Не время для человечности

* * *

Она сегодня написала свои первые картины – и теперь торопилась по тротуару вдоль своего дома туда, где они должны были встретиться, чтобы показать Патрику эскизы в блокноте. Их цветные и полные версии должны были вскоре украсить обложку и страницы его романа, и Патрик порой в приступе самокритики говорил – еще даже не увидев их – что они будут единственным, из-за чего хоть кто-нибудь может захотеть купить эту книгу. Бетти-Энн улыбалась и терпела эту беззастенчивую и неприкрытую лесть, потому что понимала, что так он выражает свою уверенность в ее таланте. Она надеялась, что точно такие же комплименты с ее стороны в адрес рукописи он тоже воспринимает всерьез.

До встречи оставалось несколько минут – и она еще даже не опаздывала. Наверное, это наконец сказывалось влияние Патрика, везде и всегда появляющегося минута в минуту. Теперь нужно только преодолеть путь до перекрестка, не рухнув на лед, и пока что у нее это получалось очень хорошо.

* * *

Я стоял примерно в одном квартале от перекрестка. Две точки спешили туда с разных сторон, не подозревая, что им уже не суждено пересечься. Если я не могу быть счастлив, то остается лишь сделать несчастными всех остальных – чтобы они поняли, что же это такое, и чтобы совместными усилиями мы, быть может, смогли бы найти выход из этого незавидного положения.

Привычно остановив время, я сделал небольшую пометку в тексте рассказа. Теперь можно подойти ближе и насладиться зрелищем погибающих надежд, которое с недавних пор стало той сценой, что я мог наблюдать вечно. И даже если что-то пойдет не так, и со мной или моими пометками что-то случится, у меня всегда есть запасной план, который неторопливо ползет сюда за мной сквозь ткань миров, извиваясь и сжимаясь в кольца. Все под полным контролем.

В системе управления внедорожника, обогнавшего меня, что-то щелкнуло – незаметно для водителя, но не для меня. В то же время светофор в квартале отсюда на пару секунд замер. А затем продолжил свой ход, немного, совсем чуть-чуть сбившись с ритма.

* * *

Я бежал – со всех ног, лап, летел и перепрыгивал сугробы, машины, замерзшие лужи, расталкивал встающих на пути людей. Только бы успеть, только бы не опоздать!

С того момента, как за мной закрылись врата, а впереди вновь зажегся свет, я не останавливался ни на секунду, стараясь успеть предотвратить то, что уже происходило и произойдет вновь – если я не вмешаюсь. В прошлый раз я не сумел их предупредить, а теперь в игру вступил тот, чья власть над ней была почти безраздельной.

Вот он – медленно идет к месту трагедии, которую собирается устроить. В руке чертов блокнот и пижонское перо. Боль и страдания, которые он совсем недавно сам испытал от потери, этот тип теперь собирается причинить другим – тем, над кем у него есть власть. Последних секунд, что его мозг еще жив, а душа не покинула свой родной мир, этой его части хватит, чтобы закончить текущий цикл падением в хаос, смертью свободы, и если ему позволить это сделать, цепная реакция ненависти уже нигде не остановится.

Я прыгнул, толкнув его в спину, и, пока он валялся на земле и соображал, что случилось, вырвал из блокнота, который он выронил, последнюю страницу. Услышав вдалеке визг тормозов, но не услышав удара, я вздохнул с облегчением.

Впрочем, не стоило расслабляться. Мой противник уже поднимался, и я видел на его лице выражение, не предвещающее ничего хорошего. Это будет нелегкий бой.

* * *

Патрик увидел ее – кремово-белое пятно, аккуратно ползущее по снежно-белому холсту зимнего вечера. Улыбнувшись этой ее осторожности, он поспешил к переходу. Она тоже его заметила – и стала перемещаться чуть быстрее, компенсируя это усиленным изучением поверхности под ногами.

К светофору они успели одновременно, но тот опередил их и зажег красный свет. Патрик стоял с букетом цветов под мышкой и руками в карманах и улыбался самой идиотской улыбкой из всех идиотских улыбок, на которые способен влюбленный человек. Бетти-Энн прятала лицо в шарф, и он не понимал, улыбается она или нет, но в ее больших глазах Патрик видел радость и нетерпение. В такие моменты он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете, и уже ничто не могло польстить ему сильнее, чем понимание того, что она тоже скучала и теперь рада его видеть. Только ненавистный светофор разделял их, и казалось, что эта штука издевается, отсчитывая секунды все медленнее и медленнее.

Метро была на его стороне дороги, но Патрик все равно собирался сделать шаг первым, не желая ждать еще десять секунд, пока она перейдет на его сторону.

Когда на таймере оставалось две секунды, Патрик уже было занес ногу над асфальтом, но тут справа раздался скрежет и визг тормозов. Он продолжался еще секунд пять, и из-за припаркованного справа от Патрика фургона, закрывающего ему обзор дороги, вылетел огромный черный внедорожник, лишь каким-то чудом вписавшись в поворот.

Осторожно выглянув из-за фургона и не найдя взглядом других желающих поиграть с ним в боулинг, Патрик показал остановившемуся у обочины водителю средний палец и быстрым шагом пересек проезжую часть. Уже через секунду он напрочь забыл об этом случае, заключив Бетти-Энн в объятия.

Как же долго тянулись эти полторы недели, и как же он соскучился по каждой ее частичке – и по этому замиранию в груди, как будто ты завис над пропастью.

* * *

Я полз сквозь время и пространство, с любопытством наблюдая за происходящими вокруг сценами и разглядывая статичные картины. Удивительно, на что способна фантазия больного человека…

Все, что я оставлял позади, блекло и выцветало, а я становился все больше, все страшнее, все… голоднее. Бесконечный голод, который нельзя утолить, неотвратимость смерти, лишь благодаря которой может родиться жизнь, новые и новые витки одной и той же истории. Замкнутый круг.

Скоро следующая остановка. И этот сопливый мститель, кажется, облажался, так что все снова придется делать мне; но славно, что он все же успел перед развоплощением указать мне, где находится следующая жертва.

* * *

– Ну все, отпусти. Иначе мы так вместе и замерзнем здесь. Будем стоять как памятник глупости.

– Памятник нежности!

– И голуби будут гадить нам на головы. Ты этого хочешь?

– Ладно, ладно, снежная королева. Вот твоя свобода.

Патрик разжал объятия и, чуть отступив назад, взглянул на Бетти-Энн. Порой ему казалось, что он несет какую-то просто немыслимую чушь, но она, видимо, готова была многое вытерпеть.

– И вот цветы – как дань этой жертве.

Девушка взяла букет и вопросительно посмотрела на Патрика.

– Какой жертве?

– Которую ты приносишь каждый раз, когда я несу чепуху.

– Мне кажется, или ты снова начал разговаривать сам с собой, не посвящая в эти беседы меня?

– Каюсь. Грешен. Все твои многомесячные усилия пропали даром, и теперь мне нужно заново учиться проговаривать все вслух.

– Боже, стоит оставить тебя буквально на неделю…

– Кха-кха! Позвольте, юная леди, но вы ошиблись. Вы оставили меня без своего общества на двести пятьдесят восемь часов – и в секундах я не считаю только потому, что их число меняется быстрее, чем я могу сосчитать.

– Я придумала, что подарю тебе через месяц. Круглый красный нос и оранжевый колпак.

– Ваши инсинуации весьма потешны, юная леди. Если вы так поступите, то мне не останется ничего, кроме как убивать детей.

– Почему слово “инсинуации” мне кажется чем-то гадким?

– Потому что кто-то дурно на тебя влияет. Вычислить бы этих прохвостов – и поговорить с ними по душам. За всю херню.

– Умерь свой пыл, Тартюф.

– А как мне тогда греться?

– Пойдем скорее в метро. Пока я не окажусь в тепле, эскизов тебе не видать.

* * *

Патрик и Бетти-Энн сидели на скамейке в магазине и ели чипсы – несмотря на ужасную погоду, все ближайшие кафе были забиты. Патрик разглядывал эскизы и пел им оды, а Бетти-Энн разглядывала его лицо, пытаясь найти на нем хотя бы намек на неудовольствие, неодобрение или признаки лжи – безуспешно. Похоже, картины ему действительно нравились.

– А помнишь, как ты сомневалась, стоит ли тебе пробовать, думала, что у тебя так ничего и не выйдет?

– Да, помню. Но пока что только ты их видел, а ты в этом случае, скажем прямо, не совсем объективен.

– Даже чувства не могут затмить мою тягу к честной оценке искусства. Например, как-то моя мать показала мне свой хэнд-мэйд горшок для растений, я честно сказал, что получилось плохо.

– И как она отреагировала?

– Обиделась, как же еще. Даже после получасовой лекции о пользе искренности она меня не простила, и в тот день я остался без ужина.

– Ты знал, на что идешь.

– Ну да ладно, не будем о грустном. Так вот, когда ты будешь выставляться в нью-йоркской галерее, треть выручки за билеты и проданные полотна будет идти мне.

– Хорошо, только мне будет идти треть от продаж твоих книг, на которые я тебя – по твоим же словам – вдохновляю.

– Это будет забавным соревнованием только в том случае, если мы будем отдавать друг другу не треть, а все. И вообще, к черту деньги, мне достаточно будет просто стоять на этих выставках и рассказывать посетителям историю каждой картины, типа “Вот эту она написала пьяной, это видно по специфической технике работы с кистью” или “Нож в черепе с синей фуражкой символизирует ее отношение к подземному транспорту”.

– Я бы выгнала тебя после первого же объяснения. И вообще, ты сам первым заговорил про деньги!

– Это был не я, а мой внутренний жмот. Этот тип иногда вырывается на свободу, извини.

– Сколько же в тебе демонов…

– Больше, чем чипсов в этой пачке. Но, как и с чипсами, ты помогаешь мне уменьшать их количество.

– Так а что издательство? Они тебе еще не звонили?

– Неа. Пока что ждем.

– Может все-таки покажешь им первый роман? Мне он понравился даже больше.

– Ни за что. Я ведь уже говорил – это никакой не роман, а признание. Или письмо. А письма должны читать только их адресаты. Там все слишком личное, чтобы я отдал это еще кому-то.

– Ну ладно, будем ждать дальше. У них еще два часа до закрытия.

Патрик ничего не ответил, уставившись куда-то вглубь бакалейного отдела. Он сидел так пару минут, пока Бетти-Энн, воспользовавшись этим его ступором, доедала чипсы.

– Я ведь уже говорил тебе, как сильно ты мне нужна?

Девушка кашлянула, чуть не подавившись очередным куском обжаренной картошки.

– Говорил! Только когда сделаешь это в следующий раз – пожалуйста, не будь таким внезапным, ладно?

– Ладно. Просто я на минуту представил, что было бы, если бы ты тогда не…

– Не надо ничего представлять. Ты слишком много думаешь и представляешь всякого мрачного. Понимаю, такая у тебя фантазия, но все сложилось как нельзя лучше, и нет смысла возвращаться к тому, что прошло. Сейчас все хорошо, честно.

– Обещаю, я перегрызу горло каждому, кто попробует это испортить.

– Хорошо. Я запомню это обещание зверской вендетты посреди продуктового.

– Пойдем погуляем, я еще что-нибудь пообещаю. Или выполню что-нибудь из обещанного.

– Черт, ну вот что я могу ответить такому мастеру интриги?

* * *

Вряд ли многие могут похвастаться тем, что дрались с богом. Я теперь мог, и даже имел право заявлять о своей победе – он лежал на снегу, залив все вокруг кровью и тяжело дыша. Но это зрелище не внушало мне оптимизма, ведь всего минуту назад на его месте было кровавое месиво. Боги регенерируют очень быстро.

Ладно, буду надеяться, что без блокнота он не сумеет все портить так быстро и эффективно. Иначе зачем он ему вообще нужен? Я разорвал в клочья листы и двинулся по следу этих двоих, даже не подозревающих, какие за них ведутся сражения, и какие последствия может иметь исход сегодняшнего вечера.

Опасность еще не миновала, и я чувствовал здесь присутствие гостя из другой реальности. Эта тварь приближалась к ним, и мне снова нужно было спешить.

* * *

Они стояли под мостом, тонули в объятиях, поцелуях и говорили друг другу много разных приятных слов. Патрику казалось, что он сегодня просто не сможет отпустить Бетти-Энн домой. Каждой секунды вместе с ней ему было мало, и внутри все противилось самой идее о том, что эти секунды могут закончиться.

Мост нависал над водой совсем низко, и пройти под ним, не вжимая машинально голову в плечи, мог только не очень высокий человек. Из-за проложенных рядом с рекой тепловых труб вода не замерзала здесь даже сейчас, в зверский холод, и в ней отражались огни вкрученных в мост фонарей и обступившие реку деревья. Патрику так нравилось это место и то, как оно выглядит по ночам, что свой роман он назвал “Дремучие воды” именно в честь этого отражения деревьев и фонарей, кажущихся падающими с небес на лесную чащу звездами.

Если бы эти двое не были так увлечены друг другом, то они могли бы заметить, что сейчас в дремучих водах отражается кое-что неприятное, но, впрочем, не редкое для леса. Над парапетом моста – прямо над тем местом, где стояли Патрик и Бетти-Энн – зависла верхняя часть тела огромной змеи, раскачивающейся взад-вперед, словно выцеливающей точку, куда нужно нанести смертельный удар. Это продолжалось несколько минут, а затем змея, судя по всему, решила не рисковать всем планом, бросаясь на кого-то из двоих. Вместо этого она свесила крупную приплюснутую голову чуть ниже и высунула из пасти длинный язык, по которому уже катилась упавшая с клыка капля яда.

* * *

Патрик провел ладонью от щеки Бетти-Энн к ее шее, стараясь впитать кожей это ощущение, чтобы оно оставалось с ним еще какое-то время после того, как они сегодня попрощаются. Она крепко прижалась к нему – так, что почти чувствовала биение его сердца сквозь два набора зимнего барахла, и пряча от холода одну руку в карман на спине его куртки, а другую – в отросшие с лета взлохмаченные волосы, на которые этот болван упрямо отказывался надевать шапку.

Болван тем временем вслух жаловался на еще не приобретенную славу.

– А еще я боюсь пресс-конференций. И интервью.

– Почему? Ты же нарцисс, тебе должно быть приятно говорить о себе.

– Дело в другом. Когда мне зададут вопрос – а мне его рано или поздно зададут – о том, что я хочу сказать своими книгами, есть ли за ними какой-то посыл, мне придется ответить честно.

– И что тут такого?

Патрик поймал чешущую его затылок руку в свою. Ладонь Бетти-Энн была маленькой и теплой, а гладкую и тонкую кожу, сквозь которую просвечивали темноватые линии крови и сплошь украшали царапины от когтей.

– Я отвечу, и люди пострадают. У них случится приступ сентиментального умиления, и некоторые могут не выдержать.

– Ничего себе у тебя самооценка. Что же ты такого можешь сказать, чтобы вызвать у кого-то приступ? Давай устроим репетицию. Итак, что ты хочешь сказать своими книгами? Есть ли у них какой-нибудь посыл?

Патрик вдохнул запах ее волос и закрыл глаза.

– Да. Все, что я пишу – это всего лишь мои безуспешные попытки выразить то, как сильно я тебя…

* * *

Я увидел ее – огромная тварь, нависшая над перилами. Ее зеленоватая чешуя почти не отражала свет улицы, словно это жуткое тело не совсем принадлежало этому миру – впрочем, так оно и было – а пасть была распахнута, как будто змея готовилась к броску.

Мой бросок случился раньше, и клыки плавно вошли в горло монстра, а лапы смели врага к дороге, подальше от парапета. Но этого не хватило, чтобы убить ее, и вот надо мной взметнулась огромная окровавленная голова, венчающая десять метров мышц, а я был уже очень слаб после схватки с хозяином этой твари.

Но у меня не было выбора, и бой начался.

* * *

Капля яда упала с языка змеи за миг до того, как огромный пес смел ее в сторону. Капля проделала короткий путь вниз и потерялась где-то в волосах Бетти-Энн.

В тот же момент зазвонил телефон Патрика, и тот умолк на полуслове, так и не договорив, что же он пытается выразить в своих книгах. Даже не глядя на экран, он поднял трубку и раздраженно спросил, с кем разговаривает. Из динамика ему ответили:

– Добрый вечер, Патрик. Это издательский дом “Дежавю”, мы хотели бы сообщить вам, что готовы взять вашу работу. Если вы согласны, вам нужно будет в ближайшие дни подъехать в наш офис, чтобы мы могли обсудить коммерческие и редакционные вопросы.

– Ого! Спасибо за хорошие новости. Да, конечно, я подъеду завтра, только скажите, куда.

– Улица Онейроида, дом тринадцать. Удивительно, что вы так до сих пор не запомнили адрес, хотя уже столько раз тут были.

В голосе на том конце линии слышался добрый смешок, но Патрика пробил холодный пот.

Что-то не так.

Произошло что-то чудовищное, но он еще не понимал, что.

Но уже чувствовал какую-то роковую неизбежность.

– То есть “столько раз”? Я ни разу не был в вашем издательстве, роман две недели назад привезла моя девушка.

– Прошу прощения, но я точно помню, что привезли работу именно вы. Я хорошо это запомнил из-за названия романа, оно было довольно необычным, и мы с вами спорили на тему того, что в случае, если мы договоримся об издании, придется его несколько изменить.

– Напомните мне, пожалуйста, какое я дал ему название.

– Он называется “Прыг-скок, или 123 замечательных способа сдохнуть”. И я все еще настаиваю на том, чтобы заменить последнее слово на…

– Извините, что перебиваю, но не могли бы вы кое-что сделать? Будьте добры, откройте первую страницу – если книга у вас под рукой, конечно.

– Да, она у меня есть на планшете. Я открыл первую страницу, что вас интересует?

– Скажите, что сказано в посвящении? И кому оно адресовано?

– Здесь нет посвящения.

Мир медленно поплыл перед глазами Патрика. Он выронил телефон на снег и пошатнулся. Отступив на шаг назад, он взглянул на Бетти-Энн. Та смотрела куда-то сквозь него и с каждой секундой становилась все более и более прозрачной, словно растворялась в воздухе.

– Нет! НЕТ!!!

Патрик протянул к ней руку, но не смог коснуться – пространство между ним и Бетти-Энн будто растянулось, не позволив ему дотронуться до нее. Еще миг – и девушка окончательно исчезла, словно ее никогда и не было здесь, растворилась в воздухе, как когда-то исчезла во вспышке пламени в том давнем кошмаре, который превратился в реальность. Словно она была лишь его фантазией, которую он нарисовал для того, чтобы не сойти с ума, словно тогда, год назад, все случилось не так, как он помнил сейчас, а так, как он боялся тогда. Словно они не помирились, словно он не успел, словно она и правда умерла. И перед глазами вновь полыхнул образ убийцы – худое лицо с холодными злыми глазами, которые знают о боли и о судьбе. Этот шизофренический делирий никогда не собирался заканчиваться, вот только здесь небо не затянет багровыми тучами, как во сне, и он ничего не исправит…

Вдруг поднялся жуткий ветер, разогнавший облака и обнаживший бледное тело луны. Надвигалось что-то серьезное – как будто мир скатился к какому-то обрыву и завис на самом краю, покачиваясь и скрипя. Плоть времени была видна так ясно, что это резало глаза – сейчас было очевидно то, о чем некоторые лишь догадывались: время шло во все стороны, одновременно расширяясь до дурной бесконечности и сжимаясь до жалкого ничего. Вокруг бледными тенями проступали сцены из других, явно очень далеких мест.

Патрик оглянулся. Он был совершенно один. Ветер безжалостно хлестал по щекам и толкал в спину – в сторону каменного бортика набережной.

* * *

Мир был сер и недвижим. Пьеса приближалась к своему завершению, и в последних актах было все больше надрыва и сюрреалистического безумия, актеры переигрывали и импровизировали, и уже даже драматург появился на сцене – он то и дело подскакивал к тому или иному актеру и, оттеснив его в сторону, брал его роль на себя, желая показать, как все должно было выглядеть в идеале. Но сейчас он, как и остальные, замер.

Единственным, что двигалось в этой пустыне действия, была девушка, что только что поднялась на сцену из зрительного зала и теперь ходила вдоль нее, разглядывая персонажей, из позы и лица. По ней сложно было понять, как она относится ко всему происходящему. Возможно, это был интерес, возможно – брезгливость, возможно – безразличие. Если бы кто-то из труппы мог видеть ее, то их бы поразило, насколько же она похожа одновременно на двух актрис, играющих главные женские роли в разных актах, но никто так бы и не понял, что это как раз они похожи на нее.

По очереди обойдя и рассмотрев вблизи всех, кроме автора, девушка поднялась на декоративный балкончик и окинула взглядом сцену главного действия.

Патрик стоял на коленях на краю бортика, за которым темнела вода, уже не отражающая свет фонарей. Змея и пес лежали на асфальте моста, уничтожившие друг друга, победившие и проигравшие одновременно. Пса девушке было жаль – она ставила на него, ведь он был единственным, кто ее видел в зале и шел за ее образом сквозь геенну – к этому месту, лишь для того, чтобы, как оказалось, умереть, так и не защитив свое “добро”.

Драматург к этому моменту сбросил с себя оцепенение и теперь смотрел на нее снизу вверх – тоскливо, с горечью и радостью одновременно, и, конечно же, с этой его идиотской бесконечной надеждой.

– Чего ты хочешь добиться? Я и так вижу, что ты хочешь сказать. Просто не хочу это слышать – и не хочу отвечать. Как ты до сих пор не понимаешь?

Он ничего не ответил, лишь продолжил смотреть на нее.

– Пора заканчивать. Хватит прятаться, поставь уже точку, наконец.

– Ты не понимаешь. Это все нужно лишь затем, чтобы услышать тебя. Чтобы хотя бы так, если нельзя по-другому, чтобы снова быть частью твоей жизни. Ты просто не представляешь, на какие еще глупости я способен даже ради этого. Чтобы можно было и дальше надеяться, что когда-нибудь я все верну. Стоя напротив, глядя в глаза, скажу…

Девушка, не дослушав, превратилась в светящийся поток частиц и исчезла где-то в небе, перейдя границу между реальностями. Драматург оглянулся вокруг и, прежде чем исчезнуть тоже, надолго задумался о чем-то.

* * *

Одно отражение глядело на другое, и ни одно из них не могло понять, кто реален.

Человек в сером плаще злобно оскалился в ответ на какую-то свою мысль, и жвачка прыснула между скрипнувшими зубами. С отвращением выплюнув ее в окно купе, он бросил взгляд в коридор, где его попутчик как раз запрокинул голову, будто глотая какую-то пилюлю. Злоба на лице человека в сером сменилась выражением мстительного удовольствия, и, вернув самообладание, он достал из кармана пальто трубку.

Время расстилалось перед взглядом наблюдателя, кое-где закручиваясь в невозможные воронки…

Над спящим на песчаном берегу человеком стоял его освободитель – стоял и словно что-то взвешивал, и с каждой минутой его лицо становилось все мрачнее.

Спирали времени ввинчивались в мясо реальности, и их вращение сковывало любого, кто осмеливался проследить взглядом ход истории, которую они рассказывали.

Парень в майке, на спине испачканной в побелке, окруженный искрящимся силовым полем, взмыл над полем странной немноголюдной перестрелки посреди руин города, его глаза полыхнули багрянцем, и высоко в небе этот свет отразился в плывущей мгле. Внизу кто-то из комбатантов что-то крикнул про грезы, показывая пальцем вверх, но парень уже вовсю мчался навстречу своей свободе и – как он, убитый горем, думал – лучшему миру для всех.

Время продолжало мчаться вперед – и точно так же мчались воды реки, гонимые в разные стороны ходом событий. В одной из сторон их встречал водопад, а затем… А затем из той воронки, что была в самом низу водопада, кто-то показался. Постояв немного на краю разрыва реальности, путник, пока еще скрытый за стеной воды, двинулся вперед, в сторону подъема, ведущего к осеннему парку. Ему предстояло помочь времени вновь сделать нужный поворот.

На поверхности, часть третья

Wipe the ash from your eyelashes

And follow on the white rabbit

Tonight you might catch it

Been clinging on to madness

But I finally built a kingdom from my passion

Shahmen – Mice

Я проснулся от странного ощущения, как будто мое тело раскачивалось в пустоте, подвешенное цепями за плечи перпендикулярно воображаемой земле. Во сне мне на секунду показалось, что я умер – будто бы небо вдруг побагровело и разверзлось, и из космоса весь мир озарили зеленоватые призрачные лучи, которые стали последним, что я увидел в жизни, словно что-то миллионы лет сдерживало в межзвездном пространстве смертельное излучение, не давало попасть на землю, и вдруг исчезло. Вздрогнув, я проснулся и сразу же сжался от холода – на самом деле я раскачивался ни в какой не пустоте, а в морозном раннеянварском воздухе, и не цепями я был подвешен, а сидел на качелях. Впрочем, они, в свою очередь, все же были подвешены цепями к турнику.