Звёзды в сточной канаве

Он и сам иногда этими словами молится.

А когда мы вышли в трапезную, после совместной молитвы, меня обнимали прихожане разного возраста и пола, как будто бы я им был брат по крови, а не только брат во Христе.

Нетрудно догадаться, что темой для беседы с батюшкой в этот раз была евангельская притча о блудном сыне.

Не принимая участия в общем обсуждении, я забился в кресло и молчал, опустив глаза, потому что понимал, кто именно в глазах настоятеля прихода «Был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся».

* * *

Утром девятнадцатого мая, оглядев с чувством лёгкой ностальгии давно покинутый офис, я увидел шефа в пионерском галстуке.

На планёрке он вспоминал советскую юность, шутил и смеялся.

В этом весь дядя Вова. Клубок противоречий. Требовательный, но весёлый. Богатый, но коммунист. Коммунист, но верующий.

Сказав вступительное слово на общефилософские темы, он резко, без всяких пауз, перешёл к обсуждению текущих деловых вопросов.

Надо сказать, выпав из дел своей фирмы на три недели, в некоторых из них я плавал, как щепка в проруби. Узнал много нового и интересного.

Но самого главного на планёрке, всё же, не узнал. Время совещания подходило к концу, а о моей участи шеф не проронил ни слова.

Но когда все сотрудники покинули переговорный зал, повторился один в один эпизод из фильма «Семнадцать мгновений весны», где Мюллер стальным голосом останавливает выходящего за дверь Штирлица: «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться».

Притворив дверь поплотнее, Владимир Игоревич вздохнул:

– Ну здравствуй, Кассиэль.

– Откуда вы знаете это имя? – удивился я не на шутку.

– Я много чего знаю, – улыбнулся дядя Вова, – и про сома, пойманного в 99-м. И даже про то, как школьный медалист завуча в пешее эротическое путешествие спьяну посылал.

– Ну и трепло, – прошептал я тихо, но достаточно отчётливо, чтобы собеседник это расслышал. И увидел мои мысли на лице. Лицемерить не умею и не люблю. Поэтому видно было очень хорошо, как я, злобно нахмурившись, вспомнил, что Николай Андреевич напутствовал меня на собрании: «Только не стоит трепаться о том, что видел меня здесь. Мы должны сохранять анонимность». А сам, не прошло и трёх дней, растрепал подробности моего детства по секрету всему свету, так что их знает даже мой работодатель.

– Колю я знаю давно, – продолжил Владимир Игоревич, – но информация о тебе поступила не от него, – ответил он на мой немой вопрос, словно знал, что я хочу его задать, – это твоя мать поведала, когда приходила ко мне просить за тебя. Но не делай поспешных выводов, что все женщины – сплетницы. Представь себя на её месте. Любая мать пойдёт на всё, чтобы выгородить сына. Про отношение родителей с пьющими детьми я знаю не понаслышке. И про отношение сотрудников с алкашами тоже.

Тут он полез в ящик стола и достал оттуда книгу. Каково же было моё удивление, когда это оказалась та самая небольшая, но очень ценная для меня книга с обложкой синего цвета и заголовком «Анонимные алкоголики».

– Возьми, читай.

Я с трудом подавил желание похвастаться, что уже прочёл её от корки до корки, а он продолжал:

– Десятая глава. Что делать начальнику, когда подчинённый бухает. И что делать, когда алкоголик – сам начальник, которому переложить ответственность не на кого, и от его запоев всё дело разваливается. Ты когда к нам устроился?

– В апреле 2010-го. Под самый день рождения. До сих пор благодарен вам за этот подарок на мои 26 лет после того, как несколько месяцев без работы сидел – ответил я, не понимая, зачем он спрашивает, если на моей памяти не забывал ни одной даты, как компьютер.

– А я основал фирму в 2003-м. Не буду кидать ложные понты, будто бы выбился из грязи в князи своими силами. Стартовый капитал обеспечил папа. Подскажи, что ты делал ранним летом 2007-го?

Я в это время служил срочную, поэтому ответил без запинки:

– Шагал в сапогах по плацу.

– А я в те старые недобрые времена из-за своей дури дело всей своей жизни едва не просохатил. Жизнь била ключом. Преимущественно разводным, да всё по голове. А уж сколько от папаши подзатыльников получал – не счесть. Ха-ха, старенький он уже, да рука крепкая. И если бы не общество анонимных, не работать бы тебе здесь. И всем остальным охламонам, что радуются как дети, какие в нашем офисе живописные виды из окна. Потому что этот офис мог бы принадлежать не мне, а банку, которым руководили уроды, что не хотели мне предоставить реструктуризацию кредита на развитие бизнеса. Не канало им за уважительную причину растраты их денег то, что я летал на Филиппины употреблять коньяк с кокаином, где их, как нигде, умеют виртуозно смешивать. Короче, не буду больше тянуть кота за хвост, и скажу прямо: «Меня зовут Володя, и я алкоголик». Через месяц будет юбилей. Семь лет трезвости. Первый раз в первый класс, ё-моё.

Меня словно обухом по башке оглушило: как же я раньше не замечал, что на корпоративах, где почти все лыка не вяжут, генеральный почему-то не пьёт? Только и смог промямлить:

– Я не видел вас на группе и поэтому не догадывался.

– А я и не бываю на группах в Калининграде (вообще-то их у нас в городе три). Слишком маленький городок, чтобы будучи засвеченным даже в среднем бизнесе, успешно соблюдать анонимность. Я посещаю собрания анонимных во время командировок в Питер раз в два-три месяца. Но в начале выздоровления посетил «Дом надежды на горе»13. И там меня так мотивировали на трезвость, что до сих пор хватает посещения групп через пень-колоду и изредка общения со спонсором по скайпу. Не хочешь ли и ты реабилитацию на горе пройти? Когда Максим из отпуска вернётся, могу тебе очередной отпуск предоставить.

Вот это уж точно в мои планы не входило. И я, уже успев запомнить, что членство в АА требует неумолимой честности, сказал, как есть:

– Лечащий врач предлагал мне пройти реабилитацию в местном центре на Барнаульской. Но я отказался, потому что надо работать, ибо никто кормить не обещал. А насчёт горы наслышан. Какой там строгий казарменный режим. Я этого добра ещё в армии нахлебался.

Владимир Игоревич слегка расстроился, что я не проявил беспрекословного подчинения, но быстро овладел собой:

– Насильно мил не будешь. Но мне нужны гарантии, что с тобой не случится срывов, которые с двумя нашими братьями из трёх всё-таки случаются. Мне нужно, чтобы ты закодировался.

У меня внутри всё упало. У каждого человека есть красная граница, за которую он не переступит через свою совесть ни при каких обстоятельствах. Лично я категорически не приемлю оккультно-магические методы воздействия на психику, в том числе кодировки от пьянства и курения. Так что, с любимой работы придётся всё-таки уволиться. И, собрав остатки смелости в кулак, я выпалил как можно более твёрдым голосом:

– Я христианин!

– Что-что? – не сразу сообразил шеф, а как сообразил, так рассмеялся, – ах, ты о бабках-шептуньях, у которых в заклинаниях проклятие смешано с молитвой. Ты меня неправильно понял, извини за путаницу в терминологии. Я про чисто медикаментозное лечение. Перед сегодняшним собранием на Барнаульской заглянешь в поликлинику. Найдёшь доктора Демьяненко. Скажешь, от Володи Каменского, он поймёт. Сделаешь подшивку дисульфирамом14 на полтора года. Услуга платная, деньги переведу на твою карточку через два часа. Даже назад эти пять штук не потребую. Чё лыбишься? За планшет двадцать пять придётся вернуть. А теперь по местам – мы сидим, а дело стоит.

И, высунув нос за дверь, он прокричал моему коллеге, стоявшему у входа, чтобы спросить про волнующий его завтрашний вылет в Алма-Ату:

– Макс, взлёт разрешаю!

И Максим отправился домой, паковать чемоданы в отпуск.

А я за свой комп, разгребать наработки, что успели сделать сотрудники за время моего отсутствия.

* * *

У Доктора Демьяненко меня подстерегала неприятная неожиданность.

Когда я, с трудом подавляя волнение от предстоящего решительного шага, выпалил заветный пароль «Я от Володи», он не раздумывая задал уточняющий вопрос:

– Алкоголь или героин?

Я уже ничему не удивлялся. Даже тому, что в нашем коллективе работают бывшие внутривенные наркоманы. Но никак не ожидал, что меня начнут с одним из них сравнивать. Натянув на себя кое-как отстранённую презрительную улыбку, я переспросил:

– Что, так плохо выгляжу, что меня можно принять за героинщика?

Доктор понял свою оплошность и замял неловкость, ответив, что этот вопрос – чистая формальность. И достиг цели – я наконец-то смог расслабиться и довериться ему.

Операция прошла без сучка, без задоринки. Перед тем, как колоть мне дисульфирам, он дал мне тетурам в таблетках. Недельный курс, чтобы выявить наличие/отсутствие аллергии на препараты этого типа.

Аллергии не обнаружилось, и 27 мая он с чистой совестью сделал мне заветный укол.

Перед этим кратко напутствовав на трезвость:

– Поскольку у вас уже сформировалась алкогольная зависимость, обратного хода нет. Минимум через сто лет можно будет выпить. А первые 99 лет – полное воздержание… Только алкогольное, сексуальное не обязательно.

И на последней фразе заговорщически мне подмигнул.

Весёлый такой старичок.

Редкий случай, когда человек вызывает у меня уважение, несмотря на то, что неверующий.

Теперь я не смогу пьянствовать полтора года. Ну и ладно, не очень-то и хотелось. Потерплю до 27 ноября 2015 года. А там, глядишь, войду во вкус, и трезвый образ жизни мне настолько понравится, что искренне захочется оставаться в нём.

Но я и не представлял себе, что будет через месяц, два или три, не то что в таком отдалённом будущем. Только надеялся, что народное ополчение Донбасса при поддержке российской армии к этому времени всё-таки возьмёт Киев. А что будет лично со мной, не смел и гадать.

Но, в любом случае, в первые дни, на радостях от прощения моих выкрутасов со стороны мамы и шефа, новая жизнь в новом качестве виделась мне исключительно в радужных тонах.

Вместе со своим церковным приходом мы отпраздновали Вознесение, и я продолжал мысленно возноситься всё выше и выше.

Но вечно пребывать в эйфории нельзя.

С началом Петровского поста мой первичный энтузиазм начал малость тускнеть.

Не стоит поспешно ставить мне диагноз «маниакально-депрессивный психоз».

Но какие-то лёгкие намёки на это в моей голове определённо есть.

И, работая по программе анонимных алкоголиков «12 шагов», я был вынужден признать, что моё настроение действительно скачет, как на американских горках. Иногда (даже довольно часто) без видимых причин возникает эйфория, которая потом также спонтанно переходит в депрессию. А уж когда видимые причины есть…

К концу поста, несмотря на чудесные летние дни, с утра до вечера залитые ярким солнцем, окружающая обстановка начала меня малость угнетать. Работы много, денег мало. А ещё мало еды из-за поста. Например, в меню кафешки в подвале бизнес-центра не нашлось ни одного постного блюда. И я с трудом сдержался, чтобы в гневе не опрокинуть столик. А через день смачно уплетал шаурму, так и не выдержав пост до конца.

В начале июня я записался в тренажёрный зал поближе к дому. Там таскал тяжёлый металл, дома в наушниках слушал тяжёлый металл. Надеясь, что таким образом удастся стравливать злость на себя и окружающий мир. Частично это удавалось, но не полностью.

С пятого по девятое июля Стрелков отступил из Славянска в Донецк. Над Донецкой республикой нависла страшная опасность. Совсем недавно, когда я был активно употребляющим алкоголиком, это был бы железобетонный повод нажраться.

Теперь я вспоминал, что я шахматист, и пытался заново учиться хоть немного просчитывать варианты. Никто меня за руку не держит. И кошелёк уже не так пуст, как месяц или два назад. Я могу всё также пойти в клуб «Кури бамбук» или в расположенный ещё ближе бар «Вудсток». Попросить бармена смешать термоядерный коктейль – сто грамм водки, двести грамм ликёра «Амаретто» в одном стакане. Но теперь я обламывал себя простым естественным вопросом: «Дальше что?» Знаю я себя, как облупленного. Кайф будет 10 минут. Максимум 15-20. А потом будет жуткий недогон. Чем больше пьёшь, чем больше хочется. Пока меня вперёд ногами не унесут из этого кабака. А наутро, с такого бодуна, не опохмелившись, не почувствуешь себя человеком. И последует ещё один день глухого запоя. А там и другой, и третий. Чтобы потерять всё: здоровье, любовь родственников, уважение коллег, денег уйму, наконец. Оно мне надо? Оно мне нафиг не надо.

Я поблагодарил Бога за мгновенное избавление от тяги к алкоголю. И попросил его и дальше помогать мне оставаться трезвым и помогать другим алкоголикам в достижении трезвости.

С такими противоречивыми чувствами я и пришёл на группу АА вечером десятого июля.

* * *

К тому времени ремонт в актовом зале диспансера был уже закончен, и собрания группы АА переместились из менее удобного помещения столовой второго отделения в этот зал. Он был просторнее, светлее и выше. Через окно почти во всю западную стену по вечерам в ясную погоду ярко светило солнце.

Иногда даже слишком ярко. Как и в этот летний день, когда под прямыми солнечными лучами было настолько жарко, что попадавшие под них задние ряды столов пустовали. Никто не хотел садиться на жаркие места добровольно. Но, когда я вошёл в зал с небольшим опозданием, только там свободные места и оставались.

Работы было много, и как я ни пытался уложиться в официальное рабочее время, пришлось слегка задержаться и покинуть офис буквально за пару минут до начала собрания. Постояв на пешеходном переходе, пока не зажёгся зелёный свет, я ускорил шаг и продолжал ускорять до самого входа в главный корпус больницы. Лестницу на третий этаж немецкого здания с высокими потолками я преодолел на одном дыхании, после чего не просто вошёл в актовый зал, а влетел в него. В момент, когда вступительная часть уже практически заканчивалась и начиналось, собственно, собрание.

Николай задавал последние дежурные вопросы:

– Есть ли те, кто присутствует на собрании впервые?

В этот раз таковые нашлись. На первом ряду подняла руку молодая девушка. Между нами было приличное расстояние, и меня слепили солнечные блики. Так что, я не узнавал её, тем более, со спины. Но когда она заговорила, её голос показался мне знакомым.

– Меня зовут Ольга. Я алкоголичка. И немного наркозависимая. Трезвая два месяца и три дня.

Когда она подтвердила своё желание бросить употреблять вещества, изменяющие сознание, и на основании этого была принята в сообщество, группа, с подачи ведущего собрания, сошлась во мнении, что новичку стоит предоставить время для рассказа о себе.

Я сразу вспомнил детали этого рассказа, который когда-то уже слышал, даже в более развёрнутой форме. И окончательно узнал её по замеченным буквам, наколотым на правой руке.

Начало автобиографии, в принципе, никого не удивило. Отца посадили, мать спилась – типичная бытовуха наших дней. Но когда пошли подробности: о том, что она начала квасить после изнасилования, наркотики употреблять научилась в тюрьме, а потеряв ребёнка, конкретно пустилась во все тяжкие, даже видавшие виды алкаши стали подавать в голос уважительные реплики – мол, такая молодая и красивая девушка, а уже прошла огонь, воду и медные трубы.

Завершающие фразы этого рассказа и для меня были откровением.

– После второго отделения я пошла на месяц в ребцентр. Но не думайте, что я, такая белая и пушистая, встала на путь исправления мгновенно. Я отправилась туда не добровольно. Мне было тупо негде жить.

Сразу после того, как муж закрыл меня в диспансер, он подал на развод. И, будучи профессиональным адвокатом, обтяпал дело так, что я осталась ни с чем. И пока Юра, хозяин клуба «Вудсток», где я пою, не подобрал мне съёмную квартиру, мне надо было где-то перекантоваться, чтоб была крыша над головой и желательно кормёжка за счёт заведения.

В ребике мне пытались промывать мозги, но психологов на зарплате я воспринимала слабо.

Гораздо лучше на меня действовали беседы с товарищами по несчастью.

По тем же принципам, что функционирует АА.

Не знаю, зачем я прощёлкала целый месяц, держась на зубах, пока наконец-то не дошла до группы сегодня. Наверно, по собственной лени и тупости. Но, всё хорошо, что хорошо кончается, и вот я здесь.

После такого выступления группа аплодировала не потому, что надо, а искренне сочувствуя выступавшей. Не умея читать мысли других, могу предположить, что добрая половина братьев и сестёр по АА в этот момент мысленно за неё молились. Уж я-то молился точно.

Мне стало неловко, что она пересказывает самые интимные подробности своей жизни при мне уже второй раз, а я ей о себе не рассказал ни разу.

В нашей группе действует неписанное правило: когда на собрании присутствует новичок, желающие могут пересказать историю своей болезни. Я поднял руку, прося слово, и повторил уже слышанную другими историю своего жизненного пути. Рассказал всё и не скрыл ничего. От перепалки пьяного школьного медалиста с завучем на школьном дворе, до недавнего кошмара, когда стоял на балконе гостиничного номера и никак не решался наложить на себя руки. Не забыл упомянуть и катарсис в больнице, когда читал Сент-Экзюпери. Надеясь, что если эти мысли так замечательно меня самого мотивировали на трезвость, то и для неё они послужат существенной поддержкой.

В мою честь аплодисменты были гораздо более жидкими, о чём я особенно не переживал.

Дальше говорили впереди идущие, какими они были до вступления в сообщество, что с ними произошло и какими они в итоге стали.

Но я их вообще не слушал.

А только смотрел, как ярко оранжевое солнце золотит светло-русые рыжеватые волосы в первом ряду.

Смотрел на часы, сколько осталось до конца собрания.

И вспоминал, как она, произнося фразу о том, как ещё в мае муж подал на развод, движением даже более порывистым, чем обычно, развернулась на 180 градусов и бросила настолько выразительный взгляд прямо на меня, что я почти что физически почувствовал, как стрела пронзает сердце.

Даже впервые за несколько дней перестал думать, сумеет ли Стрелков спасти революцию, или прихвостни Ахметова договорятся с киевской хунтой и сдадут Донецк.

После завершающей собрание молитвы о душевном покое, новенькую обступили местные дамы, имеющие по пять-семь лет трезвости, и стали ей втирать про шаги, про спонсоров и так далее.

А я остался, как бы помочь убрать со столов, а на самом деле выжидал.

Мне едва хватило терпения не отпихнуть впереди идущих женщин, но дождаться, пока они сами закончат свои наставления.

И когда Ольга осталась одна, я не дав ей опомниться от свалившейся информации, перегородил путь к выходу из помещения:

– Я тебя не сразу узнал. Богатой будешь.

– А я тебя сразу. Будешь нищим, – приняла она вызов.

– А я уж думал, что больше никогда тебя не увижу.

– Я тоже так думала.

После паузы в десять-пятнадцать секунд она продолжила:

– По глазам вижу твою следующую реплику. Ты мне тоже в больнице понравился… Красавчик, – и на последнем слове она потрепала меня раскрытой ладонью по макушке, как делала моя первая пассия ещё в выпускном классе школы, – но тебе бы побольше мужества и решительности. Откуда я могла знать, что ты неравнодушен ко мне? Ты ни разу не упомянул об этом, скрывая свои чувства, как партизан на допросе. Вот я и воспринимала тебя просто как своего в доску кореша.

– Я тоже воспринимал тебя, как кореша из тусовки байкеров, – начал я злиться, что она оказывается умнее меня и предугадывает мой следующий ход, – но если ты знала, что Денис собирается разводиться, к чему этот маскарад с кольцом на пальце?

– А-а, так тебя только это удержало от того, чтобы раскрыть передо мной все карты? – она громко и нервно засмеялась, – кольцо было нужно всего лишь для того, чтобы Тимоха в ребике не приставал. Там половина мужиков – такая шпана, как он. Глупо. Как глупо. Ох и придурки мы. Оба. Между прочим, если запал на меня по-серьёзному, мог бы и спросить об этом прямо там, в отделении, – тут уже она начала заводиться, – языка что ли нет? Так я могу научить тебя работать языком на раз-два-три.

– Оль, ну ни при всех же, – отшутился я, довольный произведённым эффектом, ибо она так сексапильна, когда сердится.

– Эй, голубки! – обернулся стоящий в двери Николай в нашу сторону, и только тогда мы заметили, что кроме нас и его в зале никого не осталось, – если не хотите провести здесь ночь вдвоём, поторапливайтесь на выход, мне пора запирать дверь.

Нам пришлось прервать беседу, спуститься и выйти за территорию диспансера.

Перейдя улицу Барнаульскую, я схватил её так грубо, что она чуть не потеряла равновесие, очень уж сильно испугался, что сейчас мы разойдёмся уже навсегда, и собрав свою волю в кулак, выпалил, не обращая внимания, что услышат случайные прохожие:

– Я втрескался в тебя по самые уши. С первого взгляда. Так пойдёт?

– Не пойдёт, а пойдём. Ты же проводишь девушку до дома, как джентльмен?

– Ну-у, если ты не потеряла уважение ко мне после подробного пересказа моей бесславной автобиографии только что, то с радостью.

– Если ты не потерял уважение ко мне после того, что слышал от меня, это тоже дорогого стоит. Знаешь группу “Twisted sister”? У них есть песня “I believe in you” – «Я верю в тебя». Там в припеве поётся, что самые дорогие слова, которые хочет услышать каждый человек: «Я верю в тебя». Я верю в тебя.

– И я верю в тебя. И в Бога, что свёл нас вместе. Думаешь, я сидел на попе ровно и выкинул тебя из головы сразу после выписки из больницы? Ага, конечно, держи карман шире! Я искал тебя в социальных сетях, пробуя разные варианты. И под нынешней фамилией, и под девичьей. Разные варианты имени пробовал – Оля, Лёля, даже Оля-ля. Глухо, как в танке.

– И не нашёл бы. Я там не под своим именем.

– А под каким? Попробую угадать. Ольга Остроумова? Нет, имя должно отличаться. Тогда Ким Кардашьян? – пошутил я, попутно сделав комплимент сравнением с самыми красивыми женщинами прошлого и настоящего.

– Не скажу. Всё равно не поймёшь на слух, как это пишется. Диктуй номер телефона, вышлю смс-кой в письменном виде, чтоб было понятнее.

Она и впрямь творческая личность. Зашифровать себя под таким псевдонимом – “P@nkuxa O!”

Впрочем, мой псевдоним, Лёха Кассиэль, знали тоже только избранные. Как оказалось, она тоже меня искала в контакте, но не нашла.

Невероятно! С ходу назвать одну из моих любимых групп, “Twisted sister”, и один из моих любимых фильмов, «Небо над Берлином».

Пока она восхищалась, как её покорил образ Кассиэля из кино, мы прошли поворот напротив школы милиции, вышли на двухъярусный мост, и только тогда я сообразил, что не знаю, куда мы идём.

Но не только она имеет способности разгадывать хитрые планы относительно себя. Я тоже понял, что она намеренно не пошла ближайшим путём, но решила поплутать по городским кварталам, чтобы нам побыть вдвоём подольше.

На мосту мы решили остановиться перекурить. Да уж. Бывает же такое, что у двух разных людей увлечения совпадают даже до мелочей. Для меня это тоже вроде медитации – смотреть с моста в реку на солнечную дорожку и покуривать. Выкинув сигареты, мы просто стояли рядом и смотрели в одном направлении – в сторону устья реки, где красное солнце клонится в неторопливо текущие воды, бросая блики на красные кирпичные здания в порту.

Не сговариваясь, мы развернулись друг к другу. Она протянула ко мне обе руки ладонями вперёд. Я послушно приложил к её ладоням свои, так что наши руки образовали подобие изгиба моста, на котором мы стояли. И она чувственно прошептала:

Лицом к лицу постой ещё со мною,

Мост наших рук простёрся над рекою,

От глаз людских не знающей покою.15

Уже в который раз за этот вечер меня пронзила искра, как от электрического разряда: накануне дня Победы в больнице, Гоги упоминал, что для того чтобы понравиться Ольге, надо читать Гийома Аполлинера. Я думал, он вспомнил именно этого поэта от балды и удивился, что он случайно одного из моих любимых поэтов назвал, имея ввиду всю французскую поэзию серебряного века. Но даже такие малозначительные подробности в нашей истории оказались не случайны.

Мы читали друг другу в русском переводе сначала Аполлинера, потом португальского поэта Фернандо Пессоа, а когда солнце было уже у самого горизонта, она предложила:

– А давай, я тебе спою.

– По-английски или по-русски? – игриво поинтересовался я, про себя отметив, что её сладкий голос я готов слушать хоть по-китайски.

Но она не разделяла моего шутливого тона, внезапно став более чем серьёзной.

– Это песня, что мать мне в детстве пела, в качестве колыбельной. Когда ещё не каждый день пьяная была, – и девушка всхлипнула, положив голову на моё плечо. А потом, устыдившись минутной слабости, отшатнулась: – ой, я кажется промочила твою рубашку, извини.