скачать книгу бесплатно
– Да так, ничего. Иди, я за тобой.
Веду ее наверх с довольно спокойным сердцем. Не в моих привычках расшвыривать вещи, вот пыль – это да. Вытираю редко. Когда это было в последний раз?
– Неплохо, уютно, – войдя в комнату, Суламифь смотрит по сторонам.
– Сам обустроил.
– Не сомневаюсь. Ты же мастер.
– Спасибо, конечно, но до мастера мне еще далеко.
Вынув письма из ящика стола, бросаю их на стол. Суламифь вынимает из сумочки пачку своих писем и кладет рядом. Стопка моих заметно толще.
– Женщины больше любят писать.
– Выходит что так.
– Ну, и где мы совершим этот акт ритуальной кремации? – она спрашивает таким серьезным голосом, что нас обоих прошибает смех.
– Здесь, – я открываю печную дверцу. – О! Давай отметим это дело бокалом вина!
– Ну… в небольших дозах вино улучшает кровообращение и пищеварение. У тебя есть вино?
– У Вольфа есть. Спущусь, посмотрю, – прыгая через несколько ступенек, бегу к барному шкафчику Вольфа. Надеюсь, он не рассердится.
Выбираю французское вино – французское, по-моему, должно быть самым изысканным. Откупорив бутылку и подцепив пальцами два бокала, поднимаюсь наверх. Когда вхожу, Суламифь отводит взгляд от книжной полки и проводит ладонью по корешкам книг.
– Не думала, что ремесленники так много читают.
– Имей в виду, я вырос в библиотеке. Тут еще не все. Внизу куда больше.
– Да, я заметила.
Засунув конверты в печь и наполнив бокалы вином, я чиркаю спичкой.
– Ну, прощайте, невстреченные незнакомцы! – даже не знаю, что сказать в такой торжественный момент.
– Надо бы как-то поэффектнее. Пожелаем, чтобы они нашли свои вторые половинки, как и мы! – Суламифь высоко поднимает бокал.
– Великолепно!
Мы чокаемся, и оба смотрим в открытую топку. Огонь желтыми щупальцами перебирает конверты, они мучительно выгибаются, открываются, обнажая исписанные листы бумаги.
– Смотри, там была фотография! И еще! Все-таки жаль, что не посмотрели, – женское любопытство не умирает молча.
Мне кажется, будь она одна в комнате, взяла бы кочергу и вытащила фотографии.
– Ну что уж теперь. Лучше не видеть. А то еще во сне привидятся.
– В самом деле. А вдруг там какая-то была красивее меня.
– Это просто невозможно, – комплимент простой, но действенный. Губы Суламифи прикасаются к моей щеке.
Пока в печи угасает пепел, мы пьем вино и молча ловим взгляды друг друга, пока они не замирают. Синие омуты Суламифи становятся все глубже, кажется, что я начинаю в них тонуть. Она встает со стула, подходит к окну и смотрит в сад.
– Я захмелела.
– Может, тебе нужно прилечь?
– Да, пожалуй, – она откидывается на моей кровати, раскинув руки. – Как хорошо!
Поза Суламифи настолько соблазнительна, что я просто не могу усидеть на месте. Присев на край кровати, наклоняюсь над ней. Поцелуи, долгие, долгие поцелуи.
– Мне жарко, – она шепчет в мгновение передышки.
– Я могу помочь тебе снять одежду.
– Ты хочешь меня раздеть?
– Хочу… а ты?
– Милый, ну, я же сказала – мне жарко.
Она улыбается, пока я, молча ругая себя за нерасторопность, стеснительность и глупые вопросы, выковыриваю пуговицы из блузки, ищу, где застегнута юбка, где лифчик. Она чувствует, что опыта у меня кот наплакал, и помогает с расстегиванием всяких крючочков и петелек. Прежде, чем я улетаю в мир, где все мысли кажутся лишними, в сознании вспыхивает откровение, что у девушек с медицинским образованием, вероятно, не такие жесткие взгляды на интимную жизнь, как у большей части общества. Все-таки образование что-то, да значит.
Под утро, ругая коммунистов и русских, мимо окна проковылял пьяный в хлам Яцис.
НОВЫЙ РАБОЧИЙ ДЕНЬ
Встретим, товарищи, день свой рабочий —
Плотник и пахарь, учитель и зодчий!
Пламя знамен согревает нам руки,
Как они выстыли в злобе и муке!
Кровь в наших жилах – горячая медь,
Нас ни фашист не пугает, ни смерть!
Шли наши дни за колючим забором
В тщетных мечтах о спасении скором,
Долго мы жили, сердца свои пряча,
Долго нас тьмою душила неволя,
Хватит нам сил, чтобы думать иначе,
Нам предназначена лучшая доля!
Нужно с утра приниматься за дело,
Противфашизма мы выступим смело,
Чтобы и плуг не тяжел был для нас,
Чтоб над заводами лился рассказ
Светлый о жизни, что жаждет начаться,
Где обретем мы свободу и счастье!
Здравствуй, наш день, трудовой и рабочий! —
Скажут и плотник, и пахарь, и зодчий.
Ждет нас, товарищ, удача в пути,
Нужно под знаменем красным идти.
АЙНАСМИЛГА
«Брива Яунатне» («Свободная Молодежь»), № 1, 26.06.1940
Президент Литвы Сметона за границей (фрагмент)
Каунас, 16 июня. […] «Вчера, 15 июня, президент государства Сметона уехал за границу. В сложившихся обстоятельствах правительство рассматривает отъезд президента государства как отставку.
«Брива Земе» («Свободная Земля»), № 134,17.06.1940
Сторонники рушащейся власти любыми низменными средствами пытаются отдалить нашу победу, распространяя разные провокационные слухи и настраивая массы против Красной Армии и Компартии. Они сознательные провокаторы и враги народа и рабочего класса. Не верьте им! Выявляйте их, помогайте выяснить их личности и сообщайте Компартии! Соблюдайте строгую дисциплину!
«Циня» («Борьба»), № 9, 25.06.1940
В последний день мая мама входит в мою комнату.
– Матис, я хочу отписать тебе дом, – она обходится без лишних слов.
– Что? – у меня глаза полезли на лоб.
– Да-да, этот самый дом.
– Почему?
– Ну, кто знает… в общем, мы с Вольфгангом поговорили и решили, что так будет лучше и безопаснее.
– Кому безопаснее? – по-прежнему ничего не понимаю.
– Тебе, нам, дому… пойми, ничего страшного, и, может быть, этого и не нужно делать, но на всякий случай… Ты же знаешь, что Вольф не хотел уезжать, и мы действительно никуда не собираемся, но времена такие, что ничего нельзя знать заранее. И если вдруг придется… Тогда, сам понимаешь, будет лучше, если дом будет записан на тебя.
– Вам кажется, что придется дать тягу?
– Я же говорю, все так непонятно. Люди всякое говорят, сам знаешь.
– Не нравится мне.
– Да и мне тоже… – она видит, что, напуская туману, меня не уговорить. – Хорошо, скажу, как есть. Вольфганг получил письмо из Германии, у него там друг, тоже картами занимается, армейскими картами… Ну вот, и друг этот знает, что русские скоро придут в Латвию.
– Тоже мне новость, они уже и так тут. Армейские части.
– Да, но… он видел такие русские карты, где вся Прибалтика одного цвета с Советским Союзом. Понимаешь, что это значит?
– Не может быть!
– Я ничего не выдумала. Ужасно, но теперь они придут навсегда, со своим порядком и правилами. И тогда уже никто не скажет, что и как будет. Может, и коммунисты погонят немцев обратно в Германию, всяко может статься. А если так, я поеду с ним. Поэтому, сынок, этот дом…
– Понимаю… понимаю, и все-таки не понимаю. Может, русские этот дом все равно отберут и отдадут пролетариям всех стран?
– Ну, вряд ли до такого дойдет. Где ж мы тогда жить будем?
– Не знаю… в коммунизме жить будем.
– Матис, прекрати. Это юмор висельника. Если согласен, нечего тянуть. Пока все бумаги оформят… – глаза мамы полны такой щемящей мольбы, что у меня в душе все переворачивается.
– Ладно, согласен, – помогаю ее лицу вернуть достоинство. – Не боитесь, что заломлю непомерную арендную плату?
– Сколько? – мама продолжает на полном серьезе. – Сейчас принесу кошелек. Сколько ты будешь с нас брать?
– Ну, мам, что ты сразу дуешься, как мышь на крупу. Уже пошутить нельзя… Когда и куда мне идти?
– Договорюсь с нотариусом и сразу тебе скажу, – она встает. – Будешь хозяином… возможно, это тебе поможет принимать решения по-взрослому.
– Какие решения?
– Ну… может быть, задумаешься о женитьбе. Чтобы не нужно было прятаться по углам.
– Так вот в чем дело?
– И не только в этом, – говорит мама, закрывая за собой дверь.
Они познакомились вечером, когда Суламифь в первый раз была у меня в гостях. Голоса родителей, вернувшихся из оперы, и звук шагов вырвал нас из ласковой дремоты. Мне не хотелось, чтобы Суламифь сразу встретилась с ними, да не вышло. Тревожился, как бы мама не подумала лишнего. Не волнуйся, сказала она и гордо спустилась вниз. Рада познакомиться. Я тоже рада. Я тоже… То, что я краснел и бледнел, никто даже не заметил. Не стой, как столб, проводи же свою девушку домой, шептала мама в ухо. Сам знаю! Что ты все время меня учишь, прошептал в ответ. В конечном итоге, хорошо получилось. Да… красивая, хорошо держится, мне понравилась, с добрыми нотками в голосе сказала мне потом мама. И все-таки люди могут неправильно понять такие ночные визиты.
– Какие люди? – я не понимаю.
Пророчество Вольфганга сбывается – как только дом перешел в мою собственность, приходит новость о нападении Красной Армии. В Масленках убиты пограничники и гражданские, есть раненые, многие пропали без вести. Пограничный пункт сожжен. Генерал Боль- штейн выезжает расследовать роковое происшествие, а президент страны по радио призывает всех оставаться на своих местах. Мы тоже остаемся, куда тут денешься. Смотрится все не очень – танки на улицах Риги выглядят угрожающе, как любой большой кусок металла; взгляды солдат кажутся бесстыдными и хвастливыми, мол, уже многих им удалось поставить на место. Школьники, разглядев на головах русских солдат забавные буденовки с острым концом, дразнятся: «Сверху колпачок, снизу дурачок». Пацаны развлекаются, а солдатам безразлично, шагают себе дальше. Николай, угрюмым взглядом проводив гремящую по Виенибас гатве бронетехнику, сплюнул и отправился красить оконные рамы. Неизвестность, страхи, тревога нарастают в арифметической или даже в геометрической прогрессии и стремятся к апогею. Правительство встает и уходит. Приходит новое – тощий Церковный камень, два Медведя[23 - Церковный камень – Kirchenstein (Кирхенштайн) – председатель правительства, созданного 16 июня 1940 года, микробиолог Август Кирхенштейн, два Медведя (Lacis – лацис – по-латышски – медведь) – министр внутренних дел писатель Вилис Лацис и министр благосостояния Юлий Лацис.] и разные другие звери. Вроде бы земляки, но уже в красную телегу уселись. Впереди кучер с густыми усами и трубкой в зубах. Господи, помилуй!
Чего ждать? Что теперь будет?
– Что теперь будет?
– Ничего не будет, – отвечает Николай. – Нет больше Латвии.
– Как нет? – ерничая, верчу головой в разные стороны. – Ничего и с места не сдвинулось.
– Ты тут дурачка из себя не строй! Нет больше свободной Латвии, – уточняет Коля.
– Улманис же сам согласился. Правительственное заявление. Согласие… дружественно встретим советские войска… – пытаюсь вспомнить фразы из речи президента по радио.
– Про царька-то и говорить не стоит.
– Думаешь, он мог что-то предпринять?
– Не знаю, всю ночь думал… На чудеса он рассчитывал, что ли? Ну, хотя бы говорил посуровее, сказал бы русским, всему миру, что так негоже… наших пограничников порешили, а он нам заливает про дружбу с Советским Союзом, с этой сворой коммунистов. Такой уступчивый, прямо тошнить хочется. И не пил вроде, а после той речи, честное слово, накатило похмелье. Нисколько не удивлюсь, если кому-то придет в голову назвать его предателем народа.
– Ого! Только что был предводителем народа, цветами закидывали, а тут раз – и стал предателем.
– С вождями так случается. От трона до сортира зачастую всего полшага. Видишь, как получается – он… сколько прошло-то? – Коля считает про себя. – Шесть лет назад сам захватил власть – я большой, я один справлюсь, но, когда красная толпа взяла за горло, сразу – плюх, и лапки кверху. Ну нельзя так. Если уж взялся править страной, когда власть сама в руки пришла, тогда и в тяжкие дни иди, делай, борись, да хоть умри. А этот – нет, я остаюсь на своем месте.[24 - Фраза, которой закончилось радиообращение президента Латвии Карлиса Улманиса к народу 17 июня 1940 года: «Я остаюсь на своем месте, вы оставайтесь на своих.»] Разве это достойно президента? По-моему, нет.
