Человек

Она внезапно остановилась; наклонившись, она взяла старую леди за руки и несколько раз нежно поцеловала ее, крепко прижав к себе. Затем, так же внезапно отпустив ее, она убежала, прежде чем та успела что-либо сказать.

Глава 8. Двуколка

Когда Гарольд получил степень, отец Стивен взял ее с собой в Кембридж. Ей очень понравилась эта поездка; действительно, все, казалось, складывалось абсолютно счастливо.

По возвращении в Норманстенд сквайр при первой же возможности отвел Гарольда одного в свой кабинет. Он говорил с ним с той сдержанностью, которая показалась бы странной для очень молодого человека:

– Я тут подумал, Гарольд, что пришло время тебе стать совершенно самостоятельным. Я более чем доволен, мой мальчик, тем, как ты прошел колледж; я уверен, это именно так, как хотел бы твой дорогой отец, и как это больше всего порадовало бы его. – Он помолчал, и Гарольд тихо сказал:

– Я очень старался, сэр, сделать то, что, как мне казалось, понравилось бы ему; и вам.

Сквайр продолжил более бодро:

– Я знаю это, мой мальчик! Я это хорошо знаю. И могу тебе сказать, что не последняя из радостей, которые мы все испытали от твоего успеха, – это то, как ты себя оправдал. Ты завоевал много почестей в университете и сохранил репутацию спортсмена, которой так гордился твой отец. Ну, я полагаю, в естественном порядке вещей ты бы занялся какой-нибудь профессией; и, конечно, если ты этого желаешь, можешь это сделать. Но если ты сможешь это устроить, я бы предпочел, чтобы ты остался здесь. Мой дом – твой дом, пока я жив; но я не хочу, чтобы ты чувствовал себя хоть в чем-то зависимым. Я хочу, чтобы ты остался здесь, если захочешь; но сделал это только потому, что сам этого желаешь. С этой целью я передал тебе поместье в Кэмпе, которое было подарком моего отца мне, когда я достиг совершеннолетия. Оно не очень большое; но оно обеспечит тебе собственное достойное положение и комфортный доход. И вместе с ним идет мое благословение, мой дорогой мальчик. Прими это как подарок от твоего отца и от меня!

Гарольд был очень тронут не только самим поступком, но и той любезной манерой, с которой это было сделано. Слезы стояли у него на глазах, когда он крепко пожал руку сквайра; его голос дрожал от чувства, когда он сказал:

– Ваша многочисленная доброта к сыну моего отца, сэр, я надеюсь, будет оправдана его любовью и преданностью. Если я говорю мало, то это потому, что я не совсем владею собой. Я постараюсь со временем показать, поскольку не могу сказать всего сразу, все, что я чувствую.

Гарольд продолжал жить в Норманстенде. Дом в Кэмпе оказался очаровательным коттеджем. Была нанята пара слуг, и время от времени он оставался там на несколько дней, желая привыкнуть к этому месту. Через пару месяцев все приняли новый порядок вещей; и жизнь в Норманстенде продолжалась почти так же, как и до того, как Гарольд уехал в колледж. В доме теперь был мужчина вместо мальчика: вот и все. Стивен тоже начинала становиться молодой женщиной, но их относительные позиции оставались прежними. Ее взросление, казалось, не производило заметной разницы ни для кого. Та, кто, возможно, заметила бы это больше всего, миссис Джерролд, умерла в последний год жизни Гарольда в колледже.

Когда настал день ежеквартального собрания мировых судей графства Норчестер, сквайр Роули, как обычно, договорился подвезти сквайра Нормана. Это было их привычкой уже много лет. Двум мужчинам обычно нравилось обсуждать собрание по дороге домой. Утро выдалось прекрасным для поездки, и когда Роули подлетел по аллее на своей двухколесной тележке с тремя великолепными гнедыми, Стивен выбежала на верхнюю ступеньку, чтобы посмотреть, как он подъедет. Роули был прекрасным кучером, и его лошади это чувствовали. Сквайр Норман был готов и, после поцелуя от Стивен, забрался в высокую тележку. Мужчины приподняли шляпы и попрощались. Слово от Роули; и лошади рванули с места. Стивен стояла и с восторгом смотрела на них; все было так солнечно, так ярко, так счастливо. Мир был сегодня так полон жизни и счастья, что казалось, этому никогда не будет конца; что ничего, кроме добра, не может случиться.

Гарольду позже тем утром тоже нужно было поехать в Норчестер; поэтому Стивен, у которой впереди был одинокий день, решила заняться всеми видами мелких личных дел. Они все встретятся за ужином, так как Роули должен был остановиться на ночь в Норманстенде.

Гарольд вовремя покинул клуб, чтобы поехать домой к ужину. Проезжая мимо окружного отеля, он остановился, чтобы спросить, не уехал ли сквайр Норман; и ему сказали, что тот уехал совсем недавно со сквайром Роули в его двухколесной тележке. Он быстро поехал дальше, думая, что, возможно, догонит их и поедет с ними. Но гнедые знали свое дело и делали его. Они сохранили свой отрыв; только на вершине Северного холма, в пяти милях от Норчестера, он увидел их вдалеке, летящих по ровной дороге. Он знал, что теперь их не догонит, и поэтому поехал несколько более неторопливо.

Шоссе Норчестера, миновав деревню Брэклинг, поворачивает направо за большой группой дубов. Отсюда дорога снова поворачивает налево, образуя двойную кривую, а затем тянется к Норлинг Парва по ровной дороге на несколько миль, прежде чем достигает крутого поворота вниз с холма, обозначенного как «Опасно для велосипедистов». От последней деревни отходит проселочная дорога через холм, которая является кратчайшим путем в Норманстенд.

Когда Гарольд повернул за угол в тени дубов, он увидел запоздавшего дорожного рабочего, окруженного несколькими разинувшими рты крестьянами, которые взволнованно указывали вдаль. Человек, который, конечно, знал его, крикнул ему, чтобы он остановился.

– Что случилось? – спросил Гарольд, осаживая коня.

– Это гнедые сквайра Роули понесли его. Трое, все в ряд, и несутся как ветер. Сквайр крепко держал вожжи, но лошадям, похоже, было все равно. Они взбесились и понесли. Передовая испугалась кучи камней вон там, и остальные за ней.

Не говоря ни слова, Гарольд натянул поводья и коснулся лошади кнутом. Животное словно поняло и рванулось вперед, покрывая землю с невероятной скоростью. Гарольд не был склонен к тревогам, но здесь могла быть серьезная опасность. Тройка резвых лошадей в легкой быстроходной тележке, несущихся в испуге, могла в любой момент закончиться катастрофой. Никогда в жизни он не ехал быстрее, чем по дороге в Норлинг Парва. Далеко впереди, на повороте, он то и дело видел бегущую фигуру. Что-то случилось. Его сердце похолодело: он знал, как если бы видел, как высокая тележка кренится на одном колесе за углом, пока обезумевшие лошади неслись дальше; один резкий рывок слишком сильный, и мгновенная реакция в момент крушения!..

С бьющимся сердцем и горящими глазами на белом лице он помчался вперед.

Все оказалось правдой. У обочины дороги на внутреннем повороте лежала перевернутая тележка со сломанными оглоблями. Лошади, все еще не оправившиеся от испуга, ржали и били копытами вдоль дороги. Каждую держали несколько человек.

А на траве лежали две фигуры, там, куда их выбросило. Роули, который, конечно, сидел с внешней стороны, выбросило дальше всех. Его голова ударилась о верстовой столб, стоявший на пустыре перед канавой. Не было нужды кому-либо говорить, что у него сломана шея. То, как лежала его голова набок, и скрюченные, безжизненные конечности, все красноречиво говорило само за себя.

Сквайр Норман лежал на спине, вытянувшись. Кто-то поднял его в сидячее положение, а затем снова опустил, выпрямив конечности. Поэтому он не выглядел так ужасно, как Роули, но признаки приближающейся смерти были видны в хриплом дыхании, в струйках крови, сочившейся из ноздрей, ушей и рта. Гарольд тут же опустился рядом с ним на колени и осмотрел его. Все, кто был рядом, знали его и отошли. Он ощупал ребра и конечности; насколько он мог определить на ощупь, ни одна кость не была сломана.

Как раз в этот момент приехал местный врач, за которым кто-то побежал, в своей двуколке. Он тоже опустился на колени рядом с пострадавшим, быстрого взгляда ему хватило, чтобы понять, что ухаживать нужно только за одним пациентом. Гарольд встал и стал ждать. Врач поднял глаза, качая головой. Гарольд едва подавил стон, поднимавшийся в его горле. Он спросил:

– Это неизбежно? Следует ли привезти сюда его дочь?

– Сколько времени ей понадобится, чтобы добраться?

– Возможно, полчаса; она не потеряет ни минуты.

– Тогда вам лучше послать за ней.

– Я поеду тотчас же! – ответил Гарольд, поворачиваясь, чтобы вскочить на своего коня, которого держали на дороге.

– Нет, нет! – сказал доктор, – пошлите кого-нибудь другого. Вам лучше остаться здесь самому. Он может прийти в сознание прямо перед концом; и он может захотеть что-то сказать!

Гарольду показалось, что в его ушах зазвонил большой колокол. – Перед концом! Боже мой! Бедная Стивен!.. Но сейчас не время для скорби или для размышлений об этом. Это придет позже. Нужно сделать все возможное; а для этого нужна холодная голова. Он позвал одного из парней, которого знал как хорошего наездника, и сказал ему:

– Садись на мою лошадь и скачи как можно быстрее в Норманстенд. Немедленно пошли к мисс Норман и скажи ей, что она нужна немедленно. Скажи ей, что произошел несчастный случай; что ее отец жив, но она должна приехать тотчас же, без малейшего промедления. Пусть она лучше вернется на моей лошади, это сэкономит время. Она поймет из этого важность времени. Быстро!

Парень вскочил в седло и в мгновение ока умчался. Пока Гарольд говорил, доктор велел мужчинам, которые, привыкнув к несчастным случаям на охоте, сняли ворота с петель и держали их наготове, поднести их ближе. Затем под его руководством сквайра положили на ворота. Ближайший дом был всего в сотне ярдов; туда его и отнесли. Его положили на кровать, и затем доктор провел более тщательный осмотр. Когда он встал, он выглядел очень серьезным и сказал Гарольду:

– Я очень боюсь, что она не успеет вовремя. Это кровотечение из ушей означает разрыв мозга. Однако это снимает давление, и он может прийти в сознание перед смертью. Вам лучше быть рядом с ним. В настоящее время ничего нельзя сделать. Если он вообще придет в сознание, это произойдет внезапно. Он снова потеряет сознание и, вероятно, умрет так же быстро.

Вдруг Норман открыл глаза и, увидев Гарольда, тихо сказал, оглядываясь:

– Что это за место, Гарольд?

– Дом Мартина – Джеймса Мартина, сэр. Вас привезли сюда после несчастного случая.

– Да, я помню! Я сильно пострадал? Я ничего не чувствую!

– Боюсь, что так, сэр! Я послал за Стивен.

– Послал за Стивен! Неужели я умираю? – Его голос, хотя и слабый, был серьезным и ровным.

– Увы! Сэр, боюсь, что так! – Гарольд упал на колени, говоря это, и взял его, своего второго отца, на руки.

– Это близко?

– Да.

– Тогда слушай меня! Если я не увижу Стивен, передай ей мою любовь и благословение! Скажи, что последним вздохом я молил Бога хранить ее и сделать счастливой! Ты ей это скажешь?

– Скажу! Скажу! – Он едва мог говорить из-за душивших его чувств. Затем голос продолжил, но медленнее и слабее:

– И Гарольд, мой дорогой мальчик, ты позаботишься о ней, не так ли? Береги ее и лелей ее, как если бы ты был действительно моим сыном, а она твоей сестрой!

– Буду. Да поможет мне Бог! – Последовала пауза в несколько секунд, показавшихся бесконечно долгими. Затем более слабым голосом сквайр Норман снова заговорил:

– И Гарольд – наклонись – я должен прошептать! Если случится так, что со временем вы и Стивен обнаружите, что между вами возникла другая привязанность, помни, что я одобряю это – моим предсмертным вздохом. Но дай ей время! Я доверяю это тебе! Она молода, и весь мир перед ней. Пусть она выберет… и будь верен ей, если это будет другой! Это может быть трудная задача, но я доверяю тебе, Гарольд. Бог благословит тебя, мой другой сын! – Он слегка приподнялся и прислушался. Сердце Гарольда подскочило. Послышался быстрый стук копыт скачущей лошади… Отец радостно произнес:

– Вот она! Это моя храбрая девочка! Дай Бог, чтобы она успела вовремя. Я знаю, что это будет значить для нее в будущем!

Лошадь внезапно остановилась.

Быстрый топот ног по коридору, и затем Стивен, полуодетая, в накинутом пеньюаре, ворвалась в комнату. С мягкой ловкостью леопарда она бросилась на колени рядом с отцом и обняла его. Умирающий жестом попросил Гарольда приподнять его. Когда это было сделано, он нежно положил руку на голову дочери, говоря:

– Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром! Бог благослови и сохрани тебя, мое дорогое дитя! Ты всю свою жизнь была моей радостью и утешением! Я расскажу твоей матери, когда встречусь с ней, обо всем, чем ты была для меня! Гарольд, будь добр к ней! Прощай – Стивен!… Маргарет!…

Его голова склонилась, и Гарольд, осторожно опустив его, опустился на колени рядом со Стивен. Он обнял ее; и она, повернувшись к нему, положила руку ему на грудь и зарыдала так, словно ее сердце разрывалось.

* * * * *

Тела двух сквайров привезли в Норманстенд. Роули давным-давно сказал, что если умрет неженатым, то хотел бы лежать рядом со своей сводной сестрой, и что будет правильно, если, поскольку Стивен станет новой сквайрихой Норвуда, ее прах со временем упокоится рядом с его. Когда ужасная весть о смерти ее племянника и Нормана дошла до Норвуда, мисс Летиция поспешила в Норманстенд так быстро, как только могли доставить ее лошади.

Ее приезд был невыразимым утешением для Стивен. После первого сокрушительного взрыва горя она погрузилась в острую безнадежность. Конечно, ей помогло то, что рядом был Гарольд, и она была благодарна и за это. Но это не сохранилось в ее памяти благодарности таким же образом. Конечно, Гарольд был рядом с ней в беде! Он всегда был; всегда будет.

Но утешение, которое могла дать тетя Летиция, было более позитивным.

С того часа мисс Роули осталась в Норманстенде. Стивен хотела ее рядом; и она хотела быть со Стивен.

После похорон Гарольд, с инстинктивной деликатностью чувств, уехал жить в свой собственный дом; но он приходил в Норманстенд каждый день. Стивен так давно привыкла советоваться с ним обо всем, что в их отношениях не произошло заметных изменений. Даже необходимые дела не воспринимались как что-то новое.

И так внешне в Норманстенде все продолжалось почти так же, как и до трагедии. Но долгое время у Стивен случались приступы горя, которые были настоящей мукой для тех, кто ее любил.

Тогда ее долг перед соседями стал своего рода страстью. Она не щадила себя ни днем, ни ночью. С быстрой интуицией она улавливала потребности любого сложного случая, который ей представлялся, и с такой же быстротой бралась за решение.

Ее тетя видела и одобряла. Стивен, чувствовала она, таким образом по-настоящему исполняет свой женский долг. Старая леди начала тайно надеяться и почти верить, что та отбросила те теории, воплощения которых в жизнь она так боялась.

Но теории не умирают так легко. Именно от теории практика черпает свою истинную силу, а также свое направление. И если бы только знала старая женщина, чья жизнь протекала под более строгим контролем, Стивен безжалостно и до конца следовала ее теориям.

Глава 9. Весна

Прошли месяцы после смерти отца, пошел второй год, прежде чем Стивен начала осознавать одиночество своей жизни. Теперь у нее не было никого, кроме тети; и хотя старая леди обожала ее, и Стивен отвечала ей полной взаимностью, одни лишь годы, разделявшие их, делали невозможным то товарищество, которого жаждет юность. Жизнь мисс Роули осталась в прошлом. Жизнь Стивен была в будущем. А одиночество – это чувство, которое незваным гостем приходит в сердце.

Стивен чувствовала свое одиночество повсюду. В прежние времена Гарольд всегда был поблизости, и было доступно товарищество равного возраста и понимания. Но теперь его сдержанность, продиктованная ее собственными интересами и желанием ее отца, причиняла ей боль. Гарольд изо всех сил сдерживал себя и по-своему страдал своего рода молчаливое мученичество. Он любил Стивен каждой клеточкой своего существа. День за днем он шел к ней с нетерпеливым шагом; день за днем он покидал ее с тоской, которая сжимала ему сердце и, казалось, превращала яркость дня в мрак. Ночь за ночью он часами ворочался, думая, думая, гадая, наступит ли когда-нибудь время, когда ее поцелуи станут его… Но муки и ужасы ночи сказывались на его днях. Казалось, само действие мысли, тоски, давало ему все новую и новую самообладание, так что он был способен своим поведением выполнять взятую на себя задачу: дать Стивен время выбрать себе спутника жизни. В этом заключалась его слабость – слабость, проистекавшая из незнания им мира женщин. Если бы у него когда-нибудь был любовный роман, пусть даже самый безобидный, он бы знал, что любовь требует положительного выражения. Недостаточно вздыхать, желать, надеяться и тосковать в одиночестве. Стивен инстинктивно чувствовала, что его сдержанная речь и манера поведения объясняются холодностью – или, скорее, доверчивым ослаблением обожания – братства, к которому она всегда привыкла. В то время, когда внутри нее проявлялись и расширялись новые силы; когда ее растущие инстинкты, взращенные чувствами и страстями юной природы, давали ей почувствовать другие силы, новые и старые, расширяющиеся вне ее; в то время, когда сердце девушки жаждет новых впечатлений и новых горизонтов, и зов пола бессознательно действует в ней, Гарольд, к которому, вероятно, первым обратилось бы ее сердце, своими усилиями лучше всего показать свою любовь, сделал себя quantité négligeable (фр. незначительной величиной).

Таким образом, Стивен, чувствуя, как в ней трепещут смутные желания расцветающей женственности, не имела ни мыслей, ни знаний об их характере или их конечной направленности. Она была бы потрясена, ужаснулась, если бы тот логический процесс, который она так свободно применяла к менее личным вопросам, был использован по отношению к ее собственной интимной природе. В ее случае логика, конечно, действовала бы в определенных пределах; и поскольку логика является сознательным интеллектуальным процессом, она осознала, что ее целью был мужчина. Мужчина – в абстракции. «Мужчина», а не «мужчина». Дальше этого она не могла пойти. Не будет преувеличением сказать, что она никогда, даже в самых заблудших мыслях, не применяла свои рассуждения и даже не мечтала об их последствиях в отношении обязанностей, ответственности или последствий наличия мужа. У нее было смутное желание более молодого товарищества, и именно того рода, которое естественно представляло для нее наибольший интерес. На этом мысль останавливалась.

Из всех ее знакомых мужчин в это время отсутствовал лишь один. Леонард Эверард, который некоторое время назад окончил курс в колледже, жил то в Лондоне, то на континенте. Само его отсутствие лишь подогревало интерес к нему со стороны его старой подруги по играм. Образ его грации и привлекательности, его властности и мужской силы, рано запечатлевшийся в ее сознании, начал выгодно отличаться от реальных качеств ее других друзей; по крайней мере, тех из них, кто входил в круг ее личных интересов. «Разлука заставляет сердце биться сильнее». В сердце Стивен была лишь крошечная горчичное зернышко привязанности. Но для нее забрезжили новые огни; и все они, в большей или меньшей степени, по очереди освещали воспоминание о том милом, своенравном, властном мальчике, который теперь, под воздействием каждого нового света, становился все выше ростом и мужественнее. Стивен довольно хорошо знала других насквозь. Обычная смесь добра и зла, силы и слабости, целеустремленности и нерешительности вполне укладывалась в рамки ее собственных чувств и наблюдений. Но этот мужчина представлял для нее своего рода загадку; и, как таковой, занимал в ее мыслях место, далеко превосходящее его собственную значимость.

В движении в какой-либо форме заключается жизнь; и даже идеи растут, когда бьется пульс и ускоряется мысль. Стивен давно вынашивала идею полового равенства. Долгое время, из уважения к чувствам тети, она не говорила об этом; ибо старая леди в целом вздрагивала от любого намека на нарушение условностей. Но хотя ее внешнее выражение, будучи таким образом сдержанным, помогло подавить или минимизировать возможности внутреннего размышления, эта идея никогда не покидала ее. Теперь, когда пол, сознательно или бессознательно, стал доминирующим фактором в ее мыслях, дремлющая идея пробудилась к новой жизни. Она считала, что если мужчины и женщины равны, то женщина должна иметь равные права и возможности с мужчиной. Она полагала абсурдным общепринятое правило, согласно которому такое дело, как предложение руки и сердца, должно быть исключительно прерогативой мужчины.

И тут к ней пришла, как всегда приходит к женщине, возможность. Возможность, самый жестокий, самый безжалостный, самый беспощадный, самый коварный враг, который когда-либо был у женственности. Вот представилась возможность проверить ее собственную теорию; доказать себе и другим, что она права. Они – «они», будучи безличными противниками или неверующими в ее теорию, – увидят, что женщина может сделать предложение так же, как и мужчина; и что результат будет хорошим.

Частью самодовольства, и, возможно, не самой безобидной его частью, является то, что оно обладает собственной возрастающей или множащейся силой. Желание сделать увеличивает способность сделать; а желание и сила, объединившись, находят новые способы для проявления силы. До сих пор влечение Стивен к Леонарду было смутным, туманным; но теперь, когда теория указала путь к его использованию, оно тотчас же начало становиться сначала определенным, затем конкретным, затем существенным. Как только идея стала возможностью, простое течение времени сделало остальное.

Ее тетя видела – и неправильно понимала. Урок ее собственной юности не был применен; даже те долгие часы, дни и недели, на которые она намекала, говоря о трагедии жизни, которая, по ее словам, была и ее собственной трагедией: «любить и быть беспомощной. Ждать, и ждать, и ждать, с пылающим сердцем!»

Стивен вовремя распознала беспокойство тети о ее здоровье и сумела оградить себя от любопытства ее любящей доброты. Ее молодость, живость, способность приспосабливаться и та способность к лицедейству, которая есть в каждом из нас и которой она обладала в полной мере, пришли ей на помощь. С небольшим усилием, основанным на кажущемся согласии с взглядами тети, она сумела убедить старую леди в том, что ее начинающаяся лихорадочная простуда уже достигла кризиса и проходит. Но, играя свою маленькую роль, она приобрела определенные знания. Весь этот инстинкт самосохранения был новым; к добру или к худу, она сделала еще один шаг не только в познании, но и во владении той двойственностью, которая так необходима в условной жизни женщины.

О! Если бы мы только видели! Если бы мы только могли видеть! Вот женщина, одаренная в юности всеми благами и прелестями, которые могли даровать боги, которая боролась против условностей; и которая все же нашла в условностях самое сильное и самое готовое оружие защиты.

Почти две недели решимость Стивен оставалась неподвижной, не продвигаясь и не отступая; это было поистине затишье ее решимости. Она боялась идти дальше. Не боялась в смысле обычного страха, а испытывала сопротивление девичьих инстинктов; тех инстинктов, которые естественны, но чье использование, а также чья сила нам неизвестны.

Глава 10. Решимость

Следующие несколько дней Стивен провела в необычайном беспокойстве. Она почти окончательно решила проверить свою теорию равенства полов, предложив Леонарду Эверарду жениться на ней; но трудность заключалась в том, как это сделать. Она хорошо понимала, что полагаться на случайную встречу для получения возможности не годится. В конце концов, дело было слишком серьезным, чтобы допускать возможность легкомыслия. Бывали моменты, когда она думала написать ему и таким образом изложить свои чувства и желания; но каждый раз, когда такая мысль приходила ей в голову, она тут же отбрасывалась. Однако в последние несколько дней она стала более склонна даже к такому способу действий. Горячка роста не утихала. Наконец наступил вечер, который она провела совершенно одна. Мисс Летиция уехала в Норвуд, чтобы разобраться там с делами, и осталась на ночь. Стивен увидела в ее отсутствии возможность для размышлений и действий и сказала, что у нее болит голова и она останется дома. Тетя предложила отложить свой визит. Но Стивен и слышать об этом не хотела; и таким образом вечер остался в ее распоряжении.

После ужина в своем будуаре она принялась за написание письма Леонарду, которое хотя бы отчасти передало бы ее чувства и желания по отношению к нему. В глубине ее сердца, которое время от времени бешено колотилось, таилась тайная надежда, что, как только идея будет высказана, Леонард сделает остальное. И когда она подумала об этом «остальном», на нее нашла томная мечтательность. Она представила, как он придет к ней, полный любви, страстного томления; как она постарается сначала сохранить независимый вид, который скроет ее тайное волнение до того момента, когда она сможет отдаться в его объятия и рассказать ему все. Часами она писала письмо за письмом, уничтожая их так же быстро, как писала, обнаруживая, что лишь качается маятником между откровенностью и холодностью. Некоторые письма были настолько холодны по тону, что она чувствовала, что они сведут на нет ее цель. Другие были настолько откровенно теплы в выражении – уважения, как она это называла, – что с пылающим румянцем она тут же уничтожала их у свечи перед собой.