скачать книгу бесплатно
Димон и Мишка рассмеялись шутовской выходке Павла, сочли, что он в ударе и полностью в образе…
Парни засели делать грим, а Бердянский только порадовался, что слой пудры и тонального крема надежно скрыл от друзей предательски покрасневшие щеки, и отправился в костюмерный цех – проверить, все ли в порядке с его нарядом для первой сцены.
***
К счастью, с Вишняускасом все обошлось – у «главного по тарелочкам» разболелся зуб, он полдня провел в поликлинике, а после пломбировки канала ему и вовсе было не до графика официанток. Расторопная Илона быстро вызвала Фаю на подмену, обстановка была спокойная и, когда Мария в половине четвертого все-таки добралась до театра, актеры и другие сотрудники только-только начали подтягиваться на бутерброды и кофеек.
Первым делом выяснив все подробности про заболевшего Петренко, Илона подозрительно оглядела Марию и спросила:
– Ну хорошо, ты его в больницу утром отвезла, а потом-то где шлялась столько времени? Могла бы Файку пораньше сменить, а то она злая, как змея, у нее там какие-то планы были.
– Я… заехала домой, чтобы переодеться, и – представляешь – заснула… Прилегла на пару минут, а вырубилась на несколько часов, наверное, от стресса, – не моргнув глазом, соврала Мария, тем более, что ее легенда была наполовину правдива. Она лишь кое о чем умолчала, и, как обычно говорилось в детективных фильмах, раскаяния в содеянном не испытывала. Зато испытывала жаркое томление в животе и учащенное сердцебиение при мысли о Бердянском, но ни Илоне, ни кому иному в театре не следовало знать, что этому мартовскому коту и чёртову бабнику удалось снять очередной скальп.
– Ясненько. Нервные все такие… – усмехнулась Илона. – Ну а зачем тогда вообще приехала? Сидела б уж дома, телек смотрела.
– Нет, я бы уж лучше сегодняшний спектакль посмотрела. Люблю «Укрощение строптивой», я его и в «Сатире» видела, и в «Моссовете», интересно, как у вас поставили…
– Как у нас поставили? Да ты в своем уме, подруга? Или не проспалась? – хмыкнула подошедшая Фаина и враждебно уставилась на нее.
– А в чем, собственно, дело? – Мария обернулась; она редко начинала конфликтовать первой, но хамства в свой адрес не любила. – Что я такого сказала?
– «Что сказала!» Вот сказанешь такое при худруке, или при Муравьевой, не говоря уж о Бердянском – узнаешь, что! Сатира, Моссовет… Скажи еще, кукольный театр! Да у нас самая лучшая постановка в Москве, просто о-бал-ден-ная!
– Ну я рада, что тебе так нравится… но я спектакля еще не видела, и сравнивать не могу. Если получится, загляну сегодня в зал, на откидное.
– Вот ты наглая! – всплеснула руками Фаина и покрутила головой, так что ее светлые волосы негодующе взметнулись. – Всю смену прогуляла, мы с Илонкой тут корячились, а ты пришла, королева такая, не подносы таскать, а в партере сидеть?.. Ты хоть в курсе, что сегодня фуршет вечером в честь юбилея спектакля?
Мария глубоко вдохнула, выдохнула… напомнила себе, что она тут в самом деле не ради развлечений, а ради работы, и Фаина в самом деле из-за нее вышла не в очередь… по-хорошему нужно было извиниться и заняться чем-то полезным, но враждебность Фаины, похоже, была спровоцирована вовсе не ее опозданием.
Фае просто не нравилась Мария… оставалось честно признаться самой себе, что и ей тоже не нравится Фая. Фая, про которую говорили – да она и не скрывала- что уже больше года сохнет по Бердянскому… и сохнет с переменным успехом, потому что Пашка-вверхтормашка, как называла его Лидия Петровна, время от времени одаривал ее своим альфасамцовым вниманием.
Илона почуяла, что пахнет жареным, и на правах «старшей по званию» вмешалась в назревающую ссору:
– Так, девочки, рты закрыли, разошлись… работаем. До начала пара часов, сейчас непременно кто-нибудь притащится за кофе или водой. Потом, в принципе, можно и в зал заглянуть… Я на разминке была – Бердянский сегодня в таком ударе, что это просто грех пропустить! Прям фейерверк, не знаю, с чего это он такой живой да радостный, все-таки близкий друг в больнице…
Мария покраснела и сделала вид, что ее больше всего на свете интересуют пакеты с кофе и поднос со стаканами для сока.
– Я вот тоже не знаю, с чего он такой радостный… – вздохнула Фаина и, отвернувшись от Марии, вполголоса пожаловалась Илоне:
– Обещал мне сегодня косметику завезти – посылка из Италии пришла наконец-то – и даже не позвонил… И сотовый у него был недоступен часов с одиннадцати…
– Ой, да ладно, не пропадет твоя посылка! Небось валяется у него в багажнике, а он про нее и забыл. Придет сегодня на ужин – напомнишь ему. Хороший повод, кстати…
Мария старалась не слушать, но все равно слышала их разговор, и надеялась, что пылающие щеки не выдают ее с потрохами.
«Ох, это же надо было так попасть!.. Устроиться на работу – и в первую же неделю переспать с первым бабником трудового коллектива!» – о том, что будет, если о случившемся узнает гарем Бердянского, не хотелось даже думать…
Зато хотелось думать о Павле. О его прекрасных глазах – светлых и ярких, как у тигра, о горячих, нахальных губах, о сильных руках и античном торсе… и о крепком члене, которым он пользовался настолько умело, что вполне оправдывал свою славу Дона Жуана, наипервейшего любовника. Это так возбуждало и горячило кровь, что Марии было неловко стоять, между ногами точно костер горел, и она едва могла сосредоточиться на своем занятии – расстановке стаканов и бокалов в шахматном порядке…
Физическое влечение можно было игнорировать или просто терпеть, но не меньше телесной близости Мария жаждала увидеть Павла на сцене. Наблюдать, как он творит магию, оживляя персонажа, выпуская его через себя в мир на то время, что идет спектакль… душою прикоснуться к его душе, ощутить силу большого драматического таланта… и присутствие того духовного двойника, подселенца, что испанцы называют «дуэнде». (1)
У Павла Бердянского, несомненно, был свой дуэнде.
***
Когда отгремели овации и закончились выходы на поклоны, Павел занес в гримерку охапку цветов и мягких игрушек, врученных фанатками, и как был в «свадебном» костюме Петруччо, так и рванул прямиком в «Синеву», под предлогом срочной необходимости промочить горло… На самом деле он желал – и надеялся – застать там Марию.
Со сцены он отлично видел и рассмотрел, что она прокралась в зал после антракта и даже присела на откидное место в задних рядах партера… Вот тогда Бердянский остро пожалел, что в этом спектакле они не бегали туда-сюда между рядами, как в «Шахматах». Зато вновь почувствовал сильнейшее возбуждение, едва осознав, что Маша смотрит на него, что пришла сюда именно для этого – смотреть на него… На актера Павла Бердянского. И на Пашу, своего любовника…
Именно тогда он и решил, что сегодняшнюю праздничную ночь проведет вместе с ней, в своей холостяцкой берлоге на Большой Грузинской…
Витольдыч свое дело знал и, несмотря на ноющий зуб, заранее выстроил официанток, запретив уходить домой, пока актеры не отпразднуют и не разойдутся восвояси. Шутка ли – пятидесятый спектакль при полном аншлаге, да еще присвоение Бердянскому звания «заслуженного» (официальная церемония, понятно, предстояла только под Новый Год, но сегодня окончательно стало известно, что документы подписаны, и звание у Бердянского в кармане), да еще день рождения Войновского… который он всегда старается зажать, но понятно, что актеры ему этого не позволят. Словом, персоналу кафе следовало быть во всеоружии.
Мария чувствовала, что событий для одного дня явно многовато – она едва стояла на ногах, но отпрашиваться, ссылаясь на усталость и плохое самочувствие, было бы полной наглостью и подставой.
«Что ж, любишь медок – люби и холодок… Придется потерпеть».
Появления Бердянского она ждала со смесью страха и нетерпения, запрещала себе смотреть на дверь и прислушиваться к шагам в коридоре – но все равно смотрела и прислушивалась… Посидеть в зрительном зале удалось совсем недолго, всего-то полчаса во втором отделении, но этих тридцати минут сполна хватило, чтобы она влюбилась окончательно и бесповоротно, причем во всех сразу – в Бердянского-актера, гимнаста, танцовщика, мима, комика и трагика в одном лице, в Павла – молодого красивого парня с шикарным и гибким телом, и в бешеного, сумасшедшего и страстного Петруччо, то пугающего, то возбуждающего, то гомерически смешного…
Да, что ни говори, но свое почетное звание Павел полностью заслужил.
Его появление все-таки застало Марию врасплох – и насмешило одновременно. К ней танцующей походкой жениха, только что укротившего строптивицу Катарину, подошел сам Петруччо и, отвесив церемонный поклон, поймал за руку и трижды поцеловал не там, где обычно принято целовать, а в основание ладони:
– Синьора… Рад вас видеть… Рад и счастлив…
Прикосновение его теплых губ к этой чувствительной точке, тотчас отозвалось в низу живота жарким толчком крови, но Мария призвала на помощь всю свою выдержку и просто кивнула головой в ответ на театральное приветствие.
– Павлуша, ну хватит уже, выйди из образа! Вернись к нам, простым смертным! – пророкотал Баптиста-Минаев, вошедший вслед за Бердянским, под руку с Ниной, исполнявшей роль Катарины. Оба были без грима, но тоже в костюмах.
– Ну что ты, Дим… Бердянский сегодня решил собрать все цветы, даже вонючие… такие, знаешь, что в навозе хорошо растут, – скривив губы, заметила Муравьева. Они с Павлом опять были в ссоре, но Нина была уверена, что все перформансы актера с другими барышнями – в ее честь, рассчитаны на то, чтобы вызвать ревность.
– Нинка, ты хреновый ботаник! – Минаев заржал еще громче, обнял подругу за плечи и повлек в другую сторону. – В навозе вообще-то отлично растут розы и лилии, самые козырные цветочки!
– Ой, да наплевать мне… хоть кактусы! Я устала и пить хочу, что тут есть холодное?
– Да вон, смотри, шампусик, целая батарея…
Проходя мимо Марии, Нина будто случайно толкнула ее локтем, а на Бердянского даже не взглянула… как, впрочем, и он на нее.
Илона и Фаина, заканчивая сервировку фуршетного стола в четыре руки, хотя по-хорошему требовалось восемь, сердито поглядывали на новенькую, но покрикивать на нее при Павле не решались. Марии было поручено разливать шампанское по узким бокалам, а потом разносить по залу на подносе и предлагать гостям, так что дел было невпроворот. Но… разве она могла думать о делах, когда Павел, разгоряченный, наглый, умопомрачительно красивый, стоял так близко, что она чувствовала его неровное дыхание, и так страстно сжимал ей руку?
За первыми гостями в кафе длинной вереницей потянулись другие актеры и сотрудники, работавшие в постановке. Войновского среди них не было, как и бедного Андрея, лежавшего сейчас в больничной палате. Мысль о нем немного отрезвила Марию, и она решительно попыталась вытащить свои пальцы из теплой, даже горячей ладони Бердянского:
– Павел, отпусти. Мне нужно работать…
Но не тут-то было. Наплевав на ее просьбу и всякий здравый смысл, он буквально потащил ее за собой, в сторону оконной ниши:
– Работа твоя подождет пару минут… а я вот не могу. Видишь, что наделала? – и он сперва показал взглядом, а потом попросту положил ее ладонь на шелковые штаны Петруччо, дав ощутить полноценную эрекцию, к счастью, скрытую от посторонних глаз удачным покроем костюма…
– Пашка… и что ты предлагаешь, прямо здесь тебе минет сделать, при всех? – Мария, ничуть не смущенная подобным знаком его страсти, все-таки отняла руку и, взглянув любовнику прямо в глаза, попросила снова:
– Синьор, умерьте ваш пыл… Освежитесь шампанским, оно ледяное… иначе мне придется его тебе в штаны вылить.
– А это идея! Гениально! – прошептал он, горящими глазами расплавляя ее решимость держаться принятой роли недотроги, схватил бокал с подноса и… опрокинул его прямо на камзол!
– Айййййй, ну что за подстава! Девушка, милая, у вас руки растут оттуда же, откуда и ноги? Вы же мне костюм весь испортили! Вы хоть знаете, сколько он стоит, это же натуральный шелк! Да костюмерша мне голову оторвет… точнее, вам! А потом мне! А потом снова вам!
Все свидетели этой сцены дружно грохнули и чуть ли не легли от смеха… А Бердянский, воспользовавшись шумовым эффектом, наклонился к Марии и тихо приказал:
– Подыграй мне! Нужно костюм срочно спасать… – и указал глазами на дверь, ведущую к ближайшей уборной, универсального назначения – «для мальчиков и девочек», как обычно бывает при кафе.
– Ой, простите, Павел!.. Я такая неловкая… Пойдемте скорее, я помогу вам замыть пятно… Хорошо, что шампанское сухое, должно легко отстираться… – поняв, куда он клонит и на что ее толкает, Мария пришла в состояние сладкого ужаса, но все же включилась в эту авантюру.
Под заинтересованными взглядами по меньшей мере двадцати человек, они пересекли зал, вышли в узкий смежный коридорчик и скрылись за дверью туалета, где ненадолго обрели некое подобие уединения…
Задвинув шпингалет, Бердянский немедленно прижал Марию к стенке у раковины и, яростно целуя, свободной рукой нашарил кран и пустил воду. Потом опять поймал ее за кисть, прижал ладонью к возбужденному члену и пробормотал сквозь поцелуи:
– Машка… я взорвусь сейчас… помоги…
– Пашка, ты псих… – Мария, проклиная свое легкомыслие и чувствительное тело, предававшее на каждом шагу, и невместную страсть к этому идиоту с потрясающими глазами, спустила на бедра его нелепые итальянские штаны и высвободила из трико горячий член, торчащий вперед и вверх, как готовая к бою сабля…
Зрелище было таким волнующим, что Мария с трудом преодолела искушение стащить собственное белье, повернуться спиной и взяться за край раковины… Она не сомневалась, что в этом случае Павел ни на секунду не задумается о дальнейших действиях, но так рисковать было полным безумием. И все же ситуация требовала немедленного разрешения…
Не то что бы Мария не могла бросить парня в таком критическом состоянии – о, еще как могла, на это у нее хватило бы стервозности и задора, окажись на месте Бердянского кто-то другой, менее нравящийся ей, и не пробуждаюший в душе такую бурю эмоций. Но рядом был Павел, и… черт возьми, она хотела сделать ему минет. Прямо здесь и сейчас. И плевать, сколько глаз и ушей там, за дверью, и на последствия тоже плевать.
– Сексуальный маньяк… – прошептала Мария, опустилась на колени и с наслаждением обхватила губами его член.
– Еще какой сексуальный… о, даааа… ты все правильно поняла… умница моя… давай, приласкай его как только ты умеешь… – Бердянский, не ожидавший, что строптивица окажется вдруг такой покладистой, прислонился к стене и, запустив пальцы в ее волосы, ласково сжал:
– Дааа… вот так… охххх…. еще… еще…. ммм…. – он переместил ладонь на затылок Марии, немного направил ее движения, и далее уже полностью доверился умелому рту и языку…
«Паша, Пашенька… милый… хочу тебя… хочу…» – думала она, обхватив его за бедра, лаская ладонями, и упоенно лизала ствол по всей длине, мягко и тесно сжимая губами – ровно настолько, чтобы доставить предельное удовольствие, но не причинить боли. Движения губ и языка по члену отзывались в ней самой огненным жаром, сладкой, ноющей болью, и когда Мария, обхватив ствол пальцами, сосредоточилась на головке, то сама была на грани оргазма.
Бердянский не зря подметил, что у нее идеальное чувство баланса…
Павел закрыл глаза и, кусая губы, старался глушить стоны, как мог, но получалось плохо. В какой-то момент он просто перестал сдерживаться, позволив дикому зверю одержать верх над человеческой ханжеской моралью, а удовольствию – завладеть всем его существом. Часто и жарко дыша, он взлетал все выше и выше, к самому пику, отдавался страстным и ласковым губам Маши без остатка, пока, наконец, не обрушился вниз, как на американских горках, поймав животом леденящий холодок восторга, через миг превратившийся в сильнейший оргазм…
– Ооооххх… черт побери… черт побери… что ты делаешь со мной… посмотри… что ты деееелаешь… аааа…. – выдыхал он, пока член толчками выбрасывал сперму прямо ей в рот, а она принимала, выпивала его без тени отвращения, с долгим стоном своего собственного удовольствия…
– Маааашка… ты моя, Машка… мояяяя… мооояяяя, слышишь? – бормотал он, поглаживая ее по волосам, и прижимал плотнее, желая владеть ею полностью и безраздельно…
– Пашенька… Паша… – она уткнулась лицом ему в низ живота, мягко целуя, тяжело дыша, едва не плача от только что пережитого – невероятного, острого – интимного блаженства. А он поднял ее бережно с колен, вновь прижал к себе и, убрав с лица прядь, выбившуюся из роскошной косы, глубоко и нежно поцеловал в губы, убирая с них остатки собственного любовного сока… странно, Павел никогда раньше не знал своего вкуса – и, смешанный со вкусом Маши, он показался ему прекрасным.
Она обняла его… так крепко, что сама потеряла дыхание, и прошептала:
– Пашка, ты лучший…
– Тогда поедем сегодня ко мне… Прямо сейчас сбежим… и будем любить друг друга до рассвета… – опьяненный ею, бормотал он между поцелуями, чуя, что кровь все еще волнуется, и что новое желание уже набирает силу. Если с другой девчонкой он мог бы начать выяснять, с кем это его сравнивают, то с Машей хотел просто быть… Плевать, с каким порядковым номером – лишь бы за ним больше никого не было…
– Пашенька, нет, не сегодня… Прости, но нет. Мне нужно домой.
Ее тихий ответ подействовал на Бердянского, как ведро ледяной воды, обрушенное на голову.
– К-как… почему домой? Разве тебе… нам с тобой было плохо сейчас и… тогда?.. Разве ты не хочешь продолжить? – он отстранил ее и заглянул в глаза, надеясь прочитать в них, что ее «нет» на самом деле «да, но уговори меня получше».
Увы, как и днем, она не лукавила, и ее «нет» на самом деле означало отказ от предложенного по-настоящему свидания.
«Тааак… цену, что ли, себе набивает? Но вроде как поздно в динамо играть… Или у нее уже есть другие планы на вечер?» – ревнивый бес принялся лихорадочно искать правдивое объяснение Машкиной причуде – иначе было и не назвать отказ от самого лучшего продолжения их сегодняшнего интимного знакомства.
Бердянский не привык быстро сдаваться и снова повторил, глядя ей в глаза:
– Поедем, не пожалеешь ведь! Не хочу, чтобы ты подумала, что я сейчас тебя просто использовал… Ты ведь уже знаешь, что я умею… и я знаю, как тебе нравится…
– Паш, что ты несешь?.. – тихо и укоризненно сказала она и покачала головой. – Зачем ты все портишь?.. «Использовал…» Ну что за ерунда?…
– Да почему порчу-то? – возмутился он, даже не дослушав ее до конца. – Это ты отказываешься! Я же ведь по-честному приглашаю, без обмана! Что у тебя за дела такие, которые могут быть важнее меня… нас? – и вновь принялся ее целовать, и ласкать уже понастойчивее, пытаясь передать через тело весь жар своего желания сделать ей хорошо…
Мария даже растерялась при столь ярком проявлении мужского эгоизма, помноженого на чисто детскую настырность… Павел Бердянский определенно привык получать все, что хотел, и Мария не знала, как объяснить, что отказаться ей все-таки придется, но причина не в том, что она не любит его и не хочет быть с ним. Все было как раз наоборот, но Павел ее не слышал и не понимал. Зато она начинала понимать, что он за крендель, за рамками сцены и гримерки, и вне роли пылкого любовника…
– Во-первых, я кота не предупредила, что не приду, и не оставила ему еду на ночь, – это не было шуткой. – А во-вторых, Паш, ты понимаешь слово «устала»? Я на ногах с семи утра, а сейчас половина одиннадцатого, и завтра мне опять вставать в семь, и идти подметать коридоры… И между прочим, тебе тоже не мешает выспаться.
Ее рассудочные аргументы звучали убедительно, но Павел чувствовал уже, как в груди кислотой разливается обида… Котик ей, стало быть, важнее? А спину гнуть с веником или возюкаться с тряпкой лучше, чем побыть с ним в постели… хоть до самого вечера?
– Да ты просто не знаешь, от чего отказываешься! – бросил он в досаде и, сняв ладони с ее плеч, принялся поправлять одежду. Шампанское на груди уже почти высохло, только отдавало кислятиной, да и плевать! Костюмерша сама отстирает…
– От чего я отказываюсь, Бердянский? – Мария начала сердиться всерьез.
– От меня! – ответил ей резко и зло – И от того, чем мы могли бы заняться вдвоем, когда нам никто не помешает, ни эти вон за дверью, ни твой чертов кот, никто, понимаешь?
– Охххх… – она поняла, что кто-то из них двоих должен закончить эту тягостную сцену – и похоже, эта почетная обязанность выпала ей. – Ну прости, Паша, что отказалась от VIP-билета и испортила тебе праздник.
– Ничего, один не останусь, уж будь уверена…
– Рада за тебя, – его реплика больно кольнула ее в самое сердце, но она не подала вида:
– Зато теперь ты всем сможешь рассказывать, что переспал с дурой, которая променяла золотые яйца принца Бердянского на своего кота…
– Дура и есть, раз так…
– … и еще не забудь про кошку твоего друга, который сейчас в реанимации.
Вечерним делом, которое Мария себе запланировала еще днем, была Прошка – она хотела забрать ее у тети Вали и определить на постой к себе, пока Андрей лежит в больнице. Бердянский этого не знал и, судя по его враждебному отношению к Урфину, вряд ли понял бы, так что от дальнейших объяснений она решила воздержаться.
Упоминание про Андрея добило Павла окончательно, именно потому, что он и правда совершенно не хотел сейчас – особенно сейчас- вспоминать пугающие обстоятельства их утренней встречи:
– Ага, давай, назови меня еще и черствым эгоистом, который про друга забыл!
– «Ты сказал». Все? Я могу вернуться к работе?
