Склепы III

Быстро нагрузившись немногочисленной поклажей (припасов в дорогу хозяин не предложил), позевывая, путники гуськом последовали за Хойдом вверх по лестнице. Рыцарь молча поднял тяжелый засов и открыл дверь наружу.

В свете фонаря, в дверном проеме поднялась на дыбы, пронзительно визжа, какая-то смердящая белесая масса, и на Хойда набросилось что-то костлявое и вертлявое. Рыцарь машинально отпрянул назад, и тварь, промахнувшись, шлепнулась на пол, лишь царапнув зубами по его горжету. На ее загривок сразу набросился Йип и вцепился зубами, а Хойд изо всех сил навалился на дверь, ломая и отсекая тянущиеся из тьмы белые многосуставные лапы. Тварь вопила и колотилась, пытаясь сбросить крысобоя, но ее тут же пригвоздил к полу мечом Барриор. Она взвизгнула последний раз и издохла, пуская клейкие слюни и ярко-желтую кровь. На помощь Хойду кинулся Чигара, и им вдвоем удалось закрыть дверь и задвинуть засов. Дверь сотряслась от многочисленных ударов, но выглядела достаточно крепкой. Снаружи доносился многоголосый визг.

– Это кто еще такие? – ошарашенно спросил Барриор, задыхаясь от острого чувства чужой смерти.

– Сейчас посмотрим, – буркнул Хойд, схватил тварь за ногу и потащил ее по лестнице вниз.

Тварь оказалось абсолютно неизвестного никому вида. Небольшого роста, с белой морщинистой, кожей, покрытой местами серым налетом, под которой змеились крепкие мускулы и туго натянутые жилы, массивная, продолговатая, вытянутая назад голова держалась на хлипкой шее. Чудовище было слепым – вместо глаз под покатым лбом набрякли мясистые складки, которые иногда вяло приоткрывались, показывая полую щель, видимо, дыхательное отверстие. Вместо ушей по бокам головы подергивались в конвульсиях рудиментарные руки. Боевой арсенал твари впечатлял: длинные черные когти на руках и ногах (и слишком много пальцев), костяные шипы на локтях и коленях, пучок острых иглообразных зубов в пасти. Судя по собранной гармошкой коже вокруг рта, челюсти твари могли удлиняться, как сказал клирик. Воняло от нее как из распоследнего нужника.

– Вы видели сколько их там? Видели? Видели? – возбужденно твердил Йип.

– Это невозможно, – пробормотал Хойд. – Чудовища Подземелья бродят поодиночке и никогда не собираются в стаи, особенно такого размера.

Барриор мог бы поспорить, вспомнив их короткую схватку с козлоподобными монстрами, но промолчал.

– Просто так они отсюда не уйдут, наверняка почуяли кучу крысятины, – вдруг сказал молчаливый Чигара. Почувствовав себя в своей стихии, для которой рос – на войне – он словно пришел в себя и выглядел донельзя уверенно. Он оперся руками на саркофаг, словно перед ним была карта боевых действий, а сам он главенствовал на военном совете. – Пробиваться бессмысленно, нас попросту задавят числом. Надо готовиться к долгой осаде. В первую очередь вода… Что? Я что-то не так сказал?

Барриор страшно пучил на него глаза, а Золотое Сердце горько расхохотался.

– Ох не могу… – он застонал, зарыдал от смеха, – Не могу… Ох пожалейте…

– Все это не кажется мне смешным, – скривил губы Чигара.

На Хойда Осажденного страшно было смотреть. Его лихорадочные глаза уставились в одну точку, угол рта дергался так сильно, что казалось, будто он корчит сардонические гримасы. В наступившей тишине у него вдруг оглушительно громко заурчал живот.

– Это нервное, – шепнул Барриор Бруху. – Не о чем волноваться.

Клирик посмотрел на него с недоумением и страхом. На какой-то мучительный, кажущийся бесконечным миг все напряженно застыли, вслушиваясь в дробот двери и визг вражеского полчища, как актеры, на своих местах ждущие поднятия занавеса на пергамской премьере.

А потом заговорили одновременно.

– Надо разделить наши запасы воды на равные части, на как можно большее количество дней, – настаивал Чигара.

– Загодя я вверяю недостойную плоть свою в божественную власть вашу… – бубнил Брух.

– И срама никакого нет там, где нужно, как же они расплодились в таком количестве? – удивлялась монстру Колцуна.

– Предлагаю героическую вылазку, мой лорд! – воодушевлялся Йип.

– Я не могу столько ждать, просто не могу, – втолковывал Барриор.

– Это безумие, да я в жизни не буду пе’ежидать осаду в компании с людоедом! – злился Золотое Сердце.

– Молчать! – вдруг на по-заячьи, высокой ноте закричал Хойд Осажденный, и все затихли, скорее, от неожиданности, чем по принуждению.

Глаза рыцаря бегали, перескакивая с предмета на предмет, с лица на лицо, в плену навязчивых идей и бредовых мыслей. На лбу выступил пот.

– Вам нельзя здесь оставаться, – сказал он. – Еды на всех не хватит.

– Опомнись! – рассердился Барриор. – У тебя еды хватит, чтобы накормить небольшую армию!

– Еды не хватит, – упрямо твердил Хойд. – Вы должны убираться. Это необходимо. Это не обсуждается.

– Да пойми же ты, что нас с потрохами съедят, едва мы высунемся наружу, – попытался убедить его Чигара.

– Предлагаю всем вместе навалиться на него, и еда будет нашей, – хмуро сказал Золотое Сердце, а Йип хищно щелкнул челюстями.

Хойд попятился и выставил клинок вперед.

– Мы не будем этого делать! – громко сказал Барриор, предостерегающе поднимая руки. – Мы не разбойники, не мародеры!

– Хм, – весь облик Золотого Сердца, кажется, даже его намасленные усы, выражал крайний скептицизм по поводу этого утверждения.

– Заткнись! – прикрикнул на него Барриор, потом вновь повернулся к Осажденному. – Пойми, Хойд, мы тебе не враги. Нам надо действовать сообща, чтобы выбраться из этой ситуации живыми.

– Никто мне не нужен. Уж точно не вы, нет, милсдарь, точно не вы.

Барриор беспомощно развел руками.

– А ты всегда привык действовать один, да, Хойд? – вдруг тихо сказала Колцуна. – Без надежды на чью-либо помощь?

Все разом уставились на старую цыганку, которая почти все время молчала. Сейчас она закурила и посмотрела в упор на рыцаря, и ее глаза поблескивали сквозь дрожащие клубы дыма.

– Без единого шанса выжить? В другом месте, в другое время все было так же. Тогда, в том городе… Полном мертвых тел и твоих личных демонов… Никто не пришел на помощь, ни люди, ни боги, пока не стало слишком поздно. Ты ведь так до сих пор и не покинул Хаэльветик, да, Хойд?

Хойд медленно опустил меч.

– Мы живем во скорби и скорбью питаемся, такая уж наша судьба. Тебе кажется, что ты одинок, Хойд. Но не более, чем все мы.

По впалым щекам и бороде Хойда потекли слезы. Колцуна подошла к нему и погладила по щеке.

– Все хорошо, Хойд, все хорошо, мой мальчик.

– Ведьма, – неуверенно сказал Золотое Сердце.

Вдруг сверху раздался грохот и эхом прокатился по склепу; вздрогнул свет ламп, искривив тени. В наступившей после этого секунде тишины отчетливо и громко прозвенела, катясь по лестнице, бронзовая клепка с двери, задорно подскочила с последней ступени и тюкнула по носу остолбеневшего Йипа.

– Они прорываются! – заревел Барриор.

Хойд едва успел напялить свой нелепый шлем и снять со стены щит, когда засов не выдержал и дверь пала.

И ринулась вниз лавина бледнокожих чудовищ, кто на двух ногах, кто на четвереньках, с клекотом и визгом, ощетинившись когтями и зубами – ненормальные, неукротимые детища Подземелья.

Внизу их встретили клинки Барриора и Хойда, зубы крысобоя.

– Оружие! Дайте нам оружие! – умолял Чигара.

Брух торопливо, путаясь в ремнях, передал освобожденные от пут мечи двум пленникам. Чигара с такой силой рванул свой меч из ножен, что лопнули сдерживающие петли, а Золотому Сердцу достался клинок Два-Рыцаря.

– Пехота на ма’ше, – пробормотал Золотое Сердце и насквозь проткнул прорвавшуюся образину.

Мечник, стиснув зубы, сек Кларой и переживал лютую смерть раз за разом; Хойд Осажденный громил чудовищ и мечом и щитом с обидой пущенного по миру человека; Йип рвал и кусал жилы на ногах. С флангов их прикрыли Чигара и Золотое Сердце. Но напор тварей лишь усиливался.

– Набирайте мяса, сколько сможете унести! – крикнул Хойд назад. – Уйдем по тайному ходу.

Барриор даже не удивился.

Брух и Колцуна принялись набивать свободное место в рюкзаках крысиным мясом. Сражающиеся понемногу сдавали позиции.

– Отступаем! – решил Хойд. – За мной!

Они побежали по залу, потом по коридору. Чигара метнул несколько связок крысиного мяса назад, и твари отстали, отвлекшись на угощение. Хойд нырнул в ту самую нишу, которую опрометчиво обнаружил Барриор, и нажал на неприметную плиту. Заскрипели каменные блоки, из открывшегося прохода дохнуло спертым воздухом.

– Быстрей!

Один за другим все скрылись в проходе. Бросив в последний раз несчастный взгляд на свои закрома, Хойд запечатал дверь.

Уловка 10. Приближение

Уловка 10

Это было ночью, когда Безымянный очнулся, дрожа от смертельного холода. Попробовал встать или хотя бы пошевелиться – не вышло, – руки и ноги как будто были обложены ледяными валунами. В тесной расщелине над головой уныло светила луна. Издалека доносился неожиданный для ночного времени звон колоколов.

Его окоченевшее тело не желало двигаться, такое чувство, словно ниже плеч неподъемная, неповоротливая колода. Если не брать в расчет холод и боль в голове, такой покой был даже в чем-то приятен. Он подвигал окостеневшей шеей (тут хрустнула корка запекшейся крови, стянувшей кожу и волосы на затылке), и у него в конце концов получилось поднять голову и худо-бедно осмотреться. Жесткая коряга, которую он постоянно задевал то ухом, то щекой, оказалась одревеневшим человеческим телом. Валуны и глыбы вокруг него оказались грудами тел. Небрежно наваленные друг на друга мертвецы презрительно скалились в свете луны, темно-серым и холодным переливались кольчуги. По белым лицам бесстыдно ползали блохи. Если не вглядываться и забыть про запах, можно было представить умиротворенный пейзаж: тут торчит в небо диким кустом чья-то борода; там холмятся согнутые колени; кое-где окоченевшие руки с растопыренными пальцами похожи на ветвистые, ободранные осенью деревца. Скеллы видно не было.

Смотреть на это особенно не хотелось, поэтому Безымянный уставился в звездное небо. Какая подлая судьба – вору погибнуть на поле битвы… Им завладела нега отчаяния. Мысли его понемногу уплывали в космическую ширь, а к сердцу подбирался обволакивающая стылость. Все, абсолютно все стало ему неинтересно и бессмысленно. Звёзды льдисто сияли в черноте, одаряя землю каким-то невозможным холодом. Безымянный отстраненно заметил, что многих знакомых ему звезд не хватает, и когда-то густонаселенное небо теперь выглядит бедновато, и узор многих созвездий разрушен. Он представил, как там бродят некие особенные Фонарщики и с мрачной решимостью монотонного труда гасят одну звезду за другой.

Послышался шум, и где-то на окраине трупной свалки закачался, приближаясь, зажженный фонарь. Безымянный наблюдал за ним с вялым любопытством. Хозяин фонаря не отличался решительностью. Он долго кружил поблизости и что-то тихо бормотал себе под нос. Наконец набрался смелости и двинулся вперед. Безымянный разглядел тщедушного человека в рванье и деревянной маске, покрашенный, кажется, в синий цвет. В одной руке человек держал длинный посох, которым исследовал и переворачивал трупы, наверняка в поисках поживы.

– Гиблое дело, – сказал человеку Безымянный. – Если еще не заразился, то здесь обязательно что-нибудь подхватишь.

Тот ойкнул и едва не выронил фонарь. Побежал прочь. Безымянный проводил его равнодушным взглядом и вернулся к созерцанию звездного неба.

Вскоре вновь послышались неуверенные шаги и возня. Затихли неподалеку.

– Ты кто там? Ты живой? – спросил голос.

– Не знаю. Наверное, – ответил Безымянный, чувствуя досаду, что ему перебивают настроение.

– Так ты же гуль!

– Наверное.

– Деньги есть?

– Нет.

Человек в маске надолго замолчал, а потом схватил Безымянного за ногу и потащил. Безымянный от удивления отвлекся от созерцания и приподнял голову. Незнакомец волок его по трупам обеими руками, смешно раскорячившись. оставив посох и зажав ручку фонаря зубами.

– Вот хамство – помереть не дадут, – беззлобно сказал Безымянный и снова откинул назад голову, на этот раз закрыв усталые глаза.

***

Рамуцык слышал об отшельниках, которые скрывались от мира в горных пещерах, трясинах болот или лесных землянках. Его же обителью стало городское кладбище.

Телосложение у него было неразвитое: невысокий рост, узкие плечи, слабые руки. Разумом он тоже был слаб, хотя и успел нахвататься непонятных ему слов. Для тяжелой, бездумной работы он не годился, никакому ремеслу обучен не был, воровать не умел. Не обладая нужной смекалкой и жестокостью для жизни в Сыром Угле, это безобидный, в общем-то, человек переселился на кладбище, находя, что соседство с покойниками не такое тревожное, как городское существование. Облюбовал здесь сухой мавзолей на пригорке, питался зайцами и птицами, иногда рыбой, и сильно тосковал по музыке, до которой с детства был большой охотник.

Все это он с охотой рассказывал Безымянному, пока тот отогревался у костра и наедался вчерашней похлебкой из зайца, без соли, но с какими-то кладбищенскими корешками.

В мавзолее Рамуцыка чувствовалось налаженное хозяйство: гробы, со всем почтением освобожденные от обитателей, служили мебелью, в нишах, где они раньше покоились, как на полках был разложен всякий нужный отшельнику скарб, в середине был сделан небольшой очаг. Дым от костра утекал в небольшие самодельные отдушины под потолком.

Согревшись и наевшись, Безымянный немного пришел в себя. Его мысли оттаивали, и он снова почувствовал интерес к окружающей жизни.

– Интересная конструкция, – похвалил он Рамуцыка, показав на густую сеть разнообразных колокольчиков, из олова, меди, серебра, развешанных под потолком.

– А то – музыка! – хозяин мавзолея был явно доволен комплиментом. – Послушай-ка!

От колокольчиков вниз свисали длинные нити, увязанные каким-то хитрым способом так, что можно было дернув одну, разбудить сразу целый полк. Рамуцык, начал быстро перебирать нити, как сумасшедший пономарь, заставив все колокольчики зазвенеть разом, немелодично и не в такт, но чрезвычайно громко, что, видимо, сам музыкант считал признаком настоящего мастерства . Закончив концерт, он выжидательно уставился на Безымянного.

– Душевно, – сказал Безымянный к великому удовольствию музыканта, чьими единственными слушателями на протяжении многих лет были только зайцы и мыши. – Где же столько инструментов собрал?

– А здесь на могилках, бывает, растут колокольчики, – бесхитростно сказал Рамуцык.

– Это как? – не понял Безымянный.

– Ну так… Некоторые… – Рамуцык почмокал губами, выстраивая непривычно длинную фразу. – Некоторые сильно боятся, так сказать, досрочного погребения. Чтобы, значит, им не очнуться нечаянно в гробу, под землей… Мол, поспешили похоронить, а человек-то живой. Некоторые яд в перстень заливают, а некоторые велят к их руке, значит, веревочку приделать, или жилу какую… а другим концом – наружу и к колокольчику. Чтобы, значит, если случится такая напасть – позвонить, и их бы выкопали мигом. Так и растут тут кое-где колокольчики мне на радость.

– А ты их, получается, срезаешь?

– Ну да, получается что так, – Рамуцык даже обиделся на непонятливость Безымянного. – А что им там без толку ржаветь?

– Подумай, если несчастный все-таки очнется в могиле, в этой темноте и тесноте, подергает за нить, а колокольчику уже нету?

Рамуцык задумался на минуту, расчесывая грязное выпуклое колено.

– Да кто же здесь их услышит? – наконец произнес он.

– А сам-то как находишь подходящие инструменты – не по звуку ли?

Рамуцык насупился и не ответил. Безымянный невольно представил суматошные и безрезультатные попытки замурованного, стиснутого тьмой человека дозвониться до кого-нибудь наверху, и ему стало неприятно. Он поспешил сменить тему разговора.

По словам любителя музыки, в городе и его окрестностях в последнее время стало очень неспокойно. Началось все с какого-то кавардака в ночь Фестиваля, а на следующий день пришел необычайно плотный, промозглый туман, так что даже в сухом мавзолее не всегда удавалось согреться. Похороны теперь проходили без обычного благочестия, без процессий и можжевеловых веток, а мертвецов закапывали, к возмущению Рамуцыка, без гробов, в один общий ров, который засыпали известью. А вчера так просто вывезли на телегах кучу народа в шлемах и кольчугах, как убоину какую, и побросали, как попало. Больше из города никто не показывался, и ворота не открывались. Только сегодня под утро Рамуцык решился исследовать тела на предмет полезных для хозяйства инструментов.

Причиной его робости было невероятное событие: третьего дня спустился к городу некий небесный замок, похожий на Поганую Крепость, только не такой запущенный. С тех пор туман отступил, день и ночь звонят в колокола, как при Конце Света, а над Бороской порой видно летающих еретических чудовищ.

– А как же… – Безымянный перечислил несколько известных ему тайных лазов через стены. – Открыты еще?

– Замуровали все еще тогда, после Фестиваля. Теперь город закупорен, как винная бутылка.

По мнению Рамуцыка внутри городских стен сейчас делать было нечего. Не без печали, он добавил, что Бороска так долго барахталась на краю забвения, что появление болезни и чудищ можно считать ударом милосердия от мироздания. Этой мыслью он очень гордился.

– Городу конец, – подытожил он.

Далекие колокола Собора звонили, как сигнал о спасении погребенного заживо человека. Безымянный надолго задумался.

– Среди вчерашних мертвецов девочку не видел? – спросил он.

– Нет, там одно мужское население, – неуверенно сказал Рамуцык. – Но все же не поклянусь, ведь такой беспорядок!

В щели мавзолейных отдушин начинал потихоньку светить рассвет, запахло росой и цветами.

***

Безымянный вернулся через несколько часов, уставший, как вол, и весь пропахший мертвечиной. Рамуцык развлекался, лежа на спине и звоня в колокольца. Безымянный попросил его прекратить и сел у огня, разминая окоченевшие пальцы.

– Не нашел? – без интереса поинтересовался музыкант.

– Нет. И это обнадеживает.

– А что, оставайся, – великодушно предложил Рамуцык. – Здесь тесновато будет, но мы тебе достойный склеп подыщем!

– Мне в город надо. Дело у меня там.

– Ага, – сказал Рамуцык и замолчал, иногда тренькая тем или другим колокольчиком от неуемного творческого пыла.

– Может, у тебя веревка найдется? – спросил Безымянный, соображая, из чего смастерить «кошку».

– Зачем тебе веревка?

– Через стену перебраться.

– Да где такой длины веревки бывают? Зачем веревку? – не мог надивиться на гостя Рамуцык. – А по реке-то?

– К плаванью не приучен.

– Так ведь не своим же ходом, чудак! У меня и судно-плоскодонка есть. Я с него рыбу ужу.

– Лодка что ли? – оживился Безымянный.

– Ну дык. Необходимый курьез.

– За сапоги отдашь?

– Зачем отдам? – не понял Рамуцык. – Вместе поплывем.

– А как же летающие чудища?

– Побоку!

Рамуцык уже многого не ждал от своей отшельнической жизни, а посмотреть на Конец Света со всеми подробностями хотелось.

***

«Плоскодонка» Рамуцыка оказалась крупным деревянным гробом без крышки, в котором была налажена одна досочка для сидения и веревка для привязи. И правда, дно плоское, а конструкция донельзя примитивная, в таких, наверное, плавали в первобытную эру. Они выгрузили из нее рыболовные снасти (которые, как предполагал Безымянный, делались из тех же нитей для погребальных колокольчиков) и столкнули в воду.

Широкое небо над их головами светило так же привычно, как и до чумы, как и до драконов. Так же привычно текла река, беря начало в далекой снежной путанице тумана на востоке и скрываясь за поворотом городской стены, где сворачивала в сторону Поганой Крепости. Может быть, только чуть печальней стал речной воздух, к которому иногда примешивался ветер со стороны города.

Рамуцык вел лодку уверенно и прямо, с плеском взмахивая веслом то с левого, то с правого борта плавучего гроба. Любезно уступив пассажиру сиденье, сам он стоял – гротескная, нескладная фигура в лохмотьях и деревянной маске; на движущемся заднике картины нарисованы парна́я, мелеющая к левому берегу река и серые булыжники стен с зелеными впадинами мха. В плохо предназначенный для речного дела гроб понемногу поступала вода: плескалась через низкие борта, просачивалась в щели между досок, скапливалась на дне. Рамуцык сообщил, что меняет «плоскодонку» раз в год. На этой, относительно свежей, еще золотились бляшки смолы.

– Вон, гляди! – указал отшельник наверх. Палец дрожал.

Безымянный проследил за его жестом и увидел на фоне солнца неясную крылатую тень. Сосредоточить на ней взгляд не удавалось, она постоянно как бы ускользала в сторону, на самый край.

поверхностное, уклончивое описание дракона

описание новой крепости

Звон колоколов приближался, и Безымянному пришла в голову нелепая мысль, что они так стараются в его честь. Триумфальное возвращение верхом на чьей-то могиле. Они причалили к пристани и накрепко привязали к ней водоплавающий гроб.

– Не затонет? – спросил Безымянный.

– Только если чуть, наполовину.

Они шли по Сырому Углу, прижимаясь к стенам, таясь от небесного надзора. В воздухе стоял тяжелый запах костров и не прибранных тел. Шли мимо скрюченных, разваливающихся домов, состряпанных, как рагу – из того, что под руку попадется, мимо куч мусора и брошенных одноколесных повозок, мимо прислоненных спинами к стенам мертвецов, которые словно в сосредоточенной задумчивости разглядывали свои животы. Иногда из наглухо закрытых ставен доносился детский плач и бубнеж молитвы. Шли в молчании и скорбном ужасе от того, что так пусто и бесприютно стало в мире, в котором выпало жить бездомным сердцам. А где-то в небе парил этот монстр, как фантастическая белка-летяга, сотворенная из страшных снов.

Вдруг, повинуясь какому-то неведомому и острому чувству, Безымянный схватил Рамуцыка за локоть и потащил в узкую щель между домами. Тот забился в панике, заголосил, ожидая, что вот сейчас-то его и будут кончать, но Безымянный держал его крепко.

– Тише ты, – шепнул ему на ухо. – Кажется, спускается.

Рамуцык затих и обмяк телом.

Сначала взметнулся и рассеялся уличный сор, будто сметенный огромной невидимой метлой, и только потом, несколькими секундами позже, они услышали хлопки тяжелых крыльев. Кровля над ними осела и заскрежетала от невыносимого веса; черная тень перекрыла узкий клин света под ногами; на головы посыпались щепки и крошево черепицы. Рамуцык судорожно всхлипнул.

Безымянный закрыл глаза и стиснул зубы. Живот скрутило, к горлу подкатила горькая тошнота, а в голове взорвался фейерверк боли. Сверху повеяло холодом и раздался странный щебечущий звук, от которого разболелись сведенные челюсти. Ощущение было сродни тому, что он испытывал у логова Пожирателя, но в разы сильнее.

Миг – и все ушло, за приливом последовал отлив. Крылья ударили по воздуху, поднимая невидимую тварь, и та улетела. Люди перевели дух и переглянулись.

– Это что было? – пробормотал Рамуцык.

– Идем. Надо торопиться.

И дальше, дальше, почти бегом, впритирку к стенам, уже не рискуя показываться на открытом месте. Последний рывок – и вот оно, знакомое здание.

Дверь была приоткрыта. Внутри, на первом этаже, не осталось ни единого гроба, было непривычно пустынно и тихо, только гулко гудели неистребимые мухи. Безымянный и Рамуцык прошли вглубь помещения и поднялись по лестнице на второй этаж.

Там они услышали два голоса, приглушенных расстоянием и дверьми. Жива? Безымянный торопливо подошел к знакомой двери и распахнул ее.

– Скелла, – с облегчением выдохнул он. – А? Что…

Две девочки подняли головы и обернулись. Рядом со Скеллой, у окна, сидела зареванная Сойка… Нет, Стефания Дуло в одежде, в образе Сойки. Когда она увидела стоящего в дверном проеме гуля, ее глаза расширились от ужаса. Безымянный невольно вскинул руки, словно хотел содрать с себя личину.

Стефания схватила со стола небольшой, заряженный штурмбалет с золотыми вставками и выстрелила.