Человек неразумный

С этими словами Егор Петрович поднялся со стула и, держась как-то слишком уж прямо, направился к двери. Вскоре Заломов услышал скрипящий стон деревянных ступенек, давимых грузным хозяйским телом.

Оставшись один, изрядно охмелевший Заломов откинулся на стуле и расслабился. Он уже составил представление об интересах хозяина и теперь просто ждал его возвращения. И вдруг в простенке между окнами Владислав заметил одиноко висящую книжную полку, которая, в отличие от стеллажей, была застеклена. Повинуясь исследовательскому инстинкту, он отодвинул матовое стекло и увидел ровный ряд картонных папок, в каких научные работники обычно хранят оттиски статей. На корешке самой толстой папки значилось: «др. Кедрин». Ни секунды не колеблясь, Заломов снял её с полки. На обложке жирным синим фломастером было выведено: «Дело доктора Кедрина А.П.». В папке хранилось не менее пяти десятков листов, к первому была приклеена фотография Аркадия Павловича. Ниже фотографии было написано от руки: «Кедрин Аркадий Павлович. Русский? («Почему стоит этот жирный вопросительный знак?» – удивился Заломов). Родился 12 февраля 1933 года в г.Сталинабаде (нынешний Душанбе). В 1955 году закончил Московский университет по специальности биохимия животных…» В этот момент снова послышался скрип ступенек. Заломов быстро поставил папку на полку, привёл матовые стёкла в исходное положение и занял своё место за столом.

ЖИРНАЯ ДИЧЬ

Егор Петрович вернулся с жаровней, укрытой простеньким вафельным полотенцем. Поставил чугунную посудину на середину письменного стола, поднял тяжёлую крышку и погрузил свой нос с раздувшимися ноздрями в восходящий поток ароматного пара. «Вот взгляни-ка, – в голосе Драганова зазвучала гордость супермена, умеющего делать «абсолютно всё» лучше других, – такого нынче ты ни у кого не увидишь». Заломов послушно заглянул в жаровню и увидел румяную грудку запечённой утки. «Вот это да!» – воскликнул он с неподдельным восторгом.

– По обычаю предков управимся без басурманских железок, – с этими словами Егор Петрович схватил горячую тушку за короткие ножки, резким движением разломил её надвое и ловко раскинул утиные половинки по суповым тарелкам.

«Наверняка, заранее тушку подрезал, – подумал Заломов. – Не поленился. Значит, считает эту встречу важной». Вслух он сказал:

– Давненько не едал я столь жирной дичи.

– Опыт нашего народа учит, что утиный жир весьма пользителен и даже целебен, – отчеканил Драганов тоном, не терпящим возражений, и вдруг резко сменил тему: – Сейчас Кремль требует от нас основательно заняться генетикой… Всё, что я сейчас расскажу, мне известно из собственных абсолютно надёжных источников.

– Так зачем же Кремлю генетика? – удивился Заломов.

– Вот для того-то ны тут с тобой и гутарим. Скажи-ка, Владислав, а разве первый раз в истории политики обращаются к генетике?

Заломов задумался.

– Вы имеете в виду германский фашизм?

– Ну, хотя б и его.

– Но ведь учение нацистов о превосходстве нордической расы – просто сумасшедший бред, – глядя в стол пробурчал Заломов.

– Называй их расовое учение, как тебе угодно, но как понять, что этот, по твоему мнению, бред разделяло столько людей? Десятки миллионов, а может, и сотни миллионов!

– Да эта псевдотеория даже хуже, чем бред. Вспомните, она привела к массовому убийству миллионов ни в чём не повинных людей.

Сказав это, Заломов разволновался. Преступность нацизма была для него аксиомой, и даже сомнение в её верности угрожало разрушить самые основы его системы ценностей.

– Да ты, Слава, не эмоционируй, а лучше ответь мне, почему особому преследованию подверглись именно евреи? Чем страшил огромную германскую нацию этот сравнительно небольшой распылённый по миру народец?

И снова Заломов почувствовал, как затрепетала его возмущённая душа. Обуздав волнение, он ответил:

– Откровенно говоря, я и сам не вполне это понимаю.

– А ты вот призадумайся. Было уничтожено шесть миллионов евреев. Самый масштаб впечатляет, и всё это якобы из-за бытового антисемитизма? Если бы немцам нужны были еврейские деньги, дак их можно было забрать проще простого и без всяких там тайных концлагерей.

– Ну и где же ответ? – не выдержал Заломов.

– А ответ в том, что немцы боялись евреев. Боялись их организованности, боялись их устремлённости к мировому господству.

Драганов сделал длительную паузу и вдруг спросил: «Послушай, Владислав, а сам-то ты случаем не еврей?»

Заломов даже вздрогнул от растерянности и удивления.

– Да нет, – залепетал он, будто оправдываясь. – Ведь я же говорил вам, мои родители – русские. Моя фамилия, точнее, её первооснова «Залом», говорят, упоминается в новгородских летописях.

– Ну, раз ты настоящий русак, – неожиданно громко заговорил Драганов, и синее пламя полыхнуло в его глазах, – тогда отчего же ты регулярно торчишь у нашего великого говоруна, у Абрама Шаулевича Кедермана?

– Это вы Аркадия Павловича так переделали?

– Ну, знаешь ли, – губы Драганова презрительно дёрнулись, приоткрыв на миг верхние резцы, пожелтевшие от дешёвых сигарет, – для нас с тобой он Аркадий Павлович, а для своей паствы – Авраам бен Шауль.

Заломов был шокирован. На мгновение он просто ослеп от приступа благородной ярости. Его уже потянуло встать и уйти, но тут он вспомнил о своей новой философии и попробовал взглянуть на происходящее со стороны. Проделав в своём сознании это сальто-мортале, Заломов успокоился и увидел, что перед ним сидит интереснейший экземпляр Homo sapiens, и он должен благодарить судьбу за возможность лицезреть и даже исследовать этот редкий вывих природы.

– Ничего не понимаю, – сказал Владислав, глядя в стол, – нельзя ли пояснее?

– Изволь. Твой Аркадий Павлович по совместительству раввин нашего института, – и глазом не моргнув, шеф вернулся к старой теме: – Ну дак вот, ежели ты подытожишь всё, что я тебе изложил, то выйдет, что западянам позарез надобно каким-то образом ограничить размножение русского народа. Выражаясь по-научному, понизить его мальтузианский параметр. А теперь вот и подумай-ка за них, как им добиться столь желанной цели? – Егор Петрович эффектно помолчал, и, глядя прямо в глаза собеседнику, доверительно поведал ему, вроде как, государственную тайну США:

– И вот в Пентагоне приступают к разработке проекта с прелюбопытнейшим названием «Геномика народов…», – в этом месте Заломов сделал такое удивлённое лицо, что Драганов, хоть и пьяный, заметил это. – Да ты, Слава, не боись! Наши головастики, то бишь наши башковитые ребята, их быстро вычислили и раскумекали, что америкашки пытаются разработать генетическое оружие, способное поражать гены, характерные для русского народа. Огромная опасность, нависшая над всеми нами, заставила Партию выделить на контрборьбу немалые средства. Часть их идёт на финансирование нашего института и прежде всего моей лаборатории.

– Да ну!? – изумился Заломов.

– Да-да-да! они нас неплохо снабжают, но за то и спрос. У меня нет права ни на ошибки, ни на поиски. Никаких проволочек! Ежели я прекращу свои опыты сегодня, то уже завтра они меня мордой по батарее размажут.

Эти слова всколыхнули воображение Заломова, и он ярко представил, как кэгэбэшники волокут шефа вдоль грубых отопительных батарей, выкрашенных ядовито-зелёной краской.

– Егор Петрович, честно сказать, сведения о такого рода планах американцев смахивают на дезинформацию. Хотя кто их знает? В Пентагоне узколобых фантазёров тоже хватает.

– Ох, Владислав, ох, боюсь, ты меня недопонял. Я могу плохо разбираться в планах Пентагона, но у меня нет никаких иллюзий относительно возможностей Партии. Отказ от сотрудничества с нею чреват для нас обоих весьма неприятными последствиями. А теперь послушай-ка меня повнимательней… Вот, что я придумал. Эту нашу красную краску, что здоровье мух улучшает, можно использовать для получения практически неограниченного финансирования нашей работы да и всей нашей жизни.

– Нельзя ли поподробнее, – Заломов почувствовал, что стремительно трезвеет.

– Изволь, – пустился разъяснять Драганов, – ты ведь наверняка знаешь, каков средний возраст членов Политбюро? Можешь не отвечать – мягко говоря, солидный. А знаешь ли ты, в каком состоянии пребывают их внутренние органы – печень, почки, селезёнки и прочее? – шеф выразительно постукал себя по темени. – Ну а теперь подведём-ка итоговую черту. Итак, ежели мы покажем кремлёвцам, что делает наша красная краска с мухами и мышами, то изволь не беспокоиться о состоянии своего кошелька. И квартира, и машина, и лучшие курорты – всё будет к твоим услугам. Разве что поездки за бугор не получатся. Сам понимаешь, такой информацией не разбрасываются. Ну, теперь-то ты усё усёк? – закончил Егор Петрович с хитрым прищуром

– Не совсем.

Такой ответ разочаровал Драганова. Он уже устал убеждать этого странного и такого малопонятливого юнца. К тому же коньяк и громкая речь плохо сказались на голосовых связках пожилого человека.

– Ну да что тут понимать? Действовать, действовать надобно, – просипел Драганов. – Завтра же приступай к мышам. Я абсолютно уверен, что и тут всё получится.

– А я в этом не уверен. А вдруг КСК – мутаген? Это легко проверить на мухах. К тому же, Егор Петрович, я бы хотел попросить у вас отпуск.

– Срок?

– Четыре недели.

– Ого-го! Я лично даже не припомню, когда брал отпуск да ещё такой длинный. А недели тебе не хватит?

– Видите ли, Егор Петрович, я собираюсь жениться.

– На той томичке что ли? Мне кто-то говорил, что ты с ней того. Ну что ж? она баба подходящая, правда, говорят, она нерусская.

– Как это нерусская?

– Да так. У неё бабка чистокровная иудейка.

– Ну и что?

– Да вот и то. А ты о детях-то подумал? Ну да ладно, это твоя проблема. Тебе с ней жить и детей плодить… Хорошо, женись, но зачем для этого такой длинный отпуск? Хватило бы и двух недель, а после приступай к мышам.

– Егор Петрович, вы буквально ошеломили меня новым аспектом нашей работы. Я в растерянности. Мне необходимо подумать.

Драганов внимательно посмотрел на Заломова, будто увидел его впервые, и молча вернулся к утке. Он не мог понять, почему жалкий эмэнэс не клюёт на материальные блага. Откуда Егору Петровичу было знать, что его собеседник считал бессмысленной роскошью всё, что превышало зарплату технического лаборанта. «Ежели человек отказывается от работы за хорошие бабки, то он или идиот, или врёт, – мысленно повторил сибиряк свой любимый тезис, – но молокосос на идиота не похож – значит, врёт. Но почему же он мне врёт?».

То ли из-за этих тревожных мыслей, то ли из-за целебных свойств утиного жира, но к Драганову неожиданно вернулся его обычный голос, и он снова басовито захрипел:

– Ну что тут думать!? Тебе что? деньги не нужны, что ли? Учти, деньги – это удовольствия, и наоборот, нет денег – нет и удовольствий. Получать удовольствие от каждого момента – вот в чём цель и смысл жизни каждого физически и психически здорового мужика!

– И сколько же, по-вашему, нужно денег для полного мужицкого счастья?

– Денег, как и баб, много не бывает. Это закон природы.

– Так уж и закон? – осмелился возразить Заломов.

– А то и нет? Ты же знаешь, что все живые существа бьются насмерть за источники энергии. Это тебе любой биохимик-биофизик скажет. А для нас, для людей, источник энергии – это деньги. Нравится это тебе или нет, но абсолютно каждый полноценный мужик стремится постоянно и всю жизнь, до самого последнего вздоха, увеличивать свои денежные запасы. Да ты посмотри, разве не так же ведёт себя и каждый капиталист, и каждый банк, да и каждое государство? Жадность – вот главный да, фактически, и единственный движитель нашего прогресса – и технического, и научного. Подумай, Слава, сама судьба даёт тебе возможность забить свои закрома на много лет вперёд. Такой случай выпадает человеку за жизнь только раз, а таким, как ты, он, вообще, никогда не выпадает.

«А чем, собственно, «полноценный мужик» Драганова отличается в своих устремлениях от вполне заурядной мартышки? – спросил себя Заломов. И сам же ответил: – Да мелочами. Драгановский мужик стремится забить до отказа свои банковские ячейки, а мартышка – свои защёчные мешки. А где же воспеваемое Аркадием Павловичем неискоренимое стремление к совершенству, гармонии и красоте? Где та таинственная, вечная и необоримая тяга к познанию окружающего мира? к поиску его первоначал? Похоже, все эти устремления человеческого разума Егор Петрович как-то сумел в себе подавить. А может быть, их у него никогда и не было? Неужто тяга к высокому дана не всякому!?» – ясно, что всё это Заломов произнёс про себя, а вслух он сказал иное:

– Как я понимаю, наша работа будет засекречена.

– Абсолютно.

– И значит, я не смогу публиковаться и обсуждать свои результаты с единомышленниками. И главное, я не смогу совершенно спокойно, с чистой совестью и с тем упомянутым вами удовольствием отдаваться науке. Ведь учился-то я и жил несколько лет впроголодь не для того, чтобы большие деньги из политиков выбивать.

– Владислав, да не вибрируй ты и не лезь в бутылку! Наука не секс, и ты не баба. Тоже мне, нашёл, чему отдаваться. И вообще, кончай всю эту интеллигентскую тягомотину. Впрочем, сейчас мы с тобой оба пьяные. Продумай всё завтра. Посоветуйся со своею мулаткой и не уподобляйся одной из тех гадюк, – шеф мотнул головой в сторону выжженного российского герба.

– До свидания, Егор Петрович, – сказал Заломов, вставая, – я не уверен, что приму ваше предложение. К тому же, как вы собираетесь развивать это исследование, если мы даже не знаем формулы КСК?

– Тоже мне, нашёл проблему! Да ежели наш КСК пойдёт и мышам на пользу, дак я в момент отыщу химика, который мне эту краску в два счёта расшифрует, даже ежели её всего с полграмма останется. А кстати, сколько её у тебя осталось?

– Да ещё грамм восемь-десять будет.

– Ну вот, Владислав, а ты боялся. Ох, Слава-Слава, ох, обдумай всё. Пойми, мы у них под колпаком.

– Хорошо, я подумаю, – сказал Заломов и двинулся к выходу.

Хозяин продолжал сидеть. Ему было неприятно признать, что не смог убедить молокососа, а, главное, не смог его понять. «Почему не сработали многократно проверенные приёмы? И откуда, вообще, свалился на мою голову этот мозгляк?» – спросил себя Егор Петрович и наконец поймал ту единственную и такую простую мысль, объясняющую вроде бы всё: «Да этот Заломов – змеёныш, выкормленный питерскими сионистами-русофобами! И его нужно немедленно отстранить от работы с краской. Впрочем, зачем отстранять? Достаточно положить эту краску в сейф и выдавать ему по чуть-чуть на каждый опыт».

– Эх, Слава-Слава, видит Бог, я сделал всё что мог, – не вполне членораздельно прохрипел Драганов, но Заломов уже спускался по лестнице.

Драгановский прогноз погоды оказался верным – на улице шёл слабый дождь. В мокром асфальте отражались фонари. Заломову вспомнился Ленинград, давно не видел он отражения огней в асфальте. Прохладный дождь понемногу отрезвлял, и весь разговор в коттедже начинал казаться чудовищным бредом. Заломова смущало, раздражало и настораживало очевидное противоречие между образом мыслей шефа и «духовностью» на книжных полках его домашнего кабинета. Пары Васпуракана мешали думать, но Заломов не мог не думать.

– Драганов совсем не похож на человека, разделяющего так называемые христианские ценности. Он явно не боится греха, непомерная гордыня видна в каждом его слове, в каждом жесте. А как относиться к тому, что Кедрин – подпольный раввин, выполняющий указания таинственного зарубежного центра? Что это? Намеренная ложь или паранойя? – Скорее ложь. Да и антирусская генетическая программа Пентагона выглядит весьма сомнительной. Русские, вобравшие в себя кровь многих десятков народов и народностей Евразии, слишком неоднородны, чтобы отыскать у них какие-то особые, чисто русские гены. Боже, за какого же простака он меня держит! Он, видимо, решил, что если я стопроцентный русский, так значит, я истый патриот и, уж конечно, антисемит. Вот Драганов и разыграл спектакль, чтобы показать мне, что он в доску свой, и что я должен безоговорочно исполнять все его указания.

Это был редкий случай, когда результат проведённого анализа не принёс Заломову удовлетворения. Навалившаяся тоска исказила восприятие мира. Он больше не видел отражения фонарей в мокром асфальте и не слышал умиротворяющего шороха ласкового летнего дождя, ибо в ушах его тревожным метрономом стучало странное слово: «паук, паук, паук…», и ему мерещился огромный голодный паук-крестовик, сидящий в засаде в центре сплетённой им липкой паутины.

СТУКАЛОВ

Утро следующего дня Заломов посвятил оформлению своего отпуска. Он опасался, что Драганов станет чинить какие-нибудь препятствия, но, к счастью, этого не случилось. Егор Петрович подписал заломовское заявление и даже поинтересовался:

– Ну и куда вы едете?

– На Чёрное море.

– В Крым, на Кавказ?

– В Абхазию.

– В Абхазии, говорят, вода тёплая, да только жрать там нечего.

– Как-нибудь перебьёмся, Егор Петрович. Спасибо, что подписали.

– Ну что с вами, с молодыми, поделаешь? Хотя, надеюсь, после отдыха вы всё-таки примитесь за мышей.

– Вполне возможно, Егор Петрович, но твёрдо не обещаю.

– Ну-ну, – буркнул Драганов, – поживём – увидим.

Покончив с отпускными делами, Заломов спустился в свой кабинет, взял в руки колбу с мухами, и вдруг в ушах его зазвучали слова пьяного шефа: «А ты о детях-то подумал?» Заломова бросило в жар, он почувствовал, как в нём поднимается и вскипает благородное негодование, переходящее в благородную ярость. Он ненавидел национализм, а антисемитизм, странным образом сопряжённый с повышенным патриотизмом, вообще считал умопомешательством, этаким заразным психическим заболеванием. Он не мог понять, как может учёный, занятый поиском истины, быть юдофобствующим ультрапатриотом? Зачем Драганову книги, пропитанные духом самодержавия, православия и народности (то бишь национализма)? Зачем тот странный орёл-змееносец на дубовой доске? Почему он завёл тайные дела на сотрудников Института?.. Но безотказный внутренний голос молчал.

Через полчаса Заломов сидел в просторном рабочем кабинете Лёхи Стукалова. Тот был занят обычной работой дрозофилиста – просмотром под бинокулярной лупой заэфиренных мух.

– Послушай, старик, – начал Заломов, – стыдно признаться, но я не могу взять в толк некоторые вещи.

– Да-а? – промычал Стукалов, не отрывая глаз от окуляров, – присаживайся, я тебя слушаю.

– Видишь ли, Лёша, я привык к тому, что учёные – как люди, образованные и лишённые предрассудков, – обычно гуманисты и скорее космополиты, нежели патриоты. А тут я то и дело встречаюсь с проявлением уж слишком ярко выраженного русского патриотизма.

Лёха даже не взглянул на Заломова, даже бровью не повёл.

– Владислав, опять ты со своим чистоплюйством. Вы там в своей питерской оранжерее, наверное, не замечаете, что мир стремительно меняется.

– Так почему бы тебе не просветить меня? Помоги мне хотя бы понять сибирских передовиков.

– Судя по твоему тону, ты ещё не дозрел до понимания истинного положения вещей в нашей стране. Похоже, глаза твои напрочь забиты западнической мутью. Вот ты и не видишь страдания и унижения своего народа.

Стукалов пересыпал спящих мух в пробирку со свежим кормом, удобно расселся в мягком кресле, помолчал, глядя на свои широкие ладони, и продолжил спокойным уверенным голосом:

– Вот посмотри, Слава, как гордо грузины называют себя грузинами, и у них есть своя отдельная территория, своё правительство, свой парламент и прочие атрибуты нормального существования нации. Фактически, то же можно сказать и про армян, и про латышей, и прочих прибалтов. А что у русских? Что имеет нация, создавшая эту колоссальную империю? Смешно сказать, но у нас нет даже Русской республики. Правда, есть какая-то Российская федерация, но ведь нет же в природе национальности с названием российцы или россияне. Ты, надеюсь, бывал у нас в деревне и видел, как живут чистокровные русские. Мне кажется, даже в допетровские времена наши предки жили лучше. А теперь сравни, как живут грузины, армяне и прибалты в своих республиках. Ты же знаешь третий закон Ньютона – действие равно противодействию. Если народ долго унижать и притеснять, то стоит ли удивляться, что стальная пружина его гордости когда-нибудь начнёт распрямляться.

Лёха помолчал, вынул из своего чёрного портфеля аккуратно надорванную пачку Беломорканала, извлёк папиросу и стал нежно разминать табак пальцами левой руки. Он был спокоен и доволен собою. Ему казалось, он правильно обозначил суть главной национальной проблемы СССР. Но Заломов не унимался:

– Я согласен, Партия несколько перегибает палку, заигрывая с национальными республиками. Но это не преследование русских, а желание удержать Союз от распада.

Стукалов занервничал.

– С официальных позиций этого, конечно, не объяснишь, но если всё-таки принять факт, что в нашей стране, по сути, идёт ползучее наступление на великий русский народ, то многое станет понятным.

– И кто же ведёт это наступление? – удивился Заломов. – Неужто наши кровные враги окопались в самом Политбюро? Ведь, насколько я понимаю, только руководство КПСС, только так называемый Кремль, обладает у нас всей полнотой власти.

– О, нет, Слава, вот тут ты не прав… Есть ещё одна сила, ещё одна власть, – выдавил из себя Лёха и замолчал, явно не решаясь переступить какой-то барьер. Наконец он резко встал, шагнул к окну и стал говорить, глядя на унылые сараи и кучи лабораторного хлама на заднем дворе Института:

– Зимой этого года я был на школе по молекулярной биологии в Звенигороде под Москвой. Там нам, молодым учёным из ведущих научных центров Союза, читали лекции по разным областям генетики, биохимии и биологии развития. И кто же были у нас лекторами? Я был поражён. Фактически, все они оказались евреями! Как ты объяснишь эту странную диспропорцию? Бывалые люди сказали мне, что доминирование евреев наблюдается во всех областях биологии и не только биологии. А один очень авторитетный чиновник от науки даже уверял меня, что у нас в стране примерно восемьдесят процентов ведущих учёных – евреи. Да и в искусстве, и в журналистике, и в кино, и на радио творится, фактически, то же самое. Я уж молчу о разных начальниках и начальничках в магазинах, на рынках, складах, базах и вообще повсюду, где пахнет деньгами. А ведь доля еврейской народности в населении Советского Союза составляет всего-то около одного процента. Таковы факты, Слава, и неважно, нравятся они тебе или нет!

Лёха повернулся к Заломову, и тот отметил, что на лице драгановского любимца появился лёгкий румянец.

– Может быть, евреи немного умнее? – с робкой улыбкой спросил Заломов и, подумав, добавил, – или, может быть, они немного лучше воспитаны?

– А, может быть, всё-таки они намного лучше организованы?! – почти вскричал Лёха, и по лицу его, обычно бледному и спокойному, разлилась ярко-розовая заря.

– В каком это смысле «организованы? – переспросил Заломов. – Наверное, ты имеешь в виду, что евреи стараются воспитать своих детей более дисциплинированными, более расчётливыми, и, стало быть, более подготовленными к неизбежной встрече с антисемитизмом?

Тут Лёху окончательно прорвало. Большими шагами он пересёк свой просторный кабинет и вдруг распахнул и захлопнул дверь фотобокса с такою силой, что ключ вылетел из скважины, а со стены бокса посыпались куски отсохшей белой краски. Затем он вплотную подошёл к Заломову и, глядя ему в глаза, громко и быстро проговорил:

– Владислав, ну что ты ходишь всё вокруг да около? Евреи лучше организованы потому, что у них есть сильная организация с сильным центром, и цель этой организации – пролезть во все тёплые щели, проникнуть как можно выше и глубже в систему управления экономикой и общественным мнением. Короче говоря, их цель – поставить под контроль все важные позиции в нашей стране и не только в ней.

– Ну и где же, по-твоему, находится их центр? Едва ли в Кремле. Ведь во всех госучреждениях отдел кадров зорко следит, чтобы еврейский процент не превысил определённой величины.

Эти слова Заломова слегка успокоили Стукалова.

– Вот, Слава, ты сам, фактически, и ответил. Их центр, конечно же, за границей, в Израиле или в США, а у нас действует мощная, хорошо проплаченная и глубоко законспирированная сеть многочисленных локальных еврейских центров, которые получают инструкции из-за кордона.

– И кто же возглавляет эти подпольные центры? Уж не подпольные ли раввины разных рангов? – спросил Заломов с кривой усмешкой, вспоминая вчерашний пьяный вздор Драганова.

– Зря смеёшься. Егор Петрович считает, что в каждом академическом институте есть свой раввин.

– И кто же раввин у нас?

Этот вопрос поверг Стукалова в замешательство. Ему хотелось ответить, но он не решался. И всё-таки тщеславие человека, приближенного к высшим сферам, взяло верх.