Порномания

Мне через три дня вылетать, и так быстро бежит время, что я не успеваю ничего сделать и как следует собраться. Оно и к лучшему.

***

Оказавшись на Лансароте, Анна понимает, что прогадала с отелем. Он ужасно шумный и неуютный. Далеко от моря. И в нем живут только русские, причем такие, о которых она и думать-то забыла, окопавшись в «своей» Москве. Анна вспоминает неприязнь агентши и цедит сквозь зубы: «Все же сглазила, сука!» Она решает сменить место.

Вначале Анне непременно хочется снять уединенный дом. Но полного уединения не может быть. И все равно везде будут соседи. Соседний дом, соседняя квартира, соседнее бунгало… Или взять что-то дико дорогое, помпезное и неуютное, где на нескольких гектарах ты будешь совершенно один. Такая перспектива ее пугает еще больше, чем соседство с кем-то. В итоге она выбирает простой и недорогой вариант, семейный отель на вилле на севере острова, номер с отдельным входом, с неброской антикварной мебелью, скромно «дышащей прошлым» (так говорится на сайте, пошловато, но сойдет, думает мимоходом Анна)… Она почти не видит других отдыхающих, разве что за завтраком. Да и то не всегда. Встает она, как обычно, поздно, а ее соседи по пансиону, бодрые немецкие пенсионеры, к этому времени уже давно на ногах.

Как вам уже известно, перед отъездом Анна купила две книги Уэльбека: в них обеих так или иначе идет речь о Лансароте. Уэльбек с его пессимизмом, порно-откровениями и магнетической меланхолией успокоил ее. Благодаря ему далекий южный остров стал чем-то знакомым и понятным.

М признается, что ему нравится читать Уэльбека

Все же мне нравится читать романы Уэльбека. По крайней мере, этот. Я проглотил его за два часа! Сцена, где герой лижет клитор симпатичной цыпочке, меня очень возбудила. Я ведь тоже люблю это делать. Точнее, любил, когда практиковался. Секса у меня не было очень давно, но, надеюсь, я не потерял этих навыков… Конечно, нет. Это как кататься на велосипеде – если научился, то никогда не забудешь.

Опять вспоминаю ту девушку, которую встречал несколько раз и которая так меня волнует. Меня посещает озорная мысль: каково бы ей сделать то, что я любил когда-то делать и о чем прочитал только что в книжке Уэльбека? Интересно, понравится ли ей это? Впервые я думаю о ней как о сексуальном объекте. Впервые она предстает передо мной как желанная, возможно, женщина, с клитором, с грудью, с влагалищем… Но это ли в ней для меня главное?

Анна и возможность острова

Итак, я на Лансароте. Десять дней моего пребывания здесь – как они пройдут? А так, как пройдут. Чего загадывать? Мой отель – маленькая вилла, в ней очень тихо и спокойно. Хорошо, что я не пожалела денег и сил и выехала из того отеля, в который меня поселила «вонючая». Хозяева милые, не надоедают. То, что надо. И, признаюсь, я пока не созрела до пребывания на необитаемом острове, как грезила когда-то. Мечта стать Робинзоном для меня ― все еще нечто невообразимое. Поэтому уже на второй день меня тянет к пляжу, к людям. Я решаюсь съездить на соседний остров Фуэнтевентура; говорят, там самые лучшие пляжи на Канарах. Конечно же, беру с собой романы Уэльбека, что купила накануне, в тот день, когда снова встретила его… Того парня, который… Который, наверное, что-то во мне будит. Какой уже раз мы встречаемся с ним вот так неожиданно? Я всегда сбиваюсь со счета, когда пытаюсь вспомнить наши встречи. Их получается то пять, то четыре, то шесть, а то и вовсе три… Да и какая разница, если на этих «встречах» ничего не происходит?

На Фуэнтевентуре, искупавшись в море, я читаю эти книги. Не пялиться же мне на окружающих! В один момент, оторвавшись от чтения, обвожу взглядом пейзаж: пляж настолько длинный, он не кончается, напрасно я ищу ему границу. И везде купающиеся или загорающие люди, на лежаках, под зонтиками, некоторые играют в волейбол, ныряют с аквалангом, катаются на водных лыжах, бегают за воздушным змеем… Меня почему-то удручает вид этих самозабвенно отдыхающих и получающих удовольствие тел, таких беззаботных и грациозных… Наверное, это из-за книг Уэльбека.

***

Анна полулежит в шезлонге под зонтиком ― ведь так полагается на буржуазном отдыхе. Но это не ради помпы или соблюдения правил, просто солнце очень сильное, а она не любит загорать. Она впервые на таком отдыхе, на Канарах, а ведь это мечта любого курортника, особенно российского: белый песок, длиннющая линия пляжа, уходящая в бесконечность, тысячи купающихся людей. Среди них ― много красавцев, от канарского загара становящихся еще более красивыми. Она украдкой любуется ими… Тем же, кто не вышел ни телом, ни лицом, загар тоже помогает, освежает и придает шарма, особенно когда они одеты и сидят на террасе ресторана, неспешно потягивая коктейли. Но здесь, на пляже, они проигрывают молодым, красивым, возбуждающим телам и таким же лицам, гладким и безмятежным, без едиой складочки, без единого намека на хотя бы малейшую интеллектуальную работу. У Анны набухает клитор, когда она смотрит на таких парней. Она сжимает бедра и кончает. Ей жарко, но она не может заставить себя встать, лежит распластанная на своем ложе, растекшаяся как медуза и все еще распаленная.

На Фуэнтевентуре к ней подходят мужчины «с предложениями». Сначала это двое немцев ― наверное, немного настойчивых для европейцев, но достаточно мягких для русских. Один молодой и красивый, но с постным лицом, другой – постарше и с небольшим животом, но очень уверенный в себе. Они упирают на то, что с ними ей «не будет скучно». Как это смешно ― с немцами, и не скучно? Анна едва не смеется им в лицо. Хотя отмечает, что они очень милые. Но они ей не нравятся. Тем более она не может отделаться от стереотипа, что все немцы ужасно скучные. Она понимает, что глупо так думать, но чувствует, что с ними она не убедится в обратном. Немцы довольно долго стараются разжечь в ней интерес к себе, даже пытаются говорить по-русски. Увидев, что ничего не выходит, они желают ей хорошего дня и деликатно удаляются.

Потом к Анне подходит усатый араб средних лет, от которого за версту пахнет деньгами. Она сразу прозывает его «нефтяным султаном». Тот уже по-восточному настойчив, почти как русский. Приглашает ее в ресторан «прямо сейчас; здесь очень жарко и будет еще жарче, не очень полезно для здоровья так долго быть на пляже». Получив категоричный отказ присоединиться к нему – Анна даже отворачивается – он зло глядит на нее и плюет в песок. Анна боится, что он еще и обдаст ее этим песком, в панике смотрит на его ногу… Но он не делает этого и медленно уходит, высматривая других девушек. Анна облегченно выдыхает.

Она удивлена повышенным вниманием со стороны мужчин. «Чем я их так привлекаю?» Кстати, ее не удивляет внимание того молодого человека в Москве, с которым она уже столько раз случайно встречалась, потому что это – что-то особенное. Парень явно не в себе, поэтому так интересен ей. Видимо, и по ней заметно, что у нее не все дома, вот он и пялится на нее… Но его внимание она понимает и принимает, а их внимание – нет. Она не готова к такому вниманию, не хочет его. Или притворяется? А может, просто отвыкла? Снова чувствовать себя самкой, на которую охотится самец… Как это странно! «Какая я, однако, обольстительница!» Эта мысль смешит ее, веселит, тешит ее самолюбие, но ей от нее некомфортно.

Выйдя из океана и завернувшись в большое белое полотенце, Анна полулежит в своем «буржуазном» шезлонге и украдкой смотрит на серфера, гладкого юношу с прямыми волосами, блондина. К ее удивлению, он тоже подходит к ней. Бог красоты, выходящий из воды, из пены морской, Афродита в мужском обличье… У нее перехватывает дыхание. Но, увидев его вблизи, – его старательно уложенные волосы, самодовольное лицо, и тело, совершенное и золотистое как у Адониса, покрытое густым слоем загара, словно солнечные лучи застыли на его коже и все еще ласкают ее, – Анна немного колеблется, но в итоге отказывает и ему. Серфер ужасно раздосадован; он шел за победой. Он был уверен, что дело плевое. Он не привык получать отказы. Ведь любая девушка здесь хочет его. Тем более он поймал ее взгляд. Он раздосадован, но более всего озадачен. Он не понимает, почему она ему отказала. И это разжигает в нем интерес. Он чувствует себя охотником, который должен во что бы то ни стало поймать непокорную дичь. Он не показывает, что разочарован. Он уверен, что она скоро упадет к нему в руки, как созревший плод. Но он будет напоминать ей о себе. Он видел, как она смотрела на него. Он запомнил его. Этот взгляд не может лгать: она хочет его.

Анна-философ

Это, конечно, гротеск – жить на Лансароте и… читать роман «Лансароте». Но Уэльбек выразил что-то очень важное. Что именно, затрудняюсь пока сказать. Как автор он сначала показался мне довольно занудным, как человек – мелочным, злобным и нетерпимым, но что-то упорно очаровывает меня в нем. Я выписываю его образ, сидя вечерами после прочтения очередной главы. Я бы с удовольствием встретилась с ним здесь, или хотя бы с человеком, похожим на него, европейцем средних лет, который – да! – хочет секса, но с ним и поговорить интересно. Не то что эти постные немцы или усатый араб с пачкой денег… И это не обязательно должен быть европеец, какая разница, откуда он? Хоть из Африки, или из Индии, или Южной Америки… Главное, чтобы на его лице был отпечаток интеллекта, чтобы с ним было о чем поговорить. Но такие ко мне не подходят.

Я не хочу думать про мизантропию человека, книгу которого я читаю. Я почему-то уверена, что знаю ей цену. И слава богу, мне не хочется его жалеть. Мне не хочется видеть в нем ни героя, ни романтическую фигуру. Главное в нем – это безысходность, меланхолия, та самая меланхолия и тоска западного человека, о которой много говорили разные мыслители… «Меланхолия и романтизм, которому все меньше есть применения… Вот что главное в этом писателе», – думаю я, засыпая. А я, что я? Я из России, диковатая, но благородная девушка, приехавшая сюда не трахаться, а просто отвлечься, забыть о своей проблеме, о своем наваждении. И несмотря на то, что я порноманка, я донельзя романтична. Чего стоит идея приезда на остров, про который читаешь в книге!

***

На Лансароте Анна совсем перестает мастурбировать. А тот серфер, которому она отказала, по-прежнему не дает ей покоя. Он появляется на пляже примерно в одно и то же время, подходит и уверенно спрашивает, не передумала ли она. Пытается завести с ней разговор и пригласить на коктейль, у него отличный английский, хоть он и не англичанин и не американец, а голландец, из какого-то маленького городка, она забыла его длинное название, которое он произносит очень смешно, со свистящими и каркающими звуками… Анна в ответ почти хамит ему. Он не замечает этого, улыбается и уверенно глядит на нее глазами, полными доброй насмешки и покоя. А ее глаза для него – зеркало, в отражении которого он нежится и блаженствует. Неужели он прочитал все, что говорит ее взгляд? Например, то, что он ей снится каждое утро, всегда перед самым пробуждением, и что у нее, когда она встает, всегда там мокро, но не слишком? И что она несколько раз была на грани оргазма от этих снов, но так и не кончила. Кстати, она по-прежнему не мастурбирует.

Анна и серфер, продолжение

Я хочу, чтобы парень, которому я отказала, слащавый серфер, возненавидел меня. Потому что лишь ненависть является чем-то настоящим в этом насквозь искусственном мире. Я уже говорила про это. Но его распалил отказ, и это не ненависть, что я в нем пробудила, это азарт охотника. Он хочет меня во что бы то ни стало трахнуть и закрыть вопрос. Тем самым он победит меня. Я для него лишь одна из телок, просто посложнее, с характером, набивающая себе цену. Ему наплевать на феминизм, на эмансипацию. Их нет в его мире. В моем мире этих понятий тоже нет, но у меня есть гордость, простая человеческая гордость. Вот почему я не хочу ему уступать. Но, в его понимании, я сопротивляюсь лишь для того, чтобы меня усмирили. Он хочет сыграть «Укрощение строптивой» на новый лад. Но в том-то и дело, что я не хочу быть укрощенной. И я не строптивая. Я не хочу, чтобы меня укрощал этот серфер! Да, сознаюсь: я желаю его тела. Несколько нестерпимо долгих минут я желала его так страстно, что готова была раздеть его, сдернуть его свободные и от этого еще более возбуждающие бермуды прямо на пляже…

Потом наваждение прошло. Я очнулась. Но поздно, колесо уже запущено. Он принял мой вызов. И готов пойти до конца, чтобы победить меня. Для него секс – это способ доказать свое превосходство, ну и развлечение тоже, и удовольствие, конечно. Это даже не война полов, а просто его «превосходство», тупое и непоколебимое превосходство самца над самкой. Я представляю его через сколько-то лет, когда его шарм уйдет и ему будут отказывать красотки, которые сегодня стоят к нему в очередь… Станет ли он от этого пить, или просто покончит с собой? Или в его голове даже не зародится подобная мысль, и он просто будет доживать свои дни так, как получится? В любом случае, все это случится не так скоро. Конечно, он может упасть со своей доски, его может покалечить акула, но это все гипотезы. Тогда он, возможно, поймет больше про себя и про мир. Но пока он красив своей безыскусной красотой, как молодое животное, как жеребец, трясущий гривой и нетерпеливо ржущий в ожидании кобылы. Он пока не понимает, что тоже обречен на заклание природой. Мы все обречены, но для него это будет… мучительнее. И никакой он не Адонис. Вот уж нет! Он просто слащавый блондин-серфер, классический тип серфера, очень возбуждающий современных самок. И меня, пожалуй, тоже. А я-то думала, что отличаюсь от них, от этих примитивных самок, над которыми так люблю издеваться! Оказалось, что я одна из них, по крайней мере, здесь и сейчас. Вот и вся моя эволюция. И он это прекрасно знает, поэтому не отстает. Меня ужасно раздражает правда, которую он мне невольно показывает, зеркало, в котором я предстаю такой, какая есть, примитивной и сексуально озабоченной, усредненной женщиной, управляемой инстинктами самкой. О, где же мой Уэльбек!

Через два дня мы случайно встречаемся на дискотеке. Он не ненавидит меня, он слишком влюблен в себя, чтобы кого-то ненавидеть, он красив и молод, и абсолютно прав во всем; молодость всегда права. Да и виноват ли он в том, что современный мир нуждается в таких как он? Точнее, это такие как я в нем нуждаются.

Он раздосадован моим странным поведением, в его не испорченной сложностями жизни появилось одно «Но», и он его не понимает. Сопротивление, озадачивающее и распаляющее его. С ним так все просто и понятно, что я вот-вот начала бы зевать, если бы не его невинность. Да, он невинен как теленок, которого можно накормить, а можно повести на убой. Он не пытается в открытую приглашать меня, как тогда на пляже, делает лишь один намек, в ответ на который я даю ему понять, что он мне по-прежнему не интересен. Но его насмешливый взгляд говорит, что он что-то знает. Пусть так, пусть он видит в моих глазах немую просьбу и вожделение, которое я не могу скрыть, но у меня все-таки еще есть силы бунтовать и сопротивляться.

***

На следующий день он появляется на пляже с роскошной девицей. Она по птичьи растирает крем на своем великолепном, как у Афродиты, теле. Серфер торжествующе проходит мимо Анны, одиноко лежащей в своем шезлонге…

Анна пытается оскорбить серфера

Я не выдерживаю, подхожу и шепчу ему прямо в ухо (его «Афродита» волнуется):

– Ты самодовольный кретин!

– За что ты так?

– Потому что ты примитивен! Меня тошнит от тебя и от твоей глупости, от твоего тщеславия. Ты пустышка, ты никчемен! Никто и ничто, ты хуже мухи…

Он обижается, так как ничего не понял. Говорит, что вызовет полицию, если еще услышит от меня такое. Обычный жаргон пустышек и сволочей. В итоге он стал бояться меня, а я близка к ненависти. Но это смешно – ненавидеть его. Это как ненавидеть пустоту. Я сказала, что презираю его. Он улыбнулся. Еще бы, говорили его по-прежнему торжествующие глаза, ведь я с такой девушкой. И тут я поняла: он думает, что я ревную его. Не даюсь из вредности и ревную к этой жалкой афродите с птичьими движениями, которая опасливо косится на меня. Зачем, зачем я связалась с ним? Как это глупо. У меня талант попадать в глупые ситуации, да еще и с глупыми людьми!

***

Вместо отдыха Анна дико устает от этой идиллии и гармонии, которые кажутся таковыми на первый взгляд. Она убедилась, что везде одно и то же: рабство и клише. Шаблоны и пошлые радости, так необходимые для счастья средних людей. На Лансароте Анне не встретился ни один «нормальный», то есть интересный человек, хоть отдаленно напоминающий Уэльбека.

М мнит себя героем экзистенциального романа и критикует устройство мира

«Я ― герой экзистенциального романа». Я повторяю эту фразу, как йог свою мантру. Мне импонирует такая идея. Я в третий раз за два месяца перечитал «Тошноту» Сартра. Мне нравится изображать себя непонятым Гигантом из трактатов Ницше, стоящим над миром в горделивой позе. Но в то же время доставляет удовольствие видеть себя скукоженным и крохотным человечком. Я все же уверен: мир держится на маленьких людях. Вот и я ― маленький человек. Но от меня многое зависит, я знаю. И уже факт того, что я спокойно признаю себя маленьким, делает мне честь. Я горд собой, своим миром, и тем, что у меня есть проблемы. Причем не повседневного свойства, иначе я бы не читал Сартра и Камю. А экзистенциального. То есть, связанного не с жизнью, а с бытием. Впрочем, какие они ― мои экзистенциальные проблемы? Я и сам толком не знаю. Не то что бы меня тошнит, но я как-то странно стал ощущать себя в последнее время. Мне скоро тридцать, и у меня появляются мысли, которые никогда раньше меня не тревожили.

Первая и самая главная мысль: я живу не так, как хотел бы. Признаться, она меня ужасно пугает. Появилась какая-то неудовлетворенность, она мешает мне дышать, и я задыхаюсь по ночам. Что с этим делать ― я не знаю. Чтобы заглушить эти мысли, я часами бесцельно брожу по городу – как мне кажется, в поиске ответов. Надеюсь, что мне, как герою сартровских романов, придут в голову правильные решения в процессе прогулки. Да, я пробовал записывать за людьми то, что они говорят, пробовал также записывать за собой, но все это оказалось не тем, что нужно. Я интуитивно выбрал то, что мне ближе всего: бродить в одиночестве по городским улицам, заглядывать в подворотни, исследовать тайную и явную жизнь города. Коль я горожанин, обреченный проводить почти все свое время в камне, асфальте, стекле и бетоне, то мне необходимо это принять и понять. Я почти не смотрю на людей во время своих долгих прогулок, и они для меня стали словно придатками к городским зданиям, к архитектуре. Понятно, что полноценные прогулки я могу совершать только на выходных, но и по вечерам, выйдя с работы, я иду по темным переулкам и улицам и, задрав голову, смотрю на здания, пытаюсь проникнуть в их суть. Я почти не разбираюсь в архитектуре, и мне не важно, старое это здание или новое. Раньше я был любителем старых построек ― чем старее, тем лучше. Я даже мечтал переехать в центр. Сегодня я могу почти одинаково приходить в экстаз и от старого, и от нового. Даже в своем спальном московском районе я теперь нахожу много поэзии.

Вторая мысль, хотя это не мысль, а вопрос, и он тоже меня пугает: чем бы я хотел заняться в жизни? Я мог бы ответить: «Да, пожалуй, ничем, кроме созерцания». Но на созерцании много не заработаешь, если ты не фотограф или… Кстати, фотографом я так и не стал, хотя, наверное, у меня есть к этому способности. Но когда вижу этих хорошо одетых мальчиков и девочек, мнящих себя кем-то там, или не мнящих, а просто щелкающих своей дорогой аппаратурой, мне становится тоскливо. Для фотографа-хипстера я чувствую себя староватым. Умиляюсь, когда встречаю своих ровесников, сделавших характерные челки, одетых в узкие джинсы и носящих очки в роговой оправе. И ― старательно, но не забывая о прическе и позе, выбирающих очередной ракурс для фотографирования. Так вот, меня очень веселит их вид, серьезность и надменность этих зачастую бородатых лиц ― тоже, оказывается, характерная хипстерская черта. В Москве вообще все стало так ходульно, так неискренне; везде пафос, поза, желание что-то сказать без знания предмета. Впрочем, сейчас весь мир такой – живая версия Фейсбука, где люди оценивают друг друга, выставляют себя напоказ и ревниво следят за другими: не обогнали ли их они? И все меньше способны к простому, искреннему общению.

Еще одна очень важная для меня мысль: в один прекрасный день мне стали неинтересны почти все мои друзья и знакомые. Я вдруг почувствовал, что мне с ними скучно. Вот почему я всегда гуляю один. Таков мой экзистенциализм. Я знаю, он какой-то вялый, ни рыба ни мясо. Может, под стать мировым тенденциям, от которых не спрятаться? Сегодня все такое пресное и поверхностное. И я тоже все пытаюсь найти глубину, но нигде ее пока не нахожу. Кажется, еще лет пятьдесят назад Милан Кундера писал про невыносимую легкость бытия. Неужели ничего не изменилось, или изменилось так мало, что по большому счету ничего не изменилось?

Анна рассказывает, что случилось перед вылетом в Москву

Я в Москве, только что вернулась со своего острова, привыкаю к городу и квартире. Не думала, что после всего десяти дней так сильно отвыкну от привычных условий, в которых жила годами. Чувствую себя довольно разбалансированной. Но все равно рада, что съездила. Десять дней относительного спокойствия. И, главное, новых впечатлений. Плюс неплохая смена обстановки… Побывала на всех островах архипелага, включая самый западный, Эль Хиерро, Isla Meridiana, остров, по которому когда-то проходила линия разделения на миры, на все эти часовые пояса, и, быть может, до сих пор что-то там проходит; остров, когда-то бывший концом света для древних греков, крайней западной точкой Европы, если не ошибаюсь. О нем еще писал Умберто Эко в своем «Острове накануне». Для меня Эль Хиерро тоже стал краем моего мира: я полюбила Старый Свет и не захотела из него выезжать, хотя какое-то время мечтала о той стороне, где Бразилия и Мексика. Стоя на западном краю Эль Хиерро, я думала о том, что, возможно, никогда не пересеку этой точки… Впрочем, кто знает. Я вечно даю какие-то обещания, а потом их нарушаю. Как, например, с тем серфером.

Я думала, что презирала его, а в итоге не смогла устоять перед ним. Правда, сдалась я достойно, сама став самцом, охотником. В последнюю ночь перед отъездом я выманила его из отеля, в котором он жил, и буквально набросилась на него. Мы трахались на пляже, когда уже там никого не было, мы трахались у него в номере, а его девушка ― та гладкая афродита, которая, по его словам, ему уже надоела, все звонила и звонила ему на мобильный, засыпала его эсэмэсками, пока он не отключил звук. Впрочем, эти звонки и эсэмэски были отличным фоном для нашей внезапной страсти. Он сказал, что я ― особенная, что он сразу это понял, как только увидел меня. А я лежала и смотрела в какую-то одну мне видимую точку на потолке; в своих мыслях я была далеко, уж точно не на Лансароте; и я уже не была от него без ума. Да, я лежала в его в номере, в его постели, на несвежих простынях, еще хранивших запах волос афродиты, вплотную к нему, трогала его обмякший член, гладила его загорелое тело и думала о чем-то другом, точнее, о ком-то другом. Я думала о том парне, что бродит по улицам огромного города в ожидании встречи со мной, города, в который я вернусь следующим утром. Сумасшедшее количество секса в ту ночь – впервые за долгое время ― успокоило меня и направило в нужное русло. Я хотела поблагодарить серфингиста. Хотела сказать «спасибо» этому гладкокожему животному с неторопливыми, плавными и уверенными движениями. Именно это молодое и спокойное тело помогло мне отчетливо, до мельчайших деталей, словно в кино на огромном экране, увидеть самое главное – подвижное лицо того парня, которого я случайно встречала в Москве, раз пять или шесть, а может, четыре или всего три…

Я сидела рано утром в аэропорту, в кафе, в ожидании самолета на Москву; я только что выкурила свою привычную третью сигарету после двух эспрессо; по радио крутили песню Тины Тернер Foreign Affair про курортный роман где-то на юге Европы, в красивом и романтичном месте… Я вспомнила серфера и мысленно поблагодарила его, словно он был моим наставником, этот простой паренек 20 лет, с гладким телом и неутомимым членом. Никогда не знаешь, кто поможет понять самое важное. А я думала, что это будет мужчина с внешностью Уэльбека!

В самолете рядом со мной спал толстый мужик, храпел и сопел. Меня это веселило. Я смотрела на него и думала, что, если честно, завидую мужчинам. Я не феминистка и уверена, что женщинам никогда не догнать мужчин. И, если бы у меня была их пиписка, их характер, их дух и прочие качества, стала бы я так сидеть дома и теребить себя! У меня просто падает дух, когда я сравниваю себя с ними.