скачать книгу бесплатно
– Хорошо постарался, – похвалы от нее я не ожидал. Сестра берет со стола коричневую баночку и протягивает мне. – Вот, помажь, чтобы не было воспаления.
Начинаю скручивать крышку баночки, чтобы помазать чувствительные места, но она меня останавливает.
– Иди-ка ты куда-нибудь, мне уже надоело смотреть на ваши краники. За мазью зайду потом, в палату.
Ха! Так и подмывало крикнуть: «Да за то, что вы пялитесь на краники, вам деньги платят!», но взял себя в руки, натянул штаны и ушел.
На следующее утро – операция. В области бедер – наркотическая нечувствительность, зато голова работает. Вижу перед собой натянутый над животом полуметровый кусок белой ткани, за которым, склонившись, работает доктор. Чувствую, как он там ковыряется, но боли нет.
В какой-то момент засыпаю, ничего не помню, а просыпаюсь уже в кровати. Однако, болит! Один из моих соседей по палате, который явно разбирается что к чему, выходит в коридор и зовет – он проснулся! Приходит сестричка, куда симпатичнее той первой, и всаживает мне укол.
– Это обезболивающее, – сообщает она и уходит.
Освободившись от маленькой и мешающей полоски кожи, чувствую себя как-то странно. Душевный подъем и смущение одновременно. Я все тот же, но какой-то другой. Заживая, побаливает, но это уже мелочь.
Проходит месяц, а я уже и не помню, что когда-то меня было чуточку больше. Ну, девушки, держитесь…
Не умеет вести себя на улице
X. Добелис с улицы Тикло 22, будучи пьяным, дерзил на улице солдатам Советской Армии. Для отрезвления он помещен в изолятор префектуры.
«Курземес Варде» («Слово Курземе»), № 295, 29.12.1939
Непрошенного гостя усмирили охотничьим ружьем
В селе Цауни Варкавской волости на торжество к Юрису Упениексу без приглашения заявился сосед Язеп Вилцанс со своим двоюродным братом Эдуардом Вилцансом. Язеп Вилцанс перебрал пива и принялся буянить, поэтому хозяин выгнал его из дома. Непрошенный гость стал неуправляемым и принялся ломиться обратно в комнату. Тогда Упениекс схватил охотничье ружье и выстрелил в сторону Язепа Вилцанса. Две дробинки ранили Вилцанса в грудь, а остальные – в руки. Пострадавший доставлен в больницу Красного креста в Даугавпилсе.
«Яунакас Зиняс» («Новости»), № 294, 28.12.1939
Добровольное общество пожарных Лиепаи, осн. в 1871 г.,
приглашает на ежегодный
МАСКАРАД
по случаю наступающего Нового года
31 декабря 1939 года, площадь Пожарных, 2
(в помещении бывш. Лиепайского Латышского общества)
Шляпки, серпантины, национальные кушанья
Играет штабной оркестр 15-го Лиепайского полка айзеаргов
Иллюминация и прожектор
Начало в 20 часов, окончание в 2 часа
Контрамарки выдаваться не будут. Плата за вход 1 лат с человека.
Комитет по развлечениям
«Курземес Варде» («Слово Курземе»), № 295, 29.12.1939
Ничего не могу поделать с глазами, они безотчетно впиваются практически в каждую молодую женщину, идущую навстречу. К сожалению, зимой трудно высмотреть что-то стоящее. Дни короткие, сумрачные, а девушки, укутанные в толстые пальто, поспешно разбегаются во все стороны и прячутся в теплых уголках. Они в основном смотрят под ноги, чтобы не поскользнуться на неровной ледышке; моего взгляда не замечают, а, если какая-нибудь и заметит, то тут же опускает глаза и продолжает изучать тротуар. Хочется подойти и заговорить, но смелости не хватает. А вдруг грубо отошьет, что тогда, от стыда сквозь землю провалиться? Нет, лучше не рисковать, пока ясно не почувствую – да, и я ее интересую.
По вечерам читаю Чака[14 - Александр Чак (Чакс, Aleksandrs Caks, настоящая фамилия Чадарайнис, (1901–1950) – латышский писатель и поэт.]:
Он только сошел с корабля,
до блеска начищены туфли,
в нем плещет как в полном бассейне
жажда женского тела.
Как я его понимаю! Может, начать с улицы Марияс[15 - Улица Марияс – улица Риги, на которой в предвоенные годы можно было получить услуги проституток.], пока я еще ни с кем не познакомился,? Нет, все-таки – нет. Да, моряк Чака наверняка с презрением высмеял бы меня. У него бассейн чувств и море по колено, а я… неужели я трусливый слюнтяй? Нет, скорее робкий романтик, который мечтает о чем-то возвышенном, неизведанном, о прекрасном создании… я чувствую, что готов влюбиться в любую секунду. По- настоящему, так, чтобы ликующая нежность переполняла сердце, а не только бушевала там, ниже пояса. Улица Марияс мне не нужна. Не хочу так. Во мне бушует целый океан чувств, а там только туда-сюда да еще и триппер можно подцепить. Лучше уж проводить долгие зимние вечера дома с книгой и дожидаться весны.
Весной девичьи глаза засверкают ярче и взгляды станут сердечнее. Успокаиваюсь тем, что удержу себя в руках, и еще уповаю на судьбу. Ничего… никуда они не денутся.
Коля с того самого вечера в доме Плудониса ходит какой-то притихший, ни полслова о европейских политических бурях. То ли газеты перестал читать, то ли на солнце пятна исчезли? Или, может, до него дошло, что в тревогах о завтрашнем дне повинны бесы его собственного прошлого? Ну, в самом деле, уже давно пора прогнать их с божьей помощью. Вот если опять начнет впадать в панику, так и скажу – пора, Коля, тесать осиновый кол и гнать прочь эту нечисть.
После третьего Адвента[16 - В Латвии отмечают 4 предрождественских воскресенья (Адвенты). Одной из традиций является «венок Адвента» – венок из еловых веток, в который вставлены четыре свечи. В первое воскресенье зажигается одна свеча, во второе – две и так далее, то есть становится с каждой неделей всё светлей.] идем работать в Детскую больницу. Благодаря Колиным знакомствам и благосклонности предпринимателя Рейнбаха мы обеспечены работой надолго. По крайней мере, до марта, а то и до апреля. На территории больницы, отмечающей в этом году четырнадцатилетний юбилей, шум и грохот – кипят строительные работы. Главное – строительство двадцати четырех новых изоляторов, но это еще не все. И старым помещениям требуется ремонт. Палаты для маленьких пациентов, процедурные и другие помещения – работенка для нас. Стирая слои старой краски, конечно, поднимаем тучи пыли. Врачи морщат лбы, сестры милосердия – носики, и все вместе пытаются заслониться от нашего вторжения белыми простынями. Как же иначе, понятное дело, но иногда, выходя наружу, когда я неожиданно встречаю существо в сине-белом облачении, вдруг чувствую себя, словно грешник, случайно затесавшийся в царство ангелов. До работы в больнице гордился, что мои портки, вконец заляпанные краской, стали такими жесткими, что, если их поставить, они так и будут стоять – сложить нельзя, только сломать можно. А вот теперь, рядом с накрахмаленной белизной, уже не чувствую себя столь уверенно. То, что недавно вызывало гордость в собственных глазах, теперь пробуждало чуть ли не стыд. Более того, теперь, чтобы пройти несколько шагов от дома до больницы, надеваю приличную одежду, а в маляра переодеваюсь, лишь когда оказываюсь среди банок краски и мешков мела. Коля усмехается над моими переодеваниями.
– Ну, ты вырядился прямо как на прием к китайскому императору. Стал стыдиться спецовки маляра? Может, и самого ремесла тоже?
– Прекрати, что тебе взбрело в голову? – так я и думал. Разве Коля обойдется без своих шпилек? – А тебя что – досада берет, что я хожу по улице нормально одетым? Для работы-то я переодеваюсь, не во фраке же крашу.
– Ха-ха, во фраке. Ну, насмешил, – Коля улыбается дружелюбно. – Да я тебя понимаю. Самому по молодости нравилось прифрантиться. Ясен перец, в грязных обносках красивую девчонку не подцепишь.
– Ну, не поэтому.
– Поэтому, поэтому…Скажи, как на духу, Матис, ты чем занимаешься по вечерам? Книжки читаешь?
– Ну, читаю… и что?
– Ничего, ничего, молодец. Мне только кажется, что тебе нужно чаще бывать на людях. При полном параде.
– И где это?
– Да где угодно. Сидеть дома в твои года… какой смысл?
Вдруг такие странные вопросы. Не понимаю, к чему он клонит.
– Ну, и что мне нужно делать? Теперь, зимой?
– Ну… у меня тут нарисовалась одна идейка. А что если нам в новогодний вечер посетить мероприятие Торнякалнского общества помощи латышам? То есть, бал.
– И что я там буду делать? Я же не состою в обществе.
– Ничего. Хватает того, что я состою. Приглашение на двоих.
Вдруг представил себе, как Коля берет меня под руку, и мы вдвоем, словно дружная пара, гордо входим в двери общества. Меня разбирает смех.
– Что ты ржешь, как придурок? – Коля хмурит брови, а я не могу остановиться.
– Не сердись, но, может, тебе бы лучше подошла какая-то дама, а не я?
– Дурак он и есть дурак. Кто это ходит в лес со своими дровами? Я ж для тебя стараюсь. Может, там кого себе найдешь.
– А почему ты думаешь, что я ищу?
– Не петушись. Можно подумать, я не вижу, как у тебя глаза начинают бегать, как только рядом юбка появляется.
Тяжело вздыхаю. Может, и начинают… может быть… Что он ко мне привязался? Думал бы лучше о себе.
– Но ведь сначала – Рождество, – увиливаю от темы. – Где будешь отмечать?
– Нигде… дома.
– Один?
– А что такого? Зажгу свечку, откинусь в кресле с бокалом грога… отлично. Мне больше ничего и не нужно.
– Так приходи к нам, – приглашаю я, хотя с мамой и Вольфом еще не договаривался.
– Спасибо, но не хочу у вас путаться под ногами. Это же семейный праздник.
– Как будто ты чужой. Родственник все-таки.
– Ну, не знаю… А Мария в курсе, что ты меня приглашаешь?
– Конечно, знает. Сказала, что будет здорово хоть раз в году тебя увидеть, – слегка привираю, но уверен, что мама думает так же. – Если придешь к нам на Рождество, тогда я пойду с тобой на новогодний бал.
– Ишь ты, шутник выискался! – смеется Коля. – А что мне с подарками прикажешь делать?
– Не нужно никаких подарков. Возьми какую-нибудь интересную бутылку для Вольфа, маме – конфеты, и все.
– Ты думаешь? – Коля в раздумье покусывает нижнюю губу. – Нет, без подарков нельзя… посоветуй что-нибудь!
– Ну, правда – не нужно. Вечно все носятся с этими подарками. Это же праздник для души, Иисус родился…
– Да, но восточные волхвы несли ему всякие дары.
– И все-таки подарки не самое главное.
Какое-то время продолжая спорить, договариваемся до того, что вместо елки можно использовать фикус, но цель достигнута – Рождество будем праздновать вместе.
«Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!» – завершая богослужение, провозглашает священник Биргелис, мы все вместе поднимаемся и выходим из храма. Женившись на маме, Вольфганг сменил немецкий приход на латышский. А сегодня вечером даже и Николай – раз в год-то можно – пришел вместе с нами в Торнякалн- скую церковь.
Уже стемнело, но лучи фонарей, отражаясь в сугробах, щедро освещают дорогу домой. Как и полагается в дни торжества. Церковные колокола еще звонят, там и сям из открытых форточек доносятся голоса, пахнет тушеной квашеной капустой и только что испеченными пирожками, и легко представить, что в квартирах, где еще не задернуты шторы, украшены елки, горят свечи и накрыты столы. Кажется, вся округа охвачена предпраздничной радостной суетой, и мое настроение – лучше не бывает. Вольфганг с мамой под руку идут впереди, а мы с Колей за ними. Мы не обсуждаем только что услышанную проповедь, как делаем обычно, нам хорошо и так.
Приближаемся к перекрестку улицы Оливу с Виенибас гатве. Навстречу шкандыбают два мужика, явно под сильным газом. Один высокий, лицо в оспинах, другой – бородатый.
– Ничего себе! Лупит в колокол, будто конец света настал, – досадливо говорит бородач.
– Верно, господчики из молельни топают, – громко отвечает высокий и приближается к нам. – Эй, Рига в какую сторону? Заблудились мы в этой глухомани…
– Вы уже в Риге. Глухомань, как вы изволите выражаться, но все-таки Рига, – с достоинством отвечает Вольфганг.
– Не задирай нос, тоже мне, умник нашелся, – подвыпивший вызывающе смотрит на Вольфа. – Фриц, что ли? Эй, тебе уже давно пора отправляться в фатерлянд. Чего ты тут забыл?
– Атебе какое дело, забулдыга? Прочь с дороги!
– Что ты сказал? Браток, ты слышал, как он меня послал?! – рябой глянул на бородача.
– Пощекочем перышками? – бородатый испытующим взглядом обводит меня и Колю.
У меня от страха живот скрутило, потому что я знаю, что такое «пощекотать перьями». Ножи. Определенно, у них в карманах острые ножи.
– Что вылупился? – Коля делает шаг навстречу бородатому. – Вали куда подальше и оставь человека в покое.
– Постой-ка… а я этого знаю! – указывая пальцем на Николая, он отступает и поворачивается к собутыльнику. – Он одному из наших шею свернул.
– Когда? Кому? Это Ансису, что ли?
– Да нет, другому. Еще на войне. Поймали мы его, партизана, а он ночью охранника – чик, и удрал. Ну, милок, на этот раз не выйдет! – он резким движением вынимает из рукава нож и направляет его на Николая. – Что? Уже дрожишь, как старая шлюха?
– Да уж не тебя, красная сука, мне бояться. Забыл, как сам драпал в девятнадцатом году, наложив в штаны? – Коля в долгу не остается.
Бородатый открывает рот, но душераздирающий крик останавливает его.
– Поли-ци-я-я-яа! – никогда в жизни не слышал, чтобы мама так громко кричала.
– Ах, ты стерва! – высокий злобно цедит сквозь зубы и направляется к маме, но неудачно – Вольф не какой-то там слабак, он даже выше этого длинного.
Он хватает рябого за затылок и резко опускает вниз. Нос встречается с поднятым коленом Вольфа, и длинный, скорчившись, падает.
– Так в какую сторону тебе нужно было идти? – Вольф поднимает его за воротник и пихает лицом в сугроб. Ощупывая свое окровавленное лицо, длинный шипит, как вскипевший чайник.
Пока отчим разбирался с одним, другой, перекидывая нож из руки в руку, надвигается на Колю. Николай отступает и начинает раздеваться. В первый момент не понимаю, что он задумал, но, когда он набросил свое пальто на голову бородатому и у того от неожиданности выпал нож, я начинаю действовать. Тут же наступаю противнику на ногу и кричу Коле, чтоб он бил. Получив удар кулаком в грудь, бородатый теряет равновесие и валится на своего уже лежащего напарника. Коля поднимает пальто и тщательно отряхивает.
На земле сверкает нож. Поднимаю его и провожу большим пальцем по лезвию. Острый. Обычные алкаши с такими тесаками не ходят. Внезапно в голову приходит дикая идея. Бородатый пытается подняться на ноги, а я приседаю на корточки и подношу нож к его горлу. Чтобы рука не дрожала, сильнее прижимаю лезвие. Слегка перестарался, надрезал кожу, и потекла тонкая струйка крови. Хоть царапина небольшая, все равно неприятно, хочется отвести нож. Так и есть, какой-то я мягкотелый. Когда служил, как-то раз наш взвод отправили в картофельный погреб – перебить расплодившихся там крыс. Парни давили их ногами, кололи заостренными кольями, а меня как сковало. Смотрю на крысу – она отчаянно бежит, топ-топ-топ, в страхе ищет, где спрятаться. Не знаю, от отвращения или жалости, но ни одну ударить не смог. Тварь ничтожная, ну как такую мучить.
Но сейчас было по-другому. Собрался, сколько было сил, и, скрипя зубами, все-таки удерживаю руку – спектакль нужно доиграть до конца. Уголком глаза замечаю маму – она застыла, как жена Лота, и, прикрыв рот ладонями, сверху смотрит на меня.
– Матис… Матис… не делай этого… – упавшим голосом шепчет она, но я прикидываюсь, что не слышу.
– Молись Богу, придурок! Это твое последнее Рождество, – крови не жажду, но разыграть эту пьянь очень хочется.
А вот Николаю не до шуток – он хватает меня за плечо и оттаскивает меня от перепуганного бородача. Я же, напротив, вхожу в роль жаждущего крови и веду себя как бешеный. Коля напрягается и почти что валит меня на землю.
