скачать книгу бесплатно
И после того худая слава Кривой Балки пошла постепенно на убыль. Все больше в ее извилистых оврагах копошился уже мастеровой люд, добывал жирную, лоснящуюся на свету красную глину.
Ее большими возами свозили ближе к городу. Искусные умельцы, храня от других свои секреты, замешивали из нее тесто, укладывали в формы, сушили на солнце, затем обжигали. По сравнению с природным неотесанным камнем кирпич имел большие преимущества.
Кладка с его помощью велась легко, стена получалась на удивление ровной и прочной. С ним не столько возни и мороки, как с камнем…
Неподалеку от пары узковатых глаз, внимательно наблюдавших за разрезанным надвое полем, под неосторожной ногой степняка, в этом дремучем лесу быстро потерявшего свою самонадеянную уверенность, хрустнула сухая веточка, и сотник Угхах вздрогнул, нервно поежился.
– У, мангусы! – проворчал он.
Томящее и изводящее душу, неприятно гнетущее предчувствие, чуть было отступившее в затаенные уголки, на время запрятавшееся после сытного завтрака, вновь накатило тревожной волной, обдало холодком, докатившись до костяшек пальцев, занывших ломящей болью.
– Чтобы ваши души проклятый Эрлик-хан к себе забрал!
Дремучие и непроходимые урманы пугали сына привольных и, как ему в далеком детстве казалось, попросту не имеющих границ степей, наводили суеверный страх. Привыкший к беспредельным просторам Великой степи, в замкнутом и узко ограниченном пространстве сотник терялся, попадая всякий раз в тупик, совершенно не понимая, что ему делать и как правильно поступить в том или ином случае.
Будь они все посреди бескрайней равнины, безошибочное решение пришло бы само собой. А тут сотник чуть ли не панически боялся каждой отбрасываемой могучими деревьями тени. И страх его имел под собой одну вескую причину, наличие которой Угхах скрывал от своих сородичей, как мог. Прошло всего-то чуть больше десяти годков с того самого памятного дня, оставившего на всю жизнь страшную зарубку. Тогда он, сваленный с коня могучим ударом тупым концом короткого копья, угодил в позорный плен к неизвестным им доселе булгарам.
– Вот я вам всем! – погрозил он кулаком неизвестно кому.
По воле Повелителя Вселенной их занесло столь далеко от родного Онона, что они уже и не надеялись вернуться обратно.
Шах Хорезма Мухаммед бежал от праведного гнева великого кагана. И после того, как к их ногам пал поверженный Самарканд, Чингисхан отправил в погоню за грязной собакой, носившей на пальце кольцо Сулеймана, своих лучших и талантливых полководцев: импульсивного и неистового Джебэ-нойона и, в противовес первому, спокойного и рассудительного Субэдэй-багатура, дал им в помощь самолюбивого и непослушного Тохучара…
…Призванные к Повелителю весной года Дракона (1220) немедленно прибыли они в его огромную шелковую юрту и подобострастно пали на толстый войлок перед золотым троном. Задумчивый и отрешенный, Чингисхан, несмотря на свой возраст, с выпрямленной спиной сидел на правой пятке, обнимал рукой левое колено.
Повернув голову, Субэдэй единственным глазом косился на того, кого знал еще юношей. Тогда сына Есугэй-багатура звали Темучином.
Весь огромный улус, оставленный ему отцом, разбежался, а большая семья будущего повелителя Великой степи, Великого хана всех ханов, влачила самое жалкое существование. Но уже тогда чувствовалось, что дерзкого потомка Борджигинов ждет великое будущее.
На остриженную голову каган надел привычную мягкую меховую шапку с вшитым в нее большим изумрудом, по краям которой свисали хвосты черно-бурых лисиц. Его серо-зеленые кошачьи глаза, до самых краев наполненные тихой отрешенностью, прояснились и пристально смотрели, налившись стальной беспристрастностью, на склоненных перед его величием непобедимых багатуров. Выдержав долгую и крайне томительную паузу, «Единственный и Величайший» заговорил низким хриплым голосом с едва заметным придыханием:
– Лазутчики известили, что сын желтоухой собаки, грязная жирная собака хорезмшах Мухаммед, тайно покинул, бросил войско. Петляя, как трусливый заяц, и заметая все следы, как старый загнанный лис, Мухаммед мелькнул на одной из переправ через реку Джейхан…
Подрагивающие от гневливого возмущения веки кагана прикрылись. Он не стал называть вслух то, о чем его ближайшие соратники знали и сами. Кривая усмешка скользнула по его высохшим губам:
– Трусливый шакал везет с собой несметные богатства, накопленные за сто лет шахами Хорезма. Его надо поймать раньше, чем он сможет на свои деньги набрать новое большое войско…
Хотя, кто сейчас встанет под знамена того, кто сам бежал от своего же войска, позорно бросил его и всю свою страну в самую трудную для отечества минуту. Разве этакий трусливый правитель способен собрать новое войско, поднять своих подданных на войну?
– Мы даем вам, – каган пристально посмотрел в глаза Джебэ, потом медленно перевел свой взгляд на Субэдэя, – двадцать тысяч всадников, два ваших тумена…
Полководцы согласно закивали. Этого им сполна должно хватить. Чем больше войско, тем оно становится неповоротливее.
– Если же вдруг у Хорезмшаха, – в глазах у Чингисхана замерцали таинственные огоньки, – окажется эдакое войско, что вы подумаете: можно ли вступить с ним в схватку, то воздержитесь от боя… Только глупец безрассудно сует голову в петлю, не страшась ее смертельного обхвата. Но тотчас про все меня известите!
Серо-зеленые глаза кагана сузились и яростно засверкали.
– Тогда я пошлю Тохучар-нойона, и он один справится там, где вы вдвоем не сумеете победить…
С пола послышалось возмущенное сопение нойонов, и великий хан позволил себе снисходительную улыбку и добавил, смягчая свой тон:
– И все же мы думаем, что наше повеление сильнее, чем все войска Мухаммеда. Знайте, что пока вы не будете тащить вислоухую собаку Мухаммеда на цепи, ко мне не возвращайтесь!..
Чингисхан дал им понять, что пока его нойоны не найдут кольцо китайского императора, украденное мусульманами, он не желает никого из них видеть. Только исполнив его поручение, могут они вернуться.
– Если же разбитый вами в пух и прах шах с кучкой своих негодных людишек будет от вас в страхе убегать, чтобы спрятаться от моего гнева в высоченных горах или мрачных и темных пещерах, как злой дух, исчезнет на глазах людей, то вы все и всех уничтожающим ураганом пронеситесь по его владениям, не оставив ни клочка и пяди земли без своего зоркого взгляда…
Нойоны выпрямились. Драгоценный перстень должен быть найден, чего бы это ни стоило. На это нельзя жалеть ни времени, ни сил…
– И помните! Всякому городу, проявившему покорность, окажите милость и снисхождение, оставьте там небольшую охрану и правителя, строгого и неподкупного. Мне нужные живые и послушные подданные. Что толку в мертвецах, от них один смрад. Но всякий город, вставший по своей непомерной гордыни на путь сопротивления, немедленно без всякой жалости берите приступом! Не оставляйте там камня на камне и обращайте все в угли и пепел!..
Какое-то время слышалось одно лишь тяжелое дыхание Повелителя Вселенной. Потом он поднял глаза и с язвительной улыбкой добавил:
– Мы думаем, что наше повеление вам не покажется трудным…
Одноглазый Субэдэй молчал. Он был слишком хитер, чтобы задать первым нелегкий вопрос. Но не таким был порывистый Джебэ-нойон.
Ему терпения никогда не доставало. Он выпрямился и спросил:
– О, Единственный и Величайший! Если же шах Хорезма самым чудесным образом будет убегать от нас, вестников твоего праведного гнева, все дальше и дальше на заход солнца, сколько же времени нам гнаться за ним и удаляться от твоей шелковой юрты?
Вперив свой единственный глаз в угол, Субэдэй с нетерпением ожидал ответа кагана, хотя знал его наверняка. Пока они не найдут кольцо китайского императора, дорога назад им заказана.
От китайца Елю-Чу-Цая он знал историю перстня, который был послан властителем Парфии в подарок императору Поднебесной, но по дороге его украли. Великий шаньюй хуннов Модэ носил его на своем пальце. А после следы перстня теряются. Кольцо всплывает то в одном, то в другом месте. По некоторым сведениям, перстень оказался в руках правителей тюркского каганата, которые считали себя наследниками былой великой империи хуннов, создателями Вечного Эля.
Теперь якобы владельцем кольца был Мухаммед…
Словно поверху, прошелестел свистящий голос Чингисхана:
– Куда бы ни убегала от вас эта жирная собака, вы будете гнаться за Мухаммедом до конца Вселенной, пока не увидите Последнего моря.
Кряхтя и поеживаясь, Субэдэй-багатур, изогнутый и кривобокий, поднял коротко стриженую голову и прохрипел:
– Если шах Мухаммед обратится в рыбу, скроется в морской бездне?
Сморщив в недоумении лоб, собрав вместе тонкие линии морщин, задумчиво почесав переносицу, хан монголов перевел на своего верного полководца недоверчивый взгляд, словно пытался проникнуть в его самые потаенные мысли.
– Небесные Духи помогают ему? Или Аллах пошлет ему на помощь джина? Сумейте схватить его раньше! Разрешаем вам отправиться!
Поняв, что аудиенция уже закончилась, оба полководца поднялись с колен и попятились к выходу.
Тот, что был помоложе, почтительно не поднимал глаз. Тот, что был постарше, всего лишь делал вид, что он соблюдает приличия.
Войску было велено преследовать Хорезмшаха, хоть до края света, и не возвращаться, пока он не будет захвачен или убит. И больше всего Повелителя Вселенной интересовал древний перстень с таинственными и магическими заклинаниями Царя людей и всех зверей.
До самого Мазендерана тумены не останавливали своих лошадей. Там им, монголам, удалось захватить бессметную казну шаха и весь его многочисленный гарем. Однако сам Мухаммед словно в воду канул. В его поисках отряды разделились.
Джебэ огнем и мечом прошел весь Мазендеран до Гиляна, а Субэдэй рыскал к югу от хребта Эльбрус. Когда пришло к ним известие о том, что Хорезмшах издох, как самая последняя собака, на переходе 1220—1221 годов брошенный всеми своими приближенными на пустынном острове в Абескунском (Каспийском) море, они стали вопрошать своего кагана о том, что им делать дальше. Кольцо не нашлось…
Не умевшие писать Субэдэй и Джебэ, чтобы послать свое важное донесение к кагану, призвали тогда к себе нукера по имени Угхах, умевшего петь старинные песни про битвы их великих багатуров.
Боясь, что гонец может исказить смысл их послания, монгольские военачальники составили свое донесение в виде песни, которую Угхах должен был заучить наизусть. Его заставили повторить слова девятью девять раз. Число девять всегда считалось у монголов священным. Оно должно было помочь запомнить все от слова до слова…
Вспоминая те дни, сотник Угхах блаженно прищурился. Столько лет прошло, а все, словно недавно только с ним случилось. Все так и стоит перед глазами… Тогда он был молод и по-юношески беззаботен.
Его послали к Чингисхану, в ставку хана на равнине близ города Несефа (Карши) к юго-востоку от Бухары, богатой раздольными лугами со свежей зеленой травой и чистыми водами. Кругом кишели шайки разбойников. По всем дорогам шатались оборванные, голодные солдаты разбитой армии Хорезмшаха. Неблизкий путь был весьма опасен из-за дерзких нападений и грабежей. Голодные беглецы, покинувшие свои сожженные дотла жилища, с отчаянной дерзостью добывали еду. Для надежной охраны гонца выделили триста храбрых нукеров.
Всю дорогу Угхах беспечно распевал, развлекая своих молчаливых и суровых спутников, старые песни про голубые монгольские степи, про лесистые горы, про стройных и красивых, столь же скромных девушек родного Керулена, похожих на алое пламя костров.
Но, памятуя о важности порученного ему дела, он ни разу не пропел вслух донесение пославших его Субэдэя и Джебэ. Зато по ночам он с усердием беззвучно шевелил губами, проговаривая письмо про себя.
Когда они благополучно прибыли на место стоянки великого кагана, гонца провели через девять застав таргаудов-телохранителей, очистили густым дымом священных костров.
Наконец, Угхах подошел к желтому шелковому шатру, который на ослепительном солнечном свету переливался, будто золотой. Чистым золотом была оббита дверца шатра. Сквозь пелену изумления гонец разглядел по сторонам от входа необычайно красивой стати жеребцов: одного молочно-белого, другого саврасого. Обоих коней привязали крепкими волосяными веревками к литым золотым приколам.
Подавленный невиданной роскошью, Угхах, как подкошенный, упал на землю ничком. Он понял всю свою ничтожность, и страх сковал его.
От безотчетного и благоговейного ужаса от того, что придется ему встать перед глазами самого великого человека, гонец окончательно потерял дар речи. Сами по себе коленки его задвигались, и тело его предательски поползло назад, во что-то уперлось, жесткое и твердое, и замерло. Так он и лежал на земле, пока два силача из числа таргаудов не подняли его под руки и не втащили в юрту, бросив на толстый и мягкий ковер перед Повелителем Вселенной.
– Говори! – шевельнулись губы владыки монголов и всей Великой степи, подобравшего под себя ноги по степной привычке, сидевшего на широком троне из чистого золота. – Что хотят мне сообщить мои верные нойоны? Они поймали вислоухую собаку Мухаммеда?
Толчок в зад, видно, помог, и Угхах сумел собрать в кулак все свое потерявшееся, разбежавшееся по дальним закоулкам души мужество.
Он чуть приподнялся, с закрытыми глазами, стоя на коленях, тихим, подрагивающим голосом начал петь:
Донесение Единственному и Величайшему!
От его двух старательных нукеров,
Верных псов, Субэдэй-багатура и Джебэ-нойона…
Запев, Угхах обо всем позабыл. К нему пришла былая уверенность, и он залился высоким голосом, как пел монгольские былинные песни:
Сын бесхвостой лисы, Мухаммед Хорезмшах,
Кончил жизнь свою никчемную в шалаше прокаженного,
А змееныш его, непокорный Джелаль эд-Дин,
Ускользнул вертким ужом через горы Иранские,
Там бесследно и исчез он, растворился, как дым.
Мы покончили с ними! Идем на Кавказ.
Будем драться там с народами встречными.
Испытаем их мощь, сосчитаем войска.
Пронесемся по степям кыпчакским,
Там дадим мы коням отдохнуть.
Мы запомним пути, мы отыщем луга
Для коня твоего белогривого,
Чтобы мог ты на Запад грозой налететь,
Подогнув под колено Вселенную,
И накрыть все монгольской рукой…
Слушая певца, Чингисхан утвердительно качал головой. Мудрый его Субэдэй, словно на расстоянии, угадал, прочитал его мысли.
К тому времени он знал, что, убегая от своей армии, шах Хорезма передал своему сыну султану Джелаль эд-Дину перстень с магическими заклинаниями вместе с властью, поняв всю тщетность собственных попыток возглавить сопротивление, всю свою никчемность.
А потому дальний поход двух туменов монголов с того момента превращался в глубокую разведку боем для подготовки нового великого похода на страны заходящего солнца…
В мире нет таких сил, чтобы нас удержать
В нашем беге до моря Последнего.
Там, зеленой волной пыль омывши копыт,
Мы курган накидаем до самых небес
Из отрезанных нами голов.
На кургане поставим обломок скалы,
Твое имя напишем, священное.
И тогда лишь коней повернем мы назад,
Чтоб умчаться обратной дорогою
Снова к юрте твоей золотой…
Еще звучали последние отзвуки песни, затихая в шелках, а гонец уже крепко-накрепко зажмурился. Раскрыл потом Угхах свои очи и впервые взглянул в серо-зеленые глаза, порой брызжущие дикой свирепостью, недоступного простым монголам владыки. И снова на него накатил безотчетный страх, с головой накрыл его волной. Пораженный своей собственной дерзостью, он снова упал ничком.
Великий каган сидел, привыкший, видно, к такому, невозмутимый. Лицо стало непроницаемым. Прикрыв глаза, он, кивая седой бородой, должно быть, с видимым удовольствием чесал голую пятку.
Для всех он был великим, в душе же он чувствовал себя уставшим от всего стариком. Магический перстень снова куда-то бесследно исчез, а все попытки разузнать о бессмертии окончились безрезультатно…
Постепенно мысли кагана вернулись от прошлого к настоящему. Он с накопленной сполна за долгую жизнь вялой усталостью посмотрел на распростершегося перед ним гонца и в задумчивом раздумье проронил:
– Ты хороший монгол… у тебя горло, как у дикого гуся…
Чуть приподняв голову, Угхах заметил, как Чингисхан левой рукой, не глядя, порылся в желтом шелковом мешочке, висевшем на ручке трона, достал оттуда кусок запыленного сахара, поманил певца к себе и втиснул сладость в его дрожащий рот.
Сахар из тростника, привезенный из Египта и Индии, представлял невиданную собой роскошь, был большой ценностью, недоступной для простых монголов. Глядя на вздувшуюся щеку певца, каган произнес:
– Джебэ-нойона и Субэдэй-багатура рано еще хвалить…
К великому его огорчению, они не смогли разыскать магического перстня, следы которого снова затерялись, скрывшись за пеленою недомолвок и недоговорок.
– Посмотрим, удачно ли закончится их поход… Смогут ли они что-то… или нет. Ответное наше слово мы пришлем с особым гонцом…
Небрежным движением пальца каган отпустил сладкоголосого гонца. Угхаха досыта накормили и вдоволь напоили кумысом. Не забыли и про сопровождавшую его охрану. На другой день все они отправились догонять ушедшие далеко вперед монгольские тумены.
От великого кагана последовал незамедлительный ответ: их поиски перстня продолжить, завоевать все непокоренные области государства Хорезмшахов – Арран, Азербайджан и Ширван. Далее Чингисхан им повелевал следовать, идти до города Кивамень – до русского великого града Киева – и лишь тогда, если ничего не найдут, возвращаться назад.
В лето 1221 Джебэ и Субэдэй – два гончих пса великого кагана – с присущим им рвением взялись за выполнение порученного им дела.
Как огромные черно-чешуйчатые змеи, в мертвенном оцепенении проспавшие всю зиму, выползают весной из-под корявых корней могучего старого платана на открытую поляну, залитую радостным светом, и, отогревшись в теплых лучах, угрожающе шелестя тихим ужасом, скользят по узким тропинкам, то соприкасаясь, то разделяясь, и внушают панический трепет всем убегающим зверям и кружащим над ними обеспокоенным птицам, так и тумены стремительного Джебэ-нойона и осторожного Субэдэй-багатура, то растягиваясь длинными и упругими ремнями, то собираясь вместе шумным и пестрым скопищем коней, топтали плодородные поля вокруг объятых ужасом городов и направлялись на заход солнца, оставляя позади себя почерневшие от копоти развалины с обгоревшими и раздувшимися трупами.
Передовой отряд, посланный Чингисханом, бурей прошелся по северному Ирану, разгромив города: Хар, Симиан, Кум, Зенджан…
На своем пути монголы пощадили только богатый город Хамадан, хитрый правитель которого выслал вперед с почетным посольством богатые подарки: большой табун дивных верховых лошадей и караван верблюдов, нагруженных шелковыми одеяниями. Из десяти паланкинов выглядывали испуганные девичьи личики под тончайшими вуалями.
Неожиданно тяжелая и упорная битва случилась в Казвине, где во время штурма потерявшие всякую надежду на спасение мирные жители отчаянно дрались длинными ножами. Рядом с мужчинами плечом к плечу стояли их жены и сестры. В отместку Казвин дотла сожгли.
