скачать книгу бесплатно
Суровые и холодные зимние месяцы застали тумены монголов возле иранского города Рея (близ нынешнего Тегерана). Разосланные во все концы отряды пригоняли в эти места стада баранов, отборных коней, покладистых верблюдов с тюками теплой одежды. Это позволило почти безболезненно переждать непогоду и сохранить силы до прихода весны.
Когда под проглянувшим весенним солнцем зазеленели склоны гор, монгольское войско без боя заняло столицу Иранского Азербайджана.
Тебриз – большой и богатый город решил не испытывать судьбу и сдаться без боя, выслал монголам ценные дары. Согласившись на мир, Субэдэй и Джебэ не стали разорять его. Не тронув города, их тумены двинулись дальше и подступили к столице Аррана Гандже.
Видя крайне бедственное положение ближних соседей, чванливые и высокомерные за высокими и неприступными крепостными стенами, но весьма трусливые и плохие воины в ближнем бою, грузины решили половить рыбку в мутной водице пронесшегося урагана бедствий по многострадальной азербайджанской земле, пограбить своих несчастных соседей. Однако большое грузинское войско наголову было разбито двумя туменами монголов и рассеяно, как пыль.
Монгольские военачальники не решились штурмовать Ганджу, зная о том, что в тылу у них появился новый неприятель, потребовали от защитников серебра и одежд, что им выдали, отступили и повернулись в сторону грузин, которых и разгромили.
Остатки подлых грабителей стекались в родные земли, как весною многочисленные горные ручьи. Страна поспешно собирала новое войско, а степняки по следам горе-вояк сами направились в Грузию.
Там они нанесли сокрушительное поражение главным силам грузин. Хотя спесиво горделивые горцы по численности своей превосходили воинственных чужеземцев в два, а то и в три раза, разгром их стал полным – погибло около тридцати тысяч воинов. На этот раз впереди с главными силами шел Субэдэй, а Джебэ с пятью тысячами всадников укрылся в засаде. При первой стычке монголы, как всегда, притворно обратились в бегство. Потерявшие же всякую осторожность грузины погнались за ними. Воины Джебэ бросились на них из засады, а вот всадники Субэдэя, повернув обратно, обхватили несчастных и уже обреченных своей разудалой атакой грузин со всех сторон и перебили. Все Закавказье в одночасье вынуждено было признать власть монголов.
А Джебэ и Субэдэй, помня наказ Повелителя, не остановились. В их умных и дерзких головах созрело важнейшее решение, к коему могли прийти только они одни: Ширванским ущельем броском провести свои войска сквозь весь Кавказский хребет и появиться в степях Северного Кавказа, где обитали аланы и западные кыпчаки (половцы).
Конное войско монголов не стало забираться вглубь горной страны грузин. Монголы побоялись заходить в районы, пересеченные горными ущельями с воинственным населением. Отягощенные богатой добычей, монголы покинули пределы Грузии.
Воины шепотом, десятники и сотники вполголоса сипели о том, что им тесно в этих каменистых ущельях, неприветливо нависающих со всех сторон скалах. Степняки потерянным взглядом искали нечто похожее на их родные равнины, где привольно пастись их коням.
По пути безжалостно вырезав город Шемаху, тумены направились к Ширванскому Дербенту. Пораженный видом неприступной крепости, возвышавшейся на крутой горе, Джебэ-нойон долго ходил из угла в угол своего походного шатра. В одиночестве искал он нужное решение.
Брать приступомлов не стало забираться вглубь горной страны грузинов. Дербент нойон не решился. Он послал к шаху Рашиду, укрывшемуся в крепости гонца с требованием:
– Пришли ко мне твоих знатных беков, чтобы мы заключили с тобой дружественный мир.
В страхе перед завоевателями шах решил не испытывать судьбу и пойти на заключение мира с неведомо откуда появившимся народом. Посовещавшись, он отправил на переговоры десять родовитых старшин.
Перед монгольским военачальником предстали дородные аксакалы. Все они старались не подавать вида, но руки у них мелко подрагивали, спутанные бороденки подергивались, а их заплывшие жиром мелкие глазенки бегали из стороны в сторону, не находя себе места.
Чтобы усилить это угнетающее своей туманной, а оттого пугающей до ужаса неопределенностью впечатление, Джебэ-нойон выхватил свой кривой меч и на глазах у всех зарубил бека, чей взор трусливо не прятался, а гордо направился на начальника монголов.
– Ах! – леденящий душу страх подавил все остальные желания, и с того самого момента беки молили Аллаха о том, чтоб живыми поскорее унести свои ноги с этого страшного места, приготовились тотчас же выполнить любое требование наглых чужаков.
Понимали они, что их жизнь ныне всецело зависит от монгольского командира, за спиной которого стояли угрюмые узкоглазые степняки.
– Мы не тронем город, – Джебэ-нойон хищно прищурился, – если вы покажите нам проход через горы. Дайте нам надежных проводников, чтобы наше войско могло пройти через горы. И всем вам будет пощада.
– Мы дадим, дадим вам проводников! – дружно закивали седые бороденки. – Они укажут вам путь.
Кто-то уже облегченно вздыхал, кто-то под шумок выпускал из себя злые газы, отчаянно кляня свои слабые животы. Но на этом их беды, увы, еще не закончились.
– Ты и ты! – Джебэ ткнул пальцем в животы двух беков. – Вы оба поедете в город и выполните свое обещание. К полудню проводники должны ожидать в моем лагере. Остальных мы отпустим только тогда, когда благополучно пройдем через горы…
Ширванским бекам пришлось подчиниться всем требованиям. Они молили Аллаха о том, чтобы он дал им избавление от этой свалившейся на их головы напасти в лице грозных и неумолимых татар.
Присланные шахом проводники показали войску короткую дорогу и сами провели его, обойдя Дербент, горными тропами, показали путь на кыпчакские равнины. И только тогда, когда под копытами их коней расстелилась ровная степь, монголы отпустили стариков-посредников, а сами направились дальше на полночь…
Спустившись с гор, чьи заснеженные вершины остались уже позади, монголы двинулись против алан, воинственных не менее чем они сами.
На помощь аланам из обширных полночных степей пришло много лезгин, черкесов и кыпчакских отрядов. А потому легкой прогулки, как по Грузии, у степняков тут не получилось. Гордые и свободолюбивые аланы договорились с половцами, и вместе они остановили передовые отряды незваных пришельцев. Монголы бились с ними до вечера, но силы оказались равными, и никто не одержал решительной победы.
Встретив вдруг неожиданно упорное сопротивление, многомудрый Субэдэй пошел на хитрость. Отойдя чуть назад, он отправил к вождям кыпчаков посольство с богатыми дарами и увещал их отказаться от союза с аланами. В лестных выражениях послы хвалили половцев и нещадно хулили алан, кивали на то, что союзники кыпчаков и по вере, и по языку им чужие – чего им тогда помогать, обещали вождям, что нападать на них не будут. Лазутчики показали хану Котяну письмо:
«Мы, татары, как и вы, кыпчаки, – одна кровь из одного рода. А вы соединяетесь с чужими племенами против своих братьев. Аланы эти и нам, и вам – чужие. Давайте заключим с вами нерушимый договор не тревожить друг друга. За это мы дадим вам столько золота и богатых одежд, сколько вы пожелаете. А вы сами уходите из этих степей и дайте нам одним расправиться с дерзкими аланами».
Словно подтверждая свои намерения и желание мира, монголы послали половцам много коней, нагруженных ценными подарками. И кыпчакские вожди, жадные до даровых подношений, польстились на роскошные подарки и предательски покинули ночью аланов, увели свои орды в родные кочевья, оставив бывших союзников на поле битвы.
И тогда с двух сторон войско монголов напало на обескураженных вероломным предательством алан, полностью разгромило их. Отряды татар вихрем пронеслись по оставшимся без защиты селениям, предавая все огню, грубому грабежу и безжалостному убийству.
Не теряя драгоценного времени, больше не имея за своей спиной острых мечей аланов, Субэдэй быстрым маршем повел тумены в земли беспечно пирующих половцев, которые со всей присущей им радостью обмывали, как им казалось, условия крайне выгодного мира.
Уверенные в вечном мире и своей полной безопасности, кыпчакские ханы с отдельными отрядами спокойно разъехались по своим родовым стоянкам. Монголы гнались за ними по пятам. Половецкие кочевья были безжалостно разграблены, будто по ним прошелся уничтожающий все и вся смертельный ураган. Богатства же ими, монголами, было взято вдвое против того, что они сами в дар половцам до того принесли.
Те же из кыпчаков, что жили далеко в степи, услышав о вероломном нашествии монголов, поспешно разобрали юрты. Навьючили они на верблюдов все свое имущество и бежали, кто куда мог: одни спрятались в болотах, другие в лесах в верховьях рек Калмиус и Самар (притоки Днепра), где издревле были дремучие леса и непроходимые болота, по руслам этих рек шел оживленный водный торговый путь от Приазовья к Днепру. Многие удалились в земли русские и венгерские.
Торжествующие и празднующие свою полную победу монголы гнались за убегающими кыпчаками по берегам Дона, пока не загнали их в синие воды Хазарского (Черного) моря и там большую часть их, не пожелавших сдаться на милость победителям, утопили.
После разгрома алан и кыпчаков тумены монголов весь 1222 год совершали грабительские набеги по всему Северному Причерноморью.
Один из их отрядов дошел даже до хазарского (крымского) Судака, где татары захватили большую добычу. В этих походах вместе с ними принимали участие и многие половцы, что переметнулись на сторону победителей, считая, что лучше быть в доле с ними, чем нищенствовать в дотла разоренных кочевьях. Злато и серебро не пахнут…
До нападения монголов к Судаку приходило много чужеземных кораблей с одеждами, тканями и другими товарами.
Кыпчаки выменивали их на невольников, меха черно-бурых лисиц и белок, на кожи, козьи и телячьи…
Узнав о приближении монголов, жители Судака в панике бежали, укрылись в горах, сели на корабли и отплыли по морю в Требизонт.
Разграбив город, тумены снова отошли на полночь для отдыха в кыпчакских кочевьях, где тянулись обильные травой луга.
Там повсюду виднелись плодородные поля, распаханные рабами, бахчи с темно-зелеными арбузами, со сладкой алой сердцевиной, тающей во рту, и огромными рыжими тыквами. В огромном количестве там паслись тучные стада молочных коров и тонкорунных баранов.
Не видавшие этакого изобилия, монголы хвалили эти степи. Многие воины говорили, что тут их коням так же хорошо и привольно, как на родине, на берегах Онона и Керулена.
Но Угхах все-таки думал, что монгольские степи ему куда дороже. Нет, он их не променяет ни на какие другие степи. Он хотел только одного – поскорее вернуться на берега родного Керулена.
Но вокруг упорно ходил слух о том, что они не остановятся, пока не завоюют всю Вселенную. Кому-то эта идея сильно нравилась, многие в ответ только улыбались и благоразумно помалкивали.
Недолго пробыли отряды монголов в главном городе кыпчаков Шарукане (Харькове), основанном булгарами. Потом в нем поселились хазары. А после их исчезновения на эти земли пришли половцы.
В этом городе в большом количестве имелись каменные постройки, оставшиеся еще от прежних хозяев, до половины вросшие в землю, и амбары со складами заморских и иноземных товаров.
Но много больше виднелось разборных юрт, в которых обитали и кыпчакские ханы, и их простые воины, слуги. Зиму они проводили тут, весной дружно откочевывали из города в степь…
С приходом монголов заморские купцы, безмерно опасаясь войны и грабежей, перестали торговать. И тогда город Шарукань, основательно разграбленный и местами сожженный, опустел, по нему загулял ветер. Тумены ушли к Лукоморью – побережью Азовского моря.
– Зимуем тут! – Субэдэй ткнул пальцем в сторону правого заднего копыта своего жеребца. – Мой шатер ставьте здесь! Ы-ы-ы! – ощерился он, дико сверкая единственным глазом, от взгляда которого цепенели спины, кровь стыла в жилах воинов. – Чего стоите! Время пошло!
Как бы далеко ни ушло монгольское войско от своего Повелителя, оно неуклонно и неукоснительно соблюдало строгие законы «Ясы» Чингисхана. На месте очередной стоянки временные лагеря окружались тройной и четверной цепью бдительных и неусыпных часовых.
В степи, на всех дорогах и охотничьих тропах, ведущих в земли булгар, русов и угров (венгров), маячили караульные посты. Дозорные, разбросанные по степи, перехватывали и ловили каждого, кто только ехал или шел по дороге. Тщательно расспрашивали, затем отсылали к Субэдэю тех, кто знал неизвестные им новости о соседних народах и племенах, остальных просто рубили за ненадобностью.
Выбрав себе место для зимовки, монголы поставили свои курени в низинах между холмами, чтобы как-то укрыться от постоянно дующих и пронизывающих до костей ветров.
Повсюду ощущалась близость к морю. В центре куреня ставилась юрта тысячника, а вокруг нее несколькими кольцами расставлялось до двух-трех сот походных шатров и юрт, тех, что везли с собой или же отобрали у кыпчаков. Курень насчитывал до тысячи воинов.
Большая юрта тысячника выделялась среди всех. Возле нее высился отличительный знак – рогатый бунчук из конских хвостов.
Как и во время похода, возле шатров и юрт, пофыркивая, привычно стояли оседланные кони, с туго повязанными поводьями.
Остальные лошади огромными табунами паслись в степи слугами-конюхами из кыпчаков под бдительной охраной немногочисленных дозоров. Монголы своих чистопородных коней никогда не привязывали и не стреноживали. Монгольские кони никогда не уходили от хозяев.
Воин мог полностью доверять коню. Но и конь мог полностью доверять человеку. Они даже в чем-то были схожи: воины из армии Чингисхана и верные боевые товарищи, высоко дисциплинированные, выносливые, способные выжить в самых тяжелых условиях…
Отправленные в поход военачальники не ладили между собой, хотя они и посланы были Чингисханом для выполнения одного дела.
Они постоянно спорили и всякий раз хотели уличить друг друга в ошибке, в неправильных решениях. Великий каган специально отправил в поход их обоих, как делал всякий раз со своими нукерами, посылая вместо одного двоих. Для него не являлось секретом то, что соперники всегда стараются отличиться и проявляют при этом незаурядное рвение и свои всевозможные таланты.
Баловень судьбы Джебэ был невыносимо горд, самоуверен, горяч до вспыльчивости. Казалось со стороны, что этот человек просто уверен в своей непогрешимой правоте, нигде не допустит промаха, если он метко стреляет и с шести десятков шагов попадает в голову бегущего суслика.
Именно за свою поразительную меткость его и прозвали «Джебэ» – стрела. Давно это произошло, лет двадцать минуло с той поры, как его заприметил Чингисхан и выделил из толпы…
Стремительный и неудержимый в любом походе, Джебэ и на этот раз постоянно вырывался вперед. Со своим легким конным туменом он частенько попадал в сложное положение, из которого всегда искусно выскальзывал, уходя от вражеских отрядов, напирающих на него.
Но, когда не удавалось, и отовсюду грозила им неминуемая гибель, то появлялся со своим туменом Субэдэй, выручал попавших в беду.
Сплоченные ряды тяжелой конницы наваливались на неприятеля со спины, сминали его ряды. Никто не мог выдержать удара стремительно накатывающих конных тысяч, закованных в железные латы…
После битвы Джебэ с застывшими в стеклянной неподвижности глазами являлся с оправданиями к Субэдэю, покрытый слоем пыли и забрызганный бурой кровью. Долго сидел, неподвижно уставившись на огонь костра, потом он отрывистыми фразами начинал говорить о том, что сделал все правильно, но этот раз врагов ополчилось до того много, что у его нукеров даже не хватало стрел в запасных колчанах.
Слушая своего товарища-соперника, сдержанный Субэдэй только посмеивался, в душе довольный, что опять спас Джебэ и доказал свое превосходство, предлагал забыть и ничего не объяснять.
– Хуш! – взмахом руки он приказывал слуге подавать зажаренного на вертеле молодого барашка, нашпигованного чесноком, фисташками.
Потрескивали угли, вспыхивая, освещали сгорбившегося Субэдэя, выхватывали из темноты его постаревшее лицо с клочками седых волос на подбородке. Он и сам не знал, сколько ему лет. Он был младшим братом Джелмэ, который стал ближайшим сподвижником Темучина, одним из лучших полководцев Чингисхана.
Их отцом был тот урянхайский кузнец Джарчиудай, что подарил для новорожденного Темучина собольи пеленки.
Когда Темучин поссорился с побратимом Джамухой, Субэдэй-багатур со своими людьми примкнул к сыну Есугэя.
Когда-то давно его сильно ранили в плечо. Какие-то мышцы были перерублены. Правая рука с тех пор плохо двигалась и оставалась скрюченной. С тех пор в бою он мог действовать только левой рукой.
Багатур никогда не прятался за спинами своих нукеров, рубился, как мог, и его рубили. Страшным ударом сабли лицо его рассекли через левую бровь, а потому левый глаз весь вытек. Теперь он был всегда зажмурен, а правый глаз, широко раскрытый, казалось, сверлил и видел каждого насквозь. Давно поговаривали, что Субэдэй хитер и осторожен, как старая лисица, которая попала в капкан и отгрызла себе лапу, и злобен, как барс. С ним не страшен никакой враг…
Десятник Угхах служил в сотне, которая входила в охранную тысячу Субэдэй-багатура. Потому он часто оказывался рядом с полководцем и нередко выполнял его поручения.
– Зимуем тут! – Субэдэй ткнул пальцем в сторону правого заднего копыта своего жеребца. – Мой шатер ставьте здесь! Ы-ы-ы! – ощерился он, дико сверкая единственным глазом, от взгляда которого цепенели спины, кровь стыла в жилах простых воинов. – Время пошло!
– Ставьте лагерь! – полетела вдоль возков требовательная команда.
Под командованием Угхаха нукеры весело принялись исполнять приказ багатура, предчувствуя длительную стоянку и хороший отдых.
Подошел обоз с имуществом темника. С десяток-другой верблюдов притащили на себе несколько разобранных юрт.
– Приехали! – на верблюдицах понуро сидели кыпчакские пленницы в покрывшихся пылью толстых разноцветных шерстяных халатах, в белых остроконечных, расшитых по краям войлочных шапках.
– Шевелись! – смуглые нукеры расставляли каркасы.
Рабыни тянули нескончаемые песни, вязали полукруглые решетки. Обтягивали их белым войлоком. Расстилали ковры. Развешивали на стенах шелковые ткани с вышитыми на них узорами. Как по мановению волшебной палочки, одна за другой выросли три юрты.
– Зачем мне три юрты? – хмурясь, спросил Субэдэй.
– В одной ты будешь думать твои думы… – почтительно склонился верный слуга-юртджи. – Она станет место для отдыха и сна.
– А вторая? – прищурился единственный глаз темника.
– В ней мы поместим твоих любимых охотничьих барсов.
– Ну, а третья? Зачем мне она?
– Без третьей нельзя. В нее мы поселим для тебя лучших пленниц, умеющих петь и плясать. Они согреют твою душу и тело!
– Уг! Нет! Пусть во второй рычат барсы, – согласился Субэдэй. – А в третьей ты поселишь того дервиша Хаджи-Хасана и этого… Галиба. Пусть они напишут все, что знаю про страну урусов… От них двоих толку намного больше, чем от десятка бестолково щебечущих женщин.
– А что мне делать с пленницами?
– Раздай их сотникам…
Короткий взмах руки, и красавиц беспрекословно раздали тем, кто отличился в последних схватках. Счастливцы с довольными ухмылками на лицах тащили за собой отчаянно упирающихся девиц. Было от чего стать воям довольными: в обозе темника тащились не самые простые девки, а все, по большей части, ханские жены и дочери…
– Кар! Кар! – темная тень пролетела прямо над сотником Угхахом, возвращая его из прошлого на булгарские земли, и он снова вздрогнул.
В те и далекие, и будто все это происходило совсем недавно, дни он еще не был сотником и столь щедрой награды не заслужил… оот чего быть им довольными: в обозе темника тащились девки не самые простые, а все, по большей части, ханские жены и дочери. ы тем, кто отличился в последних схватках. ыли
Глава III. Коварный замысел человека с двуликим лицом
Поднявшееся над холмом солнце заглянуло в узкий двор. Теплые лучи с трудом пробились среди теснившихся тут круглый год, в любое время дня и ночи, диковинных для этих мест, вечно что-то жующих верблюдов, ослов и лошадей.
Может, им, посланникам дальнего светила, из-за своего извечного любопытства и хотелось бы попасть в тесную каморку, разместившуюся в подвале двухэтажного дома, где хранились товары купца Ахмеда-урганджи родом из Ургенча. Но в том полуподвальном жилище окошек вовсе не имелось. И не могли понять они, как же там кто-то мог еще и жить и кто и кому оказал эдакую вселенскую милость.
При особом желании досужие городские сплетники кое-что могли и поведать, пересказывая важные и не очень-то новости. А неизменный посетитель шумных базаров – ветер-шалун, мог бы и донести эти слухи. Вот и он появился, легок на помине, зашелестел зелеными листочками, заторопился поведать о том, что ему удалось по секрету разузнать.
Богомольный хозяин всего, богатый торговец хорезмскими шелками и вышивками, восточными коврами, хлебосольный и гостеприимный, еще несколько лет назад позволил жить в его доме резчику печатей.
Позволил обитать в своем сыром подвале человеку по имени Саид, который изо дня в день сидел на небольшой городской площади, на самом краю ювелирной слободы на низенькой скамеечке за маленьким столиком и вырезал надписи на шлифованных сердоликовых печатях.
На них мастер, где красивой вязью тонко вырезал, где затейливыми плывущими арабскими буквами выводил искусным росчерком имена заказчиков. На дорогих перстнях с драгоценными каменьями черкал таинственные заклинания, дающие силу и здоровье владельцу или же берегущие его от дурного глаза и губительных заклятий злых людей.
Состоятельные покупатели и бездельники-зеваки проходили и часто замечали согнувшегося резчика с удивительно длинной рыжей бородой, низкими черными мохнатыми бровями. Под ними серые глаза казались пугающе сумрачными, густо затаившими в себе сокровенную, надежно спрятанную от всех других неподвластную их пониманию мысль.
