скачать книгу бесплатно
– У Серого затаритесь по самое не хочу. Придём в его закрома – глаза разбегутся, – нахваливал он знакомого перекупщика.
Таня и Женя желали разжиться джинсами, даже рюкзаки специально с собой прихватили. Гришин думал добыть адидасовские кроссовки и, может быть, какую-нибудь фирменную футболку, пошитую “не в совке”. Мельница, не жадный до тряпья, хотел отыскать записи западной эротики и китайских боевиков, которые можно будет гонять дома, на раздобытом старшим братом “видаке”. Стас рассчитывал и на импортную обувь и на “фильмец”, если тот окажется по-настоящему “клёвым”. Искать новые музыкальные альбомы никто, за исключением Валерьяна, не собирался.
– Но на Арбат-то мы хоть зайдём? – спросил тот опечаленно.
Кротов поглядел на него от окна, обнажил искривлённо расходящиеся друг от друга резцы:
– Да зайдём, зайдём. Не убежит никуда твой музон.
Настроение у Валерьяна подпортилось. Ему почудилось, что не только Кротов, но и остальные держат его за чудаковатого простофилю.
– Вам что, одно шмотьё в Москве надо? – не сдержался он.
Гришин с Мельницей переглянулись, Кротов, выдохнув с тихой брезгливостью, отвернулся к окну.
– Затаримся – загуляем, – подтолкнул плечом Стас. – Не кисли.
На Ленинградском вокзале им удалось проворно выбраться из сутолоки, но прежде чем спуститься в метро, Кротов остановился возле телефонной будки. Радуясь, что к ней нет очереди, он распахнул дверцу, но спустя секунду изругался – из телефонного аппарата была выдрана трубка, и размочаленный пучок проводков торчал прямо из привинченного к стене металлического корпуса.
– Козлы!
– Слышал, в трубках этих мембрана из какого-то редкого материала сделана. Вот и срезают, – сказал Гришин.
– Чтоб продать? – спросила Женя.
– Ага. Говорят, цеховики чего-то из него мастрячат потом.
Кротов оценивающе хмыкнул.
Чтобы позвонить, пришлось возвращаться обратно в здание вокзала и выстаивать очередь. В зале ожидания автомат был исправен.
– Алло! Серый? Я… Да, в Москве, – сообщал Кротов, позвякивая пригоршней мелочи. – Да нормально всё, свои ребята. Так куда? А… а… Так… А оттуда? А, встретишь? А… ага… Ну о-кей… о-кей…
Отойдя от автомата, он объявил:
– Мотнёмся сейчас в “Беляево”. Там всё на мази, – Кротов ухмыльнулся. – Главное, чтоб было чем отбашлять.
– Отбашляем, – ухарски хлопнул себя по карману Гришин. – Пусть только будет из чего выбирать.
– Выберите. У Серого не какое-нибудь польское барахло. Он хоть штатовские джинсы выложит, хоть кроссовки фирменные от “Адидас”.
– “Берёзка” у него там целая что ли? – удивился Валерьян.
Кротов заложил за щёку язык, выгнул тонкие губы.
– “Берёзка”, “Берёзка”… Только торгует на деревянные и скидывает своим.
На выходе из станции метро их поджидал сухощавый, в седоватой щетине мужичок. Его короткие, торчащие ёжиком белесые волосы казались припорошенными пеплом.
– Двинули? – деловито спросил он Кротова без лишних приветствий.
Через продолговатые, тенистые дворы Серый привёл всех к подъезду приземистой панельной “коробки”, по узкой полутёмной лестнице взбежал первым на третий этаж. Дверь квартиры была с виду самая обычная, обитая давнишней, местами пошедшей трещинками, тёмной от пыли клеёнкой.
– Сим-сим, откройся, – хохотнул Кротов из-за спины Серого, поворачивающего в замке ключ.
Неухоженная и явно нежилая однокомнатная квартира походила на склад. В прихожей вдоль стен громоздились пирамиды картонных коробок, в комнате и даже на кухне, притиснутые один к одному, стояли заполненные доверху мешки, сумки, баулы.
– Выбирайте, – Серый по-хозяйски вытряхнул на диван содержимое пары сумок. – Куртки, плащи – это тоже всё есть.
Гришин, Мельница, обе девицы, даже Кротов, нетерпеливо толкаясь, принялись перебирать ворох набросанной одежды, прикидывать на себя джинсы, футболки, лёгкие спортивные свитера. Один только Валерьян продолжал бестолково топтаться в прихожей, с настороженным любопытством осматривая берлогу спекулянта.
– А кроссовки? – спросил Гришин.
Серый молча выдвинул из-под дивана деревянный ящик, набитый доверху всевозможной обувью. Пары ботинок, кроссовок, туфлей, кед лежали в нём вперемешку, связанные шнурками или промотанные друг к другу бечёвкой.
– Нехило! – воскликнул впечатлённый Стас.
Обувь и одежда были заграничные, потому их броские, яркие этикетки с непонятными словами из латинских букв, осматривали и ощупывали едва ли не дольше, чем сами вещи.
– Джё-ёр-дашш! – Таня, поглаживая пальцем пристроченную к джинсовой талии этикетку, прочла по слогам чудное название.
Джинсы были неновые, уже кем-то ношеные, но чтобы купить такие, она, как сама обмолвилась в электричке, откладывала со студенческой стипендии уже несколько месяцев.
– Это мужские, – потешливо фыркнул в кулак Серый. – Погоди, я женские принесу.
– Не, Wrangler круче, – Мельница, не смущаясь девиц, быстро спустил штаны и принялся примерять джинсы прямо при них.
Все, кроме Валерьяна, продолжали увлечённо копаться в грудах тряпья. Серый, не скупясь, подваливал на диван новые груды. Таня и Женя время от времени убегали на кухню как в примерочную. Протёртые, размахрявленные на коленях джинсы, узкие, на каблуках, туфли, облегающие юбки – всё они примеряли с какой-то нахлынувшей, будоражащей страстью, в количестве несоизмеримо большем, чем могли бы купить.
– О, в “Плейбой” тебя, на обложку, – подзадорил Кротов, когда Таня вернулась с кухни, обтянув ширококостные бёдра сильно укороченной, вызывающе красной юбкой.
Она хихикнула, скорее польщённая, но покупать такую всё же не стала.
Валерьян, бродя по квартире, задумчиво оглаживал подбородок.
– Ну, вы и скопили…
Серый встопорщил щетину в развязной усмешке:
– Спасибо зарубежным трудящимся.
Каждый выбрал себе обновы по вкусу и по кошельку.
Стас купил удлинённые, до колен, джинсовые шорты – чтобы их застегнуть на поясе, ему пришлось изрядно втянуть живот. Гришин без торга взял за пятнадцать рублей кроссовки, только-только отыскав в общей куче пару с надписями “Adidas”. Даже от пыли эти надписи аккуратно принялся носовым платком очищать, будто ему досталась не обувь, а редкая коллекционная монета. Мельница, одев джинсы, так их и не снял, нудно торгуясь с Серым о конечной цене. Таня тоже взяла джинсы – те самые “Jordache”, женский фасон которых у перекупщика действительно был, а Женя – туфли и матерчатую, с англоязычной надписью во всю спину, куртку. Даже Кротов, держащийся с Серым по-свойски, отдал три рубля за приглянувшиеся солнцезащитные очки. Один Валерьян, помяв бесцельно в руках сначала футболку, затем длиннополый кожаный плащ, ничего покупать не стал.
– Не прикололо что ли ничего? – спросил озадаченный Стас, когда они, выйдя из квартиры, сбегали все вместе по лестнице вниз.
Валерьян отвернулся к стене, неопределённо цокнул языком. От неотвязчивой мысли о всего нескольких лежащих в кармане рублях ему делалось неуютно.
V
К Арбату они отправились на метро, но, не доехав одной станции, поднялись наверх раньше: не на “Арбатской”, а на “Смоленской”.
– Отсюда всё начинается, – пояснил Кротов удивлённому Валерьяну на эскалаторе.
Он отворил дверь вестибюля и первым вышел на улицу.
– Наслаждайся, – бросил он, несколько картинно поведя по сторонам рукой.
Кротов на сей раз не ёрничал – диковинное стало бросаться в глаза сразу, только лишь они оказались снова в городе.
Уже поблизости от станции по обоим тротуарам сидели и стояли художники, расставив подле себя мольберты с холстами или листами ватмана. Любой желающий мог присесть подле них на приготовленный стул, заказать портрет, шарж. Завершённые работы красовались тут же – всякий рисовальщик желал и впечатлить ими гуляющий люд, и прельстить возможных покупателей.
Портреты, пейзажи, натюрморты…
Юноша в кепке, юноша в панаме… Девушка с длинными распущенными волосами, девушка с короткими волосами, девушка с волосами, собранными в пучок… Летний и зимний лес, лес сосновый, лес смешанный… Морская зыбь, позолоченная восходящим солнцем, речной обрыв… Яблоки, груши, арбузы, персики… Даже связка бананов с иностранной наклейкой.
Занятнее выглядели рисунки карикатуристов. Вдоль тротуаров протянулась целая их выставка, стягивая отовсюду народ. Не все карикатуры делали умелые художники. Вперемешку с ними на альбомных листах или даже на кусках картона выставляли свои аляповатые рисунки самоучки.
Карикатуры были злободневны, остры.
На одной изображался ресторанный ансамбль, за исполнение “Вечернего звона” требующий с клиента оплаты не деньгами, а талонами на масло.
– В точку, – одобрительно прокомментировал рисунок какой-то старик в вылинявшей военной рубахе. – Хоть и есть деньги, а не купить ни хрена…
На другой карикатуре школьная учительница, начертав на доске тему сочинения “Моя заветная мечта”, задрав указку, строго предупреждает класс: “Не вздумайте писать про колбасу”.
А вот измождённая свинья, символизирующая советскую экономику, глядит понуро на собственную тень, которая больше и тучнее её в разы. Намёк ясен всякому – покупатель и правда охотнее идёт сейчас к оборотистым дельцам чёрного рынка, чем в оскудевшие государственные магазины.
Кротов, а за ним и остальные, заухмылялись. Вспомнив про набитую обувью и одеждой квартиру спекулянта, хмыкнул, призадумавшись, в кулак и Валерьян.
Дальше пошли карикатуры уже откровенно политические. Эти были не менее язвительны и злы.
Валерьяну запомнилось изображение молодой пары, любующейся на морском берегу заходом солнца. На уходящем в воды красном диске было написано “КПСС”. И парень, обнимая подругу, с удовольствием замечал: “Как прекрасен этот закат”.
Двое пьянчуг за столом впали в раздумье, и один спрашивает у другого: “А ты знаешь какие-нибудь песни про капитализм”?
А вот и до Горбачёва сатирики добрались. Большеголовый, но щуплый телом, на коротких кривых ножках, с родинкой-кляксой на лысине, он скачет по трибуне мавзолея в балахоне скомороха и наяривает на балалайке: “Перестройка! Гласность! Плюрализм!”.
Здоровенные детины-иностранцы с перекинутыми через плечи ремешками фотоаппаратов, тыча в рисунок пальцами, щерили плохо выбритые рты и весело лопотали своими гортанными, нерусскими голосами:
– О! О! Гог’бачофф! О-о!
Таня, Женя, Мельница, Гришин, Валерьян, Стас, да и московский завсегдатай Кротов вертели туда и сюда головами. Волнующий дух Арбата пронимал каждого из них.
– Кру-у-уть! – выдохнул Мельница протяжно. – Во дают!
– Отрываются, ну… – бросил Кротов, будто бы со скрытой издёвкой.
То ли оттого, что уже здесь бывал, то ли ещё отчего, но он заглядывался на картины и карикатуры менее других.
Ряды карикатуристов, наконец, закончились. Впереди, запрудив всю центральную часть улицы, стояла плотная толпа. Из гущи её звучали митинговые речи:
– …пока мы сами не начнём давить на номенклатуру, никаких перемен не наступит! Слышите? Даже и не ждите! Партаппарат будет душить все начинания на корню!
Валерьян приостановился, заслышав знакомое. Заслонённый от него чужими спинами оратор выкрикивал всё задиристее:
– Правильно на съезде народных депутатов говорили: только гласность, только публичное разоблачение деяний режима! Не заболтать, а разоблачить публично! Пуб-лич-но! Преступления сталинских лет срока давности не имеют.
– Чего там? – потянул шею Стас.
Он купил в ларьке мороженое в стаканчике и неаккуратно облизывал его, роняя под ноги густые белесые капли.
– Сталина костерят, – обыденно пояснил Валерьян.
– Ну и правильно, – одобрила Таня. – Деда у меня при нём посадили.
Чем дальше они продвигались по Арбату, тем чаще натыкались на стихийные митинги, нацепивших на шеи самодельные плакаты пикетчиков, просто каких-то странных, зачастую диковинно одетых людей, зачитывающих вслух свои прокламации.
Гришин взял из любопытства отпечатанную на машинке листовку, которую какой-то неопрятно небритый тип настырно совал всем проходящим.
– Уважаемые сограждане! – приосанившись, прочёл он вслух. – Мы, представители общественно-политического клуба “Демократическая альтернатива”, горячо призываем всех поддержать политику перестройки. Нельзя далее жить в атмосфере всеобщего лицемерия и лжи. Мы должны знать всю правду о нашем прошлом. Мы хотим самостоятельно строить будущее. Хватит отгораживаться от мира “берлинскими стенами” и “железными занавесами”. Много десятилетий подряд нам лгали о том, что стране будто бы угрожают какие-то “империалисты”. В действительности имперскую политику проводил Советский Союз, жестоко подавляя освободительные движения в Восточной Германии, Венгрии, Чехословакии, пытаясь поставить на колени страны Африки, Китай, Вьетнам, Афганистан. Силы реакции в стране ещё не побеждены. Партноменклатура мечтает вновь загнать всех в тоталитарный концлагерь. Свой манифест устами полоумной сталинистки Нины Андреевой она уже озвучила. Активные и неравнодушные граждане, поддержите реформаторский курс! Формируйте в трудовых коллективах, по месту жительства или учёбы ячейки сторонников политики гласности и перестройки. Мракобесы не должны одержать верх! Мы верим, что они не пройдут!
Валерьян, заглянувший Гришину через плечо, заметил, что под печатным текстом был от руки приписан адрес – на собрания клуба приглашали всех желающих.
– А чего, по делу, – оценил Стас. – Я – за.
– Я тоже, – с непринуждённой весёлостью подхватил Мельница. – Прикольная жизнь пошла.
Женя заинтересованно заглянула в листок.
– А эта… Нина Андреева… Она кто такая?
Валерьяну сразу вспомнился недавний разговор на празднике матери, вспомнился отец, негодующе машущий посреди кухни газетой.
– Письмо в прошлом году опубликовала: мол, она против перестройки и перемен, – пояснил он.
– Фу, дура!
Валерьян приподнял плечи, дёрнул уголком рта.
– Химию вроде в институте преподаёт.
Женя поняла на собственный лад:
– А, молодых воспитывать лезет. У нас в техникуме тоже такая грымза есть, историю ведёт. Задрала: то одета не так, то брови не накрась. И вообще, мы – зажравшиеся, войны не видели. Зато вот в её время было – у-у-ууу!
Всевозможных ораторов, окружённых то плотными кольцами, то реденькими слушателями, выступало на Арбате множество. Каждый из них говорил о своём.
