скачать книгу бесплатно
Представьте себе, что вы пришли на какой-нибудь элитарный прием или, скажем, банкет. В зале уже битком народу, все расфуфырены по полной форме, но вы сразу замечаете ее, потому что она – украшение этого сборища. Более того, начинает казаться, что все устроено только для того, чтобы была возможность посмотреть на нее, хотя официальный повод совершенно другой. Это как будто про нее Борис Пастернак написал: "…Прелести твоей секрет разгадке жизни равносилен".
Теперь вы понимаете, почему ради нее он готов на все. Готов даже бросить курить и дуть пиво, готов поступить на какие-нибудь курсы, чтобы приобрести денежную специальность и устроиться, наконец, на хорошую работу. Готов даже развестись с женой – матерью его оболтусов. Вот только за сорок пять лет своей бестолковой жизни он так ее ни разу и не встретил. Скорее всего такие женщины даже не заглядывают в прокуренные пивные бары, где он торчит с утра до вечера.
– Где ты, любимая? – шепчет он, и скупая мужская слюна пенится в воспаленных уголках его пухлого безвольного рта.
2000.
Рио, Рио…
Лев Хоган умудрился эмигрировать из Советского Союза аж в 1946-м году! Для этого он сначала притворился поляком, в Польше женился и уже оттуда рванул в Австрию. Сначала работал простым слесарем, потом очень быстро продвинулся до управляющего небольшой фабрикой, прикопил денег и совершил очередной прыжок, на этот раз – через Атлантический океан, в Канаду. Умер владельцем процветающей торговой фирмы с филиалами в трех прилегающих к Торонто небольших городках, не дожив пару недель до конца бурного ХХ века, через 23 года после гибели жены в автомобильной катастрофе. Несмотря на безграничную жадность, завещание составил очень толково. Каждый из магазинов перешел в собственность одному из трех его сыновей с условием сохранения целостности фирмы. Племянник Миша тоже не был забыт и обижен: за ним закреплялась должность менеджера центральной базы и приличный пакет акций. А вот со своими похоронами покойник намудрил. Свое старое, израненное тремя инфарктами сердце он завещал похоронить в Иерусалиме, испитую печень – на Востряковском кладбище в Москве, причем почему-то на русской его половине, мужскую гордость – в Рио-де-Жанейро, а все оставшееся – кремировать и развеять над Ниагарским водопадом.
На семейном совете скорбные обязанности поделили так: старший сын поедет в Израиль, средний – в Россию, младший арендует двухместный самолет и полетает над Ниагарой, а племяннику Мише достанется Бразилия. Лица у совещавшихся были серьезными, но их репликам и комментариям позавидовал бы, пожалуй, даже Жванецкий. Если бы понимал английский. Племянник Миша понимал его неважно, и поэтому решил, что братья иронизируют именно над ним.
«Нашли дурака! – думал он. – Выброшу старую кочерыжку к черту на помойку, а деньги на дорогу пропью с Лариской в Лас-Вегасе».
Еще немного истории. Если с сыновьями старого Льва все ясно – урожденные канадцы, родной язык – английский, то у Миши закваска была совсем другая. Он родился и вырос в Москве, а о дяде-канадце узнал только в 1992 году, когда тот впервые решился наведаться на родину. Подарки заокеанского миллионера вызвали у размечтавшейся было московской родни зубовный скрежет: каждый получил по пустой бутылочке из-под виски «Canadian Club» с сургучной затычкой и круглой желтой наклейкой, на которой от руки было написано: «Воздух Торонто».
Из всех один только Миша не смолчал, а громко заявил: «Мне этого мало! Хочу дышать воздухом Торонто каждый день!». Дяде Мишина наглость понравилась, он устроил племяннику визу и даже обеспечил секретарской работой в своем офисе.
Работы в конторе было так много, что у Миши совершенно не оставалось времени и сил на личную жизнь. После распущенной Москвы Торонто казался ему холодным и бесчувственным городом. Единственное, что он успевал делать в редкие свободные часы – так это болтать по телефону со своей бывшей подружкой Лариской, обосновавшейся в Нью-Йорке. В Америке Лариска пристрастилась к азартным играм и уже дважды побывала в Лас-Вегасе. «Там есть все, – рассказывала она Мише по телефону, – даже настоящая Эйфелева башня! Ни в какую Европу летать не надо вся Европа, а заодно Азия и Африка – в Лас-Вегасе». Вот почему Миша вместо Рио-де-Жанейро решил слетать в Неваду.
Встреча с семейным нотариусом мгновенно разрушила его лукавые планы. Нотариус вручил Мише продолговатый лакированный ларец мореного дуба и объяснил, что внутри находится контейнер из нержавеющей стали, а в нем – запаянный кварцевый сосуд, в котором, собственно и покоится дядин половой орган, мумифицированный по методике российского биохимика Бориса Збарского, который бальзамировал тело Ленина. Одновременно нотариус передал Мише билет на 918-й рейс Air Canada, вылетающий в ближайшую среду из Торонтского аэропорта Pearson в Майями с посадкой в Рио-де-Жанейро, и папку с подробнейшей инструкцией, в какое похоронное бюро обращаться и какую надпись на камне заказывать.
О надписи следует сказать особо, потому что не сказать о ней просто невозможно. Покойный распорядился выдолбить на граните следующее: «В Рио-де-Жанейро мне было хорошо». Причем по-русски! Принимая ларец, Миша вдруг остро почувствовал, что никогда не сможет выбросить на помойку такую шикарную вещь и что вообще воля покойного священна. «Хорошо, что не успел ничего наобещать Лариске», – подумал Миша.
Бразилия оказалась неожиданно далеко. Если бы Миша не захватил с собой два исторических детектива модного сейчас писателя Б. Акунина, которые он купил в русском книжном магазине «Эрудит», тринадцать с половиной часов беспосадочного перелета с вынужденным бездельем показались бы ему вечностью. Дремота вперемежку с интеллигентным чтением скрасили заоблачный арест.
Когда «Боинг-767» приземлился в аэропорту Рио-де-Жанейро и Миша направился к выходу на трап, из открытой наружу двери пахнуло таким жаром, что он невольно отшатнулся. Сразу же захотелось снять шерстяной свитер с высоким горлом, а заодно избавиться от пуховой парки в руках, которые были в самый раз в зимней Канаде, но оказались совершенно неуместными на другом полушарии.
Шофер такси довольно бойко болтал по-английски. От его португальского акцента, похожего по звучанию на то, как говорят по-английски выходцы из России, веяло чуть ли не домашним уютом. Какое-то мгновение Мише даже показалось, что он едет по Ялте, но за окном такси замелькали шикарные виллы, и Миша понял, что он не в Крыму, а в Бразилии. Архитектура крупных зданий напоминала скорее Европу, а не Канаду или США. «Так вот он какой, Рио-де-Жанейро – несбывшаяся мечта Остапа Бендера», – думал Миша.
– У вас номер с видом на океан, – сказала женщина-портье в гостинице и соблазнительно сверкнула глазами.
«Да, это не холодная Канада», – снова подумал Миша. Правда, разглядеть в окно океан не удалось, потому что по-южному быстро стемнело.
Утром Миша пешком отправился в похоронное бюро, которое, как ему было сказано еще в Торонто, размещалось неподалеку от гостиницы. Женщины на улице бросали на него откровенные заинтересованные взгляды и кокетливо вертели бёдрами. Агент похоронной фирмы в черной шелковой рубашке без тени улыбки принял лакированный ларец.
– Перевод мы уже получили, – сказал он. – Единственное, о чем я должен вас попросить, проверьте, пожалуйста, правильность надписи на камне. И он повел Мишу в мастерскую, где на небольшой гранитной плите белой краской были намечены известные слова. Миша дважды внимательно прочитал надпись, попросил дорисовать закорючку над «Й» и чуть-чуть по-другому изобразить букву «Ж».
– Видите, мы правильно сделали, что не спешили. В нашем деле поспешность ни к чему, – сказал агент. – Завтра в десять утра все будет готово к церемонии.
– Не надо никакой церемонии! – испугался Миша, почему-то представив себе католического священника в сутане.
– Не волнуйтесь, все будет очень скромно. Мы понимаем… – успокоил агент.
«Значит, в моем распоряжении целый день, – обрадовался Миша. – Поеду на пляж, искупаюсь в Атлантическом океане, а то опять становится жарко».
В отеле, где остановился Миша, был шикарный бассейн, но его тянуло именно на пляж. Переодевшись в цветастые плавки, которые он купил в лавчонке на берегу, Миша запер одежду в железном шкафчике и вышел к океану.
Белопесочная подкова пляжа опоясывала прекрасную лагуну, к которой спускались холмы Рио-де-Жанейро. Вокруг лежали, ходили и резвились в прибое многочисленные красотки. Если там и были мужчины, то Миша их просто не заметил. Он сел на песок и стал озираться. Одна из девушек привлекла его внимание грацией и красотой движений. Он набрался смелости и подошел.
– Добрый день!
– Добрый день, мистер гринго! – ответила девушка тоже по-английски.
– Я не гринго, я из Канады. Меня зовут Миша.
– Как интересно! – Было видно, что ей действительно интересно. – А я – Челита.
Они разговорились. Челита училась в государственном университете Рио-де-Жанейро на факультете общественных связей, ее курс назывался «Коммуникации и городское пространство». Сейчас у нее были небольшие каникулы после экзаменов за семестр.
– А ты турист?
– Нет, я по делу. По печальному делу. Бразилия – крупный торговый партнер Канады, а мой недавно умерший дядя был крупным бизнесменом. Он часто сюда ездил, очень любил Рио и оставил здесь часть своей души, поэтому завещал похоронить здесь часть своего тела…
– Какую? – мгновенно отреагировала Челита.
Миша покраснел и перевел разговор на литературу, чтобы произвести интеллигентное впечатление. Правда, пришлось краснеть еще раз: Габриель Гарсия Маркес оказался не бразильским писателем, как он полагал, а колумбийским.
– Я вижу, ты ничего не знаешь о Бразилии. Давай, я покажу тебе Рио.
Они немного поплавали, причем выяснилось, что плавает Челита, как русалка, а потом оделись и поднялись на фуникулере к колоссальной статуе Христа. День прошел просто сказочно и завершился совместным ужином при свечах в крохотном парковом ресторанчике. Потом как-то совершенно естественно они оказались в Мишином номере.
Агент похоронной фирмы ни единым движением профессионально печального лица не выказал удивления по поводу того, что Миша опоздал на церемонию, что под глазами у него синяки и что он заявился на кладбище с девушкой. Вся церемония свелась к тому, что клерк погрузил ларец в неглубокую нишу, а рабочий накрыл его плитой, предварительно выдавив из тюбика на обод какую-то серую субстанцию. Потом Миша точно по инструкции сделал четыре снимка: захоронение крупным планом, оно же в окружении других могил, панорама кладбища и его входные ворота с названием. Потом подписал какие-то бумаги, составленные на португальском языке. Дело было сделано. Карман раскаленным железом оттягивал обратный билет.
– Я не поеду в аэропорт, это будет слишком печально, – сказала Челита.
Она не плакала, даже улыбалась, но так закусила нижнюю губу, что на ней выступила капелька крови. Миша, как вампир, осторожно ее слизнул.
– В Торонто тоже есть прекрасный университет, почему бы тебе не продолжить образование в Канаде? – спросил он.
– Это дорого. А по обмену меня не возьмут, у меня успеваемость неважная. Тренировки много времени отнимают. Если только попасть на какие-нибудь международные соревнования…
Миша уже знал, что Челита серьезно занимается художественной гимнастикой и даже входит в студенческую сборную города. Если честно, то он от нее совершенно, ошалел (в русском языке есть более точное слово, но редактор наверняка попросит его выбросить). А нью-йоркская Лариска напрочь вылетела у него, из головы.
– Я обязательно вернусь! Обязательно!
– Только не так, как твой дядя, – пошутила Челита.
Чтобы хоть как-то отвлечься от навязчивых мыслей о случившемся с ним в Рио-де-Жанейро, Миша попробовал читать в самолете второй детектив Б. Акунина под названием «Турецкий гамбит», но не смог одолеть даже первую страницу. Вместо этого он снова и снова просматривал на маленьком экранчике своей цифровой фотокамеры сделанные им снимки Челиты, пока батарейка не села и экран не погас.
«Дядя Лёва был, конечно, жуткий жмот, но не дурак», – впервые с уважением подумал Миша о покойном.
2000.
Молитва воркоголика
Воркоголик (workaholic) – трудоголик, одержимый работой, короче – псих, но псих хороший, положительный.
Нет такого слова в русском языке, потому что соответствующего понятия тоже нет. Как-то не сформировала его родная культура. Тем не менее такие люди среди наших соотечественников наличествуют. И в немалом числе!
Кандидат физико-математических наук Карен Григорян знал несколько языков и играл на скрипке, как Альберт Эйнштейн. "А Гимн Советского Союза сыграть можешь?" – спросил его сокурсник еще в лагере, где они проходили стажировку от военной кафедры. Карен сыграл. Собравшиеся вокруг студенты в солдатской форме покатывались со смеху. "А тревогу?". Карен сыграл тревогу. На необычные звуки пришел капитан, командир их роты. "А подъем?". Карен вдохновенно исполнил подъем. "Будете играть подъем каждое утро!" – не то приказал, не то пошутил капитан. И целый месяц рота поднималась под скрипичные переливы, что придало неповторимый интеллигентский оттенок всей их недолгой военной службе.
После аспирантуры и защиты диссертации Карен стал преподавателем кафедры прикладной математики одного из ленинградских вузов. Осенью вместе со студентами ездил в подшефный колхоз убирать картошку и прямо на поле играл на скрипке «Цыганские напевы» Пабло Сарасате. Молодежь его любила, но в голове Карена бродили бунтарские замыслы. Империя агонизировала, надвигалась разруха. Приходилось заниматься чем угодно, но только не любимым делом – разработкой новых концепций программирования. И когда убогое нищенское бытие окончательно определило сознание молодого ученого, он уехал в Израиль, благо папа-еврей подарил ему такое законное право.
Карен поселился в Хайфе и довольно быстро устроился программистом. Несмотря на весьма приличный заработок, счастья он не испытывал. Дело в том, что программисты бывают разные. Одни – их называют тестерами – просто ищут «блох» в уже сделанном. Это чернорабочие отрасли. Другие выполняют конкретные задания по доведению до ума узких разделов того или иного специализированного программного обеспечения. Это как бы младший инженерный состав. И лишь немногие – так называемые системные программисты – вырабатывают стратегию и тактику. Они – белая кость и голубая кровь информационной индустрии, ее творцы и идеологи, ее мозг. Карен по уровню своего мышления и квалификации был системным программистом высшей пробы, а в Хайфе ему приходилось заниматься рутиной. Стоит ли удивляться тому, что в конце концов он оказался в Канаде – мировом лидере в области телекоммуникаций и прочих высоких технологий.
Такому специалисту, как Карен, найти работу в крупной корпорации было раз плюнуть, что он немедленно и проделал. Однако в Оттавском отделении Nortel повторилась та же история, что и в Хайфе: Карену стало скучно. А найти работу, соответствующую его квалификации, оказалось непросто. Он веером рассылал свои резюме по всей Канаде, беспрерывно ездил на собеседования, но ничего подходящего не попадалось. Дело в том, что в голове у Карена роились идеи, по сравнению с которыми проделки инопланетян из фантастических романов кажутся детскими шалостями. В конце концов им заинтересовалась одна уникальная по специализации фирма со штаб-квартирой в Торонто. В понедельник ему надо было прибыть на собеседование со своим будущим руководством к 2 часам дня.
Он все рассчитал и выехал из Оттавы в 7 утра, то есть почти с трехчасовым запасом. Еще раньше на шоссе номер 16 опрокинулся тракторный прицеп с навозом, машины растащили пахучий груз на целый километр, вонь стояла страшная, но Карен воспринял все это как добрый знак. "Дерьмо – к деньгам, а деньги никогда не помешают", – подумал он с улыбкой.
Все шло по графику, но уже в Торонто после поворота с 401-го хайвэя на Don Valley Parkway он попал в жуткую пробку. Видимо, впереди случилась серьезная авария. «Toyota» Карена была зажата со всех сторон совершенно неподвижными автомобилями. Сначала он просто насвистывал и поглядывал на часы. Потом встревожился. Потом стал материться – сначала тихонько и про себя, потом громко и вслух. Потом испугался и начал шептать такие слова:
– Господи! Ну, сделай что-нибудь. Посмотри, сколько людей страдают ни за что. А я вообще пропадаю, потому что теряю работу, о которой мечтал столько лет. Хочешь, я тебе молитвочку почитаю? "Отче наш, сущий на небесах…" А хочешь, по-армянски: "Хайр мер вор Йергиныс…" Хотя здесь, в Канаде, уместнее по-английски: "Our Father who is in heaven…"
Машины продвинулись немного вперед и снова замерли.
Карен, который никогда верующим человеком не был, а был человеком просто очень начитанным и эрудированным, перешел на иврит:
– "Шма, Исраэль…" Прости меня, Господи, что я на Йом-Кипур нажрался, как свинья, но я ведь и не еврей вовсе. Так, поджидок, полукровка. Но если ты сделаешь так, чтобы пробка рассосалась, я серьезно подумаю об обрезании. Повторяю: вовсе не обязательно сделаю, но подумаю серьезно…
Машины снова чуть-чуть продвинулись вперед.
– Господи! Ты же всемогущий! Вон сколько всего натворил. Одни комары чего стоят – плавают их личинки в пруду и знают, что по суше ходят люди, и что у них в жилах течет горячая вкусная кровь, и что они сами скоро превратятся в легкокрылых кровососов. Это же сколько надо сидеть и рассчитывать энергетику таких малявок, центр тяжести, площадь и угол атаки крыла… Я уж не говорю о блоке памяти, процессоре и программном обеспечении. Ведь не лень же тебе было этим заниматься. А глисты всякие, вирусы проказы и СПИДа… Прости меня, Господи, за недостойный совет мой, но с твоей стороны просто неприлично допускать такие дорожные пробки. Может, ты намекаешь, что нам следует пересесть на велосипеды и не травить атмосферу? Я обязательно куплю велосипед, но не сейчас же. Сейчас мне надо на собеседование. Помоги, Господи!
И молитва была услышана.
Хотя он опоздал на целый час, этого никто даже не заметил, потому что вся головка фирмы промаялась в той же пробке метрах в трехстах позади машины Карена. Когда они наконец прибыли в офис и увидели ожидающего, сам босс долго перед ним извинялся и чуть ли не заискивал. Собеседование прошло исключительно гладко и доброжелательно. Вскоре Карен был зачислен на работу с таким окладом, цифру которого я воздержусь обнародовать, чтобы понапрасну не расстраивать хороших людей. Но и работал он, как папа-Карло, – с утра до ночи. И был совершенно счастлив.
Нищие духом, конечно, блаженны, но умные люди Богу тоже нравятся.
2000.
Диагноз: стерва
Он позвонил мне из гостиницы. Мы не виделись восемь лет. В Канаде он оказался как участник научной конференции. Его самолет улетал в понедельник. Чтобы повидаться со старинным приятелем, я отпросился на день с работы и стал пробиваться сквозь снежную бурю из Оттавы в Монреаль. Временами казалось, что машина плывет в молоке. Путь, который обычно занимает два часа, растянулся на три с половиной. И вот, наконец, мы сидим в его номере. На столе две бутылки – привезенная из Москвы «Гжелка» и моя «Canadian Club». Мы пьем каждый свою (он попробовал виски и скривился, а я водку не люблю с детства). Пьем, значит, и разговариваем. Вернее, говорит он, а я слушаю.
– …За те четверть века, что мы вместе, она меня ругала абсолютно за все. И за то, что мало зарабатывал, и за то, что одно время стал зарабатывать так много, что ей даже перед соседями было неловко. И за то, что меня никогда нет дома – это когда работа поперла, и за то, что от меня некуда деваться – это уже когда я стал вольным надомником. И за увлечение теннисом – были и мы молодыми, и за увлечение диваном. У тебя, кстати, сердечко не барахлит?..
Было такое ощущение, что мы не расставались. Я, честно говоря, надеялся услышать впечатления живого человека о современной российской жизни, а он, как всегда, жаловался на жену.
– …Часто дело доходит до абсурда. Например, в газете написано что-нибудь такое, что ей неприятно. И она начинает меня за это ругать. Я пытаюсь оправдываться, объясняю, что это не я написал статью в газете, а кто-то другой, что мне вообще эта проблема неинтересна. Тогда она принимается ругать меня за равнодушие. Логики во всем этом нет никакой, но ее это не смущает. Даже наоборот, когда я в своих бесплодных оправданиях уж очень напираю на логику, она прямо звереет. Особенно не любит, если я цитирую только что ей произнесенное, чтобы обнажить противоречие с произнесенным вслед за этим. Может даже наброситься с кулаками…
Я только сочувственно киваю, воздерживаясь от комментариев и особенно – от советов. Бесполезно. Если он терпит эту суку двадцать пять лет и ни разу не послал ее куда подальше, значит его все это устраивает. Может, это такая форма мазохизма.
– …Да что я! Всем моим знакомым тоже досталось. Слабонервные нас избегают, зная ее сварливый характер, а терпеливые пропускают все мимо ушей. Или делают вид, что пропускают, а потом между собой перемывают ей косточки. И то же самое с работой. Она ведь уже двенадцать лет нигде не работает. Ты еще был в Москве, когда ее поперли из Минпроса. Подвели под сокращение штатов. А была завотделом! Подчиненных гоняла, как блох. Текучесть в отделе была страшная, никто дольше нескольких месяцев ее не выдерживал…
Да, я помню эту историю. Начальник-сволочь на Руси не диво, даже, скорее, правило. Главное, чтобы его сволочизм был направлен вниз, а не вверх. Тогда он будет подниматься по служебной лестнице, сколько хватит здоровья. А его жена тогда сорвалась и наорала на замминистра. Вот и сидит теперь на худой шее кандидата наук.
– …Одно время я начал думать, что она – того. Сумасшедшая. Познакомился с психиатром, пригласил его в гости, попросил присмотреться. Он просидел у нас целый вечер, один выпил бутылку коньяка, а потом и говорит мне на лестнице: "Она у тебя просто стерва. Диагноз: стерва вменяемая. Может, после климакса помягчает. Хотя вряд ли, у таких климакс длится десятилетиями…" И ушел. Больше я его не видел…
"Странный психиатр, – подумал я. – Наверное, самозванец. Профессиональный врач так никогда не скажет, даже после бутылки коньяка. Посоветует давать что-нибудь седативное, какой-нибудь седуксен". Чтобы поддержать разговор, я тоже решил что-нибудь сказать. Что-нибудь по теме, но нейтральное:
– Женщины – это стихия. Тут журнал «Time» на 8 Марта разразился подборкой новейших научных данных о физиологических особенностях женщин. Много интересного. Оказывается, никакой это не слабый пол, а очень даже сильный. Например, после всего трех месяцев тренировок группы самых обычных девушек, то есть не специально отобранных, все они стали отвечать требованиям, предъявляемым к солдатам армии США. И женские спортивные рекорды отстают от мужских всего лет на двадцать, причем этот разрыв сокращается…
– …Да, рука у нее тяжелая…
– Конечно, женщины более эмоциональны и более склонны к депрессиям, но и жизнеспособнее. Здесь, в иммиграции, женщины раньше начинают говорить на местных языках и часто зарабатывают больше мужей. И живут дольше. Я тут на днях был в богадельне, в канадской богадельне, так там практически одни старухи. Чистенькие, гладенькие, аккуратные, седые букли у всех в полном порядке. Только одного деда встретил, он там, как магараджа. Чего там только у них нет – и бассейн, и специальный зал для спортивных тренировок на инвалидных колясках, и шикарный экскурсионный автобус… Заглянул, так сказать, в наше светлое будущее. А у вас там как насчет социальной защиты стариков?
– До старости надо еще дожить…
– А вообще как? Я ведь, ты знаешь, на родине уже восемь лет не был.
– Вообще – нормально. Вот только эти перепады настроения… Иногда она прямо как мегера, хоть вешайся. Думаю: все! Хватит! Ухожу! А она – хлоп! и оттаяла. Ну, и я тоже остываю. Так и живем…
В общем, поговорили. Ехал я из Монреаля обратно в Оттаву в состоянии недоумения. "Зачем так жить? – думал я. – Почему не попытаться разорвать эту цепь скандалов и унижений?"
– Ну, что новенького на родине? – спросила у меня жена, когда я вернулся.
– Все ругаются, как прежде. Скандал за скандалом. А чтобы работать – так нет.
– Ну, и чего он там сидит, твой приятель. Давно бы уехал куда-нибудь, хоть в Новую Зеландию…
– Кто не мог терпеть – те уехали. А кто терпит – тот сидит.
– Ну, и пусть сидит. Значит ему так нравится.
– Нет, говорит, что не нравится.
– А чего сидит?
– Живет он там, вот что!
2000.
Циклотимия
Аня и Володя приехали в Торонто "рожать канадца". По местному обычаю он держал ее за руку во время родов, но, когда новорожденный заскрипел на невыносимой ноте, молодой отец позорно потерял сознание и был пойман медперсоналом на самом подлете к бетонному полу.
Из госпиталя оба вышли другими: Аня – серьезной и озабоченной, Володя – растерянным. Пока молодая мама сутками напролет хлопотала с младенцем, новоиспеченный отец попробовал найти работу, но понял, что ни черта не понимает по-английски. Дома он чувствовал себя лишним, и по обоюдному согласию супругов отправился учить язык в школу для иммигрантов.
В классе оказались еще трое русских – стоматолог из Минска, журналист из Саратова и москвичка Марина. Они молниеносно подружились и все перемены проводили вместе, непрерывно хохоча. Тон нескончаемому веселью задавала, конечно, Марина, которая сразу стала предводителем их компании. "Наш атомный реактор", – назвал ее склонный к цветистой речи саратовский журналист. Прозвище удивительно точно определяло неиссякаемую энергию оптимизма, которую буквально излучала Марина.
Надо сказать, что человеком она была далеко не ординарным. Длинноногая, кареглазая, не по-русски смуглая, она с отличием окончила философский факультет МГУ, а затем полтора года была монастырской послушницей, одновременно успешно занимаясь ресторанным бизнесом. В иммиграции оказалась после таинственного исчезновения партнера и последующих телефонных угроз уже ей.
Очень скоро Володя почувствовал, что эта брызжущая веселым остроумием девушка заполнила все его мысли. Кроме того, он стал серьезно и даже болезненно воспринимать шутливое соперничество молодых мужчин за внимание Марины. В общем, произошла банальная вещь – отец трехмесячного младенца влюбился, как говорят, "на стороне".
Соперники отпали сами собой: журналист устроился развозчиком пиццы, а стоматолог пошел на курсы зубных техников. Оставшись вдвоем в ливанско-индийско-китайском резервуаре, Марина и Володя образовали устойчивую русскоговорящую молекулу. Пару раз они даже вместе ходили в кино, а после целовались в его "Мазде".
