Ячейка

Ученые не встревали. Хуберт, выплеснув свой запал и увлажнив организм питьем из бокала, остыл и ворчал уже остаточно.

– Что-то я утомился, – сказал он наконец. – Ваш чудесный гиппокрас размягчает.

– Порадуйте душу, прилягте. Дневный сон освежает. А сон послежде сего напитка столь крепок, что токмо трубный глас всполошит, – произнес Гарс, вставая вместе с гостем. – Мой слуга поможет вам подняться.

– Я сам, я сам, – отмахнулся мастер. – Распорядитесь лучше, чтобы мой Паувен уготовил постель.

Консул подозвал к себе Бена – или его точную копию – и шепотом дал указания на английском. Хелин не расслышала, назвал ли он его по имени, а ее это горячо интересовало. Слуга вышел. Хуберт, отдав всем дань уважения, тоже заторопился.

Гарс повернулся к Яну, который что-то выискивал около стола.

– Хотелось бы продолжить сию занимательную беседу и более изведать ваши воззрения, – гостеприимно произнес консул. – Они воистину удивительны и взворохнули в душе моей живейший интерес. Не окажете честь провести время в нашем обществе?.. Вы что-то изронили?

– Куда-то отставил суму со своим дорожным набором, – замешкался художник. – А, вот она. Да, конечно, я с радостию останусь, сие составит мое истинное удовольствие.

Даже в комнате они по-прежнему слышали людской гул с улицы, ржание лошадей и колокольный перезвон. Где-то вдалеке пробили часы. У Хелин все еще шумела голова, и все эти звуки были пыткой во плоти.

– Любезный кузен, могу попросить молока? – поинтересовалась она у Гарса.

– Конечно, кузина, – откликнулся тот, сосредоточенный на выманивании из угла Бруно. – Мой дом – ваш дом. Распоряжайтесь.

– Напомните, а как зовут вашего слугу?

– Сего малого? Его глашают…

Тут Иоанн ахнул, когда из его сумки выпали листки с рисунками и набросками. Пес как раз трусил рядом и, обрадованный случившимся, радостно устремился к свиткам. Ван Эйк быстро подбирал свое имущество.

– Ко мне, Бруно, фу! Назад, я сказал! – прикрикнул Гарс.

Пес с обескураженным видом повернул морду, словно вопрошая: «А как же развлечения, хозяин?»

– Все в порядке? – уточнила Хелин у Яна. В это время в комнату вошел слуга, и Гарс, придерживая пса, послал его за молоком. Слуга снова скрылся. Ян перепроверял содержимое сумки.

– Да, экая неловкость! Извините, не желал вас напужать.

– Дорогой Иоанн, ни в коей мере, – вставил консул.

– Не будет ли с моей стороны чрезмерной вольностью справиться, а что у вас в суме? – неожиданно для самой себя выпалила Хелин. И сразу себя одернула. Черт, как глупо. Это же вопиющая для девушки самовольность. И это личные границы.

Но художник улыбнулся.

– Я как раз хотел испросить вашего позволения показать. Попустите? – уточнил он у Гарса.

– Да, конечно, – дал добро Гарс, с любопытством глядя, как Иоанн выкладывает на стол деревянные дощечки, металлические карандаши, штифты и небольшие листы бумаги, одни за другими, чистые или испещренные линиями, складывающимися то в орнаменты, то в бытовые предметы – канделябры, оконные рамы, фрукты, пологи, мантии, туфли, – то в гармоничные фигуры, то в удивительно живые лица. Ученая затаила дыхание.

– Сие есть мои сокровища, – беспечным тоном произнес ван Эйк, с нежностью проводя пальцами по дивно выписанному подсвечнику, объемному и реалистичному, как с фотографии.

– Необыкновенно, – завороженно прошептала Хелин, не отрываясь от набросков. У нее аж запершило в горле.

Тут были головы ангелов, пятна городских пейзажей, геометрическая витиеватость соборов. Были и готовые миниатюры. Каждый рисунок на секунду погружал в свой мир, но затем другой спешил перехватить внимание. На столе появилось молоко, но ученая про него забыла.

– Вы так пропускаете все через себя… – Оно само вырвалось, Хелин запнулась, но продолжила, стараясь закончить мысль: – И вы так все чувствуете. Я словно вижу сие наяву. Это чудо.

Все трое сгрудились около стола. Воздух в комнате почти осязался. Повинуясь внутреннему чувству, Хелин подняла глаза и столкнулась с забирающимся под кожу взглядом Яна. Художник, вероятно, в силу профессии, не смущаясь, пристально разглядывал ее из-под алых складок тюрбана. Она ощутила, что начинает заливаться краской.

– Вы правы, фрау ван Асперен, – после паузы произнес Иоанн и, что-то внутри взвесив, добавил: – Вы, конечно, заметили, что, при безграничном всеговении к учителю, я, сознаюсь, инольды пщеваю8 о несколько иной философии. В отличие от него я… – Он отвел взгляд в сторону и, преодолев некий барьер, признал: – Я чаю не токмо о донесении чрез картины Слова Божьего.

Он немного отодвинулся назад и задумался, возможно пытаясь четче сформулировать свою мысль.

– Когда я скромными усилиями помогал с росписью Часослова, то уяснил, что всею душою благоволю явить на рисунке мир аки зрит его око человеческое. Славные деяния дней минувших, но и кийжду частицу нынешнего. – Он кашлянул. – Запечатлеть на бумаге яко отражение во зерцале. С мельчайшими подробностями и деталями. Раз этот свет хитроумно небокован и Господь Бог труждался, не покладая рук, дабы его подобным выткать, – аще ли я не возмощу приложить усилий, дабы расписати его во славу сих трудов, хотя бы в некую долю приближенным к подобию?

Ван Эйк стрельнул глазами в сторону собеседников – проверить реакцию на свои слова. Гарс разглядывал разложенные по столу рисунки, чему-то кивая.

– Мой сердечный друг, – промолвил консул. – Вы сетьно9 преуспели в своем рьвении. Работы великолепны.

– Как умею, – хитрая улыбка промелькнула на лице Иоанна. Но художник был доволен. – Так, по-вашему, есть в моих помышлениях что-то худое? – спросил он снова, поворачиваясь к девушке.

– Я думаю, Господь указывает вам правильный путь, – осторожно произнесла Хелин. – Ваша задумка нова. И у людей найдет отклик такое искусство – увидеть в точности запечатленными себя и своих ближних, как в зерцале.

– Аще Господь дал бы терпения начертавати реальность на холсте яко во зерцале… – задумчиво проговорил Иоанн. – Сие то, чего я всею душою возжелал бы досягнути своею работой.

– Возможно, когда-нибудь, – попробовала утешить его Хелин, перед внутренним взором которой возникли ряды фотоаппаратов и телефонов ее родного времени, – когда-нибудь все это станет возможным и для простых смертных благодаря удивительным машинам и механизмам. А для вас-то…

– Сие напоминает мне глаголание некоего Роджера Бекона из позапрошлого столетия, – поспешно пресек Гарс, одергивая коллегу взглядом. – Забавная штука, стоит ваших проречений, кузина. К-кх-хм… Если попустите. – И он зачитал по памяти: – «Можно построить корабли, что будут двигаться без весел и гребцов, так, что дюжие суда без всякого труда сможет вести по морю или реке один человек, да быстрее, чем любое весельное. Можно построить колесницы, которые будут двигаться без всякого тяглового животного с недоразумеваемым спехом… И летающие машины, внутри которых посредине сидит человек и управляет механизмом, отчего сия машина машет искусственными крылами, как птица…» Вот знаете, кузина, меня всегда интересовало, отнюдуже10 сии чудимые идеи пришли к нему в голову. Как он подобное предвообразил, а?

– Позапрошлый век? – поразилась Хелин.

– Да, Doctor Mirabilis, Чудесный Доктор, – раздался справа от нее голос Иоанна, внимательнейшим образом вникавшего в их обмен фразами. – Я немного учил про него, его труды и споры со схоластами. Умнейший человек.

Теперь дар речи пропал у обоих ученых. Хелин оторопело откинулась на жесткую спинку своего сиденья.

– Ваши многообразные познания токмо преумножают ваши достоинства, – нашел наконец в себе слова консул.

Ян коротко хохотнул.

– Что вы! Брежением моих родителей я получил лише добротное основное образование. Священное писание, елиньскый11 и латинский языки, счет, геометрия, философские трактаты, и тожде химия и ботаника. Но, волею фатума, длань моя потянулась к краскам и полотну.

– А елико времени заимает у вас сделать набросок? – поинтересовался Гарс, пригубив несколько глотков из бокала.

– Набросок чего? – уточнил художник.

– Скажем, фигуры человека. Или святого. Или – лучше – елико времени у вас ушло, дабы объяти одно из тех лиц, украшающи ваши чудесные свитки?

Ван Эйк зачерпнул пригоршню изюма из тарелки на столе. Хелин, опасаясь опять с чем-нибудь напортачить (и как у нее язык повернулся упомянуть механизмы будущего?), молча сидела и слушала, как беседуют умные люди… не то что она.

– В нашей мастерской – аки в других – хранятся готовы образцы, по которым можно писати фигуры для разных работ, – признался Иоанн, – но я писал и с натуры, всяко. Моя сестра, Маргарета, позировала неколико раз, с терпением истинного ангела. Ныне я делаю черновой рисунок быстро. Очерчиваю контуры, а затем, оставшись в уединении, труждаюсь над объемами и полутонами.

Художник повернул голову и посмотрел на Хелин.

– Я мог бы нарисовать вашу семью, – вдруг предложил он с энтузиазмом. – Нашего гостеприимного хозяина, и тожде менеера и фрау ван Асперен.

На лице Гарса промелькнула мимолетная мысль.

– А… возможно ли такое, чтобы вы писали обличие по лиценачертанию12? Если бы я рассказал, как выглядит человек.

Ван Эйк казался озадаченным.

– Сия мольба необычна, абаче…

Но консул уже пошел на попятную:

– Приношу извинения, нет, я попустил себе лишнее. – Гарс немного сбился из-за вырвавшихся у него слов. – Да, сие бе лишним… Но, – переключился он, – драгой Иоанн, просить мою кузину попозировать вам возможно!

Хелин не могла поверить своим ушам.

– Кузен, – ученую раздирали сомнения, – а вы уверены, что…

– Почто бы и нет? – Гарс повернулся к ней. – Мастер Иоанн сделает малый набросок. Не думаю, что вас ежедней рисуют подобные даровитые художники, дорогая Хелин.

– Создание наброска не займет големо времени, – добавил Ян. – И я рад возможности отточить свои навыки.

Хелин не знала, как намекнуть.

– Но разве мы вправе… вот так… Вы же понимаете… И супруга моего сейчас с нами нет.

– Мы можем договориться на вечер, – предложил художник.

– Не хотелось бы спужать подобную возможность, – почесал подбородок Гарс. – Давайте попробуем премо сейци, – Видя взволнованность девушки, он, смягчившись, наклонился к ее уху и прошептал: – Мы можем сделать такой рисунок. Во все времена черновики и пробы художников исчисляются десятками тысяч, и у ван Эйка их не меньше. И ведь всего пара его рисунков дошли до современности, все – поздние! Тебе не о чем беспокоиться.

«А еще мы в “Ячейке”, – сказала про себя Хелин, – “Ячейка” каждый день перезаписывается».

– Кузен, – попробовала еще сопротивляться она, – но почему именно я? Пусть мастер Иоанн нарисует вас тоже!

К консулу тут же вернулось хорошее настроение. Однако парному портрету он воспротивился:

– Нет-нет-нет. Я не из тех, кто любит взирати на свое лицо. («Вообще-то, я тоже», – мысленно парировала Хелин.)

– Добро! – воскликнул Ян. – С вашего попущения, давайте туде прелучим стул – свет будет удачней низноситися. И, я мню, нужен ощо один светильник.

– Я сделаю необходимые распоряжения, – заверил Гарс.

Хелин толком не успела понять, как это произошло, но она обнаружила себя уже сидящей на стуле, в попытках расправить складки пышной юбки. В голове теснился наказ самой себе держать спину прямо и – не менее важный – улыбаться. Хелин по опыту знала, что живость мимики не ее конек. Позировать всегда было для нее вызовом (Господи, она вообще хоть как выглядит? Она имеет право шевельнуться? Встряхнуть плечами? Повернуть голову?).

Ван Эйк положил на стол дощечку с закрепленной бумагой и выбирал металлический карандаш из дорожного набора. До девушки долетела фраза консула: «По вознаграждению – мы стяжем сей вопрос, в накладе не останетесь». Ян сразу назвал стоимость работы и сосредоточенно развернулся с инструментами к модели.

– Друзья, давайте приступим, – поторопил Гарс. – Кузина, у вас ощо были некоторые планы, я не ошибаюсь?

– Ох, да! – спохватилась Хелин. – А сколько сейчас времени?

– Било половину третьего. Сейци без двадцати, – подсчитал консул. – Вы успеваете?

Хелин вздохнула.

– Значит, у меня есть двадцать минут.

– Сего достаточно, – заверил Иоанн, усаживаясь на стул перед ней. – А таже вы оставите наше общество?

– С крайней неохотой, – призналась Хелин, стараясь держаться под его рассекающим взглядом.

Приступив к работе, ван Эйк совершенно преобразился. Хитрый блеск в глазах уступил место сконцентрированному прищуру, брови сошлись, лицо, красиво очерченное тюрбаном, неуловимо изменилось. Он нанес первые общие штрихи на бумагу, аккуратные, без особого нажима, и снова впился острым взглядом в ее лицо, пробежал по нему сверху вниз, от ее невысокого лба, выбивающихся из-под грима медных колечек волос и до линии подбородка. Другой штрих лег, дополнив предыдущие.

Хелин смотрела то на художника, то на свиток поверх деревянной дощечки, то снова на Иоанна. На листе размера А4 постепенно разрастался рисунок, но ей был виден лишь самый край. Ван Эйк чуть задержался, прокладывая линию скул, которая не ложилась так, как он хотел. Затем перешел к шее и общим деталям платья, старательно воспроизводимым мефрау Вандербек в ателье шестью столетиями позднее.

Гарс не вмешивался, предпочтя находиться в стороне, запустив руку в шерсть Бруно. Откуда-то с улицы доносились звуки музыки. Прерывистая игривая песенка, перекликающаяся с хохотом и выкриками. Поверх этого наслаивался далекий тягучий гул колокола. Ян покрывал лист все новыми линиями, периодически сверяясь с оригиналом, иногда его рука зависала в воздухе, а затем точно, плавно падала на бумагу, обтачивая овал лица.

По спине Хелин пробежал холодок. Она коротко дышала, ощущая отстук сердца. Во рту пересохло. Она смотрела на свиток и тихонько шуршащий по нему карандаш. Штрих. Штрих. Еще штрих. Пауза. Ян вглядывался в свою работу, вносил дополнения. Наконец карандаш замер. Художник на несколько секунд позволил взгляду застрять на ее лице… а потом улыбнулся, возвращаясь к первоначальному образу. Хелин все еще сидела, не шевелясь.

Гарс оттолкнулся от стола, подошел и стал рассматривать готовый набросок. Он шумно втянул носом воздух, приоткрыл рот, но не произнес ни слова.

В комнате сквозила тишина. Наконец Хелин подалась вперед:

– Можно я…

Ее вопрос повис в воздухе.

Ян развернул дощечку.

Это была она, это было ее лицо. От светлых бровей, миндалевидных глаз и до широкой линии рта с чуть приподнятой верхней губой и тяжеловатым подбородком. Не настолько поставленная кисть, как в более поздних портретах художника, но достаточно, чтобы безошибочно определить, кто изображен, даже на черновом рисунке. Точно переданный взгляд, но вместе с ним какая-то возвышенность и одухотворенность. Хелин никогда не могла подумать, что кто-то увидит ее так. Она бы даже назвала девушку на портрете красивой.

– Спасибо, – услышала она со стороны свой голос. – Спасибо.

Вдалеке пробило три часа. Все в комнате вздрогнули и спешно засобирались. Пес взвился и принялся путаться под ногами, перебегая между людьми и пробуя заходы с разных сторон.

– Кузина, молвите куда, и я некосненно вас сопровожу, – вызвался консул, неожиданно подавая руку.

– Я… – Хелин смотрела на Иоанна. Придя в себя, она развернулась к Гарсу: – Сейчас же должен подойти мой супруг.

Ян собирал свой дорожный набор. Набросок лежал около него на столе.

– Сюда? – Гарс выглядел застигнутым врасплох.

– Ну… да, – удивленно посмотрела на него Хелин. – Сюда. На второй этаж.

– Как скажете, кузина… – пробормотал консул.

Его лицо. Почему он выглядел, словно слышал эту новость впервые?

Что-то не так.

В ее голову закрались подозрения. Слишком много странностей в поведении такого человека, как Гарс. Что это за «как скажете»? Хелин почувствовала, что ей не хватает воздуха. Как он может не знать о возвращении Годарта? Следом принялись накатывать другие вопросы. Мелкие детали, которых за все время в комнате скопилось слишком много. Почему он не ждал ее перед входом в гостиную, как они условились? Почему так глядел? Был поникшим и настаивал на создании портрета?

Она побледнела. Гарс смотрел на нее.

Этот человек не имел ни малейшего понятия о том, о чем консул знал бы гарантированно.

– Я посижу сде, – вторгся голос Яна. – Благого вечера вам с Божьей помощью. И, фрау ван Асперен, спасибо за утешное общество.

Нужно остановить это. Все выходит из-под контроля. Что не так с Гарсом? С его настроением и словами? Откуда эти проблемы с памятью? Нехарактерное поведение?

– Иоанн, вы… – в страхе начала Хелин, но осеклась.

– Да? – спросил художник, придерживая забитую до отказа сумку.

Она не могла впутывать его в это.

– …Вы необыкновенный человек, – закончила она. – Если мы с вами разминемся и больше не увидимся, обещаю, я буду помнить сегодняшнюю встречу.

Ван Эйк улыбнулся.

– Не пренеможите мой скромный рисунок. Он для вас.

Хелин подошла к листку бумаги, лежащему поверх парадной скатерти. Она не могла отказать в просьбе, хотя с жалостью понимала, что не заберет набросок. Все вещи, выносимые из «Ячейки», обращались в прах. Они могли существовать только в этом закольцованном пространстве. Не важно, заберет она портрет, забудет на столе или выбросит из окна, – маленькому шедевру оставалось жить считаные минуты.

Для работы ван Эйка это было ужасной несправедливостью.

Хелин подрагивающими пальцами стиснула рисунок. Она видела художника последние секунды. Нужно закончить все правильно, формально, по этикету, и выйти из комнаты с высоко поднятой головой. И остаться наедине с Гарсом – если человек, в обществе которого она находилась, и правда он.

Не стоило разделяться. Тысячу раз – не стоило.

Стоп. Хелин глубоко вдохнула. Прекратить панику. Нужно поговорить с Гарсом. Отставить пустые фантазии. Прекратить. Панику. Немедленно.

Категоричность к самой себе подействовала как пощечина. Нужно разобраться в ситуации, прежде чем пороть горячку.

Иоанн отвесил поклон, Гарс и Хелин ответили тем же.

– Вы рекли «разминуться»… Аще ли мне не узреть на трапезе вас и вашего супруга, о ком я онолико наслышан? – на прощанье поинтересовался художник, придавая вопросу форму легкомысленной светской болтовни.

Хелин почувствовала, как внутри у нее заныло.

– Боюсь, нам придется пропустить сегодняшний ужин. Годарта уже пригласили в другом месте, и, надо полагать, я составлю ему компанию.

– Жаль. – Ян, казалось, действительно немного опечалился. – Так или иначе, мы с учителем пробудем в Ди Хагхе ощо неколико дней, и я уповаю хотя бы ненадолго завладеть вашим вниманием. Возможно, нам удастся поустити13 вашего кузена к сеансу позирования, в этом деле я всею душой уповаю именно на вас.

Хелин и Гарс с Бруно вышли из гостиной. Последнее, что видела ученая, – как слуга, похожий на Бена, убирал со стола блюда, отвечая на какой-то вопрос, заданный художником. Ян перевел на нее взгляд и…

Дверь захлопнулась.

Коридор был темным, гулял сквозняк, с кухни доносилось клокочущее шипение. Хелин стало страшно. Какое-то дурное предчувствие от того, что сейчас произойдет, комом стояло в горле. Ее спутник тоже насупился, он отбросил обходительные манеры и под мечущимся огоньком светильника выглядел суровым и закрытым. Первым нарушил молчание консул.

– Я думаю, настало время поговорить. – Эта банальность упала и покатилась первым камнем перед обвалом. Гарс продолжил: – Встреча на втором этаже? Тогда идем туда, нам не нужны лишние уши.

Хелин предпочла бы сейчас быть где угодно, только не с консулом наедине, но нынешнее их место действительно не подходило для важного разговора. Она задумалась, где сейчас Годарт. Он должен быть уже на подходе. Возможно, он ждет около спальни консула. Если с ним все в порядке, конечно…

Нет, подобные мысли надо прекращать. У нее в кольце есть гарнитура для связи. У нее есть медальон. Вспомнив про него, Хелин почувствовала себя под защитой: всегда оставался выход – зажать пальцами комбинацию на боковых клавишах и запустить работу аэтернума, спрятанного за уплотненными стенками. Лучше, конечно, сделать это с напарником, но в экстренных ситуациях она могла активировать его самостоятельно. Если что – она не даст себя в обиду.

Пес не последовал за ними. Он пристроился на лежанке и с шумным вздохом положил голову на лапы. Гарс и Хелин спустились на пол-этажа с возвышенности коридора, затем поднялись из передней комнаты по винтовой лестнице на пролет выше. На улице продолжалось веселье, но дом как будто враз вымер. Им не встретились ни монахини-цистерцианки, ни Хуберт, который наверняка уже спал праведным сном, ни кухарка Ханна, ни слуги или компаньоны хоть кого-то из проживающих. Гулкий, унылый отзвук шагов рубил, не щадя, по нервам. Хелин перебрасывало то в жар, то в холод.

На втором этаже Годарта не было.

Гарс проверил, что за ними никто не наблюдает, открыл дверь в свою комнату и, мрачно глядя, впустил девушку. За прошедшие минуты он весь переменился. Вся его легкость растворилась.

Хелин развернулась посреди комнаты. Она не хотела садиться, просто не могла. Гарс возился с дверью.

– Зачем это? – сдавленно спросила ученая, глядя, как он запирает изнутри прочный – усовершенствованный сотрудниками «Аэтернум Трэвел» – засов. Но консул ее как не слышал.

Разобравшись с замком, он повернулся и пошел к ней. Дело принимало скверный оборот. Гарс подошел почти вплотную. Хелин хотела что-нибудь сказать, но здесь и сейчас не знала, кто перед ней – друг или враг – и как к нему обращаться.

– Объясни мне, что происходит? – послышался напряженный голос консула. Вполне вежливый. И все равно за фразой чувствовался такой напор, что Хелин немного отпрянула.

Соберись, ну же!

– Я не понимаю тебя, – стараясь говорить ровным голосом, парировала она. Хелин пока не трогала медальон только потому, что Гарс прекрасно знал значение этого жеста. Но она держала руку наготове.

– Как так-то? – отозвался Гарс. Он хотел что-то добавить, но обреченно вздохнул, покачал головой и отступил на несколько шагов назад. Хелин выдохнула. Затем собеседник бросил на нее новый взгляд, в котором недоверие сменилось чем-то иным, чем-то пугающим. Гарс решал в мозгу какую-то дилемму. Внезапно в его лице промелькнуло озарение.

– В тот момент, когда тебя встретил, я должен был сразу же прояснить причину твоего возвращения.

Хелин ждала чего угодно, только не такого поворота. Консул настойчиво продолжил:

– Но мое открытие все заслонило! Что, вообще, произошло? Как ты здесь оказалась и почему в одиночку?

Лицо Хелин выражало чувства гораздо лучше языка.

– Гарс… – Она осторожно подбирала слова, разговаривая с ним как с маленьким ребенком и стараясь не зацикливаться на том, что означает фраза «мое открытие». – Мы же с тобой вернулись вместе…

– Куда? – в замешательстве вскинул брови он.

– К тебе домой.

– Верно, – согласился консул, – я и вы с Годартом…

– С каким Годартом? – поразилась Хелин. – Гарс, мы вернулись с тобой вдвоем! Годарт остался на площади с Беном!

Едва она произнесла это, как поняла – произошло что-то непоправимое. Выражение лица Гарса переменилось, и он стал очень-очень сосредоточенным.

– Хелин, – он приблизился к ней, – ты же знаешь…

Что?

– То, что ты говоришь, не может быть правдой.

Девушка попятилась. Каждая ее мышца, каждый ее нерв натянулись до предела.

– Ты только что была в гостиной… – продолжил консул.

К горлу подкатывала тошнота. Она не хотела этого слышать.

– …и ты видела Бена своими глазами.

Нет.

– Хелин…

Она потянулась к медальону. Нужно срочно – срочно! – возвращаться на базу.

– Хелин, подожди!

Черт, черт. Пальцы не слушались, пытаясь нащупать верную комбинацию кнопок. Гарса она видела размыто, глаза застилала пелена.

– Хелин, остановись, ты меня слышишь? Не телепортируйся!

Она судорожно зажала кнопки и сделала последний шаг назад. Щелчок. Но в медальоне ничего не изменилось. Пальцы стояли верно. Она нажала еще раз. И еще. Щелчок. Щелчок. Ничего не происходило. Медальон не работал. Аэтернум не работал.

Консул возвышался над ней. Она подняла на него взгляд и только сейчас поняла, что по ее щекам бегут слезы.

– Хелин, – мягко произнес Гарс. Самое ужасное заключалось в том, что он звучал очень, очень заботливо. – Ты же знаешь, что вы с Годартом вернулись отсюда на базу час тому назад?

Глава 7

Вообще, Годарту нравились средневековые бои, сражения, честные поединки и самоотверженность на турнирах. Но он уже давно принял за данность, что в повседневной средневековой жестокости доблесть чаще выставляется напоказ.

Около площадки для состязаний они с Беном смешались с толпой. Зрители ревели, восхваляя победителей и глумясь над проигравшими. С высоты своего роста Годарт без проблем разглядел поверх макушек песчаную насыпь, на которой дрались двое юношей, вооруженные щитами и дубинами. Неподалеку проходили кулачные бои, а в стороне две группы с выкриками перетягивали друг у друга канат.