Психоанализ по-русски

– Чем ты руководствовался, выбирая для меня в подарок плюшевого мишку? Моим возрастом? Уровнем интеллекта? Я у тебя ассоциируюсь с игрушками? Такая же поролоном набитая? Если ты считаешь женщин умственно отсталыми, не знаю, стоит ли нам продолжать знакомство, – всё это она хотела сказать Юрику, но не сказала, так как это означало бы конец отношений, а в то, что другие отношения будут лучше этих, она не верила. К тому же сам поиск – дело отвратное и негигиеничное. Мудрая, как Джейн Эйр, и по-прежнему глубоко провинциальная, как д`Артаньян, она пыталась ковать свое счастье из того материала, что был под рукой. Даже если этот материал мягкий.

Если мужчина непривлекателен, он может быть интересен чем-то другим: умом, талантом, своей известностью или, на крайний случай, богатством. Если женщина непривлекательна, то без разницы, насколько она умна и талантлива – она неинтересна никому. Машка не была на 100% уверена в своей привлекательности: длинные ноги, пышный бюст и матовый загар – то есть то, что считалось признаком красоты – было не про нее. У нее были густые русые волосы, которые красиво лежали без всяких ухищрений, красивые серые глаза и довольно приятные, почти правильные черты лица – папино наследство, – но не более того. Парни за нее никогда не дрались. А потому она боялась потерять эти отношения, даже видя всю их никчемность. У нее были другие достоинства, например, способность убедить лысого, что у него просто высокий лоб, но в молодые годы она не знала, как использовать эту способность.

Неуверенность в себе в наши дни считается чем-то предосудительным. Но Машка не раз видела обратное: когда девица весьма средних достоинств чувствует себя королевой, а потому выглядит смешно. Машке не хотелось быть смешной даже ради такого приятного бонуса как мужское внимание.

– Всё, не могу больше! Пойдем отсюда! – взорвалась Машка к концу первого отделения.

– Тебе не нравится? – обиженно скуксился Юрик.

– Нравится. Ноги замерзли и есть хочется. У меня ужин праздничный приготовлен, пойдем.

Вослед им с задних рядов прозвучало презрительное: «Слабаки!»

***

Накануне Нового года Юрик заехал за Машкой весь из себя загадочный и куда-то повез, намекая, что приготовил ей сюрприз. Припарковавшись у серого многоэтажного здания, попросил ее подождать в машине, и скрылся. Мария это здание хорошо знала. В советские годы там был НИИ, а после победы мирового капитала в нем завелась бойкая торговля всем – от трусов и носков до заграничных автомобилей. И где-то на самом верху было турагентство. Вообще-то Мария нарядилась для ресторана – бархатное платье, капрон и не слишком теплые сапожки на шпильке, но если Юрик все-таки решился свозить ее на теплое море, она готова была многое простить.

Прошло полчаса. Машина остыла. Капрон и изящные сапожки уже давали о себе знать. На улице было морозно, и температура в машине постепенно приближалась к уличной. Изо рта уже шел пар. Очень хотелось в туалет. Мария уже не так сильно жаждала тенистых пальм и цветущих бугенвиллей – важнее было прекратить этот кошмар. На сорок пятой минуте радостный Юрик появился:

– С наступающим Новым годом! – и вручил Маше серебряные ложечки.

Ложечки, мать твою за ногу!

– Это и есть сюрприз? – спросила Мария.

– Да! – так же радостно воскликнул Юрик, не почувствовав мрачного сарказма. – Они все разные, каждая по особому эскизу.

– И ты выбирал, какая краше? Оставив меня ждать в холодной машине? Видишь ли, мне сейчас необходимо погреться изнутри, иначе меня ждет воспаление легких и отказ почек.

Юрик долго извинялся, искал кафе поближе, чтобы можно было поскорее решить обе проблемы сразу, но НИИ, в котором серебряные ложечки продавались без наценки, стоял не в самом оживленном месте, и потому разумнее оказалось поехать домой и греться там.

«Это похуже луна-парка», – резюмировала для себя Мария, но в очередной раз промолчала.

Делать вид, что не понимаешь намеков про море, солнце и золотистый песочек, слишком долго нельзя – прослывешь жлобом. Видимо, поэтому Юрик однажды сказал, как отрезал: «Делай, Маша, загранпаспорт!» Машка радостно начала хлопоты, бесконечный сбор документов, трижды заполненные анкеты, дважды переделанные фотографии – и хождения, хождения, хождения по бесконечным конторам, в которых заседают мелкие люди, удовлетворяющие свое мелкое самолюбие за счет посетителей. Только фантастическое терпение человека, взращенного советской системой, помогло Машке осилить эту дорогу. Между делом пришлось залечить зубы. Посещение стоматолога – это экскурсия в ад, но Машка решилась через это пройти, чтобы не рисковать оказаться с острой болью вдали от родины.

Наконец, Юрик сказал: «Прости, лапуль, мы никуда не едем. Обстоятельства изменились. Дефолт».

В старой матрешке Машка по-прежнему копила деньги. Теперь это были не монетки с профилем Ленина, а зленая котлета с портретом заморского лысого мужика, но суть неизменна – это было приданое. Прождав еще несколько месяцев подарка в виде путевки на море (были ведь еще День всех влюбленных, 23 февраля и 8 марта, и знакомые рассказывали чудеса про Тунис – там в это время магнолии цветут), она поняла, что не дождется, а потому надо было брать инициативу в свои руки. И хотя лейтмотивом несколько дней подряд в голове звучала мерзкая песенка:

Как же тебе повезло,Моей невесте:Завтра мы идем тратить все свои,Все твои деньги вместе! —

но очень уж хотелось выяснить все вопросы совместимости раз и навсегда.

Будучи свободной художницей, она знала о подмосковном Доме творчества и решила сделать сюрприз милому на майские праздники – 10 дней на природе. Он, конечно, говорил, как ему неловко, и что надо было дождаться, когда у него «деньга попрёт», но Машка дальше ждать не хотела.

В советскую эпоху здешний контингент уходил в ближайший лесок с мольбертами или целыми днями стучал на пишущей машинке, заполняя пепельницу и зарабатывая геморрой. Теперь сюда пускали всех, но основные атрибуты Дома творчества остались неизменными – в каждом номере у окна стоял обшарпанный письменный стол со следами ножек «Эрики» или «Ремингтона» по центру. Машка очень этому порадовалась, так как тушь и краски все-таки с собой взяла: вдруг с погодой не повезет. Правда, на случай плохой погоды тут всё было предусмотрено – кино, вино и домино, скучать бы все равно не пришлось, но Машка любила свою работу. Творчество – божественная энергия, поэтому творец от своей деятельности устает гораздо меньше, чем обычный человек от обычного подневольного труда. А то и вовсе не устает на зависть бездарям.

Кроме всего прочего, местный пейзаж украшал шахматный клуб, пинг-понг и бадминтон, конно-спортивная база неподалеку и нехилая библиотека. Поскольку с матерью она играла в бадминтон, а с дедом – в шахматы, санаторий показался ей родной стихией. Она любила Первое мая с его демонстрациями и бумажными цветами, с множеством флагов и вылазками на природу, но поскольку с некоторых пор всё это кануло в лету, оставаться в городе не было смысла, и санаторий оказался как раз тем островком, позволяющим поностальгировать по прошлому.

В столовой к потолку были прикреплены блестящие гирлянды (видимо, их решили не убирать после Нового года, так как скоро снова вешать), да и весь остальной дизайн не сильно отличался от того, что было здесь до победы мирового империализма. Разве что писателей не было видно – после того, как сюда стали пускать простых смертных, инженеры человеческих душ попрятались, не захотели быть ближе к народу, во всяком случае, узнаваемых лиц за столиками не было.

Первые три дня пролетели насыщенно и нескучно. Помимо того, прекрасная кухня, свойственная всем советским санаториям, сохранилась в этом оазисе неизменной, несмотря на либеральные реформы, два путча и дефолт. Машка наслаждалась тефтельками в томатном соусе. Со свойственным ей терпением она старалась не замечать не только неудачную маму с неудачной дочкой (дуэт был мало того что некрасив, но еще и грубоват, глуповат и уныл), что соседствовали за столом, но и скучающую физиономию Юрика, который посматривал по сторонам, словно воробьиный сычик в вольере Московского зоопарка, и ждал какого-то бурного веселья с ночными дискотеками и кинозвездами (Дом творчества он понял именно в таком ключе). Однако на четвертый день Машкино блаженство было нарушено некомильфотным возгласом:

– Вау! Машка! Как я рада тебя видеть! Как же я соскучилась! Боря, познакомься, это мое прошлое!

Это неверно, что природа отдыхает на детях. Иной раз она дремлет в течение нескольких поколений. Пузатый Боря безропотно стоял позади двух малышей, держа под мышкой надувного гуся, а под другой – надувного же дракона (что выглядело довольно странно в мае в средней полосе), и внимательно рассматривал то, что являло собой прошлое его жены и матери его детей. Машке хотелось провалиться сквозь землю. Да и как прикажете понимать это «мое прошлое»? Типа, на дело вместе ходили, сидели вместе? Ну, если напрячь воображение, то можно, конечно, и так интерпретировать. Эта крикливая баба была когда-то Машкиной подругой, они вместе учились живописи, рисунку, истории искусств и прочим премудростям, позволяющим одаренным людям не работать в офисе, однако Ольга вышла замуж, едва дотянув до выпускного, и живопись забросила – общих тем у них не стало.

– Почему ты не пришла на встречу выпускников? Мы же договаривались!

На самом деле ни о чем таком они не договаривались. Они не виделись ровно десять лет, пока какому-то идиоту не пришла в голову дурная идея собраться и нажраться разведенным спиртом в классе, украшенном воздушными шариками. Машку такая форма досуга совсем не привлекала, и тогда активисты делегировали Ольгу как самую настойчивую, чтобы та ее уговорила. Ольга с наскоку стала рассказывать о своих детях. Машка вежливо (а может и не очень) попыталась намекнуть, что чужие дети – это не слишком интересно, и после этого подруга еще 15 минут продолжала говорить на ту же тему. Мария в уме прикинула, что же будет при личной встрече, если даже по телефону Ольга уже так бесит, и постаралась избежать встречи выпускников. Судя по тому, что после никаких звонков не было, ее отсутствия даже не заметили. Наверное, трещали весь вечер каждый о своем, не слушая ответов собеседника, да хвастались достижениями вроде шестисотых «мерседесов». Машка была рада, что этот смерч прошел мимо. Помимо всего прочего, ее больно кольнули давние высказывания Ольги о приезжих: та считала, что понаехавшие устраиваются лучше коренных москвичей, «всякая гнида норовит пнуть москвича» и тому подобное. Теперь же Ольга хотела, чтобы «лучшая подруга», о которой она и не вспоминала с момента окончания школы, та самая «понаехавшая», восхитилась ее детьми.

– Боря! Возьми Тёму на руки, он меня за жопу хватает! – одноклассница выдала всё это, не снижая тона, несмотря на то, что люди рядом вкушали свой долгожданный обед и недовольно косились.

Долгие годы Машка считала терпение добродетелью. Да и странно было бы, если бы она так не считала – ведь этому учили и детсадовские сказки, и рассказы о героях-пионерах, и религия. Но у всякого терпения есть своя ватерлиния. С возрастом она осознала, сколько могла бы сэкономить времени и душевных сил, если б не была так терпелива. От неприятного Ольгиного голоса Машкин мозг постепенно начинал закипать.

…

– Вы где после обеда будете? – спросила она и, выслушав подробный ответ о бассейне, пообещала прийти туда вместе с Юриком. Это был единственный способ остановить грохочущий сель. Когда шумное семейство удалилось за свой стол, она объяснила недовольному Юрику, что, конечно, им совсем не обязательно туда идти. Скорее даже наоборот.

По всей округе цвела черемуха, воздух пьянил, в пруду плескались сытые выдры, и Машка предложила расстелить одеялко на лужайке среди одуванчиков и просто полежать, книжки почитать. Юрик согласился, взял в библиотеке детектив, и прекрасный день на солнышке начался. Однако боковым зрением Машка замечала, как жених то посматривает на часы, словно ждет ужина, то на небо, словно ждет дождя, то меняет позу, словно у него болят все косточки от такого утомительного занятия, как чтение. И на свою голову она процитировала царя Соломона:

– «Слишком много читать – утомительно для тела», правда? – интонация у нее была ироничная, она не пыталась его поддеть, и раздраженный обиженный тон ответной реплики Юрика показался Машке не совсем адекватным.

– Культура – это не количество прочитанных книг, а количество понятых, – снисходительно и с неуместным пафосом изрек он, намекая на действительно огромное количество книг, поглощаемых Машкой.

– У тебя есть причины сомневаться в моей понятливости?! – в ней снова закипало тихое бешенство.

– Ну, не заводись, лапуль! – попросил он гнусным детским голоском, и ей стало противно дальше спорить, хотя сама ситуация показалась тревожным звоночком.

«Мы ведь здесь не отдыхаем, – думала она. – Мы тестируем совместную жизнь. Почему только я придумываю, чем мы займемся, а он валяется, как пустой пакет, и ждет, куда его понесет ветер? Ладно, ему не нравятся малайские балалайки, но, оказывается, и книги не нравятся, и шахматы, и пинг-понг с бадминтоном. Как жить-то?»

Их знакомство произошло, когда Машка училась на декоративно-прикладном, на последнем курсе, перед самым дипломом. Профессорша повела их группу в музей смотреть золотое и бисерное шитье, чтобы «эти бестолочи хоть чему-то научились». Сама она являла собой постоянно сменяющуюся экспозицию собственного творчества. Ее наряды были сплошь в ярких росписях и вышивках, в волосах какие-то немыслимые рукодельные украшения и такие же аксессуары. В итоге она прожила бесцветную жизнь в тени собственного платья, а в ее роскошно вышитой сумке Машка не раз замечала початую бутылку. И вот эта дама повела группу хохочущих девчонок в музей. Туда же повел своих зарубежных гостей и молодой московский бизнесмен. Чересчур нарядную училку он принял за экскурсовода-аниматора и сел на хвост группе. Рассказывала она интересно, а если он что-то не понимал, то переспрашивал у стоявшей рядом девушки – Машки.

После экскурсии молодой человек с безупречно повязанным галстуком сунул ей свою визитку и предложил в ближайшее время сходить в какой-нибудь еще музей. А поскольку накануне у Машки был самый смешной секс в жизни, и она снова пребывала в поиске единственной и настоящей любви, то охотно согласилась.

Они пошли в Дарвиновский музей, где шумно восхищались терпением таксидермиста, обработавшего стадо мышей, и от всей души потешались над названиями некоторых животных: бледнощекая поганка, толстый лори… Смех – это и есть тот волшебный гребешок из сказки Гофмана о крошке Цахесе. Любую ерунду он превращает в нечто позитивное, приятное, даже желанное. Так было и у Машки с Юриком. Им было весело, и потому казалось, что они могут быть счастливы вместе. Кто же мог знать, что скука настигнет так скоро и станет совсем не смешно?

Вечером, перед самым ужином уловив запах шашлыков, Юрик потянулся в сторону кафешки. Машка его одернула:

– У нас оплачены завтраки, обеды и ужины. Ты предлагаешь всё это похерить и платить за шашлыки?

– По-твоему, это слишком дорого?

– Если это так дёшево, почему же не ты меня в отпуск возишь, а наоборот?! – огрела, словно крапивой, Машка. На самом деле она увидела там Ольгу с мужем и выводком, но объяснять это Юрику не хотелось. Вообще, объяснять что-либо – не важно что. Разве мужчина не должен сам всё понимать? Разве не должно быть между людьми, которые считают себя парой, взаимопонимание без слов? Откуда-то из глубин пёрло раздражение. Бесило даже то, что он свой жалкий детектив – и тот не осилил.

– Что ты капризничаешь, как маленькая?! Никуда больше с тобой не поеду!

«Где-то я это уже слышала…»

Наутро – это был пятый день отдыха, и Мария примеряла новое, еще ни разу не надеванное платье – у Юрика завибрировал пейджер и глаза его ожили, загорелись, вчерашнюю скуку как рукой сняло:

– Мне нужно на три дня съездить в Москву. Ты же не будешь скучать, правда? Ты и краски с собой взяла, словно предвидела… Так удачно случилось, что и твоя подруга здесь отдыхает, пообщаетесь…

– Это не подруга! – взвизгнула Машка, и злость, копившаяся не только в эти дни, но и весь последний год, хлынула широким потоком. Она припомнила вечера с пиццей и видеокассетами, День рожденья в холодном костеле, мучительное оформление невостребованного загранпаспорта, пассивность и безынициативность, более свойственную тому, что плавает в проруби, а не молодому перспективному бизнесмену, и даже поездку на оптовый рынок вспомнила. Она прекратила говорить только тогда, когда дыхания стало не хватать от усталости.

– Маша! – взмолился Юрик. – Я через три дня вернусь, и у нас останется еще целых три дня! Этого вот так хватит, – и он широким жестом провел по горлу.

– Хватит для чего?! – уточнила Машка. Лучше бы промолчал! От возмущения она даже не знала, что ее больше бесит – его желание уехать или этот жест, в котором выразилось и его отношение к этому месту, и к ее интересам, и к ней самой.

***

Они выясняли отношения полдня, но после обеда помирились. Дела оказалось возможно решить по телефону, и снова потянулись солнечные неспешные дни с пинг-понгом, библиотечными книжками и запахом черемухи. Лишь к концу отпуска Мария вспомнила, что ни разу за две недели они не занимались любовью. Более того, у них даже ни малейшего поползновения в этой области не было. Не хотелось, не вспоминалось. Секс – это мостик между людьми. Но если тебе нечего мне сказать, не с чем ко мне идти, то незачем и вступать на этот мостик.

Мария переживала очередное разочарование, и это событие повлекло за собой создание серии «минорных» платков, в которых преобладали все оттенки серого. Если напрячь воображение, то в очертаниях можно было увидеть полынь, пыльную дорогу, клубы тумана, пасмурное небо – вот те образы, в которые сложилась поездка, предполагавшаяся как романтичная. Так вид вдалеке может казаться красивым, манящим – форма какой-нибудь скалы, или зленая лужайка, или игра света. Но, дойдя до этого места, мы не обнаруживаем там ни той формы, ни той сочной зелени, ни очарования. Это просто камни. На лужайке мусор. Цвета вблизи совсем другие, и тому подобные несоответствия. Вот так и наши цели манят нас обманчивой привлекательностью, игрой света. Достигнув желаемого, мы с горечью осознаем, что всё это – серость, а хотели совсем не этого.

«Фламенко – это больно», – говорят знатоки. Можно сказать, что это определение применимо к любому настоящему искусству, даже шире – к любому настоящему делу, в которое вкладываешь душу. У Солона есть: «Прекрасное – трудно».

Выражение «свободный художник» имеет двойной смысл. Один состоит в том, что человек творческий не спешит на проходную, заслышав заводской гудок. Второй же смысл в том, что, кладя мазок за мазком, он воспаряет мыслью туда, куда душа пожелает. Думают о технике только ученики – мастерство в том, чтобы рука водила кистью сама, без мыслительных усилий, а голова оставалась свободной для гениальных озарений. Айвазовский во время работы обдумывал благоустройство родной Феодосии. Левитан грезил о сестре Антон Палыча. Даже Никас Сафронов, наверное, думает не о том, как лучше воплотить пожелания заказчика, а о том, как лучше потратить гонорар. «Творчество – это возмездие, – говорит Фазиль Искандер, наиболее честный писатель советской эпохи. – Мы забрасываем в прошлое крепкую леску с крючком, чтобы вытянуть врага, но, увы, наживкой служит наше собственное сердце. На другую он не клюет». В детстве, рисуя, Машка придумывала какие-то фантастические истории либо прислушивалась к разговорам взрослых. Став старше, стала развлекать себя доморощенной философией и популярной психологией – в том числе и самокопанием, и вытягиванием из глубин «врага». Мысли о ситуации, сложившейся у них с Юриком, получили свое логическое завершение по возвращении в Москву.

«А может быть, и лучше было бы, если б он тогда уехал? – думала Машка, смешивая новые оттенки серого. – Может быть, надо было проститься с ним насовсем, когда он выразил желание уехать на три дня, – что три дня, зачем мелочиться? Я бы осталась одна еще на неделю, порисовала бы, может быть, познакомилась бы с нормальным человеком? Ладно уж, раз помирились, пусть пока остается, но до первой ссоры…»

Машка стала реже видеться с Юриком, перестала кормить его вкусными обедами, да и голова у нее болела целый месяц. Видимо, он что-то осознал и как-то раз приехал на грузовом такси: купил Марии холодильник модной марки – в качестве компенсации за отпуск. Машка подарок приняла благосклонно, но не растрогалась. Опять же из-за воспоминаний.

Перед самым ее переездом в Москву блудный отец подарил ей набор ленинградских красок в тюбиках – настоящую художественную акварель, такую, что не только Машка ахнула, но и препод по живописи. Тогда она не связала это событие с давним походом в луна-парк, и лишь много лет спустя ее осенило: оказывается, папашку мучила совесть за тот «праздник». Мария ничего об отце не знала. То есть совсем ничего: какие книги он любил, за какую команду болел, даже его любимого блюда припомнить не могла. Но, оказывается, его мучила совесть, как и всех нормальных людей. Это немного утешало. Однако доверие, раз утраченное, нельзя вернуть никакими подарками. Мать тогда нашла себе более достойного спутника и, пакуя вещи, спросила Машку, не будет ли она скучать по папе.

– Нет.

Так же получилось и с женихом. Покупка холодильника – это, конечно, очень похвально, почти подвиг, но сделать бывшее небывшим никакое чудо не поможет. Если в Юрике есть хоть малейшая черта Машкиного отца (а она, безусловно, есть!), то и похожих поступков следует ожидать в скором времени. Ненависть – бесконечный возобновляемый источник энергии. И она подключилась к этому источнику.

Мария завела кота, потом еще одного, а потом еще парочку. Коты были ласковые, веселые, игривые, будили по утрам, сочувствовали во время болезни и очень любили этническую музыку – то есть обладали всеми теми качествами, которых не оказалось в избраннике, а потому Машка скоро утешилась. В дальнейшей ее жизни случались романы, но она уже никогда не рассматривала своих кавалеров с точки зрения совместной жизни и в отпуск с ними не ездила, вежливо отбояриваясь тем, что, во-первых, не хочет оставлять своих котов на кого-то чужого – они, мол, обидятся, а во-вторых, плавать не умеет – был шанс научиться, да она его профукала. Подружкам же говорила, что художник просто обязан быть один – именно так и никак иначе проявляется свобода творчества.

***

Мы живем в век одиночества. С каждым годом людей, замкнувшихся в себе, отказавшихся от семейных радостей и роскоши дружеского общения, становится все больше. Они не сами по себе такими стали. Их сокрушила разница между провозглашаемыми ценностями общества и реальной картиной, где правит бал беспринципность. Когда одинокий человек говорит: «Это мой выбор», знайте, что это неправда. Как говорится, если человек улыбается, это еще не значит, что он счастлив – это значит, что он сильный.

Бабушка, всю жизнь проходившая под угрозой уголовной ответственности за сектантство, каждый день читала вслух по двенадцать глав из Библии, и Машка, рисуя, мастеря ватно-марлевую повязку или какое другое приспособление, заданное в школе, неизбежно слушала. Ей очень нравились истории об Иосифе и его братьях, о мудром Данииле, о противостоянии Давида и Саула, об Авессаломе и Соломоне. Никакие сказки не могут сравниться с Библией, когда читаешь ее впервые, даже если не все слова понимаешь. Будил воображение Всемирный потоп и создание Ковчега:

– От всякого скота, чистого и нечистого…

– Что значит «нечистого»?

– В основном это падальщики, но и всеядные животные тоже считаются нечистыми: свиньи, ёжики, медведи…

И маленькая Машка, обретя в луна-парке бесценную мудрость, веско добавила:

– Люди.

2017

Психоанализ по-русски

Жизнь – это то, что с нами случается,

пока мы заняты построением других планов.

Джон Леннон

Для разведенного мужчины 8 марта – не великий праздник. За цветами и подарками бежать не надо, пиво в холодильнике есть, а по телику ничего, кроме стариковской вечеринки Раймонда Паулса. Поэтому Роман Григорьевич не сильно расстроился, когда позвонили из диспетчерской на предмет срочного вызова в отдаленный район – починить стиральную машину. В праздничные дни и тариф был выше, и на дорогах пробок меньше. Единственная проблема возникла с бритьём – для этого необходимо было выковырять Макса из ванной. Роман после развода вернулся в родительскую квартиру и жил теперь вместе с младшим братом – с таким же разведенцем, а тот любил побултыхаться в выходные. Пришлось выезжать небритым.