Прятаться больше не с кем

Эти внутренние диалоги меня сильно рассмешили, перестать смеяться я не мог, сделал небольшой перерыв, когда пингвин, мыча и толкаясь, протянул мне клюв с зажатым в нём пузырьком – капли для глаз. «Нафтизин» или что–то вроде.

– Закапай себе в каждый глаз по несколько капель, а то нас спалят. Рэ, я серьёзно, давай уже.

– с деланной обеспокоенностью чирикал он. Я не понимал причины его беспокойства. Глаза. Капли. Где связь? Можно надеть очки. Нет, наш военный будет против – типа всё строго, типа мы – его личная духовая гвардия, «пойдёшь служить в оркестр – тебя ещё и в жопу поцелуют, и трубу будут натирать каждый день». Натирать трубу каждый день.. Дуть в трубу.. Кто будет дуть в мою трубу? Надо не дуть, а играть, издавать приятные звуки, когда хранилище переполнится, всё выйдет наружу.. Клапан. Надави на клапан – и потечёт. И это в армии?! Дунь мне в жопу, полковник, а то на клапан давит. И всё выйдет наружу, потечёт, как..

– Рэ, пошли. Ты весь флакон уже вылил себе на ебало.

Пингвин или Пеликан выхватил у меня пузырёк, залил мне глаза какой–то хуйнёй, вызывающей слёзы, и начал подталкивать ко входу в дом культуры. Я отбивался, искал платок, чтобы протереть глаза и лицо. Нашёл. Как—то неуклюже вытер влагу или, скорее, просто размазал её. Когда мы вошли, военного ещё не было, трое наших сидели над каким–то журналом с обзором игр, инструменты стояли в стороне.

Один из оркестрантов, Пит, подняв глаза от журнала:

– О, Пеликан, ну ты как всегда. Играть–то сможешь?

Пеликан промолчал, вытащил саксофон, проверил клавиши, мундштук и заиграл.

– Что за..

– прошипел Пит. Metallica, «Unforgiven». Пеликан закрыл глаза, лицо покраснело, на лбу проступили вены, он сосредоточился на саксе, на нотах – никаких промахов, пальцы работают как запрограммированные, медь инструмента блестит, плавится от нагнетаемой силы и тут же становится крепче, пропитанная драйвом и уверенностью Пеликана. Таким я его ещё не видел. Я видел распиздяя, способного на слабые шуточки, нескладного и многими презираемого чувака, которому эти уроки «игры на духовых инструментах» не очень-то и нужны.

Когда Пеликан закончил, Пит сглотнул (несколько минут, пока длилась музыка, он сидел с приоткрытым ртом, большая родинка на подбородке слева казалась ещё больше и уродливее, волоски, торчащие из неё, ещё длиннее и

– Да пошёл ты, Пеликанчик. Мы не за этим сюда приходим. Техника игры, техника дыхания, постановка пальцев

их было ещё меньше, всего лишь парочка кудрявых лобковых волосков).

– и всё такое, нотная грамота. Я тоже так могу. Что сыграть, парни?

Парни притихли, слегка посмеиваясь над ситуацией. Толстый вытирал свежие сопли, засунув руку в раструб тубы по самое плечо. Поросячьи глазки хитро блестели, сквозь сетку рваных джинсов между ног просвечивали узкие для его размеров трусы. Остальные делали вид, что в журнале интереснее.

– Ну? Да и хер с вами. Отлично.

И он, откашлявшись, затянул «Полюшко». Это был его финиш и непередаваемый пиздец для окружающих.

Я сначала не поверил, что он будет исполнять именно это произведение. Мы эту срань учим с самого первого урока, мало того, повторяем каждые два–три занятия – кто не сможет это сыграть? Пит тормозит на середине. Прикинув, что делает не то, чего от него якобы ожидает его «группа поддержки», он принимается за «Прощание славянки».

Толстый ржёт в раструб, Пеликан стоит и меряет взглядом Пита, а у меня начинается истерика – я сажусь на стул, содрогаюсь от смеха вместе с ним, хочу закрыть лицо руками, но музыка внезапно обрывается и стула подо мной уже нет. Я падаю на задницу, но приступ дикого хохота не отступает.

– Ты, блядь, горшок хуев! Что здесь смешного?

Пит выбил стул из–под меня, его труба улетела в сторону, он вжал голову в плечи, широко расставил руки и орал на меня.

– Тоже накурился что ли? Опустился до уровня Пеликана? Я думал, что ты..что ты..

Сквозь слёзы он казался более жалким, чем обычно – и без того непропорциональное лицо искажалось, вода преломляла последние узнаваемые черты. Я тоже думал, Пит, что ты слишком правильный. Как видишь, я не ошибся.

Пита никто не поддержал. Но и явно против не выступил. Пеликан помог мне подняться, я расчехлил свой тенор и мы начали джемовать, как всегда – Пеликан задаёт ритм, я его дополняю. Пит сидит на стуле, будто пережил переломный момент в своей жизни – потный, с отсутствующим взглядом, щёлкает суставами на пальцах.

Трава подействовала хорошо – появилась та лёгкость и раскрепощённость, которой не было раньше, пальцы гнулись легче, выдох ощущался бесконечностью, я мог играть и играть без остановки, без перерывов, какое там «Полюшко», Брамс, военные марши или упражнения для «разминки суставов» – даже Пеликан, стоящий в метре от меня, был не более чем иллюзией, временным напарником, он подносил ноты и мне нужно было только озвучить их, придать им вес, ноты весят не больше воздуха, которым я их извлекаю, не больше нажатия нужной клавиши, но каждая из них несёт в себе и меня, моё желание и мою страсть.

Деревянный пол скрипит и стонет, подвывая в такт нашей импровизации. Я чувствую, что выдыхаюсь, открываю один глаз и смотрю на Пеликана – он уже не играет, сидит, закинув ногу на ногу, и смотрит на меня. Коду – он делает движение рукой от груди вниз, к колену. Заканчиваю. Пеликан протягивает бутылку воды, «с газом», читаю на этикетке, и говорю, что не пью такую. Но другой нет, пить хочется так, будто я один – целое стадо слонов. Откручиваю крышку и пью чем угодно, только не ртом – бутылку хорошо растрясли. Пеликан доволен.

Мы зачехляем инструменты и уходим – «учитель» так и не появился.

Я поужинал у Пеликана, а потом пошёл к Дэнни – обычно мы просто сидели, говорили на любые темы, фоном шла какая–нибудь музыка и сигареты.

Дэнни был, наверное, самым дерьмовым вариантом ребёнка для своих родителей – замкнутым, грубым, говорящим только то, что думает, а не то, чего от него ждут услышать, задававшим неудобные вопросы и беспощадным критиком «устройства жизни», которое пытались навязать ему родственники. Но в нашем с ним общении никакого напряга не было, никакого подыгрывания, мы не уступали друг другу ни в чём, даже в вопросе, который не имел ни для одного из нас принципиального значения. Мы оба ценили честность.

Иногда к нам заглядывала мать Дэнни – он был против, но с ней было интересно, она могла поддержать любой разговор не на уровне «да–нет–не знаю», а на уровне чётких аргументов или контраргументов. Она была начитана, у неё было пара высших образований и грамотная речь, её было приятно слушать. Мало того, она и выглядела отлично – держала себя в форме настолько хорошей, что сравнивать её с другими женщинами – матерями моих друзей и знакомых – было бессмысленно.

И я не понимал, почему она выбрала себе такого мужа – отца Дэнни – бесхарактерного мужика, понятия не имеющего о силе воли и вообще о том, что он делает здесь. У него есть хуй, а остальное не важно – так он считал. Но хуй исчезал, как только он оказывался рядом с мамой Дэнни. Её звали Миднайт. Как зовут отца Дэнни, я узнал тогда, когда случайно увидел его свидетельство о рождении – Фил. Он ни разу не представился, хотя часто был где–то поблизости, буквально путался под ногами из–за своего невысокого роста.

Дэнни психовал, когда приходила Миднайт. Сначала он просил её уйти по–хорошему, мягко, двумя словами максимум – «уйди» и «выйди», тем голосом, который он прячет за вызовом в глазах. Если она пропускала его реплики мимо ушей (а Дэнни считал, что это он бьёт в молоко, не находит нужных, побуждающих слов), Дэнни чаще всего бил зажигалкой по столу, хватал сигареты и уходил. Миднайт складывала руки на груди и смотрела в окно несколько минут, она не ждала, что Дэнни вернётся – он ни разу этого не делал – но и не испытывала каких–то видимых эмоций, внушала ощущение, что всё именно так и должно быть. Мы могли ещё какое–то время поговорить, но я быстро начинал чувствовать свою вину перед Дэнни (несколько раз я вслух был не против, чтобы Миднайт осталась – она нас ни в чём не ограничивала, не было запретных или неудобных тем; Дэнни на говно исходил, но оставался и слушал, не участвуя) и сворачивал беседу. В коридоре Фил всё время возился с одной и той же розеткой – то провода не те, то вид у неё не тот, то висит неровно. Я одевался и уходил. Как правило, Дэнни был уже не дома и я не звонил ему, чтобы узнать, где он – боялся вызвать очередную вспышку ярости.

Но каждый раз Дэнни сам выходил на связь – так, будто ничего не было, будто я не задевал его своим поведением и Миднайт не бесила своей навязчивостью (как видел это Дэнни).

В этот вечер Миднайт не появлялась, я ушёл поздно ночью, обдумывая новый опыт с травой. Ночью мысли лучше структурированы, я могу сам для себя понять, ЧТО произошло и ЧТО с этим делать дальше, или не делать, а оставить в пережитом, вспоминать, но не помнить. Кратковременные отсветы, так случается, намного полезнее длительных обдумываний, затяжных рассуждений, когда ты мечешься между уже вроде бы принятым решением и ещё несколькими, «тоже неплохими». Баланс не выравнивается, знака «равно» не существует, его никогда не существовало, я не смогу его придумать, я не знаю, я боюсь, что значит «равный» чему–то или кому–то, резервуар пуст, снова нужно ждать дождя, а когда он вот–вот начнётся и молнии дырявят тучи, становится ясно, что наступил сезон сухих гроз.

Дэнни хорошо выражал то, что хотел выразить, в устном разговоре, но на бумаге его мысли невозможно было состыковать, время от времени я редактировал его наброски, но использовать диктофон было лучшим выходом. Дэнни не хотел писать книг в общепринятом представлении, текстура книги не вызывала в нём никакого желания подстраиваться под неё. Но хотелось что–то оставить, не только звуки в цифровом виде. На эту тему мы не говорили, но она и не была под запретом – нечего было говорить, многое уже сказано и будет ещё.

Через неделю позвонил Пеликан.

– Рэ, поехали со мной кое–куда. Пока не могу сказать куда – место засекречено. Но тебе понравится.

Вообще он какое–то время работал на складе «Дикси», чтобы накопить на собственный бизнес – продавать музыку и журналы о блэк–, дэт– и прочих тёмных ответвлениях металла. Дома у него уже скопилась приличная фонотека разных редкостей и он досконально знал свою тему.

– Пеликан, ты хочешь затащить меня на очередной концерт своих друзей? Чтобы я, как в прошлый раз, помогал тебе убирать зал после всего, ползая по колено в блевотине и битом стекле, потому что ты обещал проспонсировать выступление, но всех кинул?

– Неееет, Рэ, это будет встреча для своих, no limits, no morons, с бесплатным, хахаха, бааааром.

Я прям представил сейчас его лицо – сальная кожа, бегающие глазки, а по тому, как он артикулировал слово "бар", стало понятно, что не из–за него он меня зовёт туда.

– Покушать тоже будет, я участвовал в составлении меню

– Нууу.. Пока что звучит не так страшно.

– И никто голодным не останется. Плюс развлечения, музыка. Ты ж ничего не теряешь, поехали.

– Опять концерт?

– Нет, скорее всего будет один диджей или какой–то человек со своей системой. Электронщина.

Он пожевал губами.

– Хотя я лично не против блэк–металла, но в этом вопросе я самоустранился.

Тебя никто и не спрашивал, наверное.

– Так что? Встречаемся завтра в 7 вечера.

Поверить ему снова? «Да, Дэнни, честность – вот что происходит между нами».

– Хорошо. Где встретимся?

Конечно же, дома у Пеликана.

– У меня дома. За нами заедут.

– Договорились.

Ноль предчувствий – я спал хорошо, что не удавалось мне долгое время: болела спина, руки отекали, постоянно было душно как ни проветривай, просыпался я совсем не отдохнувшим, разбитым, еле–еле сползал с кровати, если бы не собака, которая от меня зависела, наверное, я и сползать бы не стал – незачем.

Часа в два ко мне заскочил Дэнни, сказал, что у Миднайт очередной приступ беспокойства за него и «можно ли провести какое–то время у тебя». Я сказал, что могу оставить ключи, потому что уезжаю с Пеликаном и до завтра меня точно не будет.

– Джемовать поедете?

– Если бы. Секретное место и секретная встреча «для своих».

– Ну да, ну да. Привези мне оттуда что–нибудь, только сразу по карманам распихай, а то потом забудешь.

Что? Дэнни, ты о чём? Я разглядываю его, хочу найти признак осведомлённости.

– На месте разберёшься. Просто привези что–нибудь и всё.

– Окей, как скажешь. Мне не трудно.

– А я тогда посижу здесь, до завтра или нет – не знаю. Подумаю, в общем, о разном.

– Можешь хоть поселиться здесь – знаешь же, что я не против.

– Нет, Рэ, дома тоже есть..мм..дела.

Остальное время мы убили за обсуждением писем Уильяма Берроуза Аллену Гинзбергу. И тот и другой нравились нам с Дэнни одинаково сильно, они вызывали интерес своими жизнями, поступками, текстами – если говорить было не о чем, мы доставали Берроуза. Или Хантера Томпсона.

Без десяти семь я оставил Дэнни и пошёл к Пеликану. Я не стал как–то по–особенному одеваться – шорты, кроссовки, белая футболка и тёмные очки – о дресс–коде меня не проинформировали. По реакции Пеликана я понял, что моя одежда волнует его в последнюю очередь – он бегал с первого этажа на второй и обратно, на ходу предлагая мне то покурить, то попить, то сходить в туалет «на всякий случай», я отвечал «нет» на все его предложения. Наконец он собрался – мне так казалось – и мы в ожидании машины курили на веранде. Пеликан безостановочно хлопал себя по карманам, что–то доставал и перекладывал, ёрзал в кресле, откусил фильтр сигареты и, конечно же, сожрал его. Я привык к подобным выходкам и уже не придавал им значения – съел и съел, лишь бы меня накормить не пытался. Он бы попытался, но сейчас был не в том настроении.

У Пеликана зазвонил телефон – можно выдвигаться. Мы выходим за ворота и садимся в старый «бмв». Водитель – молодая девушка в свободной майке и коротких на–мне–нет–трусов шортах, светлые волосы и большие, на половину лица, очки.

– Добрый вечер, Пеликан. Добрый вечер..ээ..

– Рэ.

– Рэ.

Душно. Пеликан сидит впереди и беседует с девушкой. Я не вслушиваюсь, мне не очень интересно, меня клонит в сон и в итоге я отключаюсь. Просыпаюсь от чувствительного тычка в бок – раскрасневшийся потный Пеликан, нацепив свою любимую из улыбок, сальную улыбку похотливого Пеликана – зовёт меня наружу. Я выхожу из машины, потягиваюсь и разминаю конечности, зеваю и нюхаю свои подмышки – терпимо, но уже не так свежо, как двумя часами ранее. Одноэтажный дом, в окнах не горит свет, похоже, что там никто не живёт. Девушка паркует «бмв» и мы втроём огибаем дом слева и по лестнице спускаемся в подвал. Уже темно, но девушка по–прежнему в очках, широко улыбается и нажимает кнопку домофона. Из маленького динамика голос:

– По одному.

Из–за сильного искажения я не могу определить, принадлежит этот голос мужчине или женщине.

«Бмв» смотрит в камеру первой. Щелчок – и она исчезает внутри.

– Не ссы, необходимо, чтобы сюда не попал тот, кого здесь не хотят видеть.

Пеликан заглядывает в глазок камеры. Щелчок – споткнувшись о порог, он проходит в помещение. Я подхожу к домофону и смотрю туда, где должна быть камера – в темноте её не очень видно. Несколько секунд. Щелчка нет. Стою, не двигаюсь. Щелчок. Я хватаюсь за ручку двери и сразу отпускаю – слабый ток. Значит щелчка не было, размышляю я, разглядывая дверную ручку. Пеликан? "Бмв"? Закуриваю.

– Дым мешает нам идентифицировать вас. Прекратите курить, пожалуйста.

Есть, сэр. Да сэр. Оглядываюсь, ищу урну, чтобы выкинуть окурок.

– Решётка в полу.

Выкидываю.

Щелчок. Подношу руку к ручке двери, совершаю движения, похожие на волну или на полёт раненой птицы, хватаю – дёргаю – открыто. Я захожу, Пеликан меня ждёт на диванчике напротив гардероба.

– Забыл предупредить заранее, что ты со мной.

– Да у тебя всё через очко, можешь не оправдываться. Я уже привык.

– Заткнись, а то я тебе ебальник сейчас раскрошу.

– Давай, кроши.

Пеликан замахивается, дёргается, как ребёнок, делающий первые шаги, бьёт себя по ляжке и

– Рэ, извини. Пойдём в зал.

В холле тихо, в гардеробе совсем мало вещей, и нет никого, кто принимал бы и выдавал одежду. Мы идём по коридору – метра три прямо, поворот налево, ещё три метра – Пеликан толкает тяжёлую деревянную дверь и мы входим в основной зал.

Вот блядь.. Неужели Пеликан не обманул? Во второй или третий раз в своей сраной жизни. Девушка из «бмв», теперь полностью обнажённая, но всё ещё в очках, подходит к нам с небольшим подносом, на котором я вижу две дорожки порошка, лезвие и укороченные трубочки для коктейлей.

– Кокаин. Попробуй, Рэ, но если не хочешь, заставлять никто не будет.

Я вспоминаю о Дэнни – «привези мне что–нибудь». Засранец. Мог бы и предупредить.

Пеликан пробует первым. Я внимательно слежу за его движениями, чтобы не выглядеть неопытным, но обманывать здесь некого, никто не обращает на нас внимания, пизда «бмв» тщательным образом выбрита, кожа розовая, её промежность занимает всю мою память, она держит поднос на уровне груди, грудь упругая, Пеликан завершил входной ритуал, «бмв» поворачивает поднос ко мне. «Милли» – написано на подносе. Я беру лезвие, выравниваю дорожку, нахожу чистую трубочку, вдыхаю половину дорожки в одну ноздрю и половину – в другую. Кладу трубочку обратно на поднос.

– Сегодня я ваш личный помощник и консультант,

– она смотрит на меня, но очки, возможно, я ошибаюсь —

– меня зовут Милли, как вы успели заметить. Вы можете вызвать меня в любой момент, достаточно нажать зелёную кнопку. —

Она протягивает брелок – красная кнопка, зелёная кнопка. Я шмыгаю носом, это уже не насморк, а какой–то водопад. Прошу прощения, достаю платок и высмаркиваюсь.

– Красную кнопку нажмите, если захотите поменять консультанта. Сделать это можно дважды за ночь, если последует третья просьба о замене, мы попросим вас возместить употреблённое вами начиная с этой минуты. —

Ограничения. Вроде и безобидные, и справедливые, но – ограничения. А не пойти бы тебе ко мне на хуй – сил прибавилось, уверенность в себе превратилась в самоуверенность, нет, нет, я буду держаться, я пришёл не за скандалами.

– Это главное. Чуть позже я подойду к вам и отвечу на любые возникшие вопросы. Наслаждайтесь!

Милли развернулась и скрылась в одной из дверей, ведущих из зала непонятно куда.

– Рэ, это она тебе рассказывала, я уже в курсе. Можешь общаться с кем хочешь и о чём хочешь.

Я кивнул, Пеликан пошёл к одному из столов, за которым сидели четверо. Стол был пуст, если не считать четырёх же непочатых бутылок воды на нём. Они давно знакомы – искренние улыбки, естественные, не наигранные рукопожатия. Что их объединяет с таким типом, как Пеликан? Ухоженные парни, разве что не срут исходящим от них лоском уровня жизни сильно выше среднего. Не буду заморачиваться. Возьму пива и осмотрюсь.

Подхожу к барной стойке, но за ней никого нет. Оглядываюсь по сторонам. Музыка играет на таком уровне громкости, чтобы расслышать собеседника и не напрягать голосовые связки, музыка не делает из общения пародию на него же, нет необходимости кричать, даже если всего–навсего хочешь сказать «да».

Пока я раздумывал, как взять пиво – холодильники стояли в пространстве за барной стойкой – подошла Милли.

– Если хотите взять напитки, обогните барную стойку с любой удобной вам стороны и откройте холодильник. В этом плане у нас самообслуживание.

Спасибо, Милли. Я пробежал глазами по полкам – кроме пива были и другие виды алкоголя. Хотелось «Гинесса» с густой тёмной пеной, ледяного, как тон Милли.

– Последнее разъяснение. Вам захочется секса – это не вопрос, а утверждение – поэтому скажу, что все девушки здесь добровольно и они спокойно могут отказать вам, если сочтут вас неподходящей краткосрочной парой. Девушки останутся трезвыми до окончания встречи, если вам отказали, не пытайтесь действовать силой или настаивать каким–либо другим образом – мы вышибем вас отсюда и ваша репутация в этом зале не будет даже предметом для разговора. Естественно, попасть сюда позже вы больше не сможете.

«Гинесс» хорошо гармонировал с кокаином, вкус раскрывался ярче, оттенков было больше, я молча слушал Милли. Я молча хотел Милли. Читал её очки, но сквозь отражение вглядывался в себя.

– Это всё. Не стесняйтесь вызывать меня – мне неплохо за это платят.

Милли на полсекунды приподняла очки и подмигнула. Я пересел со стула на мягкий кожаный диван около барной стойки и стал смотреть по сторонам, не думая о целях тех, кто здесь находился.

Милли была не одна – я насчитал ещё девять «помощников и консультантов», таких же обнажённых, но некоторые были без тёмных очков. Одна из них присматривала за тем столом, где сейчас расслаблялся Пеликан. Были и такие же одиночки как я – к ним подходили другие «Милли» с подносами, на которых лежали различные порошки или таблетки. Люди слушали музыку, разговаривали и пока что никто не пытался трахнуть «свою» помощницу, по крайней мере – прилюдно.

Пеликан наговорился с лоснящимися парнями, встал из–за стола, закурил и стал оглядываться. Я вжался в диван, допивая остатки «Гинесса». Он заметил меня, махнул рукой и крикнул, что сейчас подойдёт. Необязательно, подумал я, понаблюдаю за вами всеми со стороны, понаблюдаю, но ничего не происходит, подумал я. Подумал я – подумал я. Я потерялся в воображаемом диалоге, рассматривал пол, выложенный разноцветной мозаикой, квадратные плиточки с неровными краями, мудилы плюют жвачку на пол, остаются чёрные кляксы, чёрные ботинки..надо мной навис Пеликан.

– Ты в порядке?

– Да. В полном.

– Тогда продолжим. Отказаться ты не можешь.

Не могу?

– Можешь, конечно, попытаться, но я бы не советовал.

Ты до хуя советуешь, как я посмотрю. Так и делай сам в точности так, как говоришь. Милли садится рядом со мной на диван, ставит мне на колени поднос.

– Марки. ЛСД. Марихуана. Гашиш. Кокаин.

Она делает паузу после каждого наименования. Я размышляю, к какой части меню имеет отношение Пеликан.

– Выбирай, Рэ.

Беру кислоту. Опыта с ней у меня тоже ещё не было. Милли улыбается, теребит правый сосок, предлагает выбрать Пеликану. Он берёт то же, что и я. Милли уходит. Закидываемся. Пока могу, иду к холодильнику и беру два «Гинесса» – себе и себе.

– Что здесь делают все эти люди? Они не похожи на нариков, не похожи на тех, кто пришёл за еблей.

– Успел ты заметить или нет, здесь поровну мужчин и женщин, не все из них знакомы друг с другом, но процессы, запускаемые атмосферой этого места,

Свет приглушённый, но позволяет разглядеть лица, одежду, сверкают украшения и бокалы, свободного места чуть больше, чем людей – всем хватает воздуха, пространства, времени может не хватать, но мне об этом ничего неизвестно.

– сводят сам акт знакомства к формальности – не нужно придумывать, зачем ты хочешь познакомиться или поговорить, желание – вот что имеет вес. Наркотики

Наркотики. Как они сюда попадают в таком количестве? Почему без них невозможно собрать присутствующих? Они пришли за наркотиками или наоборот? Скорее наоборот, а Милли, а ещё девять других «Милли», жираф на вертушках, «Гинесс» истекает пеной как эпилептик, я слизываю пену, мне мало, я прислоняюсь к губам эпилептика, всасываю, втягиваю в себя то, что ещё есть у него внутри, он корчится, судороги и спазмы, прикусывает себе язык, нет, ко вкусу крови я равнодушен, мне нужна плотная густая пена.

– не главное, их не обязательно принимать, есть алкоголь, есть соки, вода, я не знаю, легко можно обойтись сигаретами и разговорами. Мы все можем быть полезны друг другу. Например,

Пеликан, ёб твою, уйми свою зубную трещотку, ты так сильно крутишь головой, что меня уже тошнит. Зачем ты вставил сливы вместо глаз? Они же прорастут тебе в голову.. Они, они же.. Перестань хлестать меня ветками – кожа уже отслаивается, кто за нами уберёт?

– я отсосал тем парням, каждому, теперь могу выебать их маленькие жопки. Или вот, вон та девушка, с

Как ты будешь ебать их? У тебя ни одного сучка нет, да перестань ты уже размахивать своими ветками!

– татуировкой на шее, в зелёном платье – видишь? Спец по недвижимости, поможет мне с арендой помещений под магазины. Соответственно, возьмёт себе хороший процент, но деньги у меня есть. Слушай, какие формы может принимать твоё абстрактное мышление? Какие

Никакие.

– образы оно воспроизводит? Напряги свои орешки и постарайся запомнить хоть что–то. Скоро увидимся.

Оно осыпало меня листьями и ушло.

Образы воспроизводит. Я закуриваю, снимаю обувь и ложусь на диван. Дэнни. Жму зелёную кнопку. Появляется Милли. Такая же свежая, её пизда на уровне моих глаз, но что–то мне сейчас не до проникновений. Милли садится на корточки. Только не какай здесь, пожалуйста, ты испортишь мне вечер. Она гладит меня по голове и спрашивает, что я хочу.