Психоанализ по-русски

– Можно вопрос? Что вы пишете? – спросил Роман, совсем осмелев после пиццы.

– Ничего. Ругаюсь с чужими людьми в асоциальной сети.

– Вы же за сегодня пару авторских листов настрочили.

– Да, – она ехидно улыбнулась, – мне есть что сказать человечеству! Как и всякому культурному человеку, мне неловко, когда другие выставляют себя дураками. И я по мере сил борюсь с косностью, пошлостью и самодовольством, которые расцвели пышным цветом с тех пор, как всякому желающему была предоставлена маленькая трибунка – аккаунт в сети. Самолюбование и хвастовство, тиражирование потертых от употребления «мудрых» мыслей – это лишь самые невинные грешки сообщества. Самое гнусное – «прими себя таким, какой ты есть!» Они это называют позитивным мышлением, но на самом деле это дорога к деградации. Потому как там, где нет развития, начинается регресс. И вот эти люди, «принявшие себя», то есть узколобые почитатели дневных ток-шоу, рассуждают о политике, национальном вопросе, образовании и искусстве. Я не так устроена, чтобы молчать…

– Понимаю. Хотя сам, наверное, промолчал бы. Вы ведь не станете отрицать, что большинство – это выпускники профтехучилищ. Поэтому не стоит слишком всерьез принимать мнение большинства, ну и вступать в дискуссию тоже ни к чему.

– Не любите покидать зону комфорта?

– Чтобы покинуть зону комфорта, надо сначала в ней оказаться, а мне это не светит, – пошутил Роман, – дело не в этом. Просто нельзя требовать от одноногих, чтобы они быстро бегали. Так же и в сфере интеллекта.

– Достойная позиция. Но они-то не считают себя инвалидами.

– Они, допустим, заблуждаются. Но это их песочница, пусть играют.

– А вот и нет! Если бы всё это было безобидное занятие, я бы смолчала. Но они – это стадо идиотов – определяют «общественное мнение», по ним – так называемым активным пользователям соцсетей – о нас, о народе в целом, составляется какое-то мнение.

– Ах, вы в этом смысле. Н-да, неприятность…

– Это ведь мы виноваты, что класс чиновников у нас составляют люди неумные и непорядочные. Это происходит потому, что порядочные и умные не хотят слезть с дивана. А когда начинается война компроматов перед выборами, избирателям приходится голосовать не за чистого политика, а за менее грязного – и всё потому, что умным не хочется спорить с дураками.

Пока хозяйка отвлеклась на джезву с ароматным – настоящим – кофе, мастер воровато заглянул в ее ноутбук и прочел следующее:

В каждом маленьком мальчонке,И в самце, и в мужичонке,Есть законченный мудилаИ ссыкливый *бол…

Дальше он прочитать не успел, но общее представление о деятельности этой дамы составил.

«Слава богу, что вся виртуальная жизнь проходит мимо меня!» – подумал он и принял изящную чашечку эликсира жизни. Между тем его внимательный глаз замечал по полкам подремонтированные книжки, подклеенные статуэтки, какие-то самоделки из ракушек – не купленные в Анапе, а именно сделанные самостоятельно, с неправильно подобранным клеем и без лака. Всё это напомнило Роману и его страсть чинить, исправлять, реанимировать. Это началось еще в детстве, с игрушек – Ромка считал их одушевленными, а потому отнести инвалида на помойку рука не поднималась. Потом эта мания пустила корни, и уже наоборот – с помойки приносились сломанные игрушки, чтобы быть отремонтированными и пущенными в новую жизнь. Некоторые умники утверждают, что человек, умеющий находить радости там, где другие проходят мимо, умеет жить по-настоящему.

Началось это, видимо, с того случая из раннего детства, когда Ромка чуть не утонул, но был спасен, откачан и пинком запущен в новую жизнь. Улыбка Гагарина – это тот же самый феномен. Не надеялся вернуться живым, но повезло, а потому счастья хватило на весь остаток жизни. Так же и Роман – ценил второй шанс и давал его вещам. В дальнейшем, даже делая покупки, профессор не отбрасывал брак, если видел, что проблему можно исправить своими руками. И сам не заметил, как принес домой хромого пёсика – подлечить, а потом и птичку. Сейчас, оглядываясь на свою жизнь, вдруг осознал, что и жену выбрал по тому же принципу: она была слегка травмирована предыдущими отношениями, а он надеялся исправить зло, причиненное до него. Видимо, и эта, с глазами питбуля, тоже выбрала кого-то надломленного, кого не смогла починить, и это отравило ей всю жизнь. И Бога – чтобы утешиться – у нее не было: на полках красовались Макиавелли, Вольтер и Ницше, икон нигде не было видно. Профессор позволил себе реплику:

– Я смотрю, у вас полная библиотека атеиста, – чем вызвал недобрую улыбку хозяйки:

– В детском саду во время тихого часа надо мной пролетел вертолет. Очень близко. Я все заклепки на его обшивке рассмотрела. И поскольку не может быть, чтобы вертолет опустился в жилом массиве на уровень второго этажа, очевидно, что это я поднималась выше, чем принято думать. Душа, безусловно, существует. И Бог долгое время был для меня не абстракцией, а реальностью. Первый мой парень всем своим существом, каждой ресничкой являл доказательство бытия Божия – так он был прекрасен; второй же, напротив, подтверждал теорию Дарвина. И поскольку замуж я вышла за второго (с ангелами, знаете ли, трудно, как в аду), это наложило свой отпечаток на мое мировоззрение.

Роман не стал развивать столь личную тему, а просмотрел стройные ряды музыкальных дисков, где было собрано всё мало-мальски стоящее:

– А битлов-то, я смотрю, у вас нет.

– Туфта раздутая – ваши битлы. Тили-тили, трали-вали.

– Это классика.

– Кто это сказал? Диджей на той радиостанции, которую вы слушаете, потому что лень переключиться на другую?

– Да я сам их не люблю, но редко встретишь человека, который бы так откровенно презирал общественное мнение.

– Вы же сами сказали, что общественное мнение составляется из мнений миллионов выпускников профтехучилищ!

– А сами на музыкальных инструментах играете?

– В бубен могу, – со смехом ответила хозяйка.

– В бубен я еще ничем не заслужил, – в тон ей ответил профессор.

За окнами стемнело и повалил снег. Работы по устранению поломок в доме одинокой и злой на весь свет женщины были закончены. Макс прислал пятнадцать смс о том, что девчонки ждут, и что по дороге хорошо бы купить бутылочку чего-нибудь дамского – водка им почему-то не нравится.

Стоя в коридоре и пряча в карман честно заработанный гонорар, Роман сказал:

– Удивительно, как вы откровенны с незнакомым человеком…

– Незнакомым?! Бог с вами, Роман Григорьевич, я даже тему вашей диссертации помню. И основной тезис: «преподавание философии и социально-гуманитарных дисциплин на различных уровнях образования обогащает духовный климат общества, укрепляет его нравственные основания». Или вы думали, я вас под щетиной не узнаю? И жена ваша в университетской библиотеке работала.

– Кто вы?.. – от неожиданности он даже чемоданчик с инструментами поставил обратно на пол, хотя Брюс настойчиво подталкивал его к выходу своей крепкой башкой.

– Уборщица, – она посмеялась. – Вычищаю грамматические ошибки и корявые обороты из научных трудов.

– Вы вычитывали мою кандидатскую? Я вас совсем не помню…

– Конечно! Кто же запоминает уборщиц! Да не расстраивайтесь вы так, я не в обиде. Мы с вами отлично поговорили по душам, это вполне в русской традиции, и никаких психологов не нужно.

– Да, вы правы. Возьмите визитку, вдруг Брюс еще что-нибудь проклянет.

– Кстати, он не гулял весь день, надо бы с ним выйти, пока концерт не начался.

– Да-да-да, – заторопился профессор, – давайте, я вам помогу пальто надеть.

Брюс выскочил на улицу первым, почти сорвав с петель дверь подъезда и сбив случайного прохожего. Профессор простился с хозяйкой, и она заковыляла по гололеду в сторону парка, где уже жалобно повизгивали те, кто попался на пути ее питомцу. Пройдя несколько шагов в сторону стоянки, Роман выковырял из кармана мобильник и позвонил бывшей жене:

– Галина, можно я приеду тебя поздравить?

На том конце провода повисла пауза. Потом как-то неуверенно прозвучал ответ:

– Я ничего не готовила, собиралась тихонько посмотреть юбилейный вечер Раймонда Паулса…

– Хорошо. Я пиццу закажу, и мы вместе посмотрим.

А хозяйка, погуляв с собакой, вернулась за компьютер. Для мыслящей личности содержательный разговор с умным собеседником важнее и дороже, семьи, любви и вкусного обеда. Как знать, может быть потому и не сложились прежние отношения, что хорошими собеседниками они не были: не было общих тем, а политикой не интересовались по причине молодости. Сейчас, наверное, нашлось бы о чем поговорить… – такие мысли одолевали хозяйку после такого неожиданного сеанса психоанализа.

Ее последняя запись «на стене» относилась ко Дню всех влюбленных:

Всевышний милосерден к каждой твари,Которую по благости создал,И всякой животине дал по паре…Где моя тварь? Подать ее сюда!

Теперь же, проверив, как сладко спит на диване ее набегавшийся любимец, и прикрыв его пледом, она с воодушевлением пощелкала в самом массовом сообществе и разыскала свою первую любовь. В тот же день, когда она сочиняла злые эпиграммы Господу, он записал: «Люди, которых мы любим, словно играют с нами в морской бой: ранил, ранил, убил. И засчитывают себе победу». Мысль не собственная, многократно скопированная в сети, но ёмкая.

То, как сегодня профессор охарактеризовал себя – эмоциональный инвалид, не способный выражать свои чувства, – напомнило ей о том, как она безжалостно бросила этого, по всей видимости, ранимого человека, считая его черствым и эгоистичным, и вышла замуж за другого – того, которого теперь презирала. А первый ужасно страдал из-за разрыва, года два пытался ее вернуть, но сами отношения были такими тяжелыми, что она не рискнула повторить. Лучше горький конец, чем горечь без конца. Когда они были вместе, ей постоянно казалось, что он ее игнорирует, а игнорирование, как известно, один из самых изощренных способов насилия. Именно эти отношения сделали ее тем, чем она стала. Но, видя семью его родителей, и нельзя было ожидать чего-то другого – это тот самый случай, когда люди, выросшие в атмосфере равнодушия, просто не знают, как себя вести, а подражать персонажам мыльных опер считают ниже своего достоинства. Как говорил незабвенный Антон Павлович, «неумение выразить свои чувства ещё не означает их отсутствие».

Надо было дать ему еще один шанс.

2016

МУРОМСКАЯ СДЕЛКА

Как для отдельных людей,

так и для человечества в целом

жизнь не легко переносима.

З. Фрейд

Оля родилась в Казани. Отец ее, правоверный мусульманин, вопреки стереотипам пил как сапожник, а русская мать, несмотря на то, что была крещеной, не умела ни лба себе перекрестить, ни яйца на Пасху покрасить. В общем, предки похерили традиции. Может быть, в этом был виноват комсомол, может, нужда заставляла думать о насущном, отбросив то, что в марксизме принято было называть «надстройкой», то есть всё относящееся к миру горнему, но Ольгу это категорически не устраивало. Ей позарез нужна была опора в мире трансцендентного, иначе, она это знала, в мире материальном будет очень шатко. В самоорганизацию материи она так и не смогла поверить, несмотря на все старания атеистически настроенных педагогов советской школы. В том возрасте, когда подростки бунтуют против учителей и родителей, она выбрала ислам, раздобыла у заезжих проповедников бесплатный Коран и с удивительным усердием соблюдала догматы веры.

На свой шестнадцатый день рождения, в год развала Советского Союза, она выпросила у родителей цепочку с полумесяцем, а спустя полгода окончила школу и рванула покорять Москву, на автобусе по причине дефицита наличных. Есть масса людей, которым истинная вера никоим образом не мешает достигать материального успеха в жизни, и Оленька была из их числа. Уже в толчее вокзала она встретила свою недавнюю соседку по парте Светку, которая тоже тайком бежала подальше от родителей, видящих цель жизни в покупке ковра. На руках она держала своих мордастых, отнюдь не породистых и гонимых предками котов:

– Зачем ты их с собой тащишь?

– Если я их оставлю, им вообще кранты – они ковер обоссали.

– А что ты их в сумку не посадишь?

– Сажала. Им страшно.

Далее подруги следовали по жизни вместе, если не в ногу, то во всяком случае почти параллельно. Они вместе пошли на курсы комбината бытового обслуживания – Оля на массажистку, Света на косметичку, – и потом устроились работать в один салон. Поначалу и квартиру снимали вместе, но, как говорится, терпение и труд всё перетрут. Обе были нацелены на успех, не разменивались на мелочи, по идейным соображениям не пьянствовали, а потому благосостояние росло, и собственными квартирами они обзавелись практически одновременно, причем по соседству. Их сближала не только жажда трансцендентного, но и несвойственная их развращенному поколению, почти параноидальная серьезность.

Однако именно эта серьезность катастрофически мешала им обеим устроить личную жизнь. Неудача следовала за неудачей, недотепа следовал за альфонсом. Девушки плакали друг у друга на плече, перебирая все вероятности:

– Может, у меня изо рта пахнет? Или я одеваюсь как-то не так, или ищу не там? Где мужики-то нормальные?

Не учитывая того факта, что какой-то процент их женихов вернулся из Афганистана в цинковых гробах, какой-то перестрелял друг друга в бандитских разборках времен великого передела, а какой-то просто по природе своей оказался иной ориентации, они продолжали тщетные поиски. Алко- и наркозависимых можно было сбросить со счетов, они тоже все равно что мертвые. Годных осталось мало, а планку подружки задрали высоко. У Ольги – курсы повышения квалификации, заочный вуз, галерейная и театральная жизнь, – она не для того в Москву когти рвала, чтобы замыкаться на чем-то одном. И парня она искала тоже разносторонне развитого. Но во всех ее начинаниях компанию ей могла составить лишь подруга – мужчины были на редкость инертны.

Со временем в проблему включились Олины родственники со стороны отца: у каких-то знакомых сын обосновался в Москве, у каких-то племянник. Находилось достаточно доброхотов, желающих поспособствовать Олиному счастью, познакомить с правильным, надежным человеком, мусульманином. Но при ближайшем рассмотрении оказывалось, что это какое-то совершенно иное понимание ислама вообще и ее, Ольгиной, роли в семье. Взгляды казанских женихов казались ей, мягко говоря, отсталыми. Религия – это не средство подавления женщины, это совсем про другое. Считая себя особой просвещенной, она не хотела делать шаг назад.

И даже теперь, двадцать лет спустя, когда Ольга Юсуфовна называлась мануальным терапевтом, а подружка ее – врачом-косметологом, ничего не изменилось в личном плане. Нравиться людям – это такой же талант, как поэтическая одаренность или художественное видение. Ольга была этого таланта начисто лишена. Симпатичная, гармонично сложенная, похожая на сытую домашнюю кошечку, она мгновенно привлекала мужчин, но в личном общении так же мгновенно умела их оттолкнуть. Иногда Оля скрепя сердце признавалась сама себе, что чересчур пряма, чересчур требовательна, и если видит, что кто-то не прав, то так об этом и скажет, не особенно стесняясь в выражениях. Она совершенно не умела, да и не хотела вести с мужчинами тонкую игру хищник-добыча. Ее маленькие, вовсе не музыкальные, но в меру изящные руки производили обманчивое впечатление слабости. Никому и в голову не могло прийти, что при необходимости свернуть шею противнику Оленька преуспеет. (По восемь часов в день месить живую плоть – достойная альтернатива тренажерам.) Столь же обманчивое впечатление производил и внешний облик: мужчины не ожидали встретить в ней столько силы воли, а обнаружив, пугались. Она любила блеснуть интеллектом, поразить эрудицией, даже после окончания вуза она продолжала заниматься самообразованием и очень этим гордилась. Так же, как гордилась и своей пунктуальностью:

– Семь часов вечера – это 19.00, а не 19.50, – с презрением говорила она опоздальщику, а слишком самодовольному и не в меру улыбчивому: – Мне ни к чему видеть все ваши зубы, я не стоматолог.

Некоторые же ее изречения и вовсе морально подавляли вероятных спутников:

– Ты меня считаешь набором функций? Нужную кнопку нажал и получил, что хотел? А если ты меня киской назвал и похабно улыбнулся, а я не растаяла, значит, это со мной что-то не в порядке? И если я не хлопочу вокруг тебя, следуя инстинкту наседки, и не пеку тебе пирожки, то я неженственна?

Или еще круче:

– В некоторых магометанских странах есть традиция, по которой жених дарит невесте в период сватовства золотых украшений не менее чем на два килограмма, – неудивительно, что после таких разговоров отношения заканчивались, не начавшись. Однако всерьез влюбившись в своего клиента – заурядного офисного работника, похожего на Хемуля из саги о мумитроллях, – она совсем забыла себя и уже даже не задумывалась о его вере. Да, собственно, тут и думать было не о чем, никакой верой там и не пахло, а Ольга готова была пойти на крайнюю меру – привязать его ребенком, но этой благодати Аллах ей не посылал.

– Он такой милый, мне кажется, если бы у него был хвостик (как у того Хемуля, рисованного), при ходьбе он бы покачивался вправо-влево, – делилась она с подругой, слегка краснея. Как говорится, первый вздох любви есть последний вздох мудрости. Она даже терпеливо смотрела с ним довоенные фильмы, которых терпеть не могла, так как ей трудно было поверить в героизм и мужество накрашенных мужчин. Но даже в состоянии любовного делирия она не смогла удержать свое эго в узде. Она цитировала «Мертвых душ» через слово, а в ответ получала ноль эмоций. Ольга не могла предположить, что ее избранник, такой душка, не читал это эпохальное произведение, и воспринимала его равнодушие исключительно в оскорбительном смысле. – Этот мудак моим шуткам не смеется! – когда же Хемуль, натянув подаренное ею термобелье, пошел на Болотную, отношения закончились: истинный ислам лоялен к власти.

Жених Светланы Валерьевны, обозначив серьезность намерений, попросил ее исправить нос (ей в школе сломали баскетбольным мячом) и даже оплатил услуги пластического хирурга, однако был крайне несерьезен в отношении супружеской верности. Иначе говоря, он шел на запах женщины, как крыса за дудочкой крысолова. Слово «кобель» казалось Светику слишком очевидным, простым и затертым, а «пес» – слишком нейтральным, недостаточно ругательным для данной ситуации. Так возникло новое зоологическое определение – псюндрик. Однако это животное покаянно признало себя таковым, но совсем не склонно было меняться. Ну и понятно, что у уважающей себя женщины, к которой уже по имени-отчеству обращаются, длительных отношений с псюндриком быть в принципе не может. И так как тридцатипятилетний рубеж был пройден, а статус «в девках» все еще не изменился, подруги дружно обратились к трансцендентному, то есть замотались платками по самые глаза и побрели по святым местам.

Только в России могла образоваться такая очередь к поясу Богородицы, которую транслировали все уважающие себя телеканалы. Давно замечено, что только в русской литературе присутствует богоискательство – другие народы своего бога не теряли, а посему им незачем его искать. Оля попала в ту сравнительно небольшую прослойку людей, к которым применима притча про летучую мышь – и не птица, и не зверушка. Вроде бы и не слишком русская, а богоискательство – во главе всего. Будучи уже очень подкованной в суфизме – интеллектуальном направлении ислама, Оля знала, что Бог везде, где его ищут, а потому не делала большой разницы между мусульманскими и христианскими святынями. И там и там женщины в платках и длинных юбках, а потому опасаться было нечего, авось камнями не закидают. Она стояла в той знаменитой очереди, и не только там.

По весне подруги своим ходом отправились в Троице-Сергиеву Лавру к мощам Преподобного. По иронии судьбы богомольцы были вынуждены проталкиваться между иностранными туристами и рабочими-ремонтниками, среди которых было много Олиных единоверцев. Морального удовлетворения поездка не принесла. Потом – в Новый Иерусалим с паломниками, и там тоже – строительные работы в самой активной фазе. Именно тогда, в дороге, разговорчивая паломница, проклинающая туристов и чучмеков, попутно назвала их дурами: в Москве находятся мощи Матроны и Даниила, а они таскаются в такую даль. Подруги поспешили исправить этот пробел.

Уже летом, после духоподъемного и весьма удачного похода в Покровский монастырь к мощам Матроны Московской, они со Светкой договорились поехать в Муром – к Петру и Февронии – и как-то подозрительно быстро и легко записались через интернет в группу паломников, прямо на ближайшие выходные. Погода была ясная, и ничто не предвещало разочарования. Стоило насторожиться – слишком уж удачно всё складывалось. И точно, потоптавшись полчаса на остановке перед прекрасным экскурсионным автобусом, Ольга с ужасом осознала, что подруга не придет. Однако менять планы она считала трусостью. И когда бородатый дядька с крестом крикнул «По машинам!», а паломники полезли занимать свои места, Оля шагнула в салон, словно в бой. На ступеньках почувствовала, что кофточка на плече треснула. Потрогала рукой – и правда, прореха. Но сзади напирали богомольцы, отступать было поздно. «Ладно, будем считать это подвигом смирения».

Пройдя мимо рядов мягких кресел, она забилась в корму, куда никто не хотел садиться, так как там укачивает. Качки она не боялась, зато очень опасалась разговорчивых богомолок, которые могли на раз-два раскусить ее – жития святых она не знала совсем, о Петре и Февронии усвоила только то, что по каналу «Культура» рассказывали, а от волнения могла и перекреститься по католическому обряду. И хотя глаза у нее голубые, платочек белый, а цепочку с полумесяцем она глубоко запрятала, кто знает, может, у последователей Христа глаз наметан, чтобы иноверцев распознавать. Но поскольку дорога была ровной, в первых рядах пели псалмы, регент сидел лицом к аудитории и руководил хором, а православный мулла уплетал кулебяки, которые ему матушка в дорогу напекла, Ольга расслабилась и позвонила вероломной подруге, которая в последний момент передумала паломничать из-за внезапного кошкиного недомогания:

– Ну, поблюёт и перестанет, что ей сделается, это же кошка! Света, кидала несчастная, ты же знаешь, что я одна в таком специфическом обществе некомфортно себя чувствую, – и, видя, что богомолки начали на нее коситься, неосознанно перешла на татарский – Светка понимала, хотя сама и не говорила. Страшноватый мужчина возраста «последней обороны», сидящий через проход, с любопытством не нее засмотрелся. – Не подслушивай! – шикнула она на него по-русски и продолжила разговор с подругой.

«Блин, – осенило ее так молниеносно, что она оборвала разговор на полуслове и резко захлопнула мобилку, – не умею я в шпионов играть! Хотела же шифроваться, вести себя тихо и незаметно. Надо как-то сгладить впечатление», – и полезла в рюкзачок за термосом.

– Уважаемый, чаю хотите?

Кадавр тем временем любовно, словно дитя, поглаживал у себя на коленях огромный, видимо, недавно приобретенный профессиональный фотоаппарат и явно не был готов к женскому вниманию:

– Я?!

«Я, бля!» – мысленно передразнила Оля. – Вы, вы! Составьте мне компанию, меня подруга продинамила, а я столько еды набрала… Да вы садитесь поближе, поболтаем. Ехать еще далеко, а я вижу, вы петь не любитель.

– Тогда уж и вы моими пирожками угоститесь, – мужик достал из пакета довольно-таки мятые, но по виду домашние пирожки. – Мама пекла. Вот эти с мясом, а эти с грибами.

«Мама! Не удивительно!»

– А мясо какое? – помня про халяль, осведомилась Ольга.

– Без свинины, – многозначительно улыбаясь, ответил мужик.

«Догадался, шайтан!»

– Тогда давайте с мясом, а то у меня с грибами сложные отношения, – Ольга щебетала, чтобы заставить соседа забыть ее неловкость. – Со мной такой забавный эпизод случился! У подруги тоже вот таких пирожков покушала, выхожу из подъезда, а мне навстречу женщина с собакой. Собака к ней морду тянет и говорит: «Ну, мам! Ну, пожалуйста!», а тетка ей так резко отвечает: «Нет, я сказала, никакого мороженого!» Думаю, всё, доигрались! Светка, зараза, галюциногенных грибочков подсунула. Она в ту пору Карлоса Кастанеду читала, вот, видимо, решила поэкспериментировать с пределами сознания. Потом, когда я с этой женщиной поравнялась, оказалось, что за ней следом идет сын, довольно упитанный подросток, силуэты полностью совпадают, и его просто видно не было. В общем, грибы нормальные, но осадочек остался…