Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1

Яков Матвеевич продолжал оставаться в приподнято-радостном настроении и без конца покупал разные распашоночки, платьица, пелёночки, свивальники, капорчики и одеяльца. Скоро их квартира была завалена этим тряпичным хламом (большая часть которого вряд ли даже могла понадобиться будущему новорожденному) до такой степени, что и Нина, и квартирная хозяйка, а она, как мы помним, была акушеркой и уже осмотрела Нину и подтвердила её беременность и потому пользовалась у Яши безграничным авторитетом, потребовали от него прекращения этих бесполезных трат денег.

В письме, полученном от Марии Александровны в ответ на их известие об ожидании ребёнка, было очень много полезных советов и наставлений о том, как Нина должна себя вести, что есть и т. п. Мария Александровна была тоже уверена, что это будет внук, и, выражая свою радость по этому поводу, требовала, чтобы Нина родить приезжала к ней в Темников.

Ни Нина, ни Яков Матвеевич с этим, однако, согласны не были. Здесь, в Петербурге, как студентка-медичка, Нина могла родить в любой, самой лучшей клинике и без очень больших расходов, а кто будет принимать роды в захолустном Темникове? Нет, рожать Нина будет в Петербурге, и будет очень хорошо, если на время родов Мария Александровна приедет к ним. Так они и написали будущей бабушке.

В мае 1907 года Яков Матвеевич окончил курсы механиков, получил соответствующее свидетельство и собирался отправиться вместе со своими товарищами в Главное переселенческое управление, чтобы получить назначение. Но вдруг совершенно неожиданно и он, и его друзья получили вызов к воинскому начальнику. Там им было объявлено, что на основании нового закона o военной службе они должны пройти действительную военную службу. Что их год должен был проходить её ещё в 1906 году, и что по ходатайству Министерства земледелия им была дана возможность окончить курсы, а теперь, перед отправлением на работу, они должны идти служить.

Эта новость чрезвычайно огорчила и ошеломила всех бывших курсантов, особенно же она огорчила Якова Матвеевича Алёшкина. Его просьбы об отсрочке в связи с ожидаемыми родами у жены никакого впечатления не произвели, и через неделю он вместе с другими, распростясь с плачущей Ниной, ехал в поезде на Вильно в сопровождении усатого фельдфебеля, назначенного старшим по этой воинской команде.

В Вильно после трёхмесячного обучения в полку Яков Матвеевич и его спутники, как образованные, были направлены в гарнизонную унтер-офицерскую школу, в которой и должны были учиться до конца 1909 года.

Перед отъездом Яков Матвеевич взял с жены слово о том, что теперь рожать она поедет обязательно к матери в Темников, и написал об этом Марии Александровне, чем её несказанно обрадовал. Тёща в своём письме, адресованном уже в часть, просила его не беспокоиться ни о Нине, ни о будущем ребёнке, обещая на всё время его службы взять все заботы на себя.

В конце июня 1907 года Нина Болеславовна Алёшкина-Карпова с успехом сдала все положенные курсовые экзамены и выехала в Темников.

В самом начале нашего рассказа мы и застали её в квартире матери в тот самый момент, когда все в доме, в том числе и сама Нина, конечно, с нетерпением ожидали появления на свет нового, пожалуй, самого главного героя нашего рассказа.

* * *

Наше путешествие в прошлое затянулось, но без него мы не смогли бы себе представить ту сложную жизнь, полную больших, а иногда и трагических событий, которая предстоит этому, ещё пока не родившемуся человеку.

Часть вторая

Глава первая

Итак, второе августа 1907 года. Раннее утро. Арина Семёновна, дремавшая в кресле, стоявшем около Нининой кровати, была разбужена внезапным резким и пронзительным, почти нечеловеческим криком Нины, неожиданно сменившим её однообразные стоны.

Вскочили на ноги и все домашние. Мария Александровна и Даша вбежали в комнату.

– Что, уже? Началось? – воскликнули они одновременно.

– Да, теперь, пожалуй, началось… – невозмутимо ответила повитуха, поглаживая рукой живот Нины, которая в этот момент как-то нелепо изогнувшись, издала душераздирающий крик.

– Прикажите приготовить кипячёную воду и таз. Пусть всё сюда принесут. Дарья Васильевна, проводите меня руки помыть.

Вернувшись через несколько минут, Арина Семёновна открыла саквояжик и разложила на столе, покрытом чистой простынкой, свои нехитрые инструменты и медикаменты: пузырёк с йодной настойкой, ножницы, баночку с несколькими плавающими в спирту толстыми шёлковыми нитками и чистый бинт. Затем она выпроводила всех из комнаты и осталась с Ниной одна.

После нескольких громких стонов Нина замолчала, закусила нижнюю губу и, казалось, успокоилась. Только всё её тело судорожно вздрагивало и напрягалось так, что лицо её стало багрово-красным, а на лбу появились крупные капли пота.

– А ты, матушка, кричи, тужься и кричи, громче кричи, так легче будет… – приговаривала Арина Семёновна, что-то делая своими мягкими проворными руками около ног роженицы.

И вдруг в комнате, казалось, до конца заполненной стонами и криком Нины, раздался новый звук. Он был похож на какой-то писк, скрип или даже всхлипывание и вдруг стал громким и отчетливым:

– А-э-а-а! – и через мгновение снова: А-э-а-а!

– Ну вот и голосок прорезался, – довольно произнесла Арина Семёновна, продолжая что-то быстро делать возле Нины и ребёнка, то беря ножницы, то палочку с йодом, то что-то завязывая шелковинкой. Затем она позвала:

– Дарья Васильевна, налейте-ка нам водички в тазик, мы купаться хотим!

А ещё через несколько минут, завернув новорожденного в заранее приготовленную пелёнку и обвязав, как это тогда было принято, свивальничком, а затем уже и байковым одеялом, Арина Семёновна, передавая свёрток Марии Александровне, вошедшей на её зов вместе с Дашей, сказала:

– Ну вот, Мария Александровна, Бог внучка дал, поздравляю! Поздравляю вас с первым и, даст Бог, не последним внуком, а тебя, Ниночка, с сыном!

Тут все взглянули на Нину, которая, родив, почувствовала такое облегчение, такую огромную усталость и безразличие ко всему, и даже к тому красному, довольно-таки безобразному комочку, который только что копошился у её ног, а сейчас, обмытый и укутанный в пелёнку и одеяло, уже мирно спал на руках у бабушки, что ей даже немного стыдно стало. На её глазах показались слёзы.

– Вот Яша-то будет рад, – прошептала она.

Заметив состояние Нины, Арина Семёновна снова потребовала, чтобы из комнаты все вышли, к этому времени в неё успели протиснуться уже все обитатели квартиры. Потребовала она, чтобы унесли и ребёнка.

Мария Александровна, бережно неся внука на руках, вышла из комнаты, следом вышли и все остальные, за исключением горбатенькой Поли, которая помогла Арине Семёновне убрать кровать родильницы.

А ещё через полчаса, когда усталая, измученная Нина, уже вымытая, в перестланной чистой постели заснула крепким спокойным сном, таким же, как и её сын, спавший в большой корзине, заменявшей люльку, в комнате своей бабушки, Даша бежала на почту, чтобы послать телеграмму Якову Матвеевичу Алёшкину и поздравить его с сыном.

Так появился на свет и начал свою трудовую трудную жизнь, богатую всякого рода радостями и несчастьями, представитель следующего поколения этой семьи.

Через неделю молодая мать была совершенно здорова. Хорошо чувствовал себя и младенец. Их обоих осмотрела только что вернувшаяся из Петербурга Янина Владимировна Стасевич, которая ездила туда, чтобы получить врачебный диплом и одновременно приобрести обстановку для своего нового дома в лесничестве.

Роды у Нины предполагались в сентябре, и Стасевичи рассчитывали к их началу вернуться в Темников. И Мария Александровна, и Нина очень хотели, чтобы при родах присутствовала эта врач. Но случилась так, что роды произошли почти на месяц раньше, по-видимому, кто-то ошибся в расчётах – или молодая мать, или осматривавшая её акушерка, так как ребёнок родился доношенным. К счастью, и сами роды, и последующий за ними период прошли для матери и для ребёнка без каких-либо осложнений, что в то время бывало нечасто.

Пришло известие от отца ребёнка, в котором он уведомлял, что военное начальство в отпуске ему по поводу рождения сына категорически отказало. Просил назвать сына Борисом.

10 августа Борю крестили. Крестили его дома, для чего приглашали священника ближайшей церкви Иоанна Богослова, отца Алексея, который и исполнил этот совершенно тогда необходимый обряд. Восприемниками ребёнка были Стасевич и Травина.

После крещения Бори вся семья Пигуты вместе с Дашей и Анютой Шалиной на весь остаток лета уехали из города в новый дом Стасевичей в Пуштинском лесничестве. Этого категорически потребовала Янина Владимировна, говоря, что городская духота и ребёнку, и матери вредна. Хотя город Темников в то время больше походил на деревню, чем на город, пыли в нём действительно было много.

Предложение Стасевичей было с благодарностью принято. Поехали все: и молодая мать с новорожденным сыном, и Мария Александровна, и Даша, и гимназистка восьмого класса Аня Шалина, которая за эти годы превратилась почти в члена семьи Пигуты.

Отец Ани по-прежнему приходил и устраивал скандалы, а протрезвев, извинялся и клялся, что этого больше никогда не повторится. Но стоило ему напиться, как вновь всё начиналось сначала.

Аня очень тяжело переживала эти его появления, но Мария Александровна с таким тактом и чуткостью относилась и к её несчастному отцу, и к ней, что девушка проникалась к своей воспитательнице всё большей и большей любовью и уважением. И если бы не жалость к матери, которая всё более и более страдала от чудачеств и дебоширства пьяницы–мужа, Аня была бы совершенно счастлива. Её учение шло прекрасно, подруги её любили, а воспитательница не только полностью заботилась о ней, но даже и баловала.

Некоторое огорчение Аня испытывала только от наблюдения за жизнью своей сестры Веры. Муж последней оказался злым, чёрствым и скупым человеком. Вера находилась в его семье на положении работницы и вскоре из весёлой, жизнерадостной девушки превратилась в грустное, забитое существо, горько оплакивающее свою жизнь при тех редких посещениях отчего дома, которые ей удавалось сделать.

Николай Осипович Шалин от замужества своей старшей дочери никакой ожидаемой им выгоды не получил и считал, что в этом виновата только сама Вера. Будучи пьяным, а пьяным он теперь был почти всегда, без конца упрекал дочь в неумении жить и в неблагодарности. Такое положение Веры вызывало у Ани не только сочувствие и жалость, но и отвращение к замужеству вообще.

* * *

Как-то получилось так, что с самых первых дней своей жизни Боря не сходил с рук Ани. Была нанята и нянька Марья, опытная пожилая женщина, до этого служившая в няньках у разных господ. Но стоило только появиться в доме Ане, как она принималась за Борю.

Марья не мешала: она считала, что барышне скоро это надоест, а ей ещё достанется нянчиться. И Аня с увлечением пеленала и перепелёнывала Борю, принимала деятельное участие в его купании, укачивала его и, несмотря на ворчание Марии Александровны, без конца таскала Борю на руках. Матери Боря доставался только на время кормления, и она, видимо, ещё не до конца проникнувшись чувством материнства, а может быть, и потому, что, как мы знаем, она не очень-то и хотела этого ребёнка, особенно по нему и не скучала, и больше забавлялась с двухгодовалым Юрой Стасевичем, чем с собственным сыном.

А может быть, она, зная, что ей скоро придётся уехать и оставить сына в Темникове, просто боялась к нему привыкнуть. А о том, что Нина Болеславовна должна будет 1 сентября уехать, чтобы окончить своё учение, знали все. Понимали все и то, что сейчас, пока её муж находится на военной службе, взять Борю Алёшкины не могут. И что ему, по крайней мере год, придётся воспитываться у бабушки.

Кое-кто, как, например, Аня Шалина и Мария Александровна, этому даже были рады. Правда, последнюю беспокоило, как такого маленького ребёнка отнять от груди – найти кормилицу не смогли.

По совету Янины Владимировны Нина решила пробыть в Темникове до конца сентября, чтобы отнять Борю от груди в возрасте хотя бы полутора месяцев. Она написала прошение в институт о том, чтобы ей разрешили опоздать к началу учения на месяц, и отправила его одновременно с очередным взносом платы за обучение. В прошении она указала и причину своего опоздания.

Так как Н. Б. Алёшкина считалась хорошо успевающей студенткой, то ректор института согласился удовлетворить её просьбу и разрешил явиться для продолжения занятий к первому октября 1907 года.

К началу учебного года, то есть к 1 сентября, Мария Александровна и Аня должны были уехать в Темников, уехала с ними и Даша; в гостях у Стасевичей остались Нина, её сын и няня Марья.

Аня и Мария Александровна скучали по Боре и часто вечерами вели долгие разговоры о нём. А по воскресеньям Аня не выдерживала и ездила на попутных лошадях в лесничество.

Наконец, прошёл и сентябрь, Нина уехала в Петербург, а Боря остался на попечении своей бабушки, её воспитанницы Ани, няни Марьи и… козы Шалиных. Дело в том, что в то время почему-то считалось, что маленькому ребёнку, оставшемуся без материнского молока, лучше всего давать разведённое козье молоко.

У Анны Никифоровны Шалиной была коза. Узнав, что внуку Марии Александровны, ее благодетельницы, как она её часто называла, необходимо козье молоко, она стала ежедневно приносить бутылку свежего парного козьего молока и категорически отказалась брать за него какие-либо деньги.

Каждое утро, прежде чем идти в гимназию, Аня брала у матери принесённое молоко, приготавливала его по рецепту, составленному врачом Стасевич, и поила Борю из бутылочки с появившейся тогда в продаже резиновой соской. Ещё совсем недавно грудных детей кормили из рожка, и потому старшие члены семьи относились к этому резиновому изделию с недоверием. И если бы не настойчивость Стасевич, то, наверное, и Боря питался бы из рожка, который был уже куплен.

Весь день Боря находился под наблюдением няни Марьи, конечно, и Даша не оставляла его своим вниманием, но стоило только появиться в доме Ане, как, едва успев приготовить уроки, она уже не отходила от малыша. Почти каждый день наведывалась и жившая неподалеку Стасевич, дававшая свои советы и как врач, и как молодая мать.

Мария Александровна, хотя и была очень занята (её должность оказалась чрезвычайно хлопотной и тяжёлой), всё-таки всегда находила время, чтобы посмотреть на внука, понянчиться с ним или вместе с Аней искупать его. Вот так он и начал свои первые месяцы существования.

Усилия всех окружавших его женщин увенчались успехом, и переключение Бори на искусственное вскармливание произошло для него вполне благополучно. Он рос здоровым и весёлым ребёнком.

Своевременно у него начали прорезаться зубки, также своевременно он начал сидеть и, наконец, девяти месяцев от роду, к величайшей радости своей бабушки, Ани и всех остальных домочадцев, начал помаленьку ходить.

От Якова Матвеевича Алёшкина регулярно приходили письма, в которых он, вкратце описывая свою нелёгкую солдатскую жизнь, сообщал, что ему служить оставалось всё меньше и меньше, и что скоро он, наконец, увидит своего сына. В каждом письме он расспрашивал про Борю. Все свои письма он адресовал Марии Александровне Пигуте и стал называть её бабусей. Это имя так укоренилось за его тёщей, что в продолжение дальнейших лет жизни все домашние и многие близкие знакомые иначе её и не называли.

Отвечала на письма Якова Мария Александровна сама, а иногда по её просьбе и Аня. Ответы их были всегда очень подробными, с описанием различных случаев и происшествий из жизни Бори.

Нина писала реже, все это объясняли её большой занятостью в институте, ведь она готовилась к сдаче последних экзаменов, которые должна была сдавать в июле 1908 года. И если Яков Матвеевич интересовался в своих письмах малейшими подробностями из жизни сына, то Нина спрашивала о нём как-то поверхностно, почти равнодушно. Мария Александровна, читая её письма, не раз задумывалась над ними и находила их очень похожими на письма своего мужа, который в своё время также как-то очень несерьёзно и чересчур просто думал о своих детях, хотя как будто и любил их.

Письма Якова и Нины читались ею вслух, их всегда слушала и Аня, и как-то так получилось, что она, полюбив этого маленького, беспомощного человечка, невольно сравнивала отношение к нему отца и матери. И если отношение отца вызывало у неё чувство уважения и доброжелательности к нему, и какой-то привязанности, как бы благодарности за его заботу об этом крохотном существе, то отношение матери она просто не понимала. Она бы, например, так Аня рассуждала про себя (конечно, ни с кем своими мыслями не делясь), никогда бы не оставила такого крошку одного, какое бы её учение ни ждало, это могла сделать только чёрствая, бессердечная женщина.

Анино суждение, вероятно, было неправильным, может быть, чересчур строгим, но ведь ей было всего 19 лет, а в этом возрасте люди судят чересчур прямолинейно и, может быть, немного пристрастно. Однако с этого времени Аня не могла подавить в себе неприязненного чувства по отношению к Нине Болеславовне, хотя она никогда этого ей и не показывала.

Так прошёл год. Боря уже довольно хорошо ходил, хотя ещё и не мог как следует управлять своим маленьким тельцем и часто, по выражению няни Марьи, шёл не туда, куда хотел, а куда его ноги несли. Однако он уже успел самостоятельно обследовать все уголки своей новой квартиры. А квартира была действительно новая.

После отъезда Карла Карловича, окончившего строительство здания гимназии, оставался недостроенным дом для начальницы гимназии. Его строительство заканчивал один из местных подрядчиков. По плану он должен был закончить постройку к началу 1907 года, а дом не был готов и к началу 1908 года. Пользуясь тем, что Новосильцева, завершив строительство гимназии, увлеклась каким-то новым проектом, а Мария Александровна Пигута из скромности не решалась настаивать на форсировании строительства, этот делец тянул с постройкой, как только мог, продолжая вымогать на него деньги и с Новосильцевой, и даже с самой Пигуты.

Неизвестно, сколько бы ещё времени он канителился, если бы в дело не вмешался Стасевич как один из членов попечительского совета. Он быстро разобрался во всех вымышленных трудностях и проволочках подстраиваемых подрядчиком, пригрозив ему лишением подряда и невыплатой договорённых сумм, если дом не будет готов к весне 1908 года. В мае дом в конце концов был построен и отделан окончательно. А в июне 1908 г. в него вселилась Мария Александровна Пигута со всеми своими чадами и домочадцами.

Дом, в котором теперь поселилась её семья, был срублен из больших еловых брёвен. С внутренней стороны брёвна были немного стёсаны, а снаружи обшиты тёсом. Полы – крашеные во всех комнатах и коридоре. В кухне пол, настланный из широченных, более полуаршина, досок, не покрашен. Дом имел форму прямоугольника размером 12x38 аршин.

В этом доме Марии Александровне было суждено прожить до конца своей жизни, а её внук Борис провёл в нём свою первую сознательную часть жизни. Лучшие воспоминания о его детстве связаны у него именно с этим домом.

* * *

В августе 1908 года приехала в г. Темников окончившая учение и гордо демонстрировавшая маме и всем знакомым свой диплом Нина. За десять месяцев, которые она не видела сына, она от него отвыкла и как-то не смогла первое время найти по отношению к нему верного поведения и тона. Боря тоже, конечно, не помнил её и потому дичился. Он с большим удовольствием шёл к бабусе, к няне, к Даше, чем к матери. А уж про Аню Шалину и говорить нечего: завидев её, мигом срывался с любых рук, в том числе и с материнских, и мчался к ней. Это очень обижало молодую женщину, и она невольно стала ревновать сына к девушке.

Ещё более обидело Нину то, что её мать в последнее время доверила Ане почти всю переписку с Яковом, и, хотя Аня все свои письма к нему обязательно читала Марии Александровне, так же, как и все получаемые ею письма от него, в письмах этих в основном разговор шёл о его сыне. Как часто бывает в таких случаях, Нина совсем забывала про то, что сама-то она писала мужу очень редко, на что он не раз жаловался бабусе. Про сына в своих письмах она вообще ничего не могла написать, так как сама знала о нём только из писем матери.

Аня же жила с её сыном рядом, нянчилась с ним, как со своим ребёнком, знала о нём всё-всё и могла удовлетворить законный интерес отца в этом вопросе гораздо лучше.

Но когда одна женщина начинает думать про другую плохо, её уже не разубедишь. Напрасно бабуся успокаивала дочь и объясняла уже в который раз сложившуюся обстановку: Нина не хотела ничего понимать, и её отношение к бедной девушке становилось всё более холодным и неприязненным.

В этом, 1903 году Аня окончила восьмой класс гимназии. Окончила с золотой медалью, и в числе нескольких лучших учениц на средства, выделенные для этой цели Новосильцевой, могла поехать с экскурсией в Москву и Петербург. Не желая расставаться со своей воспитательницей и Борей, Аня от участия в экскурсии отказывалась, но после того, как увидела изменившееся к себе отношение матери мальчика, сочла за лучшее совершить это путешествие. Она рассчитывала, что к её возвращению мать и сын уедут, её переписка с Яковом Матвеевичем за неимением повода сама собой прекратится, и у Нины не будет причин для обид и неприязни. Мария Александровна была довольна таким решением Ани. Хотя она и считала, что Нина неправа, полагала за лучшее, чтобы Аня не становилась, как это невольно получалось, между матерью и сыном.

Через неделю после приезда Нины Болеславовны Аня, распрощавшись со всеми и особенно с маленьким Борей, с которым она уже не думала никогда увидеться, впервые в своей жизни выехала из города Темникова. До сих пор она дальше Пуштинского лесничества не бывала. Она никогда в жизни ещё не видела паровоза или поезда, не видела конки, трамвая и многого другого, что с раннего детства было знакомо многим из её сверстниц.

Вскоре Боря, как все дети его возраста, постоянно находясь с матерью, привык и к ней. Да и она начала приспосабливаться к его запросам и интересам. Много времени Нина с сыном проводили у Стасевичей, где Боря играл с Юрой, которому уже было около трёх лет и который в этом возрасте уже болтал сразу на трёх языках: на родном польском, на котором с ним разговаривали отец и мать, на русском, на котором разговаривали все остальные окружавшие его люди, и на немецком, на котором заставляла его говорить жившая у Стасевичей гувернантка-немка.

Юра был старше, и поэтому их совместные игры часто заканчивались потасовкой, в которой маленькому Боре, конечно, отводилась роль потерпевшего. Он хотя и плакал после полученных тумаков, но как только успокаивался, снова, как хвостик, ходил за Юрой.

Иногда приезжали к Стасевичам и бабуся с Дашей. Мария Александровна последнее время стала прихварывать: очевидно, сказывалось большое переутомление, связанное с хлопотливой и беспокойной должностью. Кроме того, её, несомненно, переутомляло и то, что она была вынуждена вести уроки русского языка во всех классах гимназии. До сих пор преподавателя на этот предмет найти не удавалось. Она утешала себя тем, что в будущем году наступит облегчение: появится, наконец, этот необходимый учитель.

Мария Александровна при поддержке Новосильцевой сумела уговорить попечительский совет, чтобы на должность учительницы русского языка в младших классах гимназии была принята только что окончившая эту же гимназию Анна Николаевна Шалина. Уговоры эти дались ей нелегко, некоторые члены совета и слышать об этом не хотели:

– Как так – наших детей будет учить дочь какого-то сапожника? Немыслимо! Невозможно!

Но в конце концов победа всё-таки осталась за Пигутой, а сама она, присутствуя на уроках Ани, которые та проводила, как и все другие гимназистки восьмого класса в обязательном порядке, убедилась в её недюжинных педагогических способностях и была уверена, что девушка с этим делом справится.

Как бы там ни было, но в это время Мария Александровна чувствовала себя очень нехорошо. Нам думается, что в этом её состоянии немаловажную роль сыграла и предстоящая разлука с Борей, к которому она привязалась всей душой. Ей казалось, что она любит Борю гораздо больше, чем любила своих детей. Он ей очень напоминал её младшего сына, погибшего так неожиданно и почти в таком же возрасте.

В то же время она всячески старалась сделать так, чтобы Боря больше проводил времени с матерью, прекрасно понимая, что им-то надо как можно лучше привыкнуть друг к другу.

Лето приближалось к концу. Нина Болеславовна, до сих пор считавшая, что до осени ещё далеко, как-то вдруг обнаружила, что на дворе уже конец августа, что скоро начинаются занятия в гимназии и что ей пора уезжать. Но как это сделать? Дело в том, что профессор С. П. Фёдоров, у которого она когда-то работала сестрой, принимая экзамен по хирургии, сказал: