скачать книгу бесплатно
– Даже несмотря на то, что я не врач? – не понимаю, какой бес меня за язык потянул.
– Разве… зачем вы так?
– Простите, как-то по-дурацки выскочило.
– Больше так не делайте, – она натягивает на лицо нарочито строгую гримасу. – Между прочим, мне еще тоже до врача далеко. Ата[20 - В Латвии популярно прощаться словом «Ата» – эквивалент русского «Пока».], Матис!
– Ата, Суламифь! Надеюсь, еще увидимся?!
– Как же иначе, мы же в одном месте работаем, – бросив на прощание пронзительный взгляд, она торопливо уходит.
Слова, слетевшие с ее сочных губ, кажется, поднимают меня в воздух, и какое-то время я парю в полном блаженстве. У нее глаза светло-голубые и прозрачные, как пруды Хешбона у ворот Батрабима[21 - Цитата из «Песни царя Соломона»: «…глаза твои – озерки Есевонские, что у ворот Батраббима;» второе название Есевона (древний город, упоминаемый в Библии, ныне превращённый в развалины) – Хешбон.], не удивительно, что ее нарекли Суламифью. Суламифь…
Тут с земли раздается Колин бас.
– У тебя сейчас кисточка засохнет, – он поднимает с пола оброненную кисточку и кладет в банку с краской. – Что ты на меня вылупился? Будто привидение увидел?
– Разве? Я просто задумался, – не говорить же ему, что я только что разговаривал с ангелом.
О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бедр твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника; живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями; два сосца твои – как два козленка, двойни серны; шея твоя – как столп из слоновой кости; глаза твои – озерки Есевонские, что у ворот Батраббима; нос твой – башня Ливанская, обращенная к Дамаску; голова твоя на тебе, как Кармил, и волосы на голове твоей, как пурпур; царь увлечен твоими кудрями.
Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, твоею миловидностью!
Песня царя Соломона, часть 7, стихи 2-7
Перемещают население (фрагмент)
Ватиканское официальное издание «Osservatore Romano» сообщает, что Советская Россия перемещает сотни тысяч жителей бывшей Польши в районы Дона, Волги и в Сибирь.
«Ригас Вестнесис» («Рижский вестник»), № 15,11.04.1940
С тех пор, как мы познакомились, встречаю Суламифь, по крайней мере, три-четыре раза на дню. Ее не пугает грязь, она не морщит нос, вступая в наши владения, улыбается, мы перебрасываемся короткими фразами, и она опять спешит по делам. В отличие от многих других сестер милосердия, семей врачей и прочих работников, Суламифь не живет в больнице. Тут обитает даже знаменитая оперная певица Герта Лусе, муж которой работает завхозом, а вот Суламифь – нет. Не хочет чувствовать себя дома, как на работе, и наоборот. Она снимает комнату на улице Бривземниека у какой-то пожилой дамы. До этого недолго жила на улице Коку, откуда до больницы рукой подать, но хозяин оказался изрядным дерьмом, и пришлось съехать.
Суламифь Целмс – так значится в ее паспорте, но, сколько слышу, ее часто называют Лаймите. Иногда Огоньком – из-за рыжих волос. Лаймите и Огонек звучат очень мило, но мне в голову пришло другое имя – Соле Мио. Суламифь, Соле Мио, Солнце Мое, Суламифь, – да, Соле Мио ей подходит больше. Звучит куда красивее, чем Целмс.
Минуло три дня, и я напросился проводить ее домой. Мне улыбнулись оба Солнышка – и та, что рядом, и то, что на небосводе. Весенние запахи крепчают, хочется вдыхать их до самой темноты. Затягивая путь домой, мы проходим почти что всеми тропинками парка Аркадияс.
– Меня нашли маленькой, на большом пне в лесу, поэтому в сиротском приюте мне и дали фамилию Целмс. Мне было тогда года три. Через какое-то время меня взяли приемные родители, и их фамилия тоже была Целмс. Когда выросла, они открыли мне, что я не их ребенок. Мама рассказала, что, когда забирали меня из приюта, совпадение фамилий было знаком, который для них с мужем решил все.
– Ну, не за это тебя взяли. Наверняка понравилась.
– Да уж, наверно! – она засмеялась. – Не могу жаловаться, они ко мне хорошо относились, старались быть ласковыми, но я все время чувствовала отчуждение, словно какую-то невидимую стену. Не могу подобрать слов… Как закончила среднюю школу, сразу рванула в Ригу, – Суламифь отбросила волосы со лба. В лучах вечернего солнца они вспыхнули огнем. – Еще раз вокруг пруда Мары?
– С удовольствием.
Меня радует, что миг расставания отдаляется. Значит, и она хочет подольше побыть вместе! Ура!
– Такой чудный весенний вечер, не хочется идти домой, – добавляет она.
– Мне тоже… а почему тебе такое имя дали, знаешь?
– Знаю, – Суламифь опять засмеялась. – Но ты никогда не догадаешься.
– Хм. Наверно, какой-то знаток Библии? Хотя – кто не слышал имя Суламифи. Им ведь и теперь девочек называют.
– Пожалуй. Но на самом деле, все было гораздо проще, как и с фамилией. Это было в апреле, рядом со мной положили бутылку с березовым соком. Какой-то остряк предложил, что с такими рыжими волосами, да еще и когда сок[22 - Сок – по-латышски – sula (сула).] от земли поднимается, меня нужно назвать – Суламифь. Так и осталось. Никакой поэзии.
– Вот уж не думал, что так можно получить имя.
– Жаль только, что свое настоящее имя никогда не узнаю. И национальность тоже.
– Ты – латышка, – мой голос звучит уверенно. – Если у латышей выросла, то ты можешь быть только латышкой, даже если кожа у тебя черная и глаза узкие.
– Ха-ха-ха! Ты умеешь утешить, спасибо! – она легонько касается моего рукава, потом быстро делает шаг вперед, останавливается напротив и, улыбаясь, смотрит мне прямо в глаза.
Мы останавливаемся.
– Где тебе больше нравится – в Риге или в Валмиере?
– Конечно, в Риге. Слушай, ты мне настоящий допрос устроил.
– Неужели? Ну… я просто хочу получше узнать тебя. Да ты скажи, если я слишком…
– А что если ты шпион? – она берет меня за лацкан.
– На твое счастье – нет. Ты… ты мне очень нравишься. Поэтому и любопытствую.
Белые щеки Суламифи порозовели. Пока у меня на языке вертятся другие доказательства симпатии, наши лица неудержимо приближаются друг к другу, и через мгновение наши губы соприкасаются. Алилуйя!
– Как хорошо, что я тебя встретил.
– Как хорошо, что я встретила тебя.
В толк не возьму, и как время может лететь так быстро. Давным-давно растаяли последние порыжевшие полоски снега, промелькнул апрель с его пасхальными днями и березовым соком; уже май, птицы чирикают изо всех певчих сил, словно участвуют в соревнованиях, на ветвях деревьев распускаются почки и бутоны. Цветет над головой, цветет под ногами. Весна спешит переодеться в лето.
Когда по улице Индрика мы дошагали до дверей дома Соле Мио, она предложила присесть на скамеечку в парке Аркадияс. В такое чудное время с большой радостью. С еще большей радостью я задержался бы в ее комнатке или пригласил к себе, но не гоню коней, потому что чувствую – миг более тесной близости уже совсем рядышком.
– Я не хочу ничего скрывать от тебя и очень хочу, чтобы ты со мной был таким же, – глаза Суламифи – сама серьезность, и я замираю, хотя внутри все кричит: улыбайся, смейся и гони прочь печали!
– Что с тобой? Мне кажется, мы уже откровенны друг с другом, – мне и не приходило в голову что-то скрывать от своей девушки. Правда, не обо всем я рассказал, но еще не солгал ни разу.
– Да, и все-таки мне нужно тебе кое-что показать. Не волнуйся, милый, ничего плохого не случилось, – поймав мой неуверенный вопросительный взгляд, Суламифь сжимает мою ладонь.
Она вынимает из сумочки конверт, из него письмо и начинает читать.
– Дорогая Розочка! Ваше объявление было единственным, на которое мне захотелось ответить, – она прочитала всего одно предложение, а мое лицо тут же побагровело, как флаг.
– Хватит! Не читай дальше!
– Тут говорится – я маляр, и в конце подпись – Матис. Это ведь твое?
– Да. Но, значит, объявление было твое?
– Да, – ее голос едва слышен.
И тут мое смущение как рукой сняло, я понимаю, что лучше и быть не могло.
– Ясно. Но я не собираюсь выяснять, сколько писем ты получила и со сколькими мужчинами встречалась. И знаешь, почему?
– Я мало кому отвечала и ни с одним так и не встретилась. Не успела, потому что познакомилась с тобой.
Ее голос звучит испуганно, и, кажется, губки слегка надулись. Теперь нужно держать ухо востро, чтобы не вышло недоразумения, но и мямлить нельзя, нужно говорить уверенно и спокойно.
– Ну вот! Если мы с тобой сейчас вместе, значит, все остальное больше не имеет значения. Милая Соле Мио, это же просто замечательно!
– Замечательно? – удивилась Суламифь. – Меня это смущает. Ты в самом деле ответил только на это объявление?
– Да, честное слово! Знаешь, чему я рад больше всего?
– Чему?
– Что я написал тебе, но познакомился без помощи этого письма. Нам было суждено встретиться! Так или иначе, но все равно мы бы с тобой познакомились. Понимаешь?
Суламифь, не ответив сразу, погружается в раздумья, и я вижу, как лицо ее постепенно светлеет. Моя Соле Мио не может быть мнительной дурочкой. Иначе я бы это уже давно заметил.
– Ты искала кого-то, я искал, и мы нашли друг друга, – продолжаю я. – Причем идя двумя дорогами одновременно. Разве это не великолепное доказательство благосклонности судьбы?
– Да, – напряжение отпускает ее, и она теснее прижимается ко мне. – Я и сама теперь не понимаю, что себе нафантазировала. Ты мне поверишь, если скажу, что после того, как мы познакомились, я не хотела, чтобы в почтовом ящике оказалось еще чье-то письмо?
– Конечно, верю! – обнимаю Соле Мио за плечи и прижимаюсь щекой к ее волосам.
И все-таки не все еще сказано. Она не знает, что я тоже разместил объявление и получил пару десятков писем. Можно и смолчать, но буду ли я спокоен? Вряд ли. Да и нечего мне скрывать, тем более, что первый ответ я получил, когда Суламифь уже основательно вошла в мою жизнь. Я боялся, что другие письма собьют меня с толку, и мне казалось, что их чтение стало бы каким-то предательством возникавших между нами сердечных отношений, поэтому конверты так и остались неоткрытыми. Собираюсь с духом и рассказываю ей.
– Правда-правда, ни одно не прочитал? Трудно поверить… я бы так не смогла.
– Если не веришь, могу их тебе показать. Хочешь – сама открой и прочитай.
– И все-таки ты их хранишь… она проводит пальцами по лбу. – Прости! Я не лучше. Я ведь тоже не бросила в печку те, что получила сама.
– Я просто бросил их в ящик стола, да и думать забыл… Слушай, отличная мысль! Давай возьмем наши письма и вместе их спалим.
– Да… но где?
Воистину Господь благословил этот день, поскольку я очень хорошо знаю, где мы могли бы устроить костер из ненужных писем.
– Давай – бери свои письма, идем ко мне и там растопим печку. Мама с Вольфом сегодня в Опере. Никто не будет таращиться, и ты наконец увидишь, как я живу.
– Ой, не знаю. Так неожиданно, к тебе…
– Пожалуйста, не пугайся… я и в мыслях не допускаю, что в своем доме могу совершить что-то… против твоей воли.
– Я верю тебе, Матис… Подожди меня здесь, я заскочу домой предупредить хозяйку.
Когда Суламифь выходит из дома, замечаю, что лицо ее изменилось, – на губах ярко-красная помада. Эффектно, как у настоящей дамы, но не скажу, что броский цвет мне очень нравится. Хм, а что, собственно, мне не нравится? Искусственность? Нет, не только… так что еще? Химия… да, теперь вспомнил! Природоведение в школе нам преподавал учитель Витолиньш. Он умел захватывающе рассказывать про химические элементы, всякие реакции и формулы и непременно дополнял свое повествование примерами из реальной жизни. На том уроке господин Витолиньш рассказывал о свинце и среди прочего заметил, что женские губные карандаши содержат этот тяжелый металл. Свинец токсичен, значит, ядовит, но что поделать – красота требует жертв, усмехнулся учитель. Танненберг с первой парты обернулся, обвел класс взглядом и полным возмущения голосом закричал: «Как это так?! Они будут краситься, а мы травиться?» Все засмеялись. «Не волнуйся, – успокоил его Маркитанс, – столько свинца, сколько в ружейной пуле, не будет». «Или в пушечном ядре,» – добавил один из трех наших Берзиньшей, сейчас не помню, который.
Класс продолжал ржать, а Витолиньш показал небольшую бутылочку с белым порошком.
«Здесь ацетат свинца, который называют свинцовым сахаром. В Древнем Риме использовали в качестве подсластителя, пока не поняли, что это яд. Кто смелый, можете попробовать». Смелыми оказались все. «Только по чуть-чуть!» Учитель пинцетом сыпал в протянутые ладони почти невидимые щепотки. Так вот почему губная помада такая сладкая, вырвалось у светловолосого Забиняко, и тут же последовал шквал смеха.
– Красивые губки! – я улыбаюсь, обдумывая, как потактичнее сказать Суламифи про свинец.
– Ой, знаешь, я раньше не красила, но хозяйка подарила, – она вынула из сумочки губной карандаш «Mat». – Тебе нравится?
– Нравится, только…
– Что – только?
– Ну… ты должна знать, что там есть свинец.
– Не может быть! Как?! Свинец же ядовит. Мы проходили в школе…
– Ну, вот. Мы – тоже.
– Но о губной помаде ни слова… А как же другие?
– Когда узнают, подумают – прежде, чем покупать.
– Вряд ли, ты женщин не знаешь. Как неприятно. В больнице нам не разрешают краситься, она вынимает платок из сумочки и тщательно вытирает губы. – Ну как, еще осталось?
– Немного.
С ее губ я готов слизнуть что-то и куда более опасное… Легкая сладинка еще осталась, вкусно, не могу оторваться. Суламифь первой прерывает затянувшийся поцелуй.
– Идем.
Мое предложение расположиться в большой гостиной Суламифь отвергает.
– А где твоя комната?
– Наверху.
– Тогда пошли туда. Я хочу посмотреть.
– На мой беспорядок?
– О, да! – она засмеялась. – Тогда я пойму…
– Что поймешь?
