Лиззи

– Даже когда мы одни?

– А что это меняет?

– Как что? Ты боишься огласки – это я понимаю. Но если никто не видит – что нам мешает…

– Что?

– Любить друг друга.

– Ты опять?!

– Олег, я же сказала тебе: я уже не девочка. Ну что ты так боишься?

– Да какая разница? Я не люблю тебя! Не лю-блю!

– Не говори так! Пожалуйста! Не смей! – на глазах Лизы появились слезы – Я… я не хочу слышать этого! Зачем ты меня обижаешь?!

Что прикажете тут делать? Когда девочка плачет? Любой взрослый почувствует себя в полном дерьме. В тот день мы так и не искупались.

Забавный она все-таки была человечек. Ум быстрый был у нее, но знаний не было никаких. Мы много говорили с ней о жизни, я, как и подобает взрослому, пытался наставит ее на путь истинный, забывая о том, каким собственным путем доковылял до своих сорока лет. Впрочем, тут я не оригинален. Прекрасно помню, как наш Пека, которого побаивались даже отмороженные бойцы в бригаде, поучал при мне свою дочку перед воротами зоопарка.

– Ты мой, котеночек, маму слушай! Слушай маму, золотце. Маму-папу нужно почитать и тогда Боженька тебе зачтет. Боженька любит своих деток.

И тут он увидел, что я рядом и все слышу, и покраснел до корней волос. Пека в драке становился зверем. И рычал как зверь и выл, как волк. Ему нравилось, когда его сравнивали с норвежскими берсерками. Один раз в драке он откусил полщеки мужику и потом пугал пацанов своей окровавленной рожей, не хотел умываться. Умер он в больнице. В ментуре его сильно побили после задержания, потому что показания он не давал икрыл всех трехэтажным матом. Тогда навалились гурьбой и молотили по-взрослому, пока не затих после рокового удара по голове. Я никак не мог понять тогда, как все это умещается в одном человеке? И кто был Пека в конце концов – нежный отец или безжалостный бычара, наводивший страх на людей одним своим шишковатым, звероподобным лицом?

У Лизы было стойкое убеждение, что честно работают на этом свете только ее бабушка и дураки. Остальные делились на неудачников и умных. Умные в свою очередь могли быть сильными и храбрыми или хитрыми и жадными. Храбрые были ей больше по душе. Поэтому она и отдалась Яшке.

– Он достал финку и говорит ему лениво так: кто-то что-то сказал или мне послышалось? А мужик уже обоссался от страха, слова все позабыл. А Яша аккуратненько так у него бумажник вынимает и себе в карман кладет. И говорит ему: « я Вас больше не задерживаю, товарищ». Представляешь?

– Это при тебе было?

– Не… Настя рассказывала… подруга его бывшая. А как он мне целку ломал – это во-още песня. Сколько он со мной намучился тогда… Мама родная!

– А говорила не больно.

– Врала. Ты что? Я ору, как ненормальная, страшно же! И больно! Чего орешь, дура? – спрашивает – неужто так больно? А я ему: больнее, чем зубы сверлят, дурак! Мне наркоз нужен! Знала бы, что так больно будет – ни фига бы тебе не дала!

– А зачем дала?

– Хотела, чтоб мы вместе были. Обещал с собой в Питер взять. У них знаешь – кругом земляки. Как у евреев. Все схвачено. Обманул, гад.

Не скрою, иногда слушать ее было невыносимо. В душе рождался протест. Я бы даже сказал, в душе рождался разгневанный праведник, который иногда удивлял меня самого.

– Лиза, Лиза! Тупая ты курица! Ну кто научил тебя этой ахинее? Кто тебе сказал, что тебя в Питере ждут с распростертыми руками? Тебя используют как презерватив и выбросят вон! Это если останешься в живых. Одна проститутка на тысячу выгребает из помойной ямы в нормальную жизнь. Тебе рожать ребенка надо! Замуж надо! Любить надо! Не суйся ты в дерьмо сама!

Лиза спокойно выдерживала паузу (научилась!) и отвечала.

– Хорошо. Устрой меня куда-нибудь. Только в продавщицы не пойду. И полы мыть не буду. Секретаршей согласна. Или в офисе сидеть…

– А в офисе чего сидеть?

– А чего другие сидят? Знакомая рассказывала: у нее сестра в офисе сидит с утра до вечера, бумажки перекладывает, а свои пятьсот долларов имеет.

Больше всего Лиза любила кататься на автомобиле. Покорно пристегивалась ремнем, опускала окно, разваливалась на манер топовой шлюхи из дешевого фильма и бросала в рот пластик жевательной резинки. В каких мирах она путешествовала в эти минуты можно было только догадываться по ее нервно сжимающимся кулачкам, частому дыханию и румянцу на щеках. Однажды я спросил ее.

– О чем думаешь?

– Как мы с Ним мчимся по автостраде, а сбоку океан и пальмы. А девчонки из нашего класса смотрят и кончают от зависти.

– А – он, кто?

– Крутой! Смотрел «Крепкий орешек»? Асталависто, беби! Бамс! А я такая типа его подружка. В купальнике, в темных очках, а в руках джин-тоник.

– И сникерс.

– Сам ты сникерс! Я серьезно! Вот это круто! Так жить можно. Хотя бы годик-другой…. Знаешь, мне только поправиться нужно килограммов на десять. У меня талия 40, а грудь…

– Ну?

– Не скажу. Маленькая.

– Капусту кушай. Сразу вырастет.

– Да пошел ты…

– Правду говорю. Диетологи советуют.

– А ты можешь быстрее?

– Итак 120 идем.

– Ну, пожалуйста, еще быстрее! Обгони вон того, белого! Он нас обогнал на своем сраном драндулете. Сделай его!

Я топил педаль в пол, невольно входя в азарт.

– Так его! Так! Ко-зз-ел! Еще мигает, глянь! А еще быстрее можешь? Сколько? 170? Круто! Давай двести!

– Остынь. Я еще жить хочу.

Дороги в ту пору на Псковщине не располагали к быстрой езде, но места были дивные. Мы съездили в Опочку, в Себеж. В Пушкинских Горах прибились к отряду туристов из Москвы и вместе с ними осмотрели дом в Михайловском, а потом отправились пешком в Тригорское. По дороге к нам привязалась дама бальзаковского возраста в просторном, белом платье и соломенной шляпе. Беспрерывная, скучная болтовня выдавала в ней опытного работника из сферы школьного образования. Минут через пять после взаимных представлений она уже держала меня под руку (ой, Олег, тут так неровно! Ничего если я подержусь?) и мы сильно отстали от основной группы.

– Вы правильно делаете, что прививаете девочке любовь к отечественной культуре, Олег. Хвалю, хвалю. Невыносимо видеть, что слушает и что смотрит нынешняя молодежь. А тут сам воздух пропитан русской поэзией! Посмотрите вокруг! Эти поля, перелески… Подумать только, сам Пушкин тут ходил! Лизонька, ты любишь Пушкина?

Лиза пожала плечами, хмурясь.

– Дочка Ваша просто прелесть. 9 класс? Самый чудесный возраст. Моя в десятый перешла. Собирается поступать на исторический. А мама осталась в городе? В Петербурге?

– Да! – поспешно сказал я, перехватив насмешливый взгляд Лизы.

– И куда мы собираемся после школы? В институт? В какой? Лизонька, я тебя спрашиваю?

– Мы не решили еще! – опять поспешно вмешался я. – Целый год впереди. Надо хорошенько подумать. Вы, Александра Юрьевна, не позволите нам немножко отстать? Мне по нужде, знаете ли…. Мы догоним.

Догонять мы, конечно, не стали. Присели в лесочке на песчаный бугорок и я перевел дух.

– Ты что, стесняешься меня? – спросила Лиза неприязненно – Боялся, что я проговорюсь? Что я не твоя дочка? Не бойся. Если тебе так удобно – буду дочкой. И хватит тебе дергаться. Я же понимаю, чего можно и чего нельзя… Не такая я уж дура…

Я взял ее руку и погладил. Она робко подняла на меня глаза и вдруг, подняв мою руку, быстро поцеловала ее.

– Лиза, что ты!

– Ты не бойся, пожалуйста, я тебя не обижу – торопливо сказала она – Я буду умницей. Ты не будешь стыдиться меня! Это я просто назло делаю иногда. Характер такой! Но я исправлюсь, правда! Верь мне!

Я обнял ее за плечи и она прильнула ко мне дрожащим телом, замерла. Так мы и сидели молча, боясь пошевелиться.

– Ты знаешь, – наконец сказал я – я ведь эти места обожаю с детства. Классе в третьем мама вывезла нас с сеструхой сюда первый раз. Помню тоже жара стояла, июль. Земляники было полно! Я собирал, мама собирала и скармливала нам с Маринкой из ладони, как голодным галчонкам. Смеялись. Я тогда первый раз в жизни наелся земляникой от пуза. Счастлив был. И с тех пор для меня Пушкин навсегда связан с жарким летним днем и душистой земляникой. И еще с рекой здешней. Сороть. Мы, туристы, купались тогда целый час. Мама сказала, что одна девчонка увидела, как я плыву кролем и сказала своей подружке: смотри, смотри, как парень красиво плывет! У меня прямо крылья выросли. Я себя таким богатырем почувствовал! Мне почему-то кажется, что если бы Пушкин видел все это он остался бы доволен «И пусть у гробового входа Младая будет жизнь играть И равнодушная природа Красою вечною сиять» – процитировал я и сконфузился отчего-то.

– Мама – сказала глухо Лиза в наступившей тишине – в детстве… тоже… помню… В ладошку наберет ягод, а я как собачка слизываю, а она меня хватает за нос, за губы… папка смеется… я его и не помню толком, только вот помню, что смеется мужик какой-то, борода рыжая, в синей рубахе… я больше и не припомню, чтоб он смеялся.

– Папка и не пишет совсем?

– А мы не знаем, жив ли… Два года назад срок закончился. Так и сгинул где-то в Карелии.А Пушкина я читала когда-то…

– Лизка, Лизка – вырвалось у меня – как я хотел бы помочь тебе! Ведь я был таким же как ты! Молодым, горячим. Хотел всего и сразу. Деньги, машина, дом, путешествия!

– И получил же?

– Получил… Геморрой в заднице. Обман все это. А объяснить не могу. Ну вот представь, ты проснулась рано утром, настроение хорошее, ты радуешься миру, мир улыбается тебе и вдруг какой-то урод испортил тебе настроение. Просто сказал какую-то гадость. И все. Мир погас, настроение паскудное. А теперь представь, что ты каждый день будешь встречать таких уродов и они будут не просто портить тебе настроение, а, извини, срать в душу, да еще и в морду дадут, если что-то не так. Спрашивается, как тут можно стать счастливым? Озвереешь скоро – это так.

– А здесь мне каждый день срут в душу – это как? Об этом подумал? Хорошее настроение утром, говоришь? А у меня за последний год такое настроение и было разве только, что в последние дни. Сказать почему?

– Какая разница?

– Боишься? А я все равно скажу. Потому что просыпаюсь и знаю, что сегодня увижу тебя. Вот и все мое счастье. И не надо мне говорить всякую ерунду! Лучше молчи. А то расплачусь… Не понять нам с тобой друг друга. Из разных миров мы. Вот и Георгий Семенович, как заведет шарманку про своего Бога, про религию… Легко ему говорить. Он уже все видел. В Египте был, в Африке какой-то южной, в Америке. Только я тоже хочу мир посмотреть. Я кроме этой чертовой Великой что видела?! Остров? Спасибо! Тогда и посмотрим, кто прав…. А ты… не бойся меня! Я тебя не обижу. Ты учи меня. Я понятливая. И не жадная. Я в детстве санитаркой мечтала стать. Помогать людям…

Возвращались мы домой после обеда. Ехали неспешно. Молчали. Лиза была грустна. Полдороги она слушала Буланову и заплакала себе платье. Я искоса смотрел на нее и начинал понимать, что уже не смогу бросить этого нелепого ребенка на произвол судьбы. И от этой мысли у меня живот сводило от страха. Что я мог поделать? Удочерить ее? Смешно. Жениться? Еще смешнее. Я мог помочь ей материально, у строить ее на работу… что потом? Не верил я в сказки со счастливым концом. А эту сказку мне предстояло выслушать до конца.

Вечером я по привычке сидел в саду у отца Георгия за накрытым столом и держал с ним совет.

– Так Вы серьезно хотите помочь? – не первый раз переспрашивал отец Георгий, пытливо вглядываясь в мое лицо.

– Серьезно. И выбросьте, ради Бога, дурные мысли из головы! Я не настолько глуп, чтобы совершить самую большую глупость в своей жизни.

– Я не про себя. Подобные мысли могут возникнуть у кого угодно. И возникнут, не сомневайтесь, Вы готовы к этому?

– Нет. И хотел бы свести эти помыслы и пересуды к минимуму. Как? Я могу помогать материально. Например, снимать квартиру. У меня есть кое-какие связи. Я мог бы устроить ее на работу.

– Ей надо учиться.

– Боюсь с этим будет туго. Насколько могу судить, уровень ее образования близок к критическому.

– О, да – вздохнул отец Георгий. – Есть еще один момент. Бабушка, положим, будет не против. Мама?

– Думал об этом. Собираюсь к ней в гости. Не скрою, даже думаю об этом с ужасом, но – без этого никак. Надеюсь, она будет хотя бы в вменяемом состоянии. Собственно, от нее ничего и не требуется…

– Она может просить денег.

– Дам.

– Еще и еще раз. Понимаете? Вы можете стать для нее соблазном шантажировать Вас.

– Понимаю, отец Георгий, понимаю, а ответа от меня не ждите. У самого голова кругом идет. Ведь я только сегодня к этому пришел. Голова, знаете ли, кружиться с непривычки.

Отец Георгий, задумчиво качал головой, молчал, но напоследок спросил, пожимая мне руку и глядя мне в глаза.

– А зачем Вам это надо, Олег?

Я пожал плечами и с усилием расцепил наше рукопожатие.

Ночью, на сеновале, закинув за голову руки, я задал себе тот же вопрос: зачем мне это? Жена ответила бы на этот вопрос так: «Потому что тебя гложет комплекс вины. Потому что ты разбил нашу семью. Потому что хочешь стать благородным на старости лет, но всегда был и останешься эгоистом». Серега обнял бы меня за плечи, и загудел в ухо: «Стареем, старик, стареем. Сентиментальным ты был всегда. А может быть просто молоденькую захотелось?». Я вдруг вспомнил, кого напомнила мне Лиза. Еще на заре моей душегубской карьеры, мы выселяли в Могилев целую семью: мать, дочь и отца… Девчушка была совершеннейшим зверенышем. Сидела в разбитом кресле, подобрав ноги и прижав к животу како-то сверток и сверкающими глазенками следила за тем, как мои пацаны выносят мебель. На вопросы не отвечала, припухшие губы что-то беззвучно шептали. Звали ее Зина. Пьяненький отец, потерянно скитавшийся из комнаты в комнату, старался на нее не смотреть. Мать сидела в кабине водителя и пила пиво. Возле парадной собрались подростки. Они наблюдали за погрузкой молча, открыв рты. Когда Зина вышла, из группы навстречу ей выбежала крупная, черненькая девчонка и с плачем бросилась на шею. Зина отдала ей сверток, что-то сказала, остальные тоже потянулись, хлюпая носами.

– Ну чего расхныкались. Не в Антарктиду едем! Еще увидитесь – гаркнул, улыбаясь, Пека. Зина обернулась и обожгла его таким взглядом, что он смешался и с яростью закрыл дверцу кузова.

Я не ошибся, из свертка выглядывала пластмассовая нога куклы. Зинка прощалась не просто с друзьями и улицей, она навсегда прощалась с детством и прекрасно это понимала.

Обычно мы с Серегой после такой работы пили водку в бане, которую облюбовали на улице Новоселов, в Невском районе. Чтоб глаза не жгли воспоминания, привозили девок. Я давно заметил, если хочешь заглушить совесть – собери вокруг себя блядей. Это лучше бухалова. Бесстыжая баба способна вывернуть душу мужика наизнанку. Это как хорошенько проблеваться после паленой водки. Конечно, благодать на душу не сойдет, но будет все фиолетово. Мне тогда очень нравилось состояние, когда все фиолетово. Другие состояния были гораздо хуже.

В этот вечер мы с Серегой были одни. Одни во всей бане. Банщик, получив инструкции, тоже скрылся от греха подальше. И пили мы не водку, а немецкое пиво из банок. На груди Сереги сиял золотой крест.

– Представляешь, – сказал он, отрыгнув после большого глотка – два кило прибавил. Если весы не врут, конечно. Пора завязывать с этой байдой – он кивнул на банку. – В ней какая-то хрень есть, я читал, мужикам вредно.

– Вредно? – у меня начался истерический смех – пиво вредно?

– Ну да, а чего ты улыбишься?

– Так… У нас, Сережа, скорее вредное производство, нам молоко нужно бесплатно выдавать. И путевки в санаторий. В Могилев как-то не хочется, рановато, а за путевками дело не станет.

– Ну что завел опять… свою пластинку. Сколько раз говорил: не поминай Могилев всуе. Жив-здоров, благодари Бога.

– Спасибо, Боженька! Я тут еще одного-другого чувака грохну, а потом можно и на покой. Шучу, не злись… Я просто думаю, вот закончим мы с тобой свое грязное дело, а радоваться-то когда будем? Жизни?

– Тогда и будем. – хмуро отвечал Серега, который недолюбливал такие разговоры. И вообще философию. – Не сомневайся. А если скучно станет – купим баб и водки. И уедем отсюда к чертовой матери! Поближе к солнцу. К океану. В белых штанах!

Удивительно, как много людей купились в то время на «белые штаны»! Никому и в голову не приходило, что ради них не надо было проламывать головы друг-другу, достаточно сходить в магазин, что за углом. И на яхте твое пузатой тельце займет не больше места, чем в резиновой лодке. «Ради кого я стараюсь? – вдруг подумал я – смешно, но, похоже, ради Сереги. Чтоб он уважал и завидовал. И это все?»

У Сереги окончательно испортилось настроение. Он увидел на лестничной площадке мелькнувшую фигуру.

– Эй ты! – гаркнул он – а ну поди сюда!

К нам приближалась униженно скомканная фигура в белом халате. Серега развернул плечи, как царек на троне.

– Как там тебя? Геша? Геша, вот мой товарищ интересуется, есть счастье на свете или нет? Что скажешь? Ну? Говори без утайки. Как на духу. Не трону.

– Кому как – едва слышно выдавил Геша, переминаясь с ноги на ногу. На вид ему было лет тридцать, но выглядел он неважно, печенка явно дорабатывала свой ресурс.

– А ты счастлив? – допрашивал Серега строго.

– Ас чего мне… я об этом не думаю…

– А хочешь я подарю тебе счастье? – спросил загадочно Серега и потянулся к куртке. Он достал из бумажника две сотенные долларов, подумал, достал еще одну и веером растопырил их перед собой. – Триста баксов. Хочешь – будут твоими?

Банщик переминался на месте, глядя в пол.

– И что я должен буду…

– Ничего! Спляши в присядку.

– Не умею я.

– Не боись! Как можешь! Даавй-давай, порадуй пацанов! Вот так, молодец. А говоришь не умею…. Лихо! Цыганочку, ну? Оп-оп-оп! Теперь вприсядочку. Оп-оп! Заслужил. Теперь поклонись зрителям. Так… Получи! Бабе своей лифчик купишь.

– Благодарствую…

Банщик как-то заторможенно принял деньги и сунул их в карман. Он на мгновение поднял глаза и мне показалось, что они светятся ненавистью и болью. Ушел он все такой же заторможенной, шаркающей походкой. Серега крякнул.

– Как тебе концерт? За триста баксов? А спорим он и за сто сплясал бы?

– Я только не понял, к чему все это?

– А к тому, Олежек, что в этом мире остались только хозяева и рабы. Хочешь быть рабом? Пожалуйста. Да у тебя не получится. Убьешь кого-нибудь рано или поздно. Потому что мы с тобой другой породы. Порода хозяев. И не ломай себе голову всякой премудрой херней.. Этих, которых мы сегодня выселяли, уже ничто не спасет. Рабами жили, рабами и сдохнут. А девчонка, если не дура, найдет себе кусок пирога. Фигурка у нее клевая. Подрастет и – вперед, в лобковую атаку.

Банщику деньги не пошли впрок. Неделю спустя в его смену застрелили Витю Яковлева по кличке Рыга. Следствие вели… ага, знатоки. Они быстро и грамотно распределили роли в этой заурядной драме, и отправился банщик со своей больной печенью на казенные хлеба. Серега еще долго сокрушался, что его деньги пропали зря.

Последнее, о чем я подумал в эту ночь, прежде чем заснуть, что петух утром опять до заря разбудит меня, зараза.

7 глава

Ленка лишь всплеснула руками, узнав о моих планах.

– Сумасшедший! Зачем тебе это надо! Она же хулиганка! Оторви, да выбрось, как говорят. Добровольно гирю себе на шею вешаешь!

Я выложил ей свой план утром, за завтраком. Впрочем, план был куцый: для начала я хотел навестить Лизину мать.

– Ты же видел ее – сестра смотрела на меня как на сумасшедшего – сам рассказывал. Что толку с ней говорить? Она же забудет на следующий день. И что ты ей скажешь?

– Что попытаюсь устроить дочь в Петербурге. Чтоб она не волновалась. Денег ей пообещаю…

– Во-во-во! На это она согласится. Пока не пропьет все… А потом?

– В любом случае пить она не бросит. На шантаж у нее просто ни сил, ни ума не хватит. Это не так просто, я скажу. Не будем преувеличивать ее способности.

– Олег, но Лизка-то не угомонится. Ты же ее не знаешь совсем. Она, как лиса, может притвориться кем хочешь, а на самом деле…

– А на самом деле?

– А вот и не знаю. И ты не знаешь, что у нее в голове. Не забывай, что она прошла такое… Бабушку она любит. Чтоб ты знал. И больше никого.

С Лизой я объяснился по пути в Остров, куда мы наведывались за всякой всячиной через день. Набрался духа и выложил все: и что много думал, и что готов помочь, и что не знаю, что получится и что все зависит от того, что мама скажет… Лиза напряженно слушала, изредка кидая на меня искрометные взгляды. Лицо ее побледнело.

– Вот… Такие дела. Если тебя устраивает, конечно…

– А где жить?

– Сниму тебе квартиру.

– А где работать?

– Есть варианты. Посоветуемся. Помогу деньгами на первых порах.

– А мы будем… встречаться?

– Лиза, мне, кажется, в этом вопросе мы с тобой поставили точку. Я не имею ничего против того, чтобы встречаться, но – никакого интима. Я хочу тебе помочь встать на ноги. Сильно хочу, не сомневайся. Почему? Это мое дело. Не спрашивай, потому что и сам не могу себе ответить. Согласна?

Лиза не отвечала. Я не торопил, но через несколько минут услышал всхлипывания.

– Лиза, ты что? Если ты не хочешь…

И тогда она разревелась от души.

Перед пятиэтажным домом мы взяли тайм-аут. Я здорово волновался. Лиза привела себя в порядок, успокоилась, только красные круги под глазами выдавали ее.

– Значит – договорились. Ни в коем случае не кричи. Чтобы она не говорила. Если совсем будет плоха – уйдем. До следующего раза…

– Я останусь – торопливо вмешалась Лиза – Проконтролирую. Она иначе неделю может не просыхать. Она меня слушает… иногда. Если я сурово так…

– Ладно, посмотрим. С Богом!

К счастью, нам повезло. Лизина мама была трезва, хотя и с сильного похмелья. Она как раз пыталась навести в квартире порядок – влажная тряпка лежала посреди комнаты, хозяйка вытирала пот с лица. Меня она не помнила и была страшно удивлена и испугана моим визитом. С трудом удалось ей втолковать, что я не из инспекции по делам несовершеннолетних. Мы умастились кое-как на кухне, на неудобных колченогих табуретках и уставились друг на друга с одинаковой растерянностью. Хозяйка предложила поставить чайник на плиту, но видимо вспомнила, что нет ни чайника, ни чая и махнула рукой.

Я торжественно объявил, что готов взять ответственность за дальнейшую судьбу ее дочери в свои руки. Выслушала она мое вступление так, как будто ей зачитали первый пункт Конституции Российской Федерации – с покорным вниманием и полным равнодушием. Если и пробудились какие-то мысли в ее голове, то они были где-то рядом, похоже в буфете, потому что она вдруг потянулась к нему, открыла дверцу и заныла.

– Ведь было полбутылки, помню, что оставила. Где теперь? Лизка, ты не видела? Бутылку? Красненького?

– Мама! Ты слышишь? Я уеду! В Петербург! Насовсем! С Олегом… Олег Владимирович обещал устроить меня! На работу. Я бросаю школу. Все! Чао! Когда ты проспишься только, мама!

Доходило медленно. Предусмотрительно я захватил с собой крепкие белорусские сигареты и банку с немецким пивом. Пора, понял я. Алена Дмитриевна, закинув голову, с треском вдавила пиво себе в рот, отдышалась и закурила сигарету, благодарно кивнув головой. Миг просветления настал. Она встревоженно оглядела меня с ног до головы.

– Кто Вы?

Медленно, громко я повторил свою речь.

– Как же вы… как же я… Лизонька, рыбонька моя, ты на что же меня покидаешь, доченька моя…

Алена Дмитриевна плаксиво заныла, протягивая к Лизе руки. Случилось то, чего я боялся больше всего: начинался пьяный фарс.

– А ну заткнись! Заткнись, кому я сказала! – вдруг зазвенел с металлической твердостью голос Лизы. Она пылала от возмущения – Рот закрой свой и слушай, что тебе говорят. Я уезжаю учиться и работать в Петербург. Остальное не твое дело. А если будешь вмешиваться я такую заяву на тебя накатаю – мало не покажется. Тебя уже давно родительских прав хотели лишить, забыла?! Помалкивай теперь и не смей хныкать. Видеть не могу!

– Лиза…– я тронул ее за коленку.

– Нет уж, скажу… Десять лет терпела. Она свою жизнь угрохала, а теперь и меня с собой хочет утащить. Вот тебе моя жизнь! – Лиза выкинула руку с фигой – Обойдешься! Я теперь свободная, понятно?! А ты… ты подыхай тут…

Спазм перехватил ее горло, она закрыла лицо руками. Мать раскачивалась в немом отчаянье, из глаз ее текли слезы.

– Лизонька, Лизонька- бессмысленно бормотала она – Лизонька, доченька моя…

Тут уж не выдержал и закурил я. Крепких, белорусских. Распахнул окно. Во дворе ребятня со свирепыми криками гоняла мяч. Взревел, погружаясь в сизое облако вонючих газов, старый мотоцикл. Жизнь шла своим чередом и это привело меня в чувство.

– Кто Вы? – наконец, впервые, задала трезвый вопрос мама.

– Школьный инспектор – уверенно произнес я первое, что пришло в голову и заметил, как Лиза бросила на меня удивленный и благодарный взгляд. – Государство сейчас активно занимается неблагополучными семьями с критически низким материальным достатком. Наша задача помочь подрастающему поколению. Лиза может получить путевку в жизнь. Если Вы, конечно, не против. От Вас, собственно, ничего и не зависит.