Жизнь Будды. Согласно традиции Палийского канона

Первый рассказчик. Данное повествование о жизни Будды было взято из Сутта-питаки и Виная-питаки. Каким именно образом они сохранились до наших дней – это отдельная тема, а мы начнём повествование с истории о последнем рождении Будды Готамы, рассказанной им самим и позже пересказанной на Первом соборе старейшиной Анандой. Эта история изначально была рассказана на родном языке Будды, известном сейчас как пали.

Первый голос. Так я слышал. Однажды Благословенный[1] пребывал в Саваттхи в роще Джеты, в парке Анатхапиндики. Бхиккху[2], вернувшиеся со сбора подаяния, после принятия пищи встретились в зале для собраний, и такой разговор завязался между ними:

– Это удивительно, друзья, это невероятно, насколько Татхагата велик и могуществен. Он способен знать о буддах прошлого, достигших полного исчезновения загрязнения, распутавших все хитросплетения, оборвавших круговорот, покончивших с кружением и преодолевших все страдания, – что рождение этих благословенных было таким-то, их имена были такими-то, их происхождение было таким-то, их нравственность была такой-то, их созерцание было таким-то, их мудрость была такой-то, их уединённое пребывание было таким-то, их освобождение было таким-то.

Когда это было сказано, достопочтенный Ананда произнёс:

– Друзья, татхагаты превосходны и обладают превосходными качествами. Татхагаты чудесны и имеют чудесные качества.

Однако эта беседа вскоре была прервана; Благословенный, оставив созерцание, появился вечером в зале для собраний и сел на приготовленное для него сиденье. Он обратился к монахам с вопросом:

– Монахи, для какой беседы вы собрались здесь прямо сейчас? И о чём вы говорили, пока вас не прервали?

Тогда то, о чём говорили монахи и достопочтенный Ананда, было передано Будде, и монахи добавили:

– Господин, такой была наша беседа, которая осталась неоконченной из-за прибытия Благословенного.

Тогда Благословенный обратился к достопочтенному Ананде:

– Если так, Ананда, то поведай монахам о превосходных и чудесных качествах Татхагаты более подробно.

– Я услышал, господин, из уст самого Благословенного и выучил это так: «В совершенном памятовании и ясном постижении, Ананда, Бодхисатта возникает на небесах Тусита[3]». Совершенное памятование и ясное осознавание, с которым Бодхисатта возникает на небесах Тусита, я запомнил как превосходное и чудесное качество Благословенного.

Я услышал, господин, из уст самого Благословенного и выучил это так: «В совершенном памятовании и ясном осознавании Бодхисатта пребывает на небесах Тусита».

Бодхисатта пребывает на небесах Тусита на всём протяжении своей жизни.

В совершенном памятовании и ясном осознавании Бодхисатта покидает небеса Тусита и нисходит в материнское лоно.

Когда Бодхисатта покидает небеса Тусита и нисходит в материнское лоно, неизмеримое великое сияние, превосходящее божественное, озаряет весь этот мир с его дэвами, марами и божествами Брахмы, с ныне живущими монахами и брахманами, правителями и обычными людьми. Это ослепительное сияние, затмевающее божественное, проникает даже в отдалённые, лишённые света солнца и луны, мрачные, объятые тьмой пространства Вселенной. Существа, рождённые в них, получают возможность увидеть друг друга и восклицают: «Поистине, другие существа родились здесь!». Вся система десяти тысяч миров вдруг дрожит, трепещет, содрогается, и вновь неизмеримое великое сияние, превосходящее божественное, озаряет весь этот мир.

Когда Бодхисатта нисходит в материнское лоно, четыре дэвы появляются, чтобы охранять его во всех четырёх направлениях, дабы ни люди, ни нечеловеческие существа, ни кто-либо ещё не мог причинить вред Бодхисатте или его матери.

Когда Бодхисатта нисходит в лоно матери, она становится безупречно добродетельной, воздерживаясь от отнятия чужой жизни, от взятия того, что не дано, от нецеломудрия, от лживой речи, от вина и других опьяняющих напитков, являющихся основой беспечности.

Когда Бодхисатта нисходит в лоно матери, ни одна мысль о мужчине, связанная с пятью видами чувственных услад, не посещает её, и ни один мужчина не смотрит на неё с вожделением.

Когда Бодхисатта нисходит в лоно матери, она в то же время обретает пять нитей чувственных услад; будучи наделённой и снабжённой ими, она находит в них удовлетворение.

Когда Бодхисатта нисходит в лоно матери, в ней более не возникает никакой болезненности, она блаженствует в отсутствии телесной усталости. Как если бы голубая, жёлтая, красная, белая или коричневая нить была продета сквозь драгоценный берилл, чистой воды, восьмигранный и прекрасно обработанный, и человек с хорошим зрением, взяв его в руку, мог бы сказать: «Это прекрасный берилл, чистой воды, восьмигранный и прекрасно обработанный, и сквозь него продета голубая, жёлтая, красная, белая или коричневая нить», – так и мать Бодхисатты видит его в своём чреве со всеми частями тела и всеми способностями.

Через семь дней после рождения Бодхисатты его мать умирает и возрождается на небесах Тусита.

Другие женщины рождают детей, вынашивая их в утробе девять или десять месяцев, но не мать Бодхисатты. Она рождает его, выносив в утробе ровно десять месяцев.

Другие женщины рождают детей сидя или лёжа, но не мать Бодхисатты. Мать Бодхисатты рождает его стоя.

Когда Бодхисатта покидает лоно матери, первыми его принимают дэвы, а не люди.

Когда Бодхисатта покидает лоно матери, он не касается земли. Четыре дэвы принимают его и передают матери со словами: «Возрадуйся, о царица! Сын, обладающий великим могуществом, родился у тебя».

Когда Бодхисатта покидает лоно матери, он выходит на свет, не запятнанный ни водой, ни кровью, ни слизью, ни каким-либо другими нечистотами, чистый и незапятнанный. Если на изысканную ткань из Бенареса положить драгоценный камень, то ни камень не испачкает ткань, ни ткань – камень. Почему так? Потому что они оба чисты. Так и когда Бодхисатта покидает лоно матери… чистый и незапятнанный.

Когда Бодхисатта покидает лоно матери, с небес проливаются две струи воды для омовения Бодхисатты и его матери: одна тёплая и одна прохладная.

Когда Бодхисатта рождается, он твёрдо встаёт на ноги и делает семь шагов на север, держа над собой белый зонт от солнца. Он обозревает каждую из сторон света и произносит слова Вожака стаи: «Я есть высшее в этом мире; я есть лучшее в этом мире; я первый в этом мире. Это моё последнее рождение, и для меня больше не будет нового существования».

Когда Бодхисатта покидает лоно матери, неизмеримое великое сияние, превосходящее божественное, озаряет весь этот мир с его дэвами, марами и божествами Брахмы, с ныне живущими монахами и брахманами, правителями и обычными людьми. Это ослепительное сияние, затмевающее божественное, проникает даже в отдалённые, лишённые света солнца и луны, мрачные, объятые тьмой пространства Вселенной. Существа, рождённые в них, получают возможность увидеть друг друга и восклицают: «Поистине, другие существа родились здесь!». Вся система десяти тысяч миров вдруг дрожит, трепещет, содрогается, и вновь неизмеримое великое сияние, превосходящее божественное, озаряет весь этот мир.

Всё это я услышал из уст самого Благословенного. И я запомнил эти вещи как превосходные и чудесные качества Благословенного.

– Так это, Ананда, и запомни ещё одно превосходное и чудесное качество Татхагаты. Татхагата познаёт чувства удовольствия, боли и нейтральное чувство по мере того, как они возникают, длятся и исчезают. Татхагата познаёт восприятие по мере того, как оно возникает, длится и исчезает. Татхагата познаёт мысли по мере того, как они возникают, длятся и исчезают.

– И это тоже, господин, я запомню как превосходное и чудесное качество Благословенного.

Так сказал достопочтенный Ананда. Учитель одобрил. Монахи были довольны и обрадованы его словами.

МН 123: «Аччария-абхутта-сутта»

Первый рассказчик. Гимн о том, как брахман, обладающий даром провидения, – пророк из «божественной», или жреческой, касты – предсказывает грядущее Пробуждение Благословенного.

Декламатор:

Мудрец Асита, пребывая в созерцании дневном,Божеств из собрания Тридцати узрел,Восторженных, сияющих от счастья, в яркие одеянья облачённых,Размахивающих флагами, во главе с ликующим Саккой.Узрев их в столь лучезарном состоянии,Мудрец выразил своё почтение и вопросил:– По поводу какому так ликуют божества,Отчего взяли флаги и размахивают ими?Я не припомню такого празднества даже после победы над демонами,Когда божества одолели их и обратили в бегство!Что за чудо столь восхитило их,Что заставляет их петь, танцевать, играть на гитарах и хлопать в ладоши?О обитатели вершин воздушных Меру,Я умоляю вас, не оставляйте меня в сомнениях, добрые господа!– В граде сакьев на землях ЛумбиниТот, кому суждено достичь Пробуждения,Наивысшая драгоценность,Рождается в мире людей для благополучия и благоденствия;Как же нам не петь, не танцевать, не светиться от радости?Высший и лучший средь живых существ,Владыка всех людей и Первейший среди человечества,Тот, кто запустит Дхаммы колесо в роще древних провидцев,Рыча львиным рыком царя зверей!Услышав это, Мудрец поспешилВ обитель Суддходаны.Там он сел и задал вопрос: «Где мальчик?».Он попросил сакьев: «Покажите мне его».И когда сакьи показали ребёнка Асите,Цвет его лица был таким же,Как сияние слитка золота, выплавленного в тигле,Сверкающим и чистым.Восторг наполнил сердце Аситы, когда увидел он мальчика,Яркого, как пламя, и чистого, как Владыка звёздного стада, скачущий по небу,Ослепительного, как солнце на безоблачном осеннем небе.В то время множество божеств парили на небесном своде,Свои над ним раскрыли зонты от солнца с множеством спиц и тысячами ободовИ обмахивали его веерами с золотыми вставками,Невидимые взору.Мудрец со спутанными волосами по имени Канхасири[4],Увидев мальчика, подобного драгоценному камню на парче,С белым зонтом от солнца, поднятым над его головой,Принял его, исполнившись восторга и счастья.Взяв на руки его – отрока рода сакьев,Толк ведая в знамениях и предсказаньях,Провозгласил без тени колебанья в сердце:– Он – высший средь расы двуногих!Затем мудрец почувствовал печаль,Вдруг вспомнив о своей кончине скорой;Заметив слёзы на его лице, сакьи спросили:– Не постигнет ли нашего принца какое-то несчастье?Быть может, тот увидел предвестие дурное?Но встревоженным сакьям он ответил:– Причины для тревоги нет,Ему не грозит никакая опасность.Будьте уверены, ему не быть вторым,Ибо достигнет он вершин истинного знания,Провидец бесподобной чистоты,Во благо многих повернёт ученья колесо.Но жизнь моя к концу подходит, и буду мёртв я к времени тому.Не суждено благую Дхамму мне услышать,Что преподаст Герой наш бесподобный.Вот в чём причина слёз моих и сокрушенья.Оставив сакьев, что исполнены веселья были,Покинул он дворец и наставлял из чувства состраданьяПлемянника Налаку, рассказывая о будущем обретении ДхаммыБесподобным Героем:– Когда услышишь ты о достижении НиббаныПотомком сакьев,Припади к его стопам,Жизнь чистую подле него веди,Проси о вразумлении его.И вот Налака, накопивший множество заслуг, —Предупреждённый тем, кто желал ему добра,Кто предвидел грядущее, – Того, кто достигнет абсолютной чистоты,Ждал, сдерживая чувства, ожидая Победителя.Услышав о том, что Благородный ПобедительПовернул Дхаммы колесо, отправился к нему он.Увидев же Владыку всех провидцев, обрёл он веруИ просил Совершенного мудреца о Высшем безмолвии ему поведать,Как то Асита завещал.Снп 3:11

Первый рассказчик. В отличие от литературы более поздних периодов, в самой Типитаке содержится крайне мало материала о детстве и юности Будды. По сути, подробно рассказывается лишь о двух значимых случаях. Первый – это воспоминание о медитации под деревом Джамбу в то время, как отец Бодхисатты работал (как говорится в комментарии, осуществляя церемониальную вспашку при открытии посевного сезона). Мы ещё будем говорить об этом событии ниже. Второй случай – это встреча с так называемыми небесными посланниками: больным, стариком и мертвецом, описанная в ДН 14 (при этом описанная в сутте история на самом деле произошла с одним из будд прошлого по имени Випасси).

Первый голос. Я рос в роскоши, я был необычайно изнежен[5], чрезвычайно изнежен. Мой отец поручил сделать пруды с лилиями – лишь ради моего удовольствия. В одном из них цвели голубые лилии, во втором – белые, а в третьем – красные. Я использовал сандаловое дерево только из Бенареса. Я носил тонкие одеяния из Бенареса: и тюрбан, и рубашку, и нижнее бельё. Надо мной день и ночь держали белый зонт, дабы ни зной, ни холод, ни пыль, ни песок, ни роса не причиняли мне неудобств.

У меня было три дворца: один летний, другой зимний, а третий – для сезона дождей. В течение четырёх месяцев сезона дождей я жил в третьем дворце, где мой слух услаждали музыканты, среди которых не было мужчин. И все эти месяцы я ни разу не спускался в нижние чертоги. В иных домах слуги и помощники довольствуются дроблёным рисом и чечевичной похлёбкой, но в доме моего отца у слуг всегда был белый рис с мясом.

Обладая столь великой властью и благоволением судьбы, я всё же стал раздумывать так: «Когда заурядный, необученный человек, сам будучи подвержен старению, не защищённый от старения, видит другого, кто постарел, то он потрясён и испытывает ужас и отвращение, забывая, что и сам находится в такой же ситуации. Однако я сам подвержен старению, я не избавлен от старения, и негоже мне быть потрясённым и испытывать ужас и отвращение, видя другого, кто постарел». Размышляя так, я избавился от своего упоения юностью.

Я подумал: «Когда заурядный, необученный человек, сам будучи подвержен болезни, не защищённый от болезни, видит другого, кто болен, то он потрясён и испытывает ужас и отвращение, забывая, что и сам находится в такой же ситуации. Однако я сам подвержен болезни, я не избавлен от болезни, и негоже мне быть потрясённым и испытывать ужас и отвращение, видя другого, кто заболел». Размышляя так, я избавился от своего упоения здоровьем.

Я подумал: «Когда заурядный, необученный человек, сам будучи подвержен смерти, не защищённый от смерти, видит другого, кто умер, то он потрясён и испытывает ужас и отвращение, забывая, что и сам находится в такой же ситуации. Однако я сам подвержен смерти, я не избавлен от смерти, и негоже мне быть потрясённым и испытывать ужас и отвращение, видя другого, кто умер». Размышляя так, я избавился от своего упоения жизнью».

АН 3:38

II. Борьба за пробуждение

Первый рассказчик. Рассказ об Отречении, приведённый в Питаках, поражает своей простотой. В канонических текстах полностью отсутствуют подробности этого события – они появляются уже в поздних работах о рождении и ранних годах жизни. Ниже приведены отрывки из нескольких бесед с разными людьми.

Первый голос. Перед моим Пробуждением, когда я был лишь непробуждённым Бодхисаттой, будучи подверженным рождению, старению, болезням, смерти, печали и загрязнению, я искал то, что также этому подвержено. Тогда я стал размышлять: «Отчего я, будучи подверженным рождению, старению, болезням, смерти, печали и загрязнению, я ищу то, что также этому подвержено? А что, если бы я, будучи подверженным этим вещам и видя в них опасность, стремился бы к нерождённому, нестареющему, неизменному, бессмертному, не знающему печали, незапятнанному высшему избавлению от рабства, Ниббане?».

МН 26

Перед моим Пробуждением, когда я был лишь непробуждённым Бодхисаттой, я подумал: «Жизнь домохозяина тесна и пыльна; отшельническая жизнь – словно вольные просторы. Будучи домохозяином, нелегко блюсти чистоту, вести безупречную жизнь, подобную отшлифованной раковине. Отчего бы мне не обрить свои волосы и бороду, не облачиться в жёлтое одеяние и не покинуть родной дом ради бездомного странствования?».

МН 36, 100

Позже, будучи ещё молодым, черноволосым юношей, наделённым благословением юности, в самом расцвете лет, несмотря на то что мои отец и мать желали мне иной участи и горько рыдали, утирая потоки слёз, я обрил свои волосы и бороду, облачился в жёлтое одеяние и покинул родной дом ради бездомного странствования.

МН 26, 36, 85, 100

Декламатор:

Теперь я поведаю вам, что было дальше —Как могучий Провидец от мира отрёкся,Объяснив своё решение тем,Что жизнь домохозяина тесна и пыльна,В то время как отшельническая – подобна вольным просторам.Узрев это, он отрёкся от мирского,Отринув все дурные поступки тела, неправильные виды речиИ, кроме этого, оставив лишь правильные средства к существованию,Он путь держал в град Раджагаху,Магадхов крепость,Туда отправился он за подаянием,Обладая всеми знаками великого человека.Там царь Бимбисара из своего дворца увидел его, проходившего мимо;Заметив этих знаков превосходство, сказал он:– Посмотрите, господа!Сколь красив и величественен этот человек,Как чисто и безупречно его поведение;Его очи опущены, он пребывает в памятовании,Глядя лишь на длину плуга перед собой.Он не из низкого сословия,Пусть царские гонцы идут ему вослед,Чтоб выяснить, куда идёт этот бхиккху.Гонцы немедленно были отправлены и следовали за ним по пятам– Теперь каким путём прошествует бхиккху?Какое жилище изберёт он для себя?Он странствует из дома в дом,Охраняя двери чувств с истинной сдержанностью,В памятовании и ясном постижении.Вскоре он, наполнив чашу для подаяний,Завершил сбор милостыни.Теперь он покидает город и идёт к холму Пандава —Должно быть, на его вершине он живёт.Когда он прибыл в свою обитель,Посланцы подошли к нему;Один из них к царю вернулся, чтобы ответить на его вопрос:– Владыка, тот монах подобен тигру,Льву иль быку, что восседает в пещере на восточном склоне Пандавы.Слова услышав те,Царь прибыл к холму как можно скорее —В прекрасной царской колеснице он проехал, сколько мог.А затем, её оставив, пошёл пешком, пока не приблизился к мудрецу.Сев неподалёку, любезными словами с ним обменялся,Затем такую речь держал:– О юноша, ты молод, чудно сложён,Из рода воинского знатного.Такой, как ты, любую армию украсит,Слонов отряды может возглавлять.Дарю тебе я целое состояние – возьми его.Возрадуйся своей удаче,Своё происхожденье мне открой.– О царь, в предгорьях ГималаевРаскинулась процветающая страна, населённая косалами,Потомками солнца,Из рода сакьев все они.Я для себя услад и наслаждений больше не ищу,Узрев опасность в них,И вижу я надёжное убежище в отреченье от мирского.Таково желанье сердца моего.Снп 3:1

Первый голос. Отрёкшись от дома, бхиккху, в исканиях того, что является благотворным[6], в исканиях непревзойдённого состояния возвышенного покоя я приблизился к Алара Каламе и произнёс:

– Друг Калама, я бы хотел вести духовную жизнь в этой Дхамме и Дисциплине.

Алара Калама ответил:

– Достопочтенный волен остаться здесь. Эта Дхамма такова, что мудрый вскоре постигнет её и будет пребывать, открыв для себя прямым знанием учение своего наставника.

Я быстро постиг эту Дхамму. Как только декламации и повторы его учения закончились, я смог заявить: «Я знаю и вижу», – и были другие, кто делал то же самое.

Тогда я стал размышлять: «Ведь не только же при помощи одной веры Алара Калама провозглашает своё учение; это потому, что он вошёл в него и пребывал в нём, сам осознав его через прямое знание. Нет сомнений, что он живёт, зная и видя Дхамму».

Тогда я приблизился к Алара Каламе и спросил его:

– Друг Калама, каким образом ты провозглашаешь, что, постигнув Дхамму прямым знанием, ты пребываешь в ней?

В ответ он заявил о сфере отсутствия всего.

Я стал размышлять далее: «Не только Алара Калама обладает верой, энергией, памятованием, сосредоточением и пониманием. Я тоже обладаю верой, энергией, памятованием, сосредоточением и пониманием. Полагаю, мне стоит приложить усилия, чтобы постичь эту Дхамму, которую провозглашает Алара Калама, в которую он входит и пребывает, познав её для себя прямым знанием.

Вскоре мне это удалось. Тогда я приблизился к Алара Каламе и задал ему вопрос:

– Друг Калама, ты постиг Дхамму прямым знанием и пребываешь в ней таким способом?

И он ответил мне, что это так.

– В таком случае, друг, и я тоже постиг эту Дхамму прямым знанием и пребываю в ней.

– Это удача, друг, это огромная удача для всех нас, что среди наших последователей появился такой достопочтенный, как ты. Та Дхамма, о которой я утверждаю, что постиг её прямым знанием и пребываю в ней, есть та Дхамма, которую постиг и ты прямым знанием и в которой пребываешь. А та Дхамма, которую ты постиг прямым знанием и в которой пребываешь, есть та Дхамма, о которой я утверждаю, что постиг её прямым знанием и пребываю в ней. Таким образом, ты знаешь Дхамму, которую знаю я, а я знаю Дхамму, которую знаешь ты. То есть я – как ты, а ты – как я. Давай, друг, поведём общину вместе.

И Алара Калама, мой учитель, поставил меня, своего ученика, на одно место с собой и одарил высшим почтением.

Но мысль возникла во мне: «Эта Дхамма не ведёт к разочарованию, к бесстрастию, к прекращению, к покою, к прямому знанию, к Пробуждению, к Ниббане, но только к рождению в сфере отсутствия всего». Не будучи удовлетворённым этим учением, разочаровавшись в нём, я ушёл, чтобы продолжить свои поиски.

По-прежнему ища то, что является благотворным, стремясь к непревзойдённому состоянию высшего покоя, я приблизился к Уддака Рамапутте и произнёс:

– Друг, я бы хотел вести духовную жизнь в этой Дхамме и Дисциплине.

МН 26, 36, 85, 100

Первый рассказчик. Его опыт получения учения от Уддака Рамапутты описывается совершенно теми же словами, что и ранее, и отличается лишь тем, что Бодхисатта под его руководством достиг сферы ни-восприятия-ни-невосприятия, после чего тот предложил ему возглавить общину единолично. Но конец истории был таким же.

Первый голос. Мысль возникла во мне: «Эта Дхамма не ведёт к разочарованию, к бесстрастию, к прекращению, к покою, к прямому знанию, к Пробуждению, к Ниббане, но только к рождению в сфере ни-восприятия-ни-невосприятия». Не будучи удовлетворённым этим учением, разочаровавшись в нём, я ушёл, чтобы продолжить свои поиски.

По-прежнему ища то, что является благотворным, стремясь к непревзойдённому состоянию высшего покоя, я скитался по стране Магадха. Я прибыл в Сенанигаму, расположенную вблизи Урувелы. Там я увидел подходящий участок земли с дивной рощей, рядом с журчащей рекой с кристально чистой водой и прелестными берегами, вблизи деревни, где можно было просить подаяние.

Я подумал: «Всё это поможет старанию члена клана, который настроился на старание».

МН 26, 36, 85, 100

– Перед моим Пробуждением, когда я был лишь непробуждённым Бодхисаттой, мне пришла в голову мысль: «Трудно жить в диких джунглях, трудно пребывать в уединении, в отдалении и наслаждаться затворничеством. Дикие джунгли способны лишить рассудка отшельника, не обретшего сосредоточения».

Я подумал: «Предположим, что какой-то отшельник или брахман нечист в деяниях, словах и мыслях, или нечист в своих средствах к существованию, исполнен алчности и вожделения, или пылает ненавистью и злонамеренностью, или склонен к лености и сонливости, или к беспокойству и неугомонности, или охвачен сомнениями и неуверенностью, настроен очернять других и восхвалять себя, подвержен страху и трепету, жаждет наживы, почестей и славы, праздный, не энергичный, забывчивый, обделённый памятованием и ясным постижением, со спутанным и блуждающим умом, лишённый мудрости, – когда такой отшельник или брахман отправляется в уединённое пребывание в дикие джунгли, то из-за этих неблаготворных качеств[7] он подвержен страху и трепету. Однако я пребываю в уединении в диких джунглях как один из благородных, свободных от этих недостатков. Видя в себе свободу от них, я нахожу великую отраду в пребывании в диком лесу».

Я подумал: «Но есть же особенно священные ночи: восьмая, четырнадцатая и пятнадцатая по лунному календарю; и что, если в эти ночи я стану пребывать в таких внушающих благоговейный трепет и заставляющих вставать дыбом волосы обителях, как святилища духов в садах, лесах и у подножий деревьев? Там, возможно, мне удастся столкнуться с этим страхом и трепетом».

Позже, в такие особо священные ночи – восьмую, четырнадцатую и пятнадцатую по лунному календарю – я пребывал в таких внушающих благоговейный трепет и заставляющих вставать волосы дыбом обителях, как святилища духов в садах, лесах и у подножий деревьев. Когда я пребывал там, олень мог проскочить мимо меня, или павлин срывался с ветки, или ветер шелестел листьями. Тогда я думал: «Наверняка это и есть страх и трепет, надвигающиеся на меня».

Я подумал: «Почему я просто продолжаю ожидать этот страх и трепет? Что, если я буду усмирять страх и трепет, сохраняя ту позу[8], в которой я нахожусь, когда они овладеют мной?».