Возвращение

До того момента я не знал, кому от этого будет лучше. Мне или ей, но в тот момент мне вновь ужасно захотелось спать. Я выключил воду, отдернул занавеску, накинул на себя полотенце и прошел мимо жены, игнорируя все ее доводы.

Она, конечно же, была права, я не могу заставить себя серьезно подойти к решению любой проблемы. Такая детская нерешительность, чувство страха перед всем. Мол, если об этом не думать, то всё случится само собой. Словно маленький пугливый мальчик, которому до боли не хочется отпускать поводок с собакой, зная, что он больше никогда не вернётся в его руку. А ее взгляд был еще более пленяющим, только тогда я этого еще не понимал. Он остался со мной навсегда.

Половину ночи я провалялся на своей половине кровати, вглядываясь в темноту. Чувство одиночества подкрадывалось незаметно. Оно подползало, как невиданное зло, готовое вцепиться в глотку мертвой хваткой. Осознание того, что уже завтра мне придется уйти и забыть навсегда адрес этого дома, испугало меня не сразу. Хотелось укусить свою руку до крови, закричать что есть сил, но потом случился отлив, мысли пришли в порядок, и я просто уснул.

Рано утром собрал все свои вещи в старый чемодан, позавтракал и проводил Сагиту в школу.

Всю дорогу она молчала, шла рядом, но молчала. Я тоже не знал, что ей сказать, как разрядить обстановку. Она всегда казалась такой умной, сдержанной девушкой, у которой всё в голове расставлено по полочкам, но в тот момент Сагита предстала предо мной в образе ребенка, который просто идет в школу, к свои подружкам и учителям и жутко боится получить плохую отметку.

Возле узорной калитки – у входа на территорию учебного заведения, девушка остановилась. Ветер трепал ее волосы, и ей пришлось поправить их, убрав за ухо.

– Ты будешь в порядке? – спросила она.

Я пожал плечами.

– Ты только не пропадай, ладно? Просто приходи сюда, ко мне, или давай будем видеться на набережной– хочешь? Скажем, каждую среду. – Она попыталась улыбнуться. В конце концов никто же не умер, что за трагедия.

– Не волнуйся, я буду тебя навещать, – ответил я и обнял ее.

Потом она убежала на занятия.

Я выдохнул из легких воздух, прогнал грусть и зашагал в сторону мясной лавки, где все еще числился мясником.

Глава 2. В комнате, запертой изнутри

1.

Клиентов в лавке последнее время было многовато, можно даже сказать, что у мистера Чегга дела пошли на лад. Он никогда не опускал руки и старался выжить максимум из любой ситуации.

Конечно же, ему пришлось хорошенько пропесочить меня за такое небрежное отношение к работе. Я не появлялся здесь уже больше недели, но враньё относительно моей резкой и довольно продолжительной болезни сработало. Мистер Чегг не успел найти мне замену, поэтому швырнул в мою сторону зеленый фартук и велел отправляться в разделочный цех. Настало время приступать к разделыванию мяса.

По правде говоря, не так уж много я знал об этом выдающемся ремесле, просто умел хорошо обращаться с ножом, всегда нарезал ровные, годные куски. Был аккуратен, оставлял рабочее место в порядке, в общем – был парнем без придирок.

Обычно всё происходило по классическому сценарию – часа четыре кряду с абсолютным безразличием к делу я кромсал холодное мясо, после чего выставлял товар на витрину. Потом у меня был перерыв. Я покупал несколько сэндвичей в булочной через дорогу, так же приобретал клюквенный морс у пожилой дамы, в соседнем от нас магазине, и усаживался в подсобном помещении, стараясь не привлекать к себе особого внимания со стороны начальства.

На стене всегда весел календарь, такой старый, потрепанный, со слегка пожелтевшими листами. На нем была изображена полуголая девица, в чудесных чулках с бантиками. Она подмигивала мне. Забавная девушка, напоминающая мне о том, что в мире есть нечто прекрасное, светлое, способное подарить улыбку с первого взгляда.

После семи вечера мясная лавка закрывалась. Иногда мистер Чегг разрешал мне брать домой небольшие куски отбивных или же бекон, за который он потом даже не вычитал из зарплаты, но в этот раз щедрость подобного рода не проявилась. Он сухо попрощался со мной, поинтересовавшись, собираюсь ли я появиться здесь в ближайший месяц. Я улыбнулся, оценив шутку, и пообещал, что прибуду завтра к девяти, без опозданий. Его суровое, усатое лицо на миг просияло, потом вновь окаменело.

Затем я отправился к Руфусу.

– Пустишь переночевать? – спросил я, как только мы закурили.

Он выглядел уставшим.

– Хорошо.

– Спасибо.

– Только не шуми. У жены мигрень, она сейчас какая-то нервная.

На улице смеркалось. Похолодало. Осень становилась все неприятнее и неприятнее.

– Ты окончательно ушел от Жанны?

– Думаю, да. Все как-то не сложилось. – Я сделал сильную затяжку и обжег горло. – Может быть, так будет лучше.

– Лучше не будет, будет по-другому. – Он похлопал меня по плечу. – Бывают дни, когда я свою жену готов придушить, просто выдавить ей глаза, но знаешь, отпускает, причем достаточно быстро.

Я засмеялся.

– Нет, серьезно. Вот как посмотрю на ее милое лицо, и сразу отпускает. А ведь мы не старики какие-нибудь. Понимаешь? Мы и десяти лет не прожили вместе, еще все впереди, как говорится, но все же иногда вот так и хочется выдавить ей глаза. – Руфус тоже засмеялся.

Потом мы вошли в дом.

Дом был уютный, не слишком просторный, но чувствовалась домашняя атмосфера. Здесь было все, и картины с изображением удивительной красоты пейзажей, а также фотокарточки, развешанные по стенам, на которых присутствовали родственники счастливой семейной пары. Руфус угостил меня картофелем и остатками утки. Птица удалась наславу, приятная жесткость в сочетании с сочным мясом на мгновение унесла меня из этого мира.

Мне постелили в гостиной. Маленький диванчик, но сойдет, чтобы скоротать ночь. Я погасил свет, накрылся пледом и еще какое-то время вслушивался в уличный шум, в то, как ходят трамваи и как где-то неподалеку пьяные мужики выясняют отношения. Но несмотря на всё это на душе было как-то легко, как-то спокойно, безмятежно, будто бы завтра я открою глаза и окажусь в собственной постели, рядом с женой, которую, видимо, все еще любил и хотел обнять.

Утром мы пили кофе с рогаликами.

– У нас в цеху один парень рассказывал про женщину, сдающую комнату. Вроде бы не дорого. – Руфус посмотрел на меня. – Если хочешь, могу уточнить адрес и вечером сходим туда, посмотрим, что к чему.

– Это было бы весьма кстати, – ответил я, делая маленький, но обжигающий глоток черного кофе.

– У тебя есть деньги на первое время?

– А ты что – хочешь мне одолжить их? Я думал, у тебя у самого с этим какие-то проблемы.

Мы переглянулись.

– Хм, ну я просто так спросил. – Он уткнулся взглядом в стол.

– Ладно, разберемся.

На работу я отправился пешком. Моросил мелкий дождь, по земле все еще стелились остатки раннего тумана. Городам, расположенным вблизи морей, всегда приходится сталкиваться с чрезмерной влажностью. Я не страдал от этого, но иной раз прогулка по пустынным, окутанным в молочную пелену улицам напоминала мне ходьбу по потустороннему миру, где так тихо, что волосы на голове встают дыбом.

Из тумана выплывали силуэты горожан, они проносились мимо, будто бы подгоняемые ветром. Мне всегда было интересно – если проследовать за кем-либо по пятам, сможет ли этот человек скрыться из поля зрения, свернуть за угол и растаять. Еще ни разу не пробовал заниматься подобной ерундой, но всегда так хотелось.

В мясной лавке все по-старому. Мистер Чегг поздоровался со мной, выразил надежду на мое дальнейшее благоразумие, и все понеслось по привычному сценарию.

Ближе к вечеру в лавку позвонил Руфус, позвал меня к телефону. Я не успел вытереть испачканные в крови руки, и босс трижды проклял меня за то, что трубка заляпалась. Мы договорились встретиться ближе к восьми часам в ретро-квартале.

Квартал назывался так потому, что все дома там напоминали постройки прошлого века, высокие потолки, большие узкие окна, кирпичная кладка. Мне нравился этот стиль, вот только в осеннюю пору он навевал какое-то грустное настроение.

– Она слегка не в себе, – сразу же уточнил Руфус, пока мы шли по направлению необходимого мне жилища.

– В каком смысле?

– Не знаю, не уточнили. Просто сказали, что у нее на войне погиб муж, они раньше жили там вдвоем, и после этого женщина слегка тронулась умом.

– Ну и зачем мы туда идем? Я не хочу жить вместе с сумасшедшей. – Я схватил приятеля за локоть и остановил.

– Перестань, – одернул меня он. – Всё хорошо. Она не сумасшедшая, просто до сих пор носит траур по мужу, вот и всё. Мало с кем общается, в общем – ведет затворнический образ жизни.

– Да кто тебе всё это рассказал?

– Коллега по работе. Они раньше семьями дружили, но сейчас только понаслышке знает о ней всё это.

– Знаешь, люди разное болтают. Может, у нее три головы или еще черт-те что? – Я почему-то занервничал. – Давай не пойдем.

– Да что ты как ребенок себя ведешь? – Руфус сердито ткнул меня в бок. – Тебе нужен ночлег, а эта дамочка много не возьмет. Особенно если скажешь, что воевал, она сострадательна к военным. А вообще – скажи, что знал ее мужа, он, кажется, тоже был пехотинцем. Наплети ей, что вы друзья были закадычные, и, может, вообще платить не придется.

– Порой мне кажется, что ты бредишь.

Мы зашли в парадную, поднялись на второй этаж. Каждый наш шаг отдавался эхом. Руфус постучал в дверь, через пару минут ее отворила высокая фигура в кружевном, готического стиля платье, с черной вуалью на лице.

– Вы кто? – спросил приятный, но сердитый женский голос.

– Мы звонили вам по поводу комнаты, – начал свой монолог Руфус. Я просто стоял рядом, сжимая в руках чемодан с вещами.

– Вы собираетесь жить вдвоем? – уточнила дама.

Мы переглянулись.

– О, нет, мадам, что вы. Только он, он один. – Руфус подтолкнул меня чуть вперед.

Я только и произнес:

– Здравствуйте.

Она смерила меня взглядом. Сквозь вуаль были заметны приятные, но несколько бледные черты лица.

– Он воевал, – как-то невпопад высказал мой друг.

Женщина вздохнула и молча пропустила меня внутрь.

В квартире царил мрак. Множество старых вещей были любовно расставлены по полкам прихожей. Я медленно брел за хозяйкой, стараясь не выдавать своего замешательства. Здесь было чересчур печально.

Она остановилась у входа в комнату. Маленькая, скромная, с небольшой кроватью и письменным столом. Но на большее я и не рассчитывал.

– Я люблю тишину и хотела бы вас попросить не нарушать это правило. Моя комната за стенкой, и у меня очень чуткий слух.

– Да, мэм, я всё понял.

– Если вас это устраивает, то можете располагаться. – Она озвучила сумма, я утвердительно кивнул головой и остался один, среди темных мебельных силуэтов, покрытых белыми простынями.

На мгновение мне показалось, что я очутился во сне. Женщина исчезла, оставив меня наедине с переживаниями и подобием какой-то тайны. Сдернув простыни со стола и кровати, я пару раз чихнул от плотного клуба пыли, поднявшегося в воздух. Но вновь не почувствовал отвращения, словно наконец-то очутился там, где так давно хотел побывать. За окном пробежал одинокий трамвай, какой-то человек прошагал вдоль по улице и скрылся в одной из арок, и всё стихло. Несколько дохлых мух, валявшихся на подоконнике, почему-то навеяли улыбку, словно они явили собой истинных обитателей этой квартиры.

2.

Так и стали проходить мои дни. Дни, в которых ничего не менялось. В мясной лавке я уже не чувствовал себя чужим, отстраненным, а наоборот – весьма заинтересовался этим нехитрым делом. Стал уделять ему больше внимания. По вечерам, пару раз в неделю, по обыкновению, напивался. Не от непреодолимого желания сделать что-то глупое, напротив – от пресыщенности, от того, что вокруг меня наконец-то все нормализовалось.

Через какое-то время Руфус сообщил мне, что так сильно ожидаемый нами театральный деятель всё же не собирается приезжать в наш город, а, следовательно, мечты о работе по написанию музыки к пьесе можно было отложить в долгий ящик. Но эти вести не расстроили меня, они были всего навсего очередным событием, вернее – очередным лишением события. Такое происходит сплошь и рядом, с этим ничего невозможно поделать, оставалось только стоять в стороне и просто наблюдать.

Я не видел Сагиту уже почти месяц. К своему удивлению, пришлось заметить, что всё это время я не особо часто вспоминал о ней, о моей бывшей жене, о доме, который мне пришлось покинуть. Конечно, мысли о Жанне и ее новой ухажёре иногда пекли мне разум, становилось плохо, но потом все проходило, как дурной сон.

Скопив некоторую сумму денег, я смог уплатить за проживание хозяйке квартиры, мисс Палет. Она по-прежнему крайне редко выходила из своей комнаты. Иногда по ночам я слышал, как женщина играла на пианино – какие-то таинственные, чарующие мотивы. Они были лишены смысла, поскольку состояли из весьма непродолжительных зарисовок, каких-то ломаных, пугающих, пустых. Иной раз, когда я сидел у окна и наслаждался вкусом папиросы, звуки, доносившиеся из соседней комнаты, заставляли меня содрогаться от неожиданности. Посреди ночи можно было уловить слабый, невнятный вой или же грустное постанывание, доносившееся из-за двери. Мне казалось, что любой здравомыслящий человек бы потерял сон, вызвал бы полицию и вообще собрал бы вещи и переехал в другое место, но только не я. Я был всё так же безмятежен, спуская всё на тормозах.

Как-то одним из вечером, сквозь пелену сна, я заметил сидящую напротив фигуру. Женщина в черном. Мисс Палет наблюдала за мной, что вызвало во мне негодование.

– Что вы здесь делаете? – поинтересовался я, пробуждаясь.

– Простите, я не хотела вас напугать. – Она сидела практически неподвижно, руки лежали на коленях, на лице все та же траурная вуаль. – Я хотела просить вас рассказать немного о войне.

– Войне? – я удивленно посмотрел на нее. – Сейчас слишком поздно для бесед. Я просто…

– Понимаю, но порой так трудно уснуть, когда рядом есть живая душа. – Она смотрела прямо на меня. Становилось не по себе.

– Что вы хотите знать?

– Не могу сказать точно. Вернее, я бы хотела узнать вас. Понимаю, что мне, собственно, и дела до вас никакого быть не должно, просто бывают такие дни…

– У меня слабая биография. Она не заслуживает вашего внимания. Да и о войне говорить особо нечего, просто событие, которое прошло и не смогло не зацепить.

– Кевин, мой муж, писал мне письма. Его убили через полгода после призыва. В них он рассказывал о том, как скучает по мне, как боится засыпать, зная, что может не проснуться и не увидеть моего лица. Поэтому это лицо для него, – она указала на свою вуаль. – Вуаль будет оберегать его.

– Послушайте, мне правда неудобно, но завтра рабочий день и придется вставать рано утром.

– Кем вы работаете?

– Я мясник, работаю в мясной лавке.

– Вам нравится причинять боль?

– Простите? – удивился я.

– На войне – кем вы там были?

– Просто солдатом.

– Там вы резали живое мясо, а здесь предпочитаете резать мертвое. Привычки остаются.

– О чем это вы? Я просто выполняю свою работу. – Я озадаченно посмотрел на хозяйку квартиры. Она казалась такой спокойной, и в то же время меня не покидала мысль о том, что в считаные секунды эта дамочка прикончит меня в этой самой постели. – А вы, чем вы занимаетесь? Просто сидите в квартире и никуда не выходите?

– Иногда выхожу. – Она неожиданно поднялась с места и медленно подошла к входной двери. Привидение, не иначе. – Я утомила вас, прошу прощения. Пожалуй, я лучше пойду.

И я опять остался один, в темной, теперь еще более мрачной комнате.

С тех самых пор мне казалось, что за мной следят чьи-то глаза, чье-то дыхание постоянно мерещилось мне со всех сторон. Мисс Палет представляла собой демона, живущего здесь, в этой мертвой, существующей вне времени квартире, и мне хотелось закрыть глаза и проснуться дома. Но я раз за разом просыпался всё в той же пастели, и все те же всхлипы и поскуливания я слышал по ночам. Появился нервоз, хотелось закутаться в пуховое одеяло и провалиться сквозь землю, но тем не менее желание сменить квартиру так и не возникло.

В один из вечеров я решил обратиться к хозяйке с претензиями. Постучав в дверь ее комнаты, я заметил, что она не заперта. Зайдя внутрь, я застал ее сидящей у окна, вяжущей на спицах. Беглым взглядом осмотрел помещение. Много фотографий, с изображенными на них людьми. Они странно выглядели, будто бы спали. Стеклянные выражения глаз, бледные лица, и только позже я узнал, что на всех этих фотографиях были изображены мертвые люди. Раньше обожали делать портреты усопших, на память.

– Вам что-то угодно? – спросила мисс Палет.

– Я хотел спросить – всё ли у вас в порядке?

– Вам это так важно?

Скорее всего нет, не важно, но ситуация обязывала меня разобраться во всём этом хаосе. Мне казалось, что я схожу с ума, находясь в подобии комнаты, запертой изнутри. Всё сличалось слишком быстро, слишком велик был тот диссонанс, которому я подвергся. Так я и стоял напротив нее. Она отложила в сторону спицы, подошла ко мне практически вплотную, и я смог разглядеть чуть больше, чем было нужно. Я увидел ее губы. Они были розовыми, мягкими, красивыми. Я заметил блеск ее глаз, привыкших к темноте, но не потерявших своей жизни. Мне кажется, здесь я оказался не случайно, волей судьбы, весьма странной, но интересной. Мисс Палет дотронулась до моей руки.

– Что чувствуете? – прошептала она.

– Вас.

– Значит, я живая.

Я совершенно не мог понять, какой бардак царил в голове этой дамы. Она была привлекательна собой, явно неглупа, но одержима траурными идеями и в буквальном смысле помешалась на смерти. Иногда мы с ней беседовали короткими фразами, а иногда длинными. Мне не хотелось, чтобы ее пессимистические ноты проникали в мою душу, но сам того не осознавая, стал зависим от ее скорби.

Однажды, вернувшись с работы, я застал ее в дверном проеме, она попросила меня сделать пару фотографий. Я согласился.

Хозяйка квартиры сказала, чтобы я замотал ее тело в белую простыню, похожую на саван. Затем я положил ее на кровать, рассыпал лепестки роз и сделал несколько снимков. Она была похожа на мертвеца, чье лицо оставалось скрытым под черной вуалью. Мисс Палет всё больше походила на пустое, засыхающее дерево, которое не знает, как приблизиться к желаемому, как прикоснуться к тому, к чему прикасаться нельзя. Она не играла и не жила, она просто что-то делала, о чем мне думать совершенно не хотелось. Забыть и не вспоминать.

Просьбы иногда повторялись. Саван, имитация повешенья, а также одинокая фигура печального существа, стоящего посреди комнаты с томиком стихов в руках. Я все отрицал, мысленно зная, что уже не смогу выпутаться из-под власти сладких, пугающих чар. Мне было совершенно наплевать на ее образ жизни, я просто запирался у себя в комнате и старался уснуть.

3.

С Руфусом мы виделись реже, чем раньше. Мои новые апартаменты располагались в другом конце города и по этой причине пересекаться нам удавалось лишь в скромном полупустом баре, на нейтральной территории, в котором подавали странное на вкус пиво, но зато дешевое. По обыкновению, своему, я заказывал сразу литр и смаковал его весьма продолжительное время, изредка поглядывая на бармена, который ковырялся вилкой в зубах.

Здесь было не так уж и плохо, даже уютно. Играла тихая, ненавязчивая музыка, а посетители никогда не дебоширили. Руфус последнее время часто жаловался на то, что им с женой никак не удается завести ребенка, и я невольно все чаще стал вспоминать о Сагите, которую покинул. Интересно – как там она, и удается ли ей уживаться под одной крышей с Жанной и ее новым кавалером. Думаю, что удается. По крайней мере, хочу в это верить.

– Может, мы не созданы для этого? – внезапно вырвал меня из забвения голос приятеля.

– Для чего?

– Для детей. – Он нервно закурил. – Понимаешь, это же ответственность, а если ты не готов ее нести, значит господь не предоставит тебе подобных благ.

– Дети – это благо? – поинтересовался я.

– Конечно. Ну так говорит жена. – Он также нервно глотнул пива. – Ну и я так считаю тоже.

– Я никогда об этом не думал.

– У вас была Сагита, все эти пять лет. Считай, что дочку растил.

– Никогда к ней не относился как к дочери. – Я улыбнулся, поддавшись мыслям о девушке. – В любом случае – тебе не стоит так переживать из-за этого. Ты бы все равно был бы никудышным отцом.

Руфус слегка возмутился, выдыхая из ноздрей сигаретный дым. Странно, но я никогда не слышал от него подобных разговоров. В какой-то момент люди меняются, становятся другими, и ты вечно упускаешь этот этап из виду, тот самый, в котором человек совершает процесс перевоплощения.

В нем, как правило, меняется совершенно всё, от манеры поведения до привычек. Появляется или же уходит раздражительность, извечные темы бесед резко сменяют русло, и теперь при встрече вы никогда не услышите от него слов радости или же, наоборот, горя. Он все тот же сосуд, который странным образом наполняется совершенно иным содержимым, таящимся в нем или же занесенным какими-то другими ветрами.

Я старался не придавать значения всем репликам, которые бессознательным потоком сыпались из уст Руфуса. Он постепенно пьянел, становился сонливее, потом его самого утомила болтовня, и ему пришлось переключиться на другую тему.

– Как там поживает твоя сумасшедшая хозяйка?

– Я ее почти не вижу, – говорю я, опуская глаза в пол.

– Я бы сам свихнулся от такой мадам. Странная она. – Он улыбнулся и закурил.

– Не знаю. Не замечал. – Потом добавил: – Хотя порой мне кажется, что я живу со своей совестью.

Руфус выплюнул в мою сторону клуб дыма и засмеялся во весь голос.

– Не думал, что ты так проникнешься. Она что – ведьма?

– Она похожа на ночной кошмар, – сухо сказал я и тоже закурил.

Мы вышли из бара за полночь. На улице неожиданно сыпал легкий снег. Конец октября. Я пожал своему другу руку и побрел вверх по улице, прикидывая, что до дома придётся добираться пешком.

Я шел по пустым улочкам. Свет в домах уже давно погас. Фонари слабо отбрасывали тени на мостовую, и создавалось впечатление полнейшего одиночества. На какое-то мгновение я подумал, что заблудился, свернул не туда и теперь не смогу найти дороги обратно. Остановился у столба, потирая друг о дружку замёрзшие руки. Мне почему-то стало страшно, стало боязно возвращаться в унылую обитель скорби, в которой мой разум походил на законсервированную банку, способную тупо пролежать на одном месте долгие и долгие годы. Покрыться пылью, стать обыкновенным предметом обихода, о который попросту будут спотыкаться все, кому не лень.

Мне стало жаль хозяйку квартиры. Жаль ее образа жизни, ее сумасбродных поступков, ее одиночества. Она не заслуживала быть такой, жить среди нормальных людей, заключенная в странный, совершенно сухой панцирь, из которого не смела даже высунуть головы. Но через некоторое время я вспомнил, что собирался отдать ей деньги за комнату, потерял ход предыдущих мыслей и вновь побрел вдоль по улице.

Входную дверь в квартиру я отворил ключом. Зашел внутрь и услышал тихую игру на пианино. Сняв с себя запорошенное снегом пальто, я медленно прошел по коридору и остановился у входа в ее комнату.

– Вы сегодня поздно, – раздался женский голос из-за двери.

– Да, встречался с другом.

– Другом, – слепо повторила она. – Вы можете войти.

Я вошел. Она сидела все в той же строгой, таинственной позе и смотрела в окно, закрыв крышкой клавиши инструмента.

– Расскажите мне о войне, – через какое-то время попросила женщина.

Алкоголь, играющий в моих жилах, развязал мой язык, теперь мне хотелось вести странные, монотонные разговоры.

– Там было страшно. Не всегда, но большую часть времени. – Я закурил папиросу, не спросив разрешения. – Мы передвигались на ощупь, практически каждый день. Иногда мы просыпались и не могли понять, умерли мы или еще нет. Иногда гремели взрывы, кричали люди, брызгала кровь. Знаете, теперь все эти воспоминания для меня превратились в какой-то странный, липкий клубок. Они наслоились друг на друга, поэтому прошу прощения за столь глупые метафоры.

Женщина молчала.

– Мы не знали ни цели, ни своих командиров, нас просто забросили в тыл и обещали только смерть. Геройскую, но мы все прекрасно осознавали, что наши тела клевали бы вороны, а наши имена пропали бы точно так же, как сотни других имен до нас. – Мне вдруг стало совестно за такие гнусные мысли, но именно ими я жил все это время. – Потом я медленно потерял самого себя, как-то прекратил верить в успех кампании и в то, что следует совершать правильные поступки. Помощи было ждать неоткуда, поэтому нам не особо хотелось геройствовать. Да нас и было-то человек десять-пятнадцать, когда, закутавшись в старую, вонючую шинель, мы спали в полуразрушенной школе. Дождевая вода капала мне за шиворот, и я долгое время ворочался, стараясь не обращать на это внимания. Под утро я уполз в другую часть здания и только там смог уснуть, а когда проснулся, мне показалось, что всё вокруг изменилось. Своих товарищей я не обнаружил, они ушли, забыв о моем существовании. Странно это как-то. Потом я услышал шаги. Спрятавшись за заваленный обломками стены письменный стол, я просто ждал. Пришли какие-то мужчины, они тащили за собой девушку. Она даже не сопротивлялась, обыкновенное смирение. Ее изнасиловали, избили и убрались восвояси. Не знаю почему, я не посмел вступиться за нее, мне кажется, это было бессмысленно, немного наивно. На той войне я никого не спасал, а спасался сам. Когда я покинул свое укрытие, девушка заметила меня, жестом попросила сигарету и медленно поплелась прочь. В ее глазах не было никакой ненависти по отношению ко мне, она ненавидела себя, но не меня.