скачать книгу бесплатно
Дорогая, партия! Ты воспитывала меня, обучала не только уму-разуму, но и разным наукам. Неужели ты не смогла создать курсы словесности, для обучения правильному русскому языку наших вождей. Неужели ты забыла свой исторический опыт, что выходцам из народа, каковыми являются вожди, сначала необходимы курсы ликбеза для ликвидации естественной безграмотности, полученной от крови и плоти народной? Народ говорит всегда просто и красиво. Вожди коверкают могучий язык протокольной изысканностью. Кровь и плоть народного естества на бесстрастной бумажке и их лживом языке. Не о них ли говорил самый великий вождь «Как страшно далеки они от народа?» И как же надо было партии иметь свой народ, чтобы он испытывал глубокое удовлетворение от ее безумной политики социалистических реформ. Народный вождь хочет найти с народом общий язык, но трудно это сделать с тем, с кем не хочешь иметь ничего общего.
Дореволюционный помещик в деревне – это народ. Деревенский выходец в Кремле – его эрзац.
А что же может дать другим эрзац? Гласность! Думай теперь народ сам, как хочешь и как сможешь. Раньше тебе не давали говорить, только разрешали думать. Сейчас говори, что хочешь. Правда, просят говорить в определенных пределах. Критикуй, но ласково – основу и верха не трогай. Середину критикуй, то есть ту среду, где ты лично обитаешь. И вот в детском садике, ребенок критикует воспитательницу, а алкаш режет правду-матку о своем бывшем директоре завода, на котором он когда-то, оказывается, работал. Критик – это тот, кто знает, что сделано плохо, но сам сделать лучше не в состоянии. Как славно быть критиком! Критик не создает шедевров, он ими кормится!
А чтобы народ правильно по-русски говорил, нужна новая бытовая культура. Безалкогольные свадьбы – веселись два дня до упаду, залив брюхо квасом. Газеты с умилением приводят многочисленные примеры безалкогольных пиршеств, печатаются сценарии подобных мероприятий, – а пьяных становится не меньше. Разводов и преступлений тоже. Народ-то недурен и как говорил поэт «тоску он заливает не квасом». Но многодневные очереди по талонам за водкой, изматывают народ так, что он готов залить житейскую тоску чем угодно. Пьем одеколон, запивая его лосьоном и духи проходят – три дня приятный аромат из организма прёт. Нет жидкости, сойдет и зубной порошок, можно сапожный крем и конторский клей. Появились гурманы, употребляющие противотараканью жидкость и вдыхающие ароматно-ядовитые пары, убивающие всех насекомых на расстоянии. Самые привередливые туманят мозги наркотой – нет алкоголя! Свято место – пустым не бывает!
Мало материальной гадости, дадим неощутимую до самой смерти материю. И вот взрывается Чернобыль. Невидимый геноцид уничтожает народ. Спасайся народ, как можешь, – мы вожди бессмертны, мы, ради вашего процветания, обязаны жить в стерильных условиях. Ты рой тоннели под реактор, возводи вокруг него противорадиационную стену, а мы подумаем о твоем спасении от радиационного вырождения. Кстати, народ, знай, – и негативный опыт имеет положительное значение. Так говорят мудрецы. А наши вожди вхожи в их круг по должности. Поэтому и запреты у нас мудрые. Чувствуешь, народ, логику? Жаль, что зубы мудрости не прорастают в мозг, что так необходимо правителям. А если нет своих мозгов, появляется неодолимое желание выбить чужие. Береги свои мозги народ, чтобы мог продолжать мудрствовать.
Почему правители не понимают, что народ всегда найдет выход из трудного положения запрета? Неужели не читали детских сказок, где цари все показаны дураками?
Но наши правители не дураки. Они знают, чей выполняют заказ, и по какой цене, как партакадемик. Могли бы все сделать быстрее, но только им поставили одно условие – разрушать цивилизованно. А вот этой проклятой цивилизованности не хватает. Ввести табу? Но табу – уровень первобытных цивилизаций. Ничего, табу сгодится для воспитания нашего советского народа. Еще неизвестно, чей уровень цивилизации выше… – у тех или у нас. И вообще, в цивилизациях много непонятного.
Народ – быдло! Правители всех времен знают эту прописную истину. А быдло стадом погоним в новое… стойло.
Быстро! Ускоренно! По-нашему! По-социалистически! Наконец, по-русски.
Лес рубят, – щепки летят. Дрова, руководство возьмет с собой, – пригодятся для организации домашнего тепла и уюта в недалеком, лично счастливом будущем. А щепки – народу. Чем не забота о нем? Щепки сгорают быстро – правда мало тепла, но зато есть свет.
Свет народной темноты!
Народ и щепки – продукты одного труда. Говорят, что народ делает правителей, а жизнь только шлифует правителя. Но как бесстыдно правители имеют свой народ всю жизнь!
Народ – ты быдло! Говорю я о тебе с душевной болью, потому, что я сам народ! Знай, народ, – ветер перемен бывает попутным далеко не для всех! Будущее жестоко обходится с тем, кто его приближает. А народ инстинктивно борется за его приближение… Народ, что же с тобой будет дальше?…
1
Лето и начало осени для областного партийного аппарата выдался не просто беспокойным, а прямо катастрофическим. Летняя перестроечная гроза плавно перешла в осень, но с еще большим оттенком стихии – стихия несла кадровые перестройки, прежде всего, в обкоме партии.
Первый секретарь обкома партии Столяренко сидел в своем кабинете и, в который уже раз перечитывал статью в журнале «Шахтер Украины» – заштатном республиканском журнале, который, если просматривает каждый десятый, точнее сотый шахтер, то и хорошо. От злости он постоянно скрипел зубами. Какой-то журналист из Донецка, по фамилии Бейлин, писал, что ворошиловградское партийное руководство делает вид, что перестраивается, добыча угля падает, оборудование изношено, а он, Столяренко – руководитель областных коммунистов, злоупотребляет своим служебным положением… Пока тем, что ставит на руководящие должности людей не по профессиональным качествам, а тех, кто ему лично предан. И какой-то туманный намек, насчет того, что и он имеет что-то от своей должности. Столяренко дополнительно еще несколько раз перечитывал этот абзац, где имелся намек на личное злоупотребление, но к своему удовлетворению, не находил конкретного материала. Это его успокаивало и одновременно настораживало. Неужели, в ЦК партии им недовольны и это первый сигнал о том, что пора ему освободить первое кресло области? Без разрешения ЦК такой материал в журнале не появился бы. Столяренко не просто великолепно знал партийно-советскую систему, она была частью его внутренней сущности. А, впрочем, может быть это проявление гласности? Сейчас публикуются достаточно резкие и откровенные материалы. Но внутренне он чувствовал, что здесь что-то не то. Вон, как летят со своих постов первые руководители областей и республик, как перезревший горох из сухого стручка. Может, наступила его очередь? Еще рано. Другие сидят на своих должностях по двадцать и даже более лет, а он-то всего тринадцать. Ему пока рано покидать свое место. Он не может считать себя перезревшим – ему только шестьдесят один, не то, что другим давно за семьдесят. Нет! Его еще рано менять! Надо будет позвонить в ЦК республики, – первому. Все-таки они друзья не один десяток лет. Узнать – случайность эта статья или начало неприятной закономерности.
Столяренко набрал номер первого в ЦК по прямому телефону. Ответил секретарь в приемной. Надо бы от него что-то разузнать? Даже по интонациям голоса секретаря можно определить свою судьбу. Но голос того ровен, доброжелателен, не за что зацепиться. Сейчас первый занят, но ему секретарь скажет о звонке из Ворошиловграда и сообщит Столяренко, когда надо позвонить.
– Ну, спасибо! – С искусственной веселостью ответил Столяренко. – С меня причитается… – Шутил он дальше, – пусть знает, что подарок секретарю в приемной первого ЦК с него. – От простого секретаря многое зависит. – Жду звонка…
Столяренко положил трубку на аппарат и еще раз перечитал статью. Впервые он читал такую наглость журналиста, как он считал, о своей плодотворной работе. Но надо смириться – гласность. Он сам об этом говорит на каждом совещании. Но тогда при произношении слова «гласность» не скребут кошки на душе, а сейчас только вспоминая это слово, наоборот. Надо посоветоваться с заместителями и верными людьми и решить, что делать дальше. Но его позиции ослаблены – недавно Кревский, закончивший дипломатическую академию, покинул пост секретаря обкома по идеологии и отправился работать мелким посольским клерком в далекую африканскую страну. И Столяренко позавидовал ему – в Африке жить легче, чем в СССР. В той стране, в которую направлен Кревский не думают пока перестраивать свой первобытно-племенной строй.
«Живут там естественно. А мы должны жить цивилизованно. Значит, лучше их. А, что лучше? – Думал он. И решил, что лучше жить, как живут все в стране и как он, в частности. – Трудно. Но интересно. Правильно говорят, что революции и перестройки – двигатели прогресса».
Но статью без поддержки сверху вряд бы такой журнал напечатал. Он под надзором своего министерства – угольной промышленности, значит и под партийным контролем. Но журналист из Донецка. Может быть там, друзья-недруги из обкома решили его подставить. Вполне может быть! Ворошиловградская область является, как бы младшим братом Донецкой области. Там всего выпускается больше. Угля добывается больше, но самый качественный уголь – антрацит – в его области. Металла выплавляется больше, но министерство обороны для своих нужд заказывают более качественную легированную сталь именно в его, Ворошиловградской области. Город дает стране патроны и тепловозы – такой технологически сложной продукции Донецк не выпускает. Урожаи хлебов выше в его области. Но здесь главную роль играет природный фактор – у него чернозем. Продовольствием обеспечиваем себя полностью, в отличие от них. Ему докладывают, что при прошлом первом секретаре, вообще с колбасами и прочими продуктами проблем не было. Приезжали за ними и из соседней Донецкой области. Правда, это было до него. А когда его назначали на должность первого секретаря обкома партии, то поставили ему задачу увеличения поставок продовольствия в республиканский фонд – мол западноукраинские области не могут снабдить себя продуктами, то надо, чтобы им их давали другие области. Хватит шахтерскому краю находиться в привилегированных условиях! И он стал это распоряжение выполнять и сразу же в области остались только два сорта колбасы: любительская и докторская, а копченая… тю-тю, исчезла с прилавков магазинов, хотя у некоторых горожан она всегда лежала в холодильнике. Но только у некоторых. Но Ворошиловградщина все равно качественно выше Донетчины. У нас был Даль, Гаршин, Ворошилов, Еременко… А у них? Вряд ли будут такие звучные имена. Наша футбольная команда «Заря» стала чемпионом СССР – первая провинциальная команда. А их «Шахтер» только когда-то владел кубком страны. До него в городе построили столько спортивных школ и площадок, вместо тюрьмы, что по числу олимпийских и других чемпионов Ворошиловград далеко обошел Донецк и даже всю Украину. Правда, с грустью констатировал Столяренко, это было тогда, когда был первым секретарем Владимир Васильевич Шевченко. А как он его сменил, то и «Заря» ушла в низшую лигу, о колбасе говорить не хочется… все стало хуже. Но им до сих пор были довольны вверху.
Качественнее мы, то есть его область, лучше соседей! Поэтому донецкие партийцы завидуют ему! И Столяренко решил действовать – статью обсудить с нужными людьми и, по возможности, разнузданного журналиста каким-то образом призвать к порядку – показать ему его место. Такое нельзя оставлять без ответа, а то не будет порядка ни в партии, а значит, и в стране.
«Пока никому не дано права замахиваться на партию!» – Сделал он окончательный вывод и приказал секретарю вызвать к нему руководителей КГБ, МВД и прокуратуры.
«Этот Бейлин… – Зрело окончательное решение. – Должен быть поставлен на место и публично извиниться передо мной и всем обкомом. Выяснить, кто он по национальности и может ему не место в нашей стране? Только проконсультироваться во всем, чтобы не пропасть самому».
Но на совещании с первыми руководителями силовых подразделений области, вопрос о статье в журнале обсуждали очень осторожно, даже вяло. Эти руководители явно не хотели разделять проблемы обкома – их конкретно в статье критике не подвергли. В который раз по-пустому обсудили вопросы социалистической законности. И собственно говоря – все. Но Столяренко обязал их дать свои суждения о статье в письменном виде.
2
Семерчук сидел у себя в кабинете и беседовал с пришедшим к нему за советом, а точнее за помощью, доцентом из педагогического института Баранским. Это был невысокого роста, полный мужчина, лет пятидесяти. Его круглое смуглое, почти без морщин лицо, казалось накачанным мячом, а из-под припухших век поблескивали узкие щелочки глаз. Когда-то черные, а сейчас с проседью волосы придавали ему интеллигентный вид порядочного человека. А картавил он так, что любой житель Ближнего Востока мог позавидовать ему. Но он всю жизнь прожил на другом Востоке – Дальнем и даже успел поработать одно время в одной из братских азиатских стран. А привело его в обком личное дело, но прямо касающееся вопроса укрепления сплоченности партии. Романа он учил в институте основам марксистской философии и сейчас надеялся на поддержку своего бывшего студента.
Баранский уже изложил суть своего положения. Оно, вкратце, сводилось к следующему. Он уже десять лет был заведующим кафедрой марксистско-ленинской философии – два срока по пять лет. Так как он не защитил докторскую диссертацию, то согласно положению о заведовании, его освободили от этой должности и перевели работать простым доцентом. А он пишет докторскую диссертацию о философских взглядах великого анархиста Кропоткина уже пятнадцать лет и не успел ее закончить.
– Понимаешь, Роман. – Мило шепелявил Баранский, обращаясь к бывшему своему студенту на «ты». – Кропоткин такая неординарная личность, что его не изучишь и за всю жизнь. Но я стараюсь добить диссертацию и представить в скором времени ее на защиту.
Роман знал такую категорию доцентов, пишущих докторские диссертации всю свою жизнь, а точнее до смерти. Вернее, они ее не писали, но делали вид, что пишут. А за этот вид научной работы они пользовались творческими отпусками, различного рода повышением квалификации и прочими научными благами, позволяющими им занимать хорошую должность. И таких потенциальных докторов в стране было много – наверное, каждый третий из четырех таким образом двигал науку вперед, вернее расширял ее, но защищался, тоже, наверное, каждый двадцатый, а может и реже того. Баранский был типично таким ученым, извлекающий из призрачного научного тумана конкретные выгоды. Роман знал об этом, но не мог прямо сказать об этом своему бывшему педагогу. Тем более, Баранский просил о большем. Роман участливо спросил его:
– А много еще работы над вашей диссертацией?
Баранский тяжело вздохнул:
– Много. Кропоткин многогранен, и я просто тону в его материале. Монография получается большая по объему, а такую книгу никто не издаст. Сокращать жалко… – Он снова тяжело вздохнул, показывая этим, как тяжело быть ученым и перешел к главному, зачем он пришел к своему бывшему студенту. – Понимаешь, Роман. – Он сощурил свои узкие глаза до ниточки. – Мне пришлось оставить пост заведующего кафедрой по этой самой причине… – Он запнулся и через силу дальше произнес. – Ну, что нет докторской… – Признался Баранский. – Вроде бы мог жить спокойно, как доцент, без всяких волнений. – Он вздохнул еще тяжелее. – Но не могу так…
Баранский сокрушенно прикрыл ладонью глаза, показывая этим жестом, как ему тяжела спокойная жизнь. И Роман решил поддержать своего бывшего преподавателя.
– Да. Все знают вашу политическую активность, Юрий Михайлович…
Баранский встрепенулся.
– Правильно ты сказал о политической активности. Но я бы сказал еще и о политической зрелости – не могу оставаться в стороне, как простой коммунист, хочется воплощать идеи партии о перестройке общества в жизнь… – Он снова глубоко вздохнул и сказал самое главное – точнее попросил. – Роман Богданович… – Обратился он официально к своему бывшему ученику. – Как вы в обкоме знаете, у нас в пединституте освободилось место секретаря парткома. Впервые объявлены выборы парторга, на альтернативной основе. Я бы хотел, чтобы мою кандидатуру поддержал обком партии… – Осторожно закончил он.
Роман, собственно говоря, предполагал, зачем пришел к нему Баранский. Все, знавшие его, знали, что он не может жить без руководящей должности. Вот и сейчас он пришел в обком не только к нему, но и к другим прозондировать мнения о себе, заручиться поддержкой.
– Насколько я знаю, никто в обкоме партии не будет против вас. Я поговорю в отделе науки обкома, чтобы…
– Не надо. – Перебил его Баранский. – Я уже там был. Мне просто хотелось знать твое мнение по этому вопросу.
– Я не против, Юрий Михайлович, и вы всегда можете надеяться на меня…
Приоткрыв дверь, заглянул в кабинет к шефу Попов. Увидев, что у Семерчука находится посетитель, он начал прикрывать дверь, но тот махнул рукой – заходи. Роману хотелось побыстрей отделаться от Баранского и Попов бы косвенно помог ему в этом и он продолжал говорить:
– …если понадобится моя помощь, я вам никогда не откажу.
Баранский стал приподниматься со стула, собираясь уходить. Попов сел рядом и, молча, прислушивался к разговору.
– Спасибо, Роман Богданович. Я уверен был в хорошем отношении вас к нам. – При свидетеле он говорил Роману на «вы».
