Человек неразумный

– Анна Дмитревна, – добрым шмелём загудел учёный, – помните, вы как-то рассказывали мне, что в клетках у саламандр содержится ДНК во много раз больше, чем даже у человека. Почему и зачем? Вы сочли тогда, что у этих жутковатых тварей очень много, как вы изволили выразиться, «мусорной» ДНК, которая якобы начисто лишена всякого биологического смысла. Не скрою, мне ваша позиция показалась тогда малоубедительной.

Анна выжидательно смотрела на своего шефа и молчала. Кедрин прошёлся взглядом по полупустому залу, глубокомысленно покрутил губами и продолжил свой рассказ, уставившись невидящими глазами на сияющий мир за окном:

– Конечно, каждый нормальный человек спросит, а что, собственно, выиграли саламандры, получив от Создателя этакую прорву генетического материала? – Да вроде как ничего! Передвигаются они медленно, будто с трудом, и прячутся от мира в подземных пещерах, в горах, в непроходимых болотах и в иных труднодоступных местах. Да и по численности эти амфибии отнюдь не преуспели. Выходит, гигантская масса наследственного вещества не дала беднягам никаких преимуществ. Так где же тут логика? Где же тут смысл? Вот он Си-парадокс во всём своём великолепии! Напрашивается абсурднейший вывод: геном саламандр заполнен совершенно лишней, чуть ли не вредоносной ДНК! Тогда скажите мне, зачем и для чего эти божьи творения вообще живут на нашем белом свете?!

– Мне кажется, – возразил Заломов, – ваш вопрос не вполне корректен. Саламандры живут не для чего-то, а просто потому, что нашли на Земле места, где могут выжить.

Недружественный выпад Заломова вызвал раздражение Анны:

– Аркадий Павлович, пожалуйста, не прерывайте своё рассуждение. Мне ужасно интересно узнать, к какому умозаключению вы в конце концов придёте?

– Владислав, ваше критическое замечание не отличается ни содержательностью, ни конструктивностью, – необычно серьёзно, без своей стандартной ироничной улыбки процедил Кедрин. – И вообще, меня как-то не вдохновляет этот ваш малоинформативный и, по сути своей, тавтологичный тезис. Про себя-то, небось, вы не скажете: «Я живу лишь потому, что могу выжить». У вас-то, небось, есть какая-то своя заковыристая задумка, какая-то своя, взлелеянная в тиши бессонных ночей великая и тайная цель. А вот Создателю этих странных существ вы почему-то в подобной цели отказываете, – Кедрин ласково улыбнулся и примирительно добавил: – Да ладно, Владислав, не делайте недовольного лица. Моё упоминание Создателя можете считать метафорой.

Аркадий Павлович глубоко вздохнул и вернулся к изложению своей «идейки»:

– И вот позавчера вечером, в самый момент отхода ко сну, когда сознание моё уже наполовину погрузилось в сладкое инобытие, в голове моей внезапно и вдруг зазвучала удивительно нежная мелодия, и я услышал Голос – до боли знакомый слегка дребезжащий мужской голос, – который негромко, но безапелляционно заявил: «Существует связь между величиной генома и излучением, идущим из космоса!» – «Причём тут космические лучи? – удивился я и тут же вспомнил, что летом прошлого года как раз в этом зале Марат Иваныч рассказывал нам об одном забавном эффекте радиации? Помните, Анна Дмитревна?

– Да, конечно, – Анна грустно улыбнулась, вспомнив тот романтичный период своей жизни. – Марат Иванович говорил тогда, что облучённые мышки лучше ориентируются в лабиринте. Они спрятанную пищу там быстрее находят.

– Правильно, Анна Дмитревна, а ещё он говорил, что при переполюсовках магнитного поля нашей планеты всё живое на ней якобы подвергалось усиленному облучению из космоса. Меня, не знаю почему, сразу заинтересовали эти переполюсовки. И уже на следующий день после той ресторанной пирушки я заскочил к своему знакомому геофизику, и тот поведал мне, что переполюсовки случались в истории Земли довольно часто, в среднем раза два-три за мильон лет. И ещё я узнал, что в ходе каждой переполюсовки бывал короткий временной промежуток, когда магнитное поле Земли резко ослабевало, и тогда на нашу планету налетал бурный солнечный ветер, то бишь испускаемый Солнцем мощный поток заряженных субатомных частиц. Не только ежу, но и биологу-экспериментатору должно быть понятно, что этот весьма жёсткий вариант солнечного излучения представлял собой несомненную угрозу для живых существ и, конечно же, для их генов. Вот, что я припомнил позавчерашней ночью, лёжа в постели и пытаясь отыскать связь между размером генома и космическим излучением.

Часа два я безуспешно напрягал свою мозговую мышцу, и наконец уже глубокой ночью, меня осенило: «Да ведь та, якобы лишняя ДНК могла бы принимать на себя удары солнечного ветра и тем защищать от повреждений жизненно-важные гены». Стало быть, божьи твари с огромными геномами могли с лёгкостью переживать драматичные времена магнитных переполюсовок. Вот почему выжили саламандры, двоякодышащие рыбы и прочие живые ископаемые! Вот где кроется смысл якобы бессмысленной ДНК! Как я и предвидел, в геноме нет, да и не может быть ничего лишнего!

Кедрин замолчал, получая удовольствие от выражения изумления на лицах своих собеседников. Насладившись этим зрелищем, он перешёл к финальной части своего удивительного повествования:

– И тогда я подумал, а не попробовать ли Анне Дмитревне подвергнуть саламандр какому-нибудь облучению пожёстче и посмотреть, сколько после этого возникнет в их потомстве уродцев, дохляков, слабаков и прочих мутантов. А в качестве контроля можно взять амфибий с маленьким геномом, например, шпорцевых лягушек. Если моя гипотеза о защитной функции негенной ДНК верна, то доля уродцев в потомстве крупногеномных саламандр будет существенно меньше, чем у малогеномных лягушек.

Выслушав неожиданное предложение Кедрина, Анна вздрогнула и побледнела. Затем она опустила лицо, и взгляд её замер на оранжевых кружочках жира, плавающих в тарелке с остывающей стерляжьей ухой.

Кедрин нервно курил и молчал, с тревогой ожидая реакции своего дотошного «юного друга». Но и тот молчал, ибо голова его лихорадочно перерабатывала новую информацию. Заломову сразу не понравилась кедринская гипотеза. Что-то в его душе отвергало её, но на переход от смутных чувств к ясным мыслям требовалось время.

– Переполюсовки магнитного поля Земли случались много раз, – наконец нарушил тишину Заломов, – но я ничего не слышал об их влиянии на состав биосферы. И вообще, Аркадий Павлович, почему вы так уверены, так убеждены в безошибочности своей гипотезы?

– Дорогой Владислав, – медленно и серьёзно заговорил Кедрин, – я нисколько не сомневаюсь в правильности высказанной мною гипотезы, хотя бы потому, что её соавтором был Он – обладатель того таинственного, слегка дребезжащего голоса. Вы не можете себе представить, какое неземное блаженство испытал я позавчера, когда услышал Его, и чуть позже, когда мне открылась истина!.. А кстати, Владислав, я приглашаю и вас принять участие в предстоящем эксперименте?

И тут Заломов понял, почему его душа противится гипотезе Кедрина. Во-первых, негенная ДНК, принимая на себя удары солнечного ветра, будет без конца рваться, и это повысит уровень вредоносных хромосомных перестроек. Так что радиация может оказаться особенно опасной как раз для организмов с большими геномами. А, во-вторых, в основу своей гипотезы Кедрин положил весьма сомнительный принцип тотальной целесобразности, якобы царящий в природе. Мелькнула догадка: «А не стал ли Аркадий Павлович жертвой своего «божественного» разума, упорно не желающего допустить нечто случайное и бессмысленное в святую святых живого организма – в его геном».

Спокойно глядя Кедрину в глаза, Заломов ответил:

– Извините, Аркадий Павлович, но я не верю в успех вашего эксперимента.

– Это почему же? – удивился Кедрин.

– Похоже, вы взяли на вооружение весьма спорный (и, на мой взгляд, ошибочный) тезис Гегеля: «Всё действительное – разумно, и всё разумное – действительно».

– А чем же этот тезис вас не устраивает? – продолжил удивляться Кедрин.

– Да ведь он, мягко говоря, ненаучен, – резанул Заломов.

– Как это ненаучен, когда каждая структура нашего организма имеет своё предназначение? – загремел Кедрин.

– Может быть, тогда вы объясните нам предназначение волос в подмышках?

Этот наглый и какой-то непристойный вопрос заставил Кедрина смутиться.

– Но это явное исключение, – вырвалось у него.

– А каково предназначение девственной плевы? А почему женщины не могут рожать без мук и без посторонней помощи? А зачем мужчинам соски? А какой смысл в мышцах ушной раковины, если нам не дано двигать ушами? А почему мужчины-европейцы гораздо волосатее мужчин-китайцев? Для чего у прибалтов голубые глаза, а у южан – карие? Какой смысл в горбинке на носу и в ямочке на подбородке? – с наглым смехом перечислял Заломов, загибая пальцы. – Как видите, таких исключений немало, во всяком случае, их более чем достаточно, чтобы похоронить принцип тотальной целесообразности в строении и поведении живых существ. Я уж молчу о бесчисленных нарушениях вашего «принципа предназначения» на молекулярном уровне.

В этот момент Анна вышла из своего транса. Она подняла голову, и её немигающие серьёзные глаза вонзились в побледневшее лицо шефа.

– Аркадий Павлович, ваше предложение мне нравится, и я его принимаю, – чётко произнесла она.

– Ну и чудненько! – радостно воскликнул Кедрин, и влага сверкнула в его глазах.

Анна улыбнулась, отбросила со лба свои тёмные волнистые волосы и заговорила, фактически обращаясь к Владиславу:

– Ну что ж? До сих пор не существует убедительного объяснения Си-парадокса. И вот Аркадий Павлович как настоящий «парадоксов друг» предлагает нам оригинальную гипотезу, которая хороша уж тем, что её можно проверить… и я хочу её проверить.

Анна замолчала, но её сочный и такой влекущий голос сирены всё звучал в ушах Заломова. Истолковав оцепенение недавнего друга как знак одобрения, она придала своему лицу значительное выражение, раскрыла кедринский портсигар, как-то привычно извлекла из него длинную сигарету с золотым ободком вокруг фильтра и потянулась к спичкам.

И тут Заломов очнулся:

– Анна, ну что ты говоришь?! Подумай хорошенько. Саламандр очень трудно разводить, ты ухлопаешь на этот эксперимент бездну времени и сил. Вспомни о невозвратности времени. Не теряй на явную авантюру свои лучшие годы! Учти, в случае отрицательного результата – а иного я лично не жду – у тебя едва ли останется время на главный эксперимент твоей жизни.

Анна молчала.

– Знаете, молодые люди, я думаю… – Кедрин поднёс горящую спичку к сигарете Анны. – Я думаю, этот Си-парадокс специально подброшен нам Творцом. Всевышний будто говорит нам: «Люди, вы считаете себя разумными существами, так попробуйте понять, почему и зачем Я создал эту яркую, бьющую в глаза нелепость».

– И вы поняли? – усмехнулся Заломов.

– Мне кажется, Демиург просто играет с нами. Мы играем в науку, а Он – в загадки и головоломки.

«Ох, Аркадий Павлович, опять-то вы шутите, – хотел было сказать Заломов, но взглянув на напряжённое лицо Анны, сдержался, добавив про себя: – Да и пусть себе шутит».

Раскурив сигарету, Анна прервала молчание:

– Аркадий Павлович, раньше я бы отнеслась к вашей последней мысли… – Анна запнулась, – без особого энтузиазма. Но сегодня после вашего чрезвычайно интересного делового предложения я склонна допустить… – Анна снова запнулась, и её щёки заметно зарделись, – я склонна допустить, – повторила она, – что Тот, кого вы именуете Демиургом, в принципе, мог бы подкинуть людям Си-парадокс с какой-то неведомой нам целью. Может быть, Демиург с нами играет, а может быть, Он хочет нам что-то сообщить, и это что-то мы пока не в состоянии уловить.

– Анна, ну что ты несёшь? – взорвался Заломов. – Конечно, трудно отказать Аркадию Павловичу в яркости его поэтического воображения… но Демиург, приглашающий нас поиграть в головоломки, – это уж нечто из области мистической фантастики!

Очередное увещевание недавнего друга переполнило чашу терпения Анны. Она заметно покраснела и, уже не сдерживая гнева, который, кстати, ничуть не портил её лица, заговорила звонко и нервно:

– Дорогой Влад, кончай меня учить. Ты назвал эксперимент, предложенный Аркадием Павловичем, авантюрой, на которую я ухлопаю лучшие годы своей жизни. Конечно, нам не дано знать наперёд результаты своих трудов, но проект Аркадия Павловича прост и конкретен, а цель его – разумна и увлекательна. А теперь вспомни-ка, Влад, о своих проектах и целях? Твоя цель, – уверял ты меня в прошлом году, – «освободить своё сознание от мифов и других культурных искажений, чтобы увидеть мир таким, каков он есть на самом деле». Вспоминаешь?

– Да, – ответил Заломов и замолчал, охваченный потоком довольно невесёлых мыслей: «Какое странное определение цели жизни! Убрать мифы – это ещё куда ни шло, но что значит увидеть мир таким, каков он есть? Да такая цель даже для всего человечества выглядит проблематичной… Ну, конечно, …такую нереальную, такую заоблачную цель мог подсунуть мне только он – мой «божественный» разум. Узнаю его максималистский почерк».

Гневный голос Анны вернул Заломова в реальность:

– Так вот, Влад, твоя программа жизни меня совершенно не вдохновляет. Она вообще никого не может вдохновить, ибо ведёт не в мир, полный света, тепла и счастья, а в какое-то чёрное ледяное бездушие! Похоже, ты не замечаешь, что люди вокруг тебя хотят любить и верить. Неужели ты не видишь, что им намного приятнее жить, поклоняясь животворящему Творцу, нежели твоим бездушным атомам, летящим в мертвенящей чёрной пустоте. Ты, как псевдомудрый библейский змей, наказанный Богом за провокационные советы. На деревьях вокруг тебя зреют райские плоды, а ты ползаешь по неприглядной земле и питаешься её прахом. Прости меня, Влад, и прощай! Я не верю, что у тебя когда-нибудь вырастут крылья. «Рождённый ползать летать не может!»

Заломов встал. Как ни странно, на душе его было легко.

– До свиданья, Аркадий Павлович. Прощай, донна Анна. Спасибо за лестное сравнение с тем райским змеем. Ведь, если не ошибаюсь, именно он, подсунув Еве запретный плод, одарил человечество самым главным – способностью познавать мир. – И в голове Заломова весенним ветром пронеслось: «Вот теперь-то мы расстались окончательно! Последние угольки костра угасли»

.

ФИНАЛ

В вестибюле ресторана он увидел Лёху Стукалова. Тот только что снял свою элегантную дублёнку и передавал её гардеробщице. А возле большого зеркала стояла разряженная Люба. На ней был цветастый сарафан до пола, а её роскошные оголённые плечи покрывал ажурный платок из чёрного козьего пуха.

– Привет, ребята! Что же вас сюда занесло? – спросил Заломов, без особого труда переключаясь на новую реальность.

– Судьба, конечно, вернее, невесть откуда привалившая пруха, – Стукалов быстро и весело растянул губы. – Пришли отметить моё грядущее повышение. Хочешь, отметим вместе? Я плачу.

– Спасибо, старик, но назад в ресторан я не пойду, хотя и сгораю от любопытства. Может, поделишься своей методикой охмурения фортуны?

– Ой, Любушка-голубушка, – залепетал Стукалов, глядя собачьими глазами на подругу, – пожалуйста, выбери столик и подожди меня немного. Я должен поделиться со Славкой нашей радостью.

– Хорошо, Алексей, даю тебе пять минут и ни секунды больше, – холодно пробасила Люба и с высоко поднятой головой вплыла в зал ресторана.

Заломов с Лёхой сели на диванчик возле вешалки.

– Осенью шеф заставил меня заняться довольно странным делом, – начал свой рассказ Лёха. – Я должен был кормить мышей какой-то красной краской. От больших доз этой гадости звери просто дохли, да и малые дозы ничего хорошего им не приносили. Мыши болели, и их развитие тормозилось. Шеф рвал и метал и, фактически, уже был готов отказаться от тех опытов, но вот тогда-то я и обратил его внимание на одно препикантнейшее обстоятельство: у мышаков, выросших на небольших количествах красной краски, совершенно достоверно возросла сексуальная активность.

– Насколько, – перебил Заломов.

– Да примерно на десять-двенадцать процентов.

– И всего-то?!

– Ну, Слава, не скажи. Во-первых, в таком деле и пять процентов очень даже немало, а во-вторых, ты не знаешь шефа и его друзей. Ты не знаешь, к примеру, что начальник одной из высших кремлёвских структур (кстати, уже немолодой мэн) – его кореш и собутыльник. Так вот, Егор Петрович съездил в Москву, с кем надо выпил, с кем надо поохотился на лосей и кабанов, – а пьёт он, не пьянея, да и стреляет, как ворошиловский стрелок, – и вот теперь ему дают ни мало ни много, а целый институт во Владивостоке.

– Какой ещё институт, Алёша?

– Новый, только что учреждённый, фактически, лично под него «Институт высокоэнергетических морепродуктов». Егор Петрович назначен туда директором, а я буду одним из его заместителей. Вот такие у нас дела, Слава.

– Так ты едешь во Владивосток? Когда?

– Да уже этим летом. В июне защищаюсь, и можно ехать.

– Так, значит, и Драганов переезжает на Дальний Восток?

– Неужели, Слава, тебе будет его шибко недоставать? – спросил Стукалов, помирая со смеху, то есть, беззвучно тряся своею массивной нижней челюстью.

«Вот произошло ещё одно благоприятное случайное событие – фактор Драганова потерял свою силу», – пролетело в голове Заломова. Пытаясь не выдать своей радости, он спросил:

– Так зачем же Егору Петровичу понадобилось возглавлять какой-то не очень понятный институт? Ведь став его директором, он не сможет заниматься своею горячо любимой генетикой.

– Ох, Слава-Слава, ты так ничему и не научился, и ничегошеньки не понял. У мэна калибра моего шефа особые задачи. Подумай сам, в его институте будут трудиться две-три сотни научников, и Егор Петрович так наладит их работу, чтобы имена этих богом забытых людей стали известными всему миру, всему человечеству. Разве это не достойная цель для настоящего учёного, любящего свою страну и науку?

– Да, конечно, – машинально согласился Заломов.

Он смотрел на Лёху невидящими глазами и не мог понять, почему Драганов готов возглавить неважно какой институт, наполненный неважно какими сотрудниками. Лишь одно объяснение показалось ему логичным: Егор Петрович просто хочет получить власть над двумя-тремя сотнями людей. И из памяти Заломова всплыли строки из юношеской пьесы Кедрина:

Но… Цезарь наш является рабом

Неукротимой и жестокой страсти,

Отравлен дух его преступною мечтой,

Манит его сиянье высшей власти.

Да, римляне, он хощет стать царём!

«Бедный-бедный Драганов, как же не повезло тебе с генами. Посвятить жизнь свою гонке за власть – что может быть нелепее?» – подумал Заломов, и тут же его внутренний голос съехидничал: «А повезло ли тебе с твоими генами? Сколько капканов, сетей и ловчих ям расставили они на твоём жизненном пути? И сколько ещё расставят? Все мы, брат мой, одним мирром мазаны. Каждый из нас – раб своей системы ценностей, созданной абсолютно неподвластными нам генами и почти неподвластной нам окружающей средой».

В приятном философском настроении Заломов вышел из ресторана на небольшую площадь. Сквозь прозрачную берёзовую рощу просвечивало низкое багряное солнце. Бесконечно длинные тени деревьев покрывали синей штриховкой сияющий розовый снег. В последние дни снег заметно осел и покрылся плотной коркой наста. Но по-прежнему тяжёлое одеяло, сотканное из мириад спрессованных водяных кристаллов, надёжно укрывало некрасивую наготу бездыханной земли. И по-прежнему тянулся и тянулся мёртвый сон замороженных деревьев. И повсюду, на сотни километров вокруг, лежал этот обледенелый безжизненный снег… Вдруг обоняние Заломова уловило присутствие в чистом холодном воздухе нового пьянящего душу компонента. – Это юго-западный ветер перенёс через тысячи километров многократно разбавленный аромат цветущих степей Средней Азии. На подходе была новая весна.