в большей степени, ему хотелось развеять тень тоскливой печали все чаще и чаще не сходившей с его похудевшего в последнее время лица.
Ему казалось, что лишь на скачках он сможет встряхнуться, собрать в кулак всю свою размягчившуюся волю. Вся жизнь каждого воина, кто принимал участие в состязаниях, сосредотачивалась на том, чтобы не оплошать. Ибо тут одинаково легко можно было стяжать как щедрую награду и повышение по службе, так и гнев темника. Со всеми отсюда вытекающими последствиями. В это утро Угхах уже видел, как лучника, что из шести стрел ни разу не попал в цель, Субэдэй тут же приказал вырядить в женское платье и с позором прогнал с майдана.
Однажды разгневанный военачальник отстранил от командования пожилого сотника, который явно по вине своего споткнувшегося коня пришел на скачках последним. На его место назначили молодого нукера, особо отличившегося на последних состязаниях. И это была не просто честь, а много больше. Ибо при назначении сотником каждый получал двенадцать коней, а при распределении воинской добычи доля сотника в девять раз превышала долю простого воина.
Несмотря ни на что, Угхах частенько принимал участие в подобных скачках. Его искусство в верховой езде и прекрасный конь, подаренный ему по приказу самого Чингисхана, обычно позволяли ему быть в числе первых. А как-то он даже пришел первым.
После полудня устроили состязание в борьбе. В нем принимали участие только испытанные и в деле проверенные силачи. По одному от каждой сотни. Борьба велась без определенных правил – следовало, не нанося противнику ударов руками, ногами и головой, любым способом повалить его на землю, прижать весом всего своего тела или же, оторвав от земли, продержать, пока судья не хлопнет в ладоши три раза.
Победителем в этом состязании вышел десятник из второй тысячи – огромный, как скала, по своему происхождению из татар, своевременно перешедших на сторону монголов до полного истребления этого народа по приказу великого кагана, с воловьей шеей и стальными мускулами.
Легко бросив на землю своего последнего противника – нукера из первой тысячи, он издал утробный победный клич, гулко ударил себя обоими кулаками в грудь и горделиво оглянулся.
Теперь, по правилам, померяться с ним силой мог любой из всех присутствующих, и только если желающих уже не находилось, бирюч объявлял его на этот день сильнейшим из сильнейших.
Некоторое время на майдане царило глубокое молчание. Старый барс с отгрызенной лапой сильно не любил, когда кто-то побеждал нукеров из его охранной тысячи. Однако восхищение подобной силой все же брало верх над чувством досады за посрамление своего борца.
Субэдэй, хотя в душе и глубоко разочаровался исходом борьбы, подал знак бирючу.
На первый вызов, брошенный громогласным бирючом, никто так и не откликнулся. Тогда Субэдэй с усмешкой посмотрел на Угхаха, который тяжело сопел за его спиной.
– Что, акын, померяешься силами с татарином? Чего молчишь?
Не ожидавший вызова, сильно смутившийся Угхах пробормотал что-то крайне невразумительное и легонько тронул своего коня, заставил попятиться назад. Но, к его вящему неудовольствию, спасительный маневр успеха не имел, слова сотника заставили его остановиться:
– Ну-ка, десятник, не посрами чести нашей сотни. Неужели татарин сегодня будет праздновать победу над монголами?
– Следовало и его в свое время примерить по тележной оси, – буркнул Угхах, намекая на события, имевшие место, последствия коих кое-кто сумел ловко избежать, сумев предвосхитить поворот судьбы и избежав печальной участи своих сородичей, когда весь народ татарский вырезали после победы над ними. – Не стоял бы он ныне в кругу…
С глубокой обреченностью во внезапно расширившихся глазах Угхах крутанул головой, оглядываясь по сторонам. Все взгляды обратились именно на него, и тут он с ужасом понял, что его отказ был бы теперь равносилен собственному поражению и посрамлению.
Сойдя с коня, под одобрительные крики толпы он вышел вперед и скинул с себя доспехи. Не зря Субэдэй предложил бороться своему десятнику, знал его хорошо и был уверен в его силах.
И татарин оценил выступившего против него борца по достоинству, поняв, что на этот раз схватка выйдет не из самых легких. Но, желая подбодрить себя и вместе с тем улучить удобный момент для начала нападения, он с презрительной насмешкой в хрипловатом голосе кинул:
– Ну, певец, если обещаешь угостить меня молодым барашком, так и быть, в живых тебя оставлю! Это тебе не песни заучивать и распевать!
Жар ударил в лицо Угхаху. Наглая издевка больно хлестнула его. Его обвиняли в том, что место десятника он получил не по заслугам…
– Как бы не пришлось тебе землю есть вместо барашка, – закипая гневом, ответил он, напружинившись и не спуская глаз с противника.
Некоторое время, изучая друг друга и приноравливаясь, они, молча и тяжело дыша, топтались друг перед другом. Улучив удобный момент, татарин, резко пригнувшись, вдруг стремительно бросился вперед и выкинул руки, стремясь крепко схватить Угхаха за пояс. Но десятник, настороженно и внимательно следивший за всеми передвижениями своего противника, оказался начеку и вовремя отскочил в сторону.
Едва татарин выпрямился, он, в свою очередь, используя промах соперника, рванулся вперед и охватил его своими жилистыми руками.
Однако противник его был не только могуч и силен, но и достаточно ловок. Татарин с удивительной легкостью вывернулся из его цепких объятий и даже успел подставить Угхаху подножку, от чего он едва не опрокинулся навзничь. К счастью, десятник устоял.
– Что, не хочется падать? – издевательски заклекотал татарин.
– Нет, не хочу и не буду! – упрямо буркнул Угхах.
– Тогда ты сейчас полетишь! – резко выкрикнул татарин и, сделав шаг и внезапно присев, охватил руками полусогнутые колени Угхаха с явным намерением оторвать его от земли.
Обычно этот трюк проходил с неизменным успехом. Но хитрость и ловкость силача-татарина наткнулись на ловкость и изворотливость, ежели не еще более изощренную. Не дав своему могучему противнику времени выпрямиться и поднять его, Угхах сверху обхватил потное и скользкое тело под обвислое брюхо и резким рывком высоко вскинул ногами вверх. Изумленный и потрясенный татарин, пытаясь вырваться и выскользнуть, яростно задергался в его руках.
Но переменчивая удача в этот день явно повернулась к нему спиной. Не имея под собой точки опоры и вися вниз головой, спиной к Угхаху, он стал беспомощен и совершенно не в силах что-либо поделать и что-то изменить. Один за другим в оглушительной тишине ударами судьбы прозвучали три резких хлопка судьи, и тогда Угхах довольно бережно опустил на землю своего побежденного противника.
Суровая складка меж бровями Субэдэя разгладилась, посветлело его лицо. Он кивком головы подозвал бакаула, ведавшего распределением добычи и имущества, и что-то негромко ему на ухо просипел.
Тот поклонился до самой земли и бегом бросился по направлению к шатрам. Пока Угхах пытался, что ему никак не удавалось, понять, что повелел старый барс, бакаул шустро вернулся, таща за руку стройную и красивую девушку-подростка, скорее, даже еще ребенка.
– Твоя награда! – сказал он, ставя ее перед Угхахом. – Твой бакшиш! Твой господин, – добавил бакаул, обращаясь к девушке, которая вовсе не выглядела перепуганной, новое положение ее нисколько не смутило.
– Зачем она мне? – десятник мельком кинул на приз равнодушный взгляд. – Только путаться будет под ногами…
– Негоже, десятник, от подарка отказываться. Глянь, как девка-то рада, что досталась тебе.
Вглядевшись, Угхах узнал девчонку, понятна ему стала ее радость. Когда-то она принадлежала ему. Видно, Борте, жена его в свое время уступила или продала служанку-рабыню. Впрочем, какая ему разница!
С некоторых пор ему вовсе не хотелось смотреть в сторону женщин. Но отказаться от приза нельзя, этим самым можно кровно обидеть того, кто дал ему награду. Хотя, всегда можно обменять подарок темника на десяток лошадей. Он так и поступит. Но не сейчас. Да и девчонка эта чем-то ему дорога. Ее присутствие навевает тень воспоминаний…
Отдалившиеся во времени и с ним же, с тем счастливым временем, которое никогда уже не вернуть, принявшие причудливо расплывчатые и переплетающиеся формы, воспоминания одной слабой и тоненькой ниточкой связывали его с прошлым. С теми беззаботными днями, когда они во весь опор мчались на лошадях по расцветающей весенними красками, просыпающейся от зимней спячки степи. Он и она…
Мужчина и женщина. Они были счастливы вместе. Они не думали о том, что их ждет впереди. Они жили одним настоящим и ни о чем другом не думали и не помышляли. Их безумной радости не было края, когда на свет появился сморщенный красный комочек, громко орущий и дрыгающий ножками и ручонками. Их семья стала больше, но она не стала менее счастливой. Напротив, им казалось, что их счастливый мир расширился, стал на одного члена больше. Потом их стало четверо…
Но случилось то, что случилось, и он остался совершенно один. И никто не смог объяснить ему, почему все так ужасно случилось.
Никто не смог точно сказать, где осталась их общая могилка. Может, когда он догонял ушедшие вперед тумены и проезжал рядом с нею. Но ничто не ворохнулось в его сердце, ничто не подсказало ему, где и под каким свеженасыпанным курганом лежат самые дорогие и близкие для него существа. Не проезжал он мимо их могилки, обошел стороной…
Неутомимое время шло, открытая рана грубо зарубцевалась, и боль в сердце притупилась, лишь изредка напоминая о себе. И тогда он снова не находил себе места, сидел, в отчаянии покачивая разрывающейся от ноющей боли головой. Не выдерживая, вскакивал он на коня, мчался по степи, подставляя горящее лицо бешеным порывам встречного ветра, срывавшего со скул скупые мужские слезы. Но их никто не видел, о них, кроме него самого, никто не знал. Мужчины не плачут, а если и плачут, то украдкой. Они не должны показывать своей слабости…
Темной ночью десятник Угхах объезжал выставленные дозоры и засмотрелся на небо. Такого ночного неба в их монгольских степях он не видел. Рваные, темно-грязные тучи с бешеной скоростью неслись с одного края на другой. Тускло-желтая луна, казалось, пряталась от них, убегала, не желая встать и оказаться на их пути, боясь быть унесенной их стремительным порывом. Как-то совсем по-иному завывал ветер.
Чужое небо. Чужой ветер. Чужая страна…
Неприятно колющее и сосущее чувство острой тоски по далекой родине, прорвав сдерживающие ее плотины, нахлынуло и залило всю душу, и Угхах поежился. Что-то не радостно ему в последние дни.
Не радовало когда-то веселого и взрывного монгола и то, что после возвращения от великого кагана его повысили, сделали десятником.
Больно резанула по сердцу, стреножив буйную радость от того, что он благополучно вернулся к своим, весть о том, что любимая красавица-жена его и двое малых детишек во время его длительного отсутствия тяжело заболели и скоропостижно скончались.
В этом походе на страны заходящего солнца многие нукеры взяли с собой своих монгольских жен, выехавших с далекой родины вместе с войском. Не оставил дома свою ненаглядную Борте и Угхах.
Да, его жену звали, как и первую и главную жену великого кагана. Но и это не спасло женщину и ее детишек от смертельной напасти.
– Эх, Борте, Борте! – сжимая кулаки, с невыразимой тоской в голосе простонал Угхах. – Зачем же ты ушла, бросила меня одного? Ты не должна была так со мной поступать! Мы же договорились с тобой, что умрем в один день, крепко обнявшись, ляжем в одну могилу…
