скачать книгу бесплатно
Аня была настолько поглощена материнскими заботами, что ничего не замечала. А Володя, который практически потерял сон из-за криков ребенка и любовных переживаний, чувствовал себя, как ни странно, бодрым и полным сил. Самое главное, в присутствии Марины он не испытывал столь досаждавшей ему последнее время растерянности. Он даже начал рассылать свои резюме по канадским фирмам и организациям, специализирующимся в области микробиологии.
Приглашение на интервью с перспективой получения работы по специальности пришло из Виннипега…
– Хочешь прокатиться со мной в Манитобу? – сдерживая волнение, спросил он Марину заранее заготовленной фразой.
– А ты не боишься, что у тебя от этой поездки образуется второй младенец? – мгновенно парировала девушка.
– Именно об этом я последнее время мечтаю, – почти честно ответил Володя.
– Вот не думала я, чтобы – ждать беды от Манитобы, – захохотала Марина. – Конечно, поедем. Я возьму на себя обязанности по психологической поддержке робкого, не владеющего английским, молодого восточно-европейского ученого.
В пять утра он поцеловал сонную жену, столь же ритуально склонился над колыбелью младенца и спустился в гараж. Марина в облегающих джинсах и с ярко-красной сумкой на плече ждала его возле бензоколонки. Они обнялись и, обмениваясь шутками, помчались на Запад.
О, Канада! Ты и так-то хороша, а на взгляд влюбленного – просто сказочно прекрасна.
В тот день они даже не добрались до границы провинции Онтарио. Часто останавливались, любовались прекрасными пейзажами Великих озер, много целовались и, не дожидаясь вечера, сняли номер в придорожном мотеле.
– Какие пейзажи! Жаль, что я второпях забыл фотоаппарат, – сказал он.
– Очень хорошо, что забыл, – улыбнулась Марина. – Ты наверняка не удержался бы, чтобы не запечатлеть на их фоне любимую девушку. А жены, они, знаешь ли, находчивы… "Пьяный воздух свободы сыграл с Плейшнером злую шутку…" Конспирация и еще раз конспирация!
– Какая к черту конспирация? Ты – моя единственная любовь!
В тот момент это было чистой правдой…
В Виннипеге они заблудились, и это обстоятельство ужасно развеселило обоих. Володя продолжал улыбаться, даже когда с получасовым опозданием заявился на интервью. Возможно, именно так и надо вести себя в подобных ситуациях. Несмотря на его английское мычание, в тот же день он был принят на работу с годовым окладом 50 тысяч долларов.
– Меня попросили пару дней не уезжать, чтобы принять участие в какой-то конференции и банкете, – сказал он Марине. – Пойдем вместе?
– Ни за что! Ты совсем ошалел от любви и напрочь забыл о конспирации. Тебе же здесь жить с семьей. К чему лишние разговоры.
– Ты – моя семья! – сказал он, правда не слишком твердо.
Ситуация разрешилась просто: вместо банкета он провел этот вечер с Мариной на широкой гостиничной постели.
В день отъезда погода испортилась. Пошел дождь. Марина перестала шутить и улыбаться. В машине она почти все время молчала. Один раз, скосив глаза в ее сторону, он увидел, что она плачет.
– Ты что? – спросил он растерянно.
– Циклотимия проклятая! Откат начался…
– Что? – не понял он.
– Это вроде маниакально-депрессивного психоза, только слабее выражено. То эйфория, то депрессия. Сейчас пошел откат к депрессии.
– Но есть же какие-то лекарства, – ошарашено пробормотал Володя.
– Соли лития. Но тогда не будет эйфории тоже, а я ей очень дорожу. А эти новомодные западные пилюли, мне кажется, вообще меняют индивидуальность…
На Марину было больно смотреть, она вся согнулась, как старушка, прекрасное лицо исказило страдание. Это было так тяжело, что Володя совершенно не ощущал радости от неожиданно легкого обретения работы. Когда он наконец высадил Марину у подъезда ее дома, было такое чувство, как будто он вернулся с похорон близкого друга.
Через полгода, оказавшись по делам в Торонто, он случайно встретил на улице Марину.
– Пламенный привет молодым ученым Виннипега от безработных Торонто! – воскликнула она с неотразимой улыбкой.
– Привет! Ну, ты как? – промямлил он растерянно.
– Психую понемногу. Вот, в Москву ездила, на опознание. Моего партнера весной вытащили из Яузы. За несколько месяцев он так изменился! – и она весело подмигнула.
1998.
Первые шаги
В свои двадцать шесть Гера не выкурил ни одной сигареты, не выпил ни капли спиртного и никого еще не полюбил так, чтобы… ну, всем своим существом… Знаете, бывают такие чрезмерно застенчивые юноши из чересчур интеллигентных семей. В свое время, например, для его постоянно кудахтающей мамы одно лишь упоминание об армии (упаси Боже, не просто упомянуть, а упомянуть это в связи с достижением Герой призывного возраста!) было подобно удару ножом в сердце. Именно поэтому, когда Гера благополучно провалился на вступительных экзаменах в библиотечный институт, мама встала на уши и сделала эмиграцию. Легкий путь в Израиль сразу был отметен как не исключающий армейскую службу даже (!!!) для девочек…
…Здесь я прерву рассказ, потому что меня потянуло на воспоминания. Сам я когда-то положенный срок отслужил, о чем нисколько не жалею. Более того, приобретенная в армии закалка и бесценные навыки отлынивания очень пригодились в последующей редакционной деятельности на родине и особенно – для выживания на чужбине. Например, умение спать с открытыми глазами в общей сложности два года кормило меня на постах охранника и в Израиле, и в Канаде. А что касается девочек в армии, то до сих пор не могу без сердечного трепета вспоминать фантастически стройных марокканок с ниспадающими на погоны иссине-черными мелко вьющимися гривами и с «узи» на тусиках. Вы не знаете, что такое «тусик»? В приближенном переводе с иврита это «попка». В очень приближенном. Потому что тусик значительно лучше. На уставленных ресторанными столиками улицах израильских городов то и дело звучат восхищенные восклицания: "Эйзе тусик!", что и без перевода понятно. Так вот, всего этого Гера лишился из-за гипертрофированной трусоватости своей мамы…
…Мама встала на уши и сделала эмиграцию в Канаду, где нет всеобщей обязательной воинской повинности. Осуществить это было так не просто, что на второй месяц заокеанской жизни хлипкий папа-профессор от всех этих перетрубаций помер. Остатки семьи плотно сели на велфер, потому что мама до этого ни одного дня в своей жизни не работала, а Гера был патологическим недотепой.
Теперь я несколькими штрихами набросаю Герин портрет. Конечно, очки. Взгляд тревожный, ниспадающий. Нос продолжительный, вялый. Волосы и уши вислые. Фигура щуплая, сутулая. Штаны короткие, широковатые, с пузырями. Из-под них видны излишне светлые носки, а в зимнее время – кальсоны. Полуботинки древние, сильно стоптанные набок. Особая примета – седая прядь. О ней – отдельно.
До Канады никакой седой пряди у Геры не было. Когда папаша первый и последний раз в своей жизни четко и определенно выразил свое отношение к их иммиграции предсмертным хрипом, он некоторое время лежал дома. Трясущийся от страха Гера на цыпочках зашел в комнату с покойником, чтобы взять оставленные там очки. И в это время папа довольно раскатисто пукнул. Вы когда-нибудь слышали, чтобы покойники пукали? Гера от ужаса тоже испустил дух. Не так, как родитель до этого, а как уже после – только что… Ну, вы поняли. А потом с необычной для него резвостью выкатился из комнаты. На следующее утро, глянув на сына, мама квохтнула раз в десять громче обычного и замахала руками, как перепуганная курица крыльями. Гера приподнял завешенное черной маминой комбинацией зеркало и увидел над своим юношеским прыщавым лбом первое истинно мужественное приобретение.
Надо сказать, что седая прядь – этот небрежный мазок шаловливой художницы-судьбы – придал облику юноши самобытность и очарование. С этого момента он стал замечать на себе внимательные женские взгляды. И… еще глубже увяз в робкой застенчивости.
Чем еще может быть занят в жизни такой пентюх, как ни учебой! На что он еще годится! Естественно, Гера учился. Долго и нудно. Сначала английскому, а потом – многообещающему ремеслу бухгалтера, курс которого включал в себя и компьютерные премудрости. Чтобы «мальчик» имел все условия для успешной учебы, мама опять встала на уши и купила своему чаду компьютер. И вот это-то его чуть не сгубило.
Когда по вечерам Гера священнодействовал за компьютером, мама испытывала восторг и трепет. Она не решалась даже приблизиться к столу с чудесным прибором. Но если бы она это сделала, то была бы шокирована, во-первых, знакомой кириллицей на экране, а во-вторых, крайне порочному содержанию сложенных из нее фраз. Дело в том, что Гера открыл для себя Интернет и с головой нырнул в его океанскую муть.
Он читал тексты, разглядывал картинки и все больше осознавал, что до сих пор не жил в том смысле этого слова, который вкладывают в него большинство граждан обоих полов. А Интернет бурлил страстями. На «чатах» тусовалась молодежь, обмениваясь репликами из непонятных жаргонных слов. Люди постарше, забыв стыд и совесть, направо и налево бросались такими выражениями, которые постеснялся бы употреблять даже дворник. Из всех щелей перла обнаженная женская плоть, и было в ней много такого, о чем раньше Гера и не подозревал. Но доконали его стихи нью-йоркской поэтессы Ольги Аникиной. Они были прекрасны, печальны и… недоступны сопоставлению с личным опытом:
…Льется занавес мелодий, упоителен и сладок,
даровитый композитор бередит благоуханье
и выискивает ноты в скользком царстве алых складок,
все заметнее пьянея от неровного дыханья.
Раздавая опахала, ходят ласковые слуги,
слепо щурятся глазницы из темниц оторопелых,
аромат совокупленья, безучастный и упругий,
глушит запахи свиданий – прошлогодних, перепрелых.
Это место для утраты. Милый ангел, где ты, где ты?
Шепот мечется по кругу, неудачлив в откровеньи,
смутно грезится прохлада, и струится из манжеты
чье-то тонкое запястье, торопя прикосновенье…
Гера решил покончить счеты со своим безжизненным существованием. В качестве орудия умерщвления тайно от мамы была куплена бутылка «Смирновской». Дело в том, что еще на выпускном вечере в московской школе одноклассник Геры Толя Радиков выпил большой стакан водки и, не приходя в сознание, скончался. Врач скорой помощи сказал притихшим перепуганным выпускникам: "Это четвертый случай в практике нашей больницы. Большая доза алкоголя, если до этого человек никогда не пил, убивает!" Гера это очень хорошо запомнил и сторонился спиртного, как отравы. Но сейчас путь Толи Радикова показался ему простым и легким. И поэтому заманчивым!
Когда все было готово, Гера заперся с компьютером и стал писать предсмертные стихи. Получалось тоже красиво и грустно:
Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье,
И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,
И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.
Все мерзостно, что вижу я вокруг…
Но как тебя покинуть, милый друг!
Скромному Гере было неловко подписывать стихотворение своим именем. Он подумал и написал так: Уильям Шекспир. Сообразив, что англичанин Шекспир вряд ли мог писать по-русски, добавил: Перевод С. Маршака. Потом вписал в соответствующее окошечко электронный адрес Ольги Аникиной и дал команду на отправку. Написанные кровью сердца строки помаячили на экране и провалились в кибернетическую бездну. А Гера наполнил большой стакан смертоносной «Смирновской», выпил его до дна и стал ждать смерти.
Мама, встревоженная подозрительным бульканьем, постучала в дверь.
– Гера! Открой!
– Я занят!
– Гера! Что у тебя с голосом? Открой немедленно!
По телу разливалось приятное тепло. В голове не так, чтобы шумело, а скорее – прояснялось. В пространстве комнаты замаячила и начала материализовываться Истина. Гера, пошатываясь, подошел к двери и открыл ее.
– Боже! Чем от тебя пахнет?!
– Мать! Все o'key! Мне надо пройтись.
Не обращая внимания на материнское кудахтанье, он накинул куртку и вышел на улицу. Ночной Торонто искрился февральским снегопадом. В лицо ударил бодрящий морозный ветер. Вдали послышался заливистый девичий смех.
С безжизненным существованием было покончено!
1999.
Тень
Ветры, которые последние годы пускала История над территорией бывшего СССР, многим пошли во вред. Популярный актер театра и кино Владлен Моисеевич Прикольский совсем расхворался и практически не выходил из дома. Он сидел на балконе, тяжело дышал и с грустью смотрел вниз на своего умирающего железного друга. Даже с пятого этажа было видно, как его изумрудная «восьмерка» таяла буквально на глазах. Первым сперли лобовое стекло, но особенно необратимым процесс распада стал казаться после исчезновения крышки капота и переднего бампера.
Да, не повезло Владлену Моисеевичу с квартирой. Пятый этаж без лифта – не для человека с сердечными проблемами. Спуститься он еще мог, а вот чтобы подняться обратно, требовалось минут сорок и упаковка нитроглицерина. Поэтому в хорошую погоду Прикольский сидел на балконе, а в плохую – перед телевизором. Особенно он любил смотреть фильмы и постановки со своим участием. Новости и политические комментарии его расстраивали, их он старался не смотреть.
– Папа, пляши! – сказала однажды Соня, размахивая распечатанным почтовым конвертом. – Подошла твоя очередь на операцию.
Несмотря на бодрый тон дочкиного сообщения, в ее голосе чувствовалась тревога.
– А деньги? Нам же не хватит денег! – забеспокоился Владлен Моисеевич.
– Я заняла тысячу долларов у Миши. Теперь у нас пять с половиной. Нужно еще полторы. Садись на телефон, обзванивай друзей.
Друзья… Владлен Моисеевич погрустнел. Где вы теперь, друзья! На кладбище, вот вы где. И он уже привычно погрузился в безбрежный океан воспоминаний.
…Ему было лет пять, когда отец впервые повел его в цирк. После спектакля они пошли за кулисы. Оказалось, что отца там многие знают. Началась актерская пирушка. Седой акробат сделался совершенно пьяным. "Как же ты будешь завтра выступать?" – спросил его отец. "А вот так!" – ответил акробат и безукоризненно чисто сделал заднее сальто. "Вот что значит профессионал!" – восхищенно сказал отец, когда темным вечером они возвращались домой на трамвае.
"Может, позвонить Пете, он до сих пор работает в цирке на Цветном бульваре. Теперь уже, кажется, вахтером. Хотя откуда у вахтера доллары".
…Когда в 38-м хоронили Станиславского, он плакал. Константин Сергеевич, можно сказать, дал ему путевку в сценическую жизнь. "А мальчонка-то талантливее тебя! – сказал он отцу, когда они зашли за кулисы поприветствовать великого режиссера после, кажется, "Горячего сердца" Островского. – Смотри, не сгуби дарование". Такое не забывается.
"Да, во МХАТе никого из стариков не осталось, там звонить некому".
…Не каждый может похвастать, что снимался у Эйзенштейна. Ох, не каждый! А сейчас, может быть, он один такой остался. Не важно, что третья серия "Ивана Грозного" так и не была закончена. Важен сам факт актерской работы под руководством Сергея Михайловича. Не важно, что в массовке. Главное – творческая атмосфера вокруг гения, ее неповторимая наэлектризованность.
"На «Мосфильме» сейчас какие-то склады, если и снимают, то попсу для телевидения. Иннокентий помер… Ролан тоже… Михаил Ильич Ромм дал бы, но он еще в 71-м ушел… Кому же позвонить?.."
Деньги в конце-концов нашлись, и Владлену Моисеевичу сделали операцию шунтирования коронарных сосудов сердца. Он ожил, стал много гулять, но тень заботы не сходила с его порозовевшего лица. "Долги проклятые!" – то и дело непроизвольно срывалось с его губ. Дочке-библиотекарше их никогда не отдать. Надо что-то придумать самому.
Помог совет соседа – хоккейного тренера, объехавшего полмира:
– Ты бы, Моисеич, прокатился на гастроли в Америку – вот бы и поднял хозяйство. И машину бы на ноги поставил. Я там такую мелюзгу встречал, зелень куют только так, а ты все-таки человек с именем.
– Да у меня и на билет не найдется.
– И не надо! Доверься профессионалам. Я тебе добуду телефончик. Все твои расходы – только один международный звонок. А потом пусть этот импресарио тебе сам звонит, они богатые.
Это может показаться чудом, но все произошло именно так, как говорил сосед. Фамилия «Прикольский» буквально загипнотизировала заокеанского антрепренера. Правда, помимо первого звонка, пришлось заплатить еще за отправку факсом текста договора с подписью о серии из 30 выступлений в США и Канаде. Сценический костюм после химчистки выглядел почти новым…
– Не пей там воду из-под крана! – сказала Соня в Шереметьево.
– А что же пить?
– Только из бутылок. Ну, и соки всякие.
– Почему?
– Пронесет, вот почему!
Соня как в воду смотрела. Хотя Владлен Моисеевич из-под крана в самолете не хлебал, живот от непривычных заграничных угощений все же схватило. Первое, что он спросил в Нью-Йорке у встретившего его очень толстого, но при этом подвижного, как ртуть, импресарио, было: "Где тут у вас туалет?" По дороге на квартиру к «друзьям» пришлось остановиться у какого-то большого магазина и еще раз сбегать…
Из-за разницы во времени спать хотелось смертельно, но «друзья» – совершенно незнакомые иммигранты, опять угощали и мучили до поздней ночи расспросами. Пришлось выпить рюмку водки.
Выступление прошло на редкость успешно. Два часа на ногах перед микрофоном, воспоминания, сценки из популярных постановок, одна песенка и даже что-то вроде чечетки. Конечно, раньше Владлену Моисеевичу не приходилось выступать в синагогах, но публика собралась очень отзывчивая, хотя и в возрасте. Некоторые даже плакали. Перед отлетом в Монреаль «друзья» опять заставили выпить рюмку водки. Может быть, поэтому в самолете началась сердечная аритмия. Пришлось принять нитроглицерин, который после операции Владлен Моисеевич уже начал забывать.
В Монреале он выступал уже не в синагоге, а в школе. Вернее, в актовом зале школы. "Нашим бы студиям такие залы", – невольно подумалось Владлену Моисеевичу. Перед ночевкой у новых «друзей» снова были разговоры с водкой. Число выпитых рюмок подскочило до двух. Утром разыгрался дремавший последние годы геморрой.
Из Монреаля в Торонто ехали на микроавтобусе. По просьбе Владлена Моисеевича часто останавливались у разных «Макдональдсов» для посещения туалета. Антрепренер поглядывал на часы и заметно нервничал. Как назло уже в самом Торонто угодили в жуткую автомобильную пробку. Никуда не заезжая, сразу причалили к месту выступления. Опять два часа на ногах. Полный зал седых голов. Многие плакали.
У очередных «друзей» ждал стол с обильной едой и водкой. Две рюмки. Утром цистит. Самолет. Чикаго. Синагога. Слезы седых зрителей. Приступ панкреатита. Самолет. Синагога. Жуткий артрит правого колена. Три рюмки. Самолет…
В Аризоне марафон был прерван экскурсией на Гран Каньон. Над пропастью схватило печень.
