скачать книгу бесплатно
– Не будь с нами дамы, заколол бы, как последнюю свинью, – сую нож в карман и смотрю на Колю. – Ладно, пусть живет. Из-за такого дерьма еще на нарах чалиться?..
– Быстро домой! – одной рукой мама хочет ухватить меня за рукав, другой не отпускает локоть Вольфганга.
– Надо бы вызвать полицию. Как положено, – замечает Вольфганг.
– Фараонов? Ну, нет, самим еще придется канителиться, – подхожу к лежащим и снова вынимаю нож. – Радуйтесь, что не отправили в кутузку. Праздник все-таки. И чтоб лежали так, пока госпожа спокойно дойдет до дома и согреет лапки. Вот тогда можете уматывать. Буду стоять на стреме. Если подниметесь раньше, поймаю и яйца отрежу, дошло?
– Четверо на двоих, не велика наука, – бормочет бородач.
– Ты еще голос подаешь?
– Братан, все путем… Ты же наш? – с вопросом выдыхает длинный.
– Наш, но не ваш. Торнякалнс – святая земля. А вы что? На Рождество идете в кабак, а потом еще честных людей цеплять вздумали? Чтоб вашего духу тут больше не было, иначе… – провожу пальцем по горлу. – Прочухали?
В заборе Детской больницы, что через дорогу, выбита доска, болтается на одном гвозде. Знаю этот ход уже давно – самый прямой путь, чтобы через территорию больницы добраться до улицы Робежу у железнодорожного переезда. Никогда им не пользовался, но на этот раз сгодится.
Пробираюсь в щель, еще кричу: «Я вас вижу! Ни с места, а то хуже будет!», а сам неслышным, но быстрым шагом вдоль другой стороны забора, через больничный парк или Торнякалнский лес, как его кое-кто называет еще с давних времен, крадусь до главных ворот. Там встречаюсь со своими.
– Матис! Как ты меня напугал! – мама в потрясении смотрит на меня.
– Пожалуйста, успокойся! Это же только теантер… для этих мазуриков.
– Не знаю, что и думать, сынок, – она тискает варежки в руках. – Мне даже показалось, что ты и сам разбойник. Где ты таких слов набрался?
– Книги читать надо, – усмехнувшись, отвечаю я.
– О чем ты говоришь? Какие книги?
– Про преступников.
– Нашел, что читать! – мама качает головой. – Какая неприятность в рождественский вечер… ф-фу! – ее передергивает. – Поскорее бы выбросить это из головы.
Согласен с мамой, но сомневаюсь, что случившееся быстро забудется.
Светлое, торжественное настроение растаяло, как золотые часы в руках фокусника.
Мы идем молча. Обсуждать происшедшее никому не хочется, а заговорить о чем-то другом нет ни сил, ни желания. Внезапно на меня накатывает волна отвращения. Осадок от стычки с криминальными типчиками, от ножа в руке и капель крови на шее бородача, от своего воинственного бахвальства. Я же восторгался мужеством Ганди идти навстречу злу, а сам – на лежачего с ножом к горлу. Только что в церкви выслушал призыв подставить щеку и отдать одежду и был согласен с этим, но в жизни действовал совершенно по-другому. А как было правильно? Что – нужно было прикинуться невинным ангелочком, пока Вольфганг и Коля сами справятся? Ну, нет… хотя – я же прикидывался и всех заставил поверить, даже сам себя. Достойно сожаления… О Боже, прошу, прости мои мерзкие выходки и пусть унесет далеко-далеко тошнотворную муть из души моей… И молю, одари меня своим покоем!
К сожалению, спокойствие наступает не сразу. В памяти всплывают неприятные воспоминания из подростковых лет. Мне было почти тринадцать, когда я в последний раз гостил у брата отца. Уже в меру окреп, чтобы летом заработать несколько пур[17 - Пура – старинная латышская мера веса – три пуда.] картошки да и другие дары поля для семьи. Как-то перед полуднем к нам зашел сосед. Остался, мол, один на хозяйстве, нельзя ли на полчасика попросить парнишку, то есть меня, помочь? Хозяин он был бестолковый, но старательный, да и не по-соседски отказывать в помощи. Опять нужно что-то подержать? Ну, да, мелочь, немножко подержать. Занятый ремонтом сепаратора, дядя не стал расспрашивать и мотнул головой, чтобы я шел.
Подержать нужно было теленка. Я не знал, как правильно забивать телят – стрелять или ударить обухом по лбу, а потом заколоть? – не знаю и теперь, но сосед решил ему просто отрезать голову. Молочный теленок, со связанными ногами лежит под яблоней, жалко мыча. «У меня сегодня такое боевое настроение,» – держа нож в руке, хозяин склонился над затылком теленка. «Ты ляг на него сверху и держи ноги, чтобы не лягался». Я так растерялся и испугался, что делал все, как он велел. Сосед резанул, кровь брызнула во все стороны, а я дрожал и дергался вместе с теленком. «Нож бы поострее или пилу», – сетовал скотобоец. «Черт, ну и шерсть у него!» – вскрикнул он, и я невольно перевел взгляд. Шея теленка была уже перерезана наполовину, а его глаза смотрели, еще живые и вопрошающие – люди добрые, за что? Слезы теленка, смешанные с брызнувшей кровью, текли по светло-рыжим, замшевым щекам. Не выдержав его взгляда, я завыл. «Не ори, не ори, готово! Поднимайся!» – хозяин поставил меня на ноги. «Что – скотинку пожалел? Ничего, малец, закаляйся». В окровавленной одежде, на ватных ногах, мыча, как только что мычал теленок, я побрел обратно, к дому дяди. «Погоди, не торопись, я тебе за помощь свежую курицу дам. Сегодня утром забил…» Я только прибавил шагу и кинулся прочь.
Ух, передернуло. И с чего это такие гадкие воспоминания именно в Рождество? Поднимаю глаза, в небе сияют звезды. Красиво… Прочь, дурные видения, прочь из моей головы!
Под нашими неспешными шагами похрустывает белый снег, и мама начинает тихонько напевать: «О, тихий город Вифлеем». Тут же к ней присоединяется Вольф. И Коля тоже пытается гудеть. Я не решаюсь вступить, как-то не до песен, но мотивчик такой прилипчивый, что затягивает и меня. Раскрываю рот и ору, что есть силы:
Но в эту ночь святую сияет вечный свет:
Звездой мерцает над тобой надежда многих лет.
– Матис, не кричи, – успокаивает меня мама.
Мы смотрим друг на друга, скупо улыбаемся и поем дальше. Голоса нашего квартета проникают сквозь тонкие стены домов рабочих, раздвигаются шторы, к окнам приникают любопытные носы. Машем им, и на лицах за стеклами, раскрашенными ледяными узорами, расцветают улыбки. Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!
На елочке горят свечи, Вольф готовит огненный глинтвейн, мама вынимает из духовки тушеную капусту и жаркое, мне поручено накрыть на стол, а Коля, на правах гостя, изучает книжную полку и время от времени спрашивает, не нужно ли чем помочь. Все идет в обычном ритме рождественского вечера, и все-таки, несмотря на то, что усиленно заставляем себя думать только о елочке, трапезе, подарках и, может быть, даже о рождении Христа, мысли о недавнем происшествии никак не утихают в каждом из нас. Кажется, мы все находимся во внутренней борьбе – помнить или забыть, говорить об этом или нет.
Когда мы отведали глинтвейна, первым не выдерживает Вольф. Он хочет знать, что случилось с Колей двадцать лет назад. И маму это тоже интересует, но она не осмеливается спрашивать. По крайней мере, не этим вечером. Предполагаю, что Коля будет упрямиться и вряд ли захочет поведать про трагический случай с Густиком, но ошибаюсь. Он рассказывает не так подробно и эмоционально, как в тот раз, когда были вдвоем, оно и понятно: пара бокалов глинтвейна – это не полштофа. На сей раз он обходится одним длинным предложением: был в партизанах, меня поймали большевики, заперли, но я прибил охранника и сбежал. Все. Вольфганг выпытывает детали, но Николай отмалчивается, и мама берет его сторону:
– Что было, то было. Сегодня же праздник, к чему эти разговоры.
Мы продолжаем застолье и благодарим маму за ароматные кушанья и Вольфа за сладкий согревающий глинтвейн.
Позднее, когда настроение заметно улучшилось, подарки распакованы и прозвучали взаимные благодарности, Вольф предлагает угоститься специально для этого вечера припасенным коньяком. Налив темно-янтарный напиток в пузатые бокалы, он вспоминает о сигарах.
– Опять целый месяц нельзя будет избавиться от запаха! – согревая коньяк в ладони, мама как бы невольно поворачивает голову в сторону кухни.
– Ну как, господа? Будет не так шикарно, но что поделаешь, – Вольф понял намек.
Мы с Колей – ребята понятливые и тут же поднимаемся из-за стола. В кухне тоже неплохо, даже уютнее.
Мы начинаем с подготовки к ритуалу курения – нужно осторожно отрезать кончик сигары, чтобы табачные крошки не лезли в рот, потом нужно как следует разжечь ее специально предусмотренными для этого длинными и толстыми спичками. Вольф рассказывает, что некоторые окунают кончик сигары в коньяк, вроде бы это улучшает букет, однако, это не соответствует правилам хорошего тона и знатоки не рекомендуют – теряется изысканный вкус и коньяка, и сигары. Честно говоря, мне не нравится ни то, ни другое, по мне, так лучше глинтвейн и папиросы «Единство», но какой-то шик и особая атмосфера в этом ритуале определенно есть. Утехи богатых господ, проносится в голове, почему бы и нет?
Молча дымим и медленно отпиваем из бокалов. Вьется легкий дымок, Вольф млеет от удовольствия, а вот на Коле лица нет. Или это мне из-за дыма так кажется? Открывается дверь, и, наморщив нос, входит мама.
– Мне стало скучно одной.
– Иди к нам, дорогая, – Вольфганг улыбается маме и наливает ей коньяку. – Честно говоря, у нас тут не очень весело.
– Зато уж надымили…
Вольфганг, не реагируя на замечание, обращается к Коле.
– Николя, – ему кажется, что французская нотка звучит изысканнее, – отчего такое хмурое лицо, как тебя развеселить?
– Все было бы отлично, да вот бокал пустой, – Коля выталкивает бокал на центр стола.
– Простите-с, не заметил-с, – Вольф наливает. – Слушай, мы же свои, разве не так?
– Конечно, свои.
– Да не бери ты в голову эту шваль, правильно Матис сказал.
– Да я и не беру… не брал бы… – Коля мнется. – Но, если сюда придут русские, то такой красный голодранец заделается тут господином и не будет мне спокойного житья. Хреново, двадцать лет прошло, а меня помнит… хотя, что такое двадцать лет? Пролетели, как птицы по небу. Кажется, еще совсем недавно была война, и уже опять воюют. Польша, Финляндия… Не верится, что вокруг Латвии крюк сделают и мы в стороне останемся.
– Вообще-то уже сделали… – Вольф выпускает овальное колечко дыма. – Но ты прав, нечего себя дурачить.
– Да…
– А что делать? Куда-то удирать, прятаться? А куда?
– Как куда? У вас-то все шансы рвануть в фатерлянд и жить припеваючи.
– С чего ты взял, что я об этом думаю? – голос Вольфа немедленно становится жестким.
– Прости, Вольфганг! – Коля прижимает ладонь к груди. – Я не хотел тебя обидеть, ты честный мужик. Я только хотел сказать…
– Все в порядке, Николай. Ты прав, уезжают, многие уезжают, почти все уезжают; вот и Мария хочет ехать.
– И правильно, что хочет, – добавляет Коля и понимающе переглядывается с мамой.
– Я-то нет. Лично я не имею ни малейшего желания оставлять Ригу… Слушай, сейчас дырку пробьешь!
– Вряд ли получится, – Коля, задумавшись, безостановочно тычет окурок сигары в хрустальную пепельницу. – Я тоже не хочу драпать, как последний трус, и все-таки, будь у меня твои возможности, я бы улепетывал без оглядки.
– Ах так? – Вольф подносит бокал к губам и, медленно втягивая коньяк, поверх бокала наблюдает за Колей, пока тот, прикрыв глаза, елозит ладонью по лбу и волосам.
Мне хочется присоединиться к разговору, но даже не знаю, что сказать. Чувствую себя так же, как Вольф, но, похоже, Колин страх возник не на пустом месте. Что тут добавишь? Помолчу, пусть они выговорятся.
– Коля, репатриируйся вместо меня, – внезапно говорит Вольф.
На столь неожиданный поворот острее всех реагирует мама. Она буквально отшатывается от плеча мужа и, откинув голову, внимательно изучает его лицо. Быть может, он всего лишь выпил слишком много коньяку?
– Я не шучу. Это не так уж сложно, – Вольфганг откидывается на спинку стула.
– Тебе хватит, дорогой! – мама отодвигает коньячный бокал на другой край стола.
– Ты мне не веришь? – Вольф пытается взять маму за руку, но она поднимается и отходит к печке.
– Я ничего не понимаю, – мама открывает крышку поддона и зачерпывает миской горячую воду для мытья посуды.
– Николай, перестань играть в молчанку, изреки хоть что-нибудь! – Вольф пристально смотрит на Колю.
– Что тут сказать… как это вообще возможно?
– Просто. С моим паспортом.
– Что?
– Я дам тебе свой паспорт, ты идешь, регистрируешься и уезжаешь.
– А разве сам Коля не может ехать, куда он хочет? Со своим паспортом? – вмешивается мама.
– Не может, у него нет заграничного паспорта, – поясняет Вольф и опять берется за Колю.
– Немецкий знаешь?
– Знать-то знаю, но давно не употреблял. Акцент. Будет сложно прикинуться немцем.
– Это ничего. Ты же будешь… ты – балтийский немец, подзабыл родной язык, живя среди латышей. Пустяки. Уедешь, освоишься, айн-цвай-драй, и будешь говорить, как Бог.
– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. Я так не могу. Что ты будешь делать без паспорта? Возьмешь мой и мной прикинешься? Погоди… мы же совсем не похожи. Мне твой паспорт не подойдет.
– Не переживай, это можно уладить. Я знаю, как.
– Вольф, ты сошел с ума? – мама с размаху швыряет тряпку в миску. Несколько капель падает мне на брюки. – Ты от меня отказываешься? Мне придется ехать в Германию с Колей?
– Нет, дорогая. Ты не так поняла. Фотографию в паспорте я переклею, сделаю печать на фото. Слава Богу, в издательстве есть все необходимое. Потом Коля уедет с моим паспортом, а я пойду в полицию…
– Зачем в полицию? – напрягается Коля.
– Зачем? Чтобы заявить, что меня ограбили и паспорт украли. Могу даже описать нападавших – один высокий с рябым лицом, другой – пониже, бородатый. Может помнишь, как бородатого зовут?
– Нет, я вообще его не узнал.
– Ничего, не беда… Мне выдадут новый паспорт, а свой настоящий, Коля, можешь сохранить на всякий случай. Мне твой не нужен. И мы, – Вольф поворачивается в маме, – мы, дорогая, останемся вместе. Такой, вот, план… ну, станет в мире на одного Вольфганга Венгера больше, ну и пусть. Мне не жалко.
– План у него! – мама не унимается. – Мне не нравится, потому что то, что ты, Вольфганг, предлагаешь, незаконно.
– Ты права, но бывают случаи, когда про законы можно забыть. Особенно в ситуации, в которую попал Коля… не по своей воле. И не только Коля, мы все, в известном смысле, попали.
Восхищаюсь отчимом. Такой тонкий ход мне бы никогда не пришел в голову. Но главное – я в восторге от того, что Вольф ставит избавление Коли от грозящей ему опасности выше уложений закона. Может быть, сам он и не считает это чем-то особенным и достойным уважения, ноя – да.
– Я тоже так думаю. С моральной точки зрения – это очень благородный поступок, – бросаю на Вольфа одобрительный взгляд.
Все молчат. Внезапно чувствую, как защемило в области сердца. Догадываюсь, в чем дело – хоть идея Вольфа и великолепна, мне не хочется расставаться с Колей. Смотрю на своего мастера.
– Ты поедешь? – задаю вопрос.
– Не знаю… слишком неожиданно… нужно обдумать.
– Ну да, конечно… но, Коля, ведь нигде же еще не написано, что русские и в самом деле придут! – не могу придушить свою наивную веру в хорошее.
Сидим, не проронив ни слова. Судя по лицам Коли, Вольфа и мамы, наверно, я сморозил глупость. Глупое ощущение. Мама легонько щелкает меня по затылку, а потом гладит ладонью.
Ночью, уже лежа в постели и припоминая все, что произошло в этот рождественский вечер, чувствую, что мое настроение опять на нуле. Похмелье? Похмелье не от выпитого, а от дурного предчувствия, что вряд ли мне доведется разрешить противоречие между душой и телом. Похмелье еще и от мысли, что Коля может уехать, и от идиотской ситуации, которая возникла в целом мире. Мутное настроение разодрало мою сонливость в клочья, только под утро удается заснуть.
На новогодний бал сходить не удалось, сразу после рождества Коля разболелся. Чихает, кашляет, его знобит под толстым одеялом. Но утверждает, что в первую неделю января будет снова как огурчик. Врач выписал капли, можешь сходить в аптеку? Конечно, могу. Еще принесу из дома банку меда и черносмородиновое варенье. Коля, конечно, хозяйственный мужик, но еще не достиг такого уровня холостяка, что и варенье сам себе варит. Еще одна просьба – сходить к тетке Алвине и рассказать, что с ним приключилось, иначе волноваться будет. Он сначала объясняет, как туда добраться, а потом берет лист бумаги и рисует таки мне настоящую карту.
– Посмотри, пожалуйста, как она там справляется, – Коля виновато смотрит на меня.
– Да, но мне же нужно идти красить.
– Только так, посмотришь и сразу обратно, больше ничего не прошу.
– Ну, ладно, ладно.
– И еще. В случае, если Вольф сам не забыл, скажи ему, что не придется паспорт подделывать. Я не собираюсь драпать.
