скачать книгу бесплатно
Бердянский прошел до конца длинного коридора, слабо освещенного мертвенными люминесцентными лампами, часть которых мигала, а часть попросту перегорела, и, наконец, оказался возле нужной палаты. Остановившись на пороге, он вытер лоб, пригладил волосы и перевел дыхание: все-таки не дело влетать к больному в образе свадебного коня: жопа в мыле, морда в цветах… Усмехнулся над собой, прислушался и различил два тихих голоса – мужской и женский. Воспряв духом, Павел толкнул обшарпанную дверь и, войдя в палату, застал прелюбопытную картину…
Машка – его Машка! – сидела на кровати пациента, а сам пациент, такой же болезненно-бледный, как Войновский, только еще и с капельницей, подсоединенной к вене, возлежал светловолосой головой прямо у нее на коленях! Нагло использовал их вместо подушки, гад…
– Ооо, привееет, Пашка, друг! – Андрей искренне обрадовался при виде своего давнего приятеля и однокашника со времен учебы в Щуке, и даже привстал, и руку ему протянул… а Павел, словно заколдованный, не мог с места сдвинуться, ноги будто каменными сделались и в пол вросли… Он только и мог что переводить горящий недобрым подозрением взгляд с Марии, явно смущенной его появлением, на сияющего Петренко – и обратно.
– Ну что ты там встал-то, как неродной? Иди сюда, садись рядом, я с тобой хочу с первым поделиться про нас… нас с Машей… – Андрей замахал рукой, призывая друга подойти и сесть на стул у изголовья кровати.
Павел сделал над собой усилие и, свирепо глядя на Машку, подошел, кратко пожал руку приятелю и присел на край хлипкого стула.
– Ты не поверишь, Пашка, но Мария только что мне пообещала, что когда я отсюда выпишусь, мы с ней будем вместе… и поженимся. Вооот… ты первый, кому я об этом говорю, и прошу тебя быть на нашей свадьбе шафером! – радостно заулыбался Петренко. Протянул тощую руку к Машке, нежно забрал себе ее ладонь и поцеловал… прямо при нем, а она… она ладони не отняла, а в глаза Павлу смотреть не решалась…
– Тааак… интересное дело… кхм… ну что же… совет да любовь, так ведь принято молодых напутствовать, да? – совершенно сбитый с толку, пробормотал Бердянский.
«Абсурд какой-то! Бред! Наверно, я все еще сплю, иначе никак невозможно объяснить все происходящее!» – мелькнула в голове спасительная мысль, и он даже щипать себя не стал – ну раз это ему только снится, то и пусть, а когда он проснется, Машка будет рядом с ним, по-детски сопеть ему в шею, обнимать теплой рукой, прижиматься к нему горячим бедром…
***
Мария с детства ненавидела больницы и очень боялась врачей. Люди в белых халатах, особенно онкологи, хирурги, кардиологи, гастроэнтерологи – все, кто занимался опасными и серьезными болезнями, и был наделен полномочиями вскрывать священную полость человеческого тела – казались ей жрецами бога Смерти. В своих храмах, откуда, раз попав, можно было и не выбраться, они объявляли страдальцам волю этого жуткого бога. Назначали жертвы, проводили ритуалы, чтобы умилостивить его, умолить дать пациенту надежду, исцелить и продлить существование во плоти на дни, месяцы, или годы… Они были убедительны и старательны, но их заклинания и снадобья, увы, срабатывали не всегда.
Неудивительно, что Мария старалась за версту обходить больницы и поликлиники, и переступала их порог лишь в двух случаях: если требовалась какая-нибудь справка, или если близкого ей человека – а то и ее саму – привозили на «Скорой помощи». Ее угнетали длинные коридоры, пахнущие хлоркой, карболкой и линолеумом, стены, выкрашенные однотонной унылой краской, палаты, где по определению нельзя было выздороветь – только «улучшить показатели», в крайнем случае «пойти на поправку». Выздоравливали дома, в больницах скорбели: душная аура тоски и горя, пропитанная болью или ее ожиданиям, не давала ранам заживать слишком быстро.
В Первую Градскую они с Войновским приехали прямо из театра, после просмотра, устроенного для нее режиссером, и проведенного тет-а тет в малом репетиционном зале. Когда Антон открыл дверь триста второй палаты, Мария бессознательно помедлила, прежде чем переступить порог. За прошедшую неделю она побывала здесь четыре раза – пока Андрей был в реанимации, к нему не пускали, но постоянно требовалось то одно, то другое, из списка, на ушко сообщенного старшей медсестрой: пеленки, памперсы для взрослых, кое-какие лекарства… и, конечно же, деньги. Несмотря на клятвенные заверения врачей, что «больной получает весь надлежащий уход», Мария не была слепой и видела, что больница переживает не лучшие времена -и не понаслышке знала, как «работает» младший медицинский персонал, если его не контролировать и одновременно не стимулировать материально…
У Петренко в самом деле не оказалось ни близких, ни дальних родственников, его семьей был театр, но друзья-артисты отчасти растерялись, отчасти были слишком загружены и безалаберны, чтобы взять на себя регулярную заботу и думать о неочевидных, но необходимых мелочах. Как-то само собой вышло – и все причастные согласились – что лучше всех об Андрее и его нуждах позаботиться та, что его спасла… по крайней мере, до перевода в обычную палату и выписки.
Мария молча согласилась с таким раскладом, но прошедшая неделя – по многим причинам -далась ей нелегко… хорошо хоть, что Яков Михайлович Коган, занимавший высокий административный пост в кремлевской больнице, давний «друг семьи» и нынешний любовник мамы, узнав о происшествии, согласился немного помочь «падчерице». Так у Марии появился постоянный пропуск в Первую Градскую, редкие лекарства, нужные Андрею, и немного свободных денег.
По дороге в больницу, Войновский, все еще впечатленный совместной работой в репетиционном зале, задал ей множество вопросов – и понемногу, слово за слово, вытянул все, что хотел узнать, в том числе и о происшествии с Андреем, и его последствиях, и о причинах столь сильной включенности Марии в заботы о Петренко.
– Вот же ты тихушница и декабристка! – покачивая головой, заметил он немного погодя. – Настоящее ископаемое! В театре хреначишь на две ставки, в свободное время в больницу бегаешь, как Золушка, да еще терпишь выходки этого идиота Бердянского! И все за «спасибо», то есть, даже вообще без него?.. Ничего себе, все людям?.. Умно, просто супер! А ведь ты актриса, Мария, актриса от Бога, с очень редким типом дарования… тебе нужно быть на сцене, репетировать, играть, а не горшки мыть да ведра таскать! Нет, нет, я этого так не оставлю… надо что-то делать, и как можно скорее!
Ей было приятно, что Войновский так высоко оценил ее талант, и в груди затеплилась надежда,, что он в самом деле сделает что-то, сумеет помочь ей в перспективе вернутся на сцену… но его властные речи и резкие оценки нравились куда меньше. Антон, похоже, прицеливался стать новым директором ее жизни и вмешаться, куда не просили.
Спорить сейчас смысла не было – не место и не время, и Мария отложила все прочие дела и размышления на потом. Прямо сейчас важен был Андрей, его настроение и самочувствие. И Павел… мысли о Павле не оставляли ее, с тех пор, как она ушла из гримерки после умопомрачительного секса; эти мысли были с ней, пока она наверстывала дела, и позже, в репетиционном зале, когда Антон заставил ее сперва танцевать фламенко, потом декламировать Лорку – на русском и на испанском – а потом импровизировать… и она сыграла, сымпровизировала сцену с Невестой, уходящей в паломничество по Пути Сантьяго… сыграла, вначале думая о Хулио, но в середине сцены поняла, что думает о Павле, представляет его на месте потерянного возлюбленного, и о нем читает рвущие душу строки элегии, полные неизбывной женской тоски:
Напрасно я слушаю плачущий ветер —
никто не встревожит мой слух серенадой.
В глазах, еще полных привычного зова,
все больше унынья, все больше надсада;
но девичье сердце в груди изнуренной
все вспыхнуть способно с единого взгляда.
В могилу сойдет мое тело,
и ветер умчит мое имя.
Заря из земли этой темной
взойдет над костями моими.
Взойдут из грудей моих белых две розы,
из глаз – две гвоздики, рассвета багряней,
а скорбь моя в небе звездой возгорится,
сияньем сестер затмевая и раня…
Когда она закончила и посмотрела на Войновского, то увидела, что его бледное лицо напряжено, а в глазах блестят слезы… Он выдержал паузу, а потом несколько раз хлопнул в ладоши и сказал:
– Браво.
Мария, наслышанная о его придирчивости и строгости, оцепенела, поняв, что получила высшую оценку… Это, несомненно, был повод для гордости и радости, но у медали сейчас же оказалась оборотная сторона: Антон схватил ее и больше не отпускал, они говорили и говорили, обсуждали и обсуждали… так и поехали в больницу, и у Марии не было ни единой возможности постучаться к Павлу в гримерку или еще как-то позвать его. Обращаться же к Войновскому напрямую и говорить, что она планировала ехать в больницу не с ним, а с любовником, было неловко… да и Бердянский довольно настойчиво попросил ее не афишировать их отношения. Если, впрочем, Мария все правильно поняла, и речь в самом деле шла об отношениях.
Андрей лежал в двухместной палате, но соседей у него не было (хорошо быть немножечко «блатным», протекция Когана сделала свое дело); кровать стояла в углу у окна, на нее падал мягкий свет настольной лампы, так что по наволочке, по одеялу и изножью простыни скользили причудливые тени.
Увидев входящих к нему посетителей, Петренко заулыбался и приподнялся на подушках:
– Маша! Тоша! Как же я рад вас видеть, ребята!
– Тише-тише, не прыгай! – упредил его Антон. – Мы сами к тебе подойдем…
Он придвинул к кровати стулья, но Андрей, едва Мария приблизилась, взял ее за руку и усадил рядом с собой:
– Машенька, побудь здесь, пожалуйста…
– Хорошо, хорошо, не волнуйся.
Андрея не опутывали жуткие трубки, как в реанимации, но в вену впилась игла катетера: ему только что поставили капельницу…
– Натрий хлор и глюкоза, – пояснил он. – Вот и весь мой ужин пока что…
Мария и Антон незаметно переглянулись: Петренко бодрился и держался молодцом, но выглядел плохо… Кожа его казалась совсем прозрачной, а худое тело – невещественным под теплым шерстяным одеялом.
– Наконец-то тебе стало лучше… – сказала Мария, чтобы заполнить неловкую паузу. – Ты нас всех до смерти напугал.
Он улыбнулся:
– Я сам напугался… но ты меня спасла, Машенька.
«Машенька» из его уст звучало немыслимо нежно, и повергало в еще большую неловкость. Мария не любила, когда ее имя сокращали, но для Паши – и только для него – она хотела быть Машенькой. Для Паши, для Пашеньки, не для Андрея, не для кого другого.
– Андрюш, тебя спасла Прошка… я просто случайно проходила мимо. Остальное сделали врачи.
– Не скромничай, – предостерег ее Антон, а Петренко снова улыбнулся:
– Нет, это ты меня спасла, я знаю. А как там моя Прошечка? У тети Вали?
– Нет, я ее взяла к себе на время… С ней все хорошо, она отлично ест и очень подружилась с Урфином… хотя, конечно скучает по тебе.
– Спасибо тебе… – он взял ее руку и прижал к губам. Войновский отвернулся, делая вид, что рассматривает фонарь, за окном, и вдруг скрючился на стуле, прижал руки к животу:
– Черррт… ааааа…
– Что, что такое? – в один голос воскликнули Мария и Андрей. – Тебе плохо? Позвать медсестру?
– Нет, нет… – Антон мучительно сглотнул. – Опять та же история, моя подружка-язва недовольна, что я пропустил обед и ужин…
– Так сходи, поешь! – заволновался Петренко. – Тут на втором этаже есть кафе…
– Не волнуйся, разберусь… все под контролем. Я просто покину вас ненадолго, хорошо?..
Не дожидаясь согласия, он вышел из палаты… и Мария не знала, что подумать – то ли Войновскому и впрямь стало плохо, то ли он не хотел быть свидетелем интимного разговора.
Так или иначе, они с Андреем остались наедине, и он сразу же завладел обеими ее руками, прижался к ним лицом, приник губами. Губы у него были сухие и запекшиеся, но все равно мягкие…
– Маша, я знаю, это ты спасла меня… – он снова поднял голову и посмотрел Марии в лицо своими удивительными глазами – огромными и такими лучистыми, словно в каждом было спрятано по солнцу. Темно-серый бархатный цвет в полутьме переходил в синеву северного моря:
– Ты будешь со мной, когда я выйду отсюда?
– Что за вопрос… конечно, буду, если ты хочешь.
– Я хочу… значит, я могу считать, что мы обручились?
Мария вспыхнула до ушей – такого поворота беседы она не ожидала:
– Андрей…
– Тсссс… не говори ничего вслух. Дай мне просто побыть в этом… побыть рядом с тобой.
Она растерянно кивнула и осталась сидеть рядом, не зная, что теперь делать – и не воспротивилась, когда Андрей улегся головой ей на колени.
Так и сидела, пока в палату неожиданно не ввалился Бердянский – и Андрей с порога не сообщил ему, что они решили пожениться.
Глава 9. Невеста и Леонардо
«Бред… бред… так не бывает… не может быть…» – твердил, как мантру, Бердянский, ничего сильнее не желая, как проснуться всё в той же гримёрке, но… похоже, что он попал в кошмар наяву, и заклинание не сработает, не спасет от жестокой реальности. Больничный запах был реален до першения в горле, шаткий стул под ним заставлял постоянно напрягать ноги, а ещё эти чёртовы бахилы, которые он комкал в кулаке – тоже были до отвращения настоящими, как и тётка-вахтёрша, и девица в регистратуре, и пробки на дорогах вечерней Москвы…
Только вот мозг отказывался вмещать сказанное Андреем, его лучшим другом, тем, кто всегда ему уступал, когда речь шла про девчонок, всегда был номером вторым, а то и третьим, если в игру вступал Димка Минаев…
Почему? Почему Машка выбрала Дрона? Когда только успела? Ведь всего несколько часов назад им было сказочно хорошо вместе… так хорошо, что кровь закипала и член привставал при одном воспоминании. Или эта Марион Делорм недоделанная всё время ему врала, и у них с Андреем уже что-то было до…? Может, они пара, встречаются давным-давно, просто Дрон скрывал, боялся их знакомить, ведь знал по опыту, что Бердянский такую девочку не пропустит и уведёт? Он ведь даже не выспросил её тогда толком, просто на слово поверил, что она в квартире друга оказалась по чистой случайности… Кошка, видишь ли, её позвала! Ну не бред?…
Надо было что-то ещё сказать или сделать, лучше всего – быстро попрощаться и уйти, пока… пока что? Не наорал на Дрона, не надавал предательнице-Машке по щекам, не швырнул стул в окно?..
Павел стиснул лоб рукой, пытаясь собраться с мыслями, унять разливающуюся по вискам мигренозную боль… И тут по нервам ударила трель сотового, окончательно убедившая его в том, что никакой это не сон.
Выдрав мобильный из кармана куртки, Павел уставился на тускло подсвеченный экран, пытаясь вспомнить, кто такая Света Пупс…
– Эй, Пашка, ты чего замер-то? Ответь на звонок! – Андрей удивленно смотрел на друга, все ещё сжимая ладонь «невесты», Мария же, видя, как Бердянский изменился в лице, и, прекрасно понимая – почему, лихорадочно искала способ всё ему объяснить. Но для объяснения им нужно было как минимум выйти из палаты: не при Андрее же говорить, что дурацкое «обручение» он сам выдумал пять минут назад, что никакого согласия на свадьбу она не давала, а Пашка всё не так понял!
– Д-да, я сейчас… поговорю и вернусь… – наконец, выдавил Бердянский, вскочил, как ужаленный, и, прижимая спасительный телефон к уху, быстро вышел за дверь.
– Паша!.. – Марию подбросило с кровати, она выдернула ладонь из пальцев «жениха», смятенно пробормотала:
– Извини, извини, извини!.. Я сейчас… мне нужно кое-что ему сказать…
– Да иди, конечно, иди… – не скрывая недоумения, Петренко кивнул и задышал немного чаще…
Пристыженная Мария остановилась и сперва хотела погладить его по щеке, но сообразила, что такой жест уж точно будет выглядеть интимным авансом – и оправдаться за него будет намного сложнее… Она спрятала руки за спину, как школьница, и пролепетала:
– Только не волнуйся, Андрюш, ладно?.. Я сейчас… заодно поищу Антона, вдруг ему плохо.
– Машуль, ну что ты… со мной всё в порядке, иди… я в состоянии побыть без тебя несколько минут. – он светло и так искренне улыбнулся, а ей захотелось провалиться сквозь землю…
– Алло! – рявкнул Павел в трубку, едва оказавшись за пределами душной палаты.
– Паааашечка, привееет! Ты почему мне не перезваниваешь, а? Ты ж обещаааал… – смутно знакомый жеманный девичий голосок добавил ему головной боли, и Бердянский грубо спросил:
– А ты кто вообще такая?
– Как… ты разве не узнал меня сразу? Ну ты и свиньяяя…
– Да пошла ты… – даже не удосужившись уточнить имя настырной пассии, Павел нажал отбой и едва сдержался, чтобы не запустить аппаратом в стену. Темная злость поднималась из глубины и будила в нем жажду разрушения, слепую и свирепую… Он отчаянно цеплялся за остатки здравого смысла, лишь бы не слететь с тормозов, не сорваться в крик, не наделать каких-нибудь ужасных поступков, после которых останется только с моста в реку или в метро под поезд…
Нет, с моста он прыгать не будет… и с крыши тоже. Не сможет, слишком высоко. Значит, остаются рельсы.
Острая боль, тоска, душевная мука резанули его прямо по становой жиле, заставили прикусить до крови губу, дышать с присвистом, на каждом вдохе чувствовать свои ребра, как будто заново переломанные… Павел вновь ощутил себя разбитым, сломанным, как тогда, после падения на арену… Падения, которому предшествовало волшебное ощущение полета, свободы, окрылённости… пока собственные верные руки не предали его, пока трос страховки не соскочил с катушки…
– Павел! – Мария выбежала в коридор и, толком не закрыв дверь, с размаху налетела на Бердянского. – Господи, что с тобой?!
– Что со мной? Что со мной? И ты еще спрашиваешь! – он твёрдо отстранил ее от себя и заметался по коридору от стены к стене, сжимая ладонями виски – в каждом билось по церковному колоколу. К горлу подкатила волна желчи, пришлось с усилием сглотнуть, удержать ее внутри, несмотря на боль справа в подреберье.
– Пашенька, милый, любимый мой, успокойся! – Мария бегала за ним по коридору, тщетно пытаясь перехватить и остановить, чтобы взглянуть ему в лицо; только что она боялась, как бы у Андрея снова не начался приступ, если он разволнуется из-за отказа стать его невестой, но сейчас все померкло перед паническим страхом за Бердянского. Она не просто видела, что Павлу адски плохо, плохо физически – она сама чувствовала его боль и отчаяние, словно их, как близнецов, соединяла общая пуповина.
– Успокойся… – прошипел он сквозь зубы, и, остановившись резко, развернулся к Марии:
– Ты! Мне!.. – предлагаешь успокоиться после того, что я слышал!.. Вы с ним уже все решили за моей спиной, да? И когда только успели-то?.. Предатели!!! Оба!!!
– Паша, Паша, нет никакой свадьбы, Андрей все придумал… за пять минут перед твоим приходом… я просто не смогла сразу возразить, я испугалась!.. – Мария схватилась за него, как тонущий за спасателя, вцепилась в жесткую кожу куртки:
– Паша! Я люблю тебя, только тебя, тебя одного, слышишь, дурак несчастный?!.. Я жить без тебя не могу! Если… если потеряю – я в окно выйду!..
– Да ладно врать! Все вы, бабы, одинаковые… сопли с сахаром разводите, а правды ни на грош… – он попытался отмахнуться, сбросить ее пальцы с рукава, но она цеплялась за него, как будто и вправду тонула. Тонула – или шла на дно вместе с ним… и вдруг отпустила, шагнула назад, отстранилась, сжалась так, словно он ее в живот ударил. Замерла у стены, обхватив себя руками, в ледяной неподвижности, как будто его злые слова обратили ее в надгробную статую. Это странным образом подействовало на Бердянского и заставило немного протрезветь.
