Укрощая хаос

Фаразар ударил кулаком по земле, подняв облачко песка, а затем уткнулся в нее лбом. У разочарования был кислый вкус.

– Куда делась вода? – пробурчал он, прижав лицо к земле, пока человек связывал ему руки черной веревкой. Судя по ее весу, в ней была медь. – Не могла же она просто уйти!

– Разве ты не слышал, полужизнь? На Просторах Никс почти что пересох.

– Вранье!

– Нет, это правда. Говорят, что в городе будет то же самое, несмотря на то, что император повысил цену воды из Никса. Из города ее везут слишком долго, и местным она не по карману.

– Почему? – раздался знакомый голос.

Фаразар увидел Нилит: она прижимала лицо к толстым прутьям клетки, которая стояла на повозке. Она была все еще жива, и, более того, вылечилась, добыла себе новую одежду и – если не считать легкой тревоги в глазах – выглядела вполне бодрой. Разозлившись, он безмолвно проклял ее.

– Почему говорят, что Никс пересыхает? – спросила Нилит, пряча одну руку под одеждой.

Человек пожал плечами.

– Не ясно. Никситы понятия не имеют. Я думаю, что Конс…

– Клянусь всеми богами! Погоди, крестьянин! Какого хера ты суешь свой нос в мои дела? – воскликнул Фаразар, когда его понесли к повозке. Чудовище ползло рядом, словно верная змея; с голодным видом высовывая язык. – У меня есть право на свободу!

– Тень, я – преследователь Джоби из Консорциума…

– И мерзкий говнюк, – буркнула Нилит.

Джоби сделал паузу, чтобы ударить ее палкой по пальцам, которыми она вцепилась в решетку, но Нилит быстро убрала руку.

– Повторяю: сюда я прибыл, чтобы взыскать с тебя долг.

– Проклятье! Какой еще долг? Говори же, ну!

Королевский тон Фаразара, похоже, слегка задел Джоби.

– Плата за проход через шахту Кел-Дуат. Размер долга был оценен в твою жизнь. Раз ты ее лишился, будешь служить нам. Боюсь, что права на свободу у тебя больше нет.

Фаразар вздернул нос и яростно посмотрел на Джоби, который привязывал его к той части клетки, где уже сидела Нилит. Существо загнали в другую часть, за решетчатую перегородку.

– Я здесь ни при чем! Во всем виновата эта женщина! Неужели ты считаешь, что тень должна отвечать за дела ее владельца?

– Ах ты сучонок, – прошипела Нилит у него за спиной.

Джоби подошел к разлому с веревкой, к которой был привязан крюк. Через несколько минут он уже достал тело и потащил его по песку.

– Поскольку от женщины ты сбежал, а твое тело еще не зачаровано, я могу лишь заключить, что ты пока никому не принадлежишь. Поэтому тебя можно призвать к ответу. Ты станешь собственностью Консорциума, и притом очень скоро.

– Как ты смеешь! Кем себя возомнил этот твой Консорциум?!

– Сборище мерзких говнюков, – вставила Нилит.

Джоби снова ударил палкой по клетке. Он, похоже, был человеком вспыльчивым.

– Тень, как я уже сказал твоей спутнице, Консорциум – это группа деловых людей, и притом выдающихся. Палата торговли считает, что управляет всей торговлей, но она на самом деле принадлежит Консорциуму. Тебе стоит его уважать.

– Именно поэтому мы никогда о них не слышали, да? – пробурчала Нилит.

Преследователь Джоби занялся погрузкой тела Фаразара в заднюю часть повозки. Он изогнул шею, стараясь держать голову как можно дальше от свертка; уголки его рта опустились. Как только у него освободилась одна из рук, он сразу же прикрыл свое лицо надушенной салфеткой.

– Мудрый деловой человек знает, насколько полезна конфиденциальность. Ты не имеешь права знать что-то о планах Консорциума!

– А вы не имеете права взимать плату по любому поводу! Только император устанавливает правила, а он вам такого разрешения не давал! – рявкнул Фаразар.

Джоби кисло, но при этом самодовольно посмотрел на него, усаживаясь на сиденье.

– Твоя женщина сказала то же самое, и я тебе отвечу так же, как и ей. Императору на этот город плевать, он думает только о войнах. Его собственная императрица сбежала, а у его дочери и так полно забот – ведь город погружается в хаос. Вот почему мы избавляем королевскую семью от необходимости издавать указы и поступаем так, как нам вздумается. А почему бы и нет, если предыдущий император продал эту землю Консорциуму?

Призрак, мы не какие-то жалкие торговцы вчерашней рыбой. Откуда, по-твоему, берется камень для городских башен и дорог? Из каменоломен Консорциума. А зерно на складах Аракса? Консорциум привозит его из Белиша и продает Палате торговли. А чьи корабли везут меха и драгоценности для торов и тал? Консорциума. Если император когда-нибудь выйдет из своего убежища, он узнает, что империя – это не только Аракс. – Джоби наклонил голову набок, словно что-то вспоминая. – Слушай, ты очень на кого-то похож, – сказал он Фаразару.

Фаразар прищурился. Его узы затряслись от бурливших в нем раздражения и ярости. С тех пор как он умер, с его желаниями перестали считаться, и это приводило его в бешенство, ведь душа, по сути своей, состояла лишь из желаний.

– Ты получишь по заслугам, преследователь Джоби. И ты, и твой Консорциум!

Не обращая внимания на угрозы Фаразара, повозка покатила вперед, прочь от удивленных никситов. Как только колеса повозки закрутились, Нилит подтолкнула Фаразара в спину и шепнула ему на ухо:

– По крайней мере, ты всегда можешь утешать себя тем, что ты был прав. Ты же сказал, что мы встретимся в Араксе, – прыснула она.

Зарычав, Фаразар отодвинулся от нее; руки, связанные у него за спиной, вытянулись. Он смотрел на пустой колодец Никса до тех пор, пока тот не исчез за дюной. Фаразар желал смерти этому вонючке и его чудовищу, его Консорциуму, а также своей жене, которая обрекла его на все это. Жена сидела рядом с ним в клетке, прижимая руку к животу, и он еще никогда не видел ее в таком жалком состоянии.

Это отчасти его утешало.

Глава 2

Просторы

Как Арк контролирует свои границы? А я вам скажу. С помощью призраков. Миллион долбаных призраков, вооруженных и закованных в доспехи, рассредоточен между моими островами и побережьем Аракса. Им не нужна ни пища, ни вода, ни отдых, ни лекарства. Вот почему владениям императора Фаразара никто не угрожает, вот почему я не могу в них вторгнуться. У меня есть только одна тактика – протянуть дольше, чем орды призраков, дать им разбиться о мои медные ворота, дождаться, когда Аркийская империя сгниет изнутри.

ИЗ ПИСЬМА ФИЛАРА, ПРИНЦА РАЗБРОСАННЫХ ОСТРОВОВ, 999 Г.* * *

ПЕСОК ХРУСТЕЛ У НЕЕ на зубах и в трещинах ее пересохшего языка. Она попыталась втянуть больше воздуха в легкие, но ее челюсть, похоже, свело. Ее распухшие глаза не могли открыться – на веках запеклась корка из песка и крови.

Свое тело Хелес вообще не чувствовала.

Паника заставила ее открыть глаза. Даже столь незначительное и простое движение потребовало от нее приложить все силы. Яркий свет устремился в больные глаза Хелес, и ее затошнило.

Только тогда она почувствовала свое тело: оно горело в сотне мест, пока Хелес содрогалась, извергая из себя воду, смешанную с кровью. Хелес поняла, что захлебнется, если не сдвинется в сторону или не повернет голову. В промежутках между рвотными позывами она перекатилась и принялась жевать песок, чтобы успокоить желудок. Если бы ее ребра могли говорить, то сейчас они бы визжали от боли. К ногам чувствительность так и не вернулась. Испытывая мышцы, которыми она владела уже десятки лет, Хелес прислушалась. К счастью для нее, она услышала легкое шуршание песка; ей удалось лишь слегка пошевелиться, но даже этого было достаточно, чтобы понять, что у нее не сломан позвоночник и ее колени чем-то связаны.

Хотя солнце слепило ее, но оно еще и согревало. Боль была такой мощной, что Хелес даже не заметила, что замерзла – а точнее, промерзла до костей. Она задумалась, как тело может испытывать такую боль, но при этом не умереть.

Посмотрев по сторонам, Хелес увидела розовое свечение песка и росу на разрубленном кем-то кактусе. Его темно-красные отростки, похожие на пальцы, и разлетевшиеся во все стороны светлые фрукты, очень напоминавшие глаза, сверкали от росы. Кто-то решил убрать кактус с дороги. Хелес понимала, каково ему сейчас.

Нет.

В Араксе росли только пальмы и цветы. Алые рипсы обычно можно было увидеть только на границе города и пустыни. Эта мысль заставила Хелес вздрогнуть.

Тяжело дыша и вдыхая изрядное количество песка, она подняла голову, чтобы осмотреть затянутые дымкой окрестности.

Закрыв один глаз, она увидела глинобитную стену с зарешеченным окном. Превозмогая боль, Хелес повернула голову и увидела белый домик, половину которого уже поглотила небольшая дюна. Между Хелес и домиком лежало еще одно тело – просто темный бугорок, но почему-то она точно знала, что это человек. Ее сердце забилось быстрее.

Хелес наклонила голову и увидела волны песка, уходящие в бесконечную пустыню. Боль мешала ей двигаться, и поэтому Хелес решила пустить в ход уши. В одном из них звенело, а в голове к тому же постоянно стучало, но она сумела расслышать жужжание насекомых, шипение росы и грохот далекого города.

Просторы. Они бросили меня на долбаных Просторах.

Она попыталась сдвинуться с места, но оказалось, что у нее связаны не только ноги, но и руки. Хелес посмотрела вниз и увидела, что завернута в мешковину. Она заизвивалась; на ее губах выступила пена. Приподнявшись, она заставила себя перекатиться – и заорала от боли, когда в ее запястье хрустнули сломанные кости, а израненный лоб ударился о песок.

Она перекатилась еще дважды, и наконец мешковина ослабла настолько, что Хелес уже могла вцепиться в землю ушибленными пальцами. Постаравшись выплюнуть как можно больше рвоты и песка, Хелес растянулась на земле, чтобы солнце согрело ее – и, быть может, даже исцелило. Она хотела почувствовать хоть что-то, кроме боли, и жара напоминала Хелес о том, что она жива.

Несмотря на боль, Хелес удалось подремать до тех пор, пока солнце не добралось до зенита, а затем она собралась с силами и оттолкнулась здоровой рукой от земли. Ее кожа была горячей и частично обгорела на солнце. Новые раны напомнили о себе вспышками боли. Хелес потрогала их, запоминая каждую.

Ее правое запястье было сломано, а кожа вокруг подозрительно выглядящего участка стала синей, почти черной. Остальное тело покрылось лиловыми и красными пятнами. По крайней мере три ребра были сломаны. Ее левое колено пылало. Один глаз распух настолько, что почти не открывался, а ее губы в ходе драки пострадали от столкновения с зубами. Два из вышеупомянутых зубов отсутствовали. На лбу была рана, в которую что-то попало – то ли песок, то ли кусочки черепа. В любом случае она уже прекратила кровоточить, но до того успела окрасить в алый цвет лицо Хелес. Темные чешуйки крови отделялись под пальцами Хелес. Скорее всего, именно поэтому враги решили, что Хелес умерла, но она понятия не имела, почему ее до сих пор не заколдовали и не продали.

Потратив слишком много времени, Хелес все-таки сумела встать на колени. Ее одежда дознавателя была порвана почти в клочья, но черную ткань с серебряной подкладкой все еще можно было узнать, а на Просторах дознавателей любили не больше, чем в центре города. Скорчив гримасу, Хелес стянула с себя остатки своей формы, а затем накрыла себя мешковиной, словно плащом.

Она неуклюже подползла к лежавшему рядом телу и сорвала с него разорванный черный плащ. Ее опасения подтвердились. Это был Джимм: челюсть и нос сломаны, зубы выбиты. Хелес узнала его глаза, которые теперь были широко раскрыты. Они запечатлели те чувства, которые он испытывал в момент смерти: ужас и панику.

Несколько раз она стукнула Джимма по груди, беззвучно проклиная его – до тех пор, пока из ее ноющего горла вместе со слюной и песком не вырвалось слово:

– Дурак!

Хелес шлепнулась на землю и, тяжело дыша, собиралась с силами, чтобы встать. Она точно знала, какая задача стоит перед ней: вернуться в город. Это – единственное логичное решение. Нужно сообщить камерарию Ребену о том, что сделала Хорикс, о том, что находится под ее садом. В голове дознавателя уже складывались связи между Хорикс и Темсой. Их жестокость, таинственность, их коварство…

Она встала, но не отвела взгляд от Джимма. Хорикс совершила ошибку, убив проктора Палаты Кодекса, но еще сильнее она просчиталась, когда оставила в живых дознавателя. Она должна была приказать своим наемникам, чтобы они проломили голову и Хелес.

Здоровой рукой Хелес схватила тяжелую ногу Джимма и, спотыкаясь, потянула его труп к ближайшему песчаному заносу. Хелес постаралась похоронить его как можно более достойно – найденным черепком она засыпала его песком так, чтобы его не было видно. По крайней мере здесь, на самом краю города, у призрака Джимма больше шансов спрятаться до тех пор, пока догматы не утянут его в загробный мир.

Хелес побрела в ту сторону, где возвышались далекие башни, вглядываясь в каждый закоулок между полуразрушенными зданиями. Каждый раз, когда ветер стонал, пролетая над изогнутыми крышами, она вздрагивала. Между домами стояло несколько хижин, сделанных из пальмовых листьев и разломанных ящиков. В таких лачугах жили те, кто находился почти в самом низу общественной пирамиды Аракса. Но даже их удел был лучше, чем у рабов.

Среди этих остовов зданий имущества почти не осталось – только яркие рисунки на стенах и столбы, украшенные керамическими черепами. На дверях были нарисованы скрещенные кости: жуткий способ приветствовать гостей. У нескольких домов основанием крыльца служили большие глиняные черепа; они ухмылялись, глядя на улицу.

На периферии Аракса смерть обладала огромной властью. Урожай мертвецов здесь был скудным, зато прибыль – огромной, и для жителей Просторов порабощение умерших стало не просто ремеслом, а смыслом жизни, чем-то почти священным.

Перед глазами у Хелес все плыло, но она не сводила глаз с центра города, который находился далеко к северу от нее. Когда она думала о том, какое расстояние отделяет ее от города, у нее подкашивались ноги, но она заставляла себя идти. Слабость – порождение страха, а бояться она отказывалась.

Над местными глинобитными зданиями возвышалась одинокая желтая башня цилиндрической формы. Ее украшали кольца из красного камня. Хелес услышала, что с ее стен доносится лязг, и поэтому старалась идти – или, точнее, ковылять – как можно тише. Она была не в настроении и не в состоянии разбираться с душекрадами или начинающими авантюристами. Душа Хелес принадлежала только ей, и она должна была попасть в город.

Хромая между домами и лачугами с той скоростью, на которую она была способна, Хелес заметила небольшую компанию одетых в кожаную одежду людей, которые окружили наковальню. Под слоем пота и сажи на их руках и торсах можно было разглядеть алые кольцевые шрамы. Чем крупнее был человек, тем больше у него было шрамов. Хелес не раз арестовывала банды душекрадов и умела их отличить. Она не знала, какие острые инструменты тут куют, но они явно не предназначались для добрых дел, и поэтому она поплелась дальше, мечтая скрыться из виду. Никто не заметил ее, никто не крикнул ей вслед. Она шла с высоко поднятой головой и навострив уши – несмотря на то, что в одном из них раздавался пронзительный звон.

В одном переулке она нашла выброшенный кем-то костыль – он лежал на куске дерюги. Мешковина и костыль – в общем, именно так теперь выглядели могилы в Араксе; это добро, очевидно, принадлежало нищему, которого утащил в ночь какой-то алчный головорез. Хелес заскрипела зубами, думая об этой несправедливости, но, засунув треснувшее навершие костыля под мышку, она виновато поблагодарила душекрадов за подобное скудоумие. Им нужно было только одно: души. Бесчисленное множество раз она находила кошельки и перстни, брошенные рядом с окровавленной одеждой, словно для убийц они представляли такую же ценность, как доска или кусок папируса. Хелес думала о том, какой жизнь была в древности, когда разбойники забирали либо деньги, либо жизнь, но не то и другое одновременно. Теперь же им была нужна только жизнь.

Общество, в котором убийство остается безнаказанным, перестает быть обществом.

Превращая свой гнев в силу, которая приводила в движение ноги, Хелес увеличила скорость. Она старалась держаться в тени – и для прохлады, и ради скрытности. Ее костыль негромко постукивал по песку. Шум, который раньше казался таким далеким, усиливался, хотя она была готова поклясться, что ни на шаг не приблизилась к башням.

Если оживленный центр Аракса был бушующим огнем, то Просторы – разбросанными в стороны тлеющими углями. Кое-где – например, там, где она находилась сейчас, – виднелись обугленные балки и пепел. В других местах они все еще тлели, изо всех сил стараясь гореть так же, как центр города. Хелес это радовало: людные, залитые светом улицы даже в Араксе были менее опасными, чем темные и пустые.

Прижавшись плечом к стене здания, Хелес выглянула за угол. В дальнем конце пустынной улицы шумела толпа, окрашенная во все цвета радуги. У домов, которые стояли на пути к ней, сидели нищие. Опустив головы и поставив руки на колени, они протягивали за милостыней ладони или перевернутые шляпы. На нескольких из них виднелись порезы и синяки, как у нее, но не такие многочисленные. Некоторые из них были покрашены белым пеплом – в Просторах это был знак полной нищеты. Такие нищие обычно долго не жили: их либо забирали душекрады, либо сами нищие продавали себя в рабство, чтобы освободиться от мук, вызванных возрастом, голодом и болезнями. Один человек положил свою шляпу на песок; его пепельно-серые руки скручивали кусок бечевки и смазывали его темно-желтым жиром. Это сальная свеча, которую он зажжет ночью; она покажет душекрадам, что он не будет сопротивляться. Хелес заставила свое измученное тело двигаться дальше, тяжело опираясь на костыль. Он застонал от возмущения. Первый нищий – тот, который был занят свечой – мельком взглянул на нее. Затем он бросил на нее еще один взгляд, и его глаза раскрылись от удивления: он заметил кровь и синяки под мешковиной. На его лице отобразилось что-то вроде сочувствия. Он перевел взгляд на свечу и спокойно отложил ее в сторону, не доведя работу до конца. Когда Хелес добралась до людной улицы, свеча все еще лежала рядом с ним.

От шума у нее закружилась голова. Хелес ненадолго остановилась, чтобы перевести дух, и, прислонившись к колонне, смотрела на то, как мимо нее несется людской поток. Половина улицы текла в одну сторону, половина – в другую, а по краям движение было неуверенным, поток образовывал водовороты рядом с яркими навесами и витринами. Голоса сливались в монотонный гул; его иногда нарушал звон колокольчиков – торговцы звонили в них каждый раз, когда заключали сделку. Возможно, невысокие здания пропускали на улицу больше света, а может, все дело было в больных глазах Хелес, но ей показалось, что здесь толпы более яркие и живые, чем в самом городе.

Вывески рекламировали товары на старом аркийском и на общем языке; кроме того, здесь встречались иероглифы, которых Хелес никогда не видела – их изобрели кочевники, более древние, чем сама империя. Здесь реже встречались призраки, что свидетельствовало о бедности местных жителей, но животных было в избытке. Сквозь толпу прокладывали себе путь всадники, ехавшие верхом на скарабеях, коровах, многоножках и ослах. Некоторые животные тянули за собой телеги; сидевшие на этих телегах торговцы зазывали покупателей, размахивая мисками с орехами или свертками шелка. Хелес сделала глубокий вдох, и ее больной нос обожгли ароматы пряностей. Она поморщилась. Ветер принес незнакомые ей запахи, и впервые за много лет она почувствовала себя чужестранкой в своем родном городе.

Хелес проследила взглядом за длинноногим насекомым, которое пробиралось сквозь толпу, возвышаясь над ней футов на девять. У животного был блестящий зеленый панцирь и высокая куполообразная голова, а круто изогнутые ноги заканчивались острыми когтями. Насекомое о чем-то щебетало самому себе, безмятежно ступая по мостовой. На нем сидела обычная девочка в одежде из переливающегося шелка. Прищурившись и высоко задрав нос, она равнодушно взирала на то, что творится вокруг. Поводья она держала небрежно, перебросив их на одну сторону. Хелес никогда не видела ничего подобного.

Она следила за животным и его всадницей до тех пор, пока не заметила между двумя киосками колоду. Жажда заставила Хелес забыть обо всем; не успела она опомниться, как уже захромала к колоде, высунув язык.

На секунду она задержала взгляд на мутной воде, на маслянистой пленке на ее поверхности, на тину и на плававшие в ней соломинки; воспитание остановило ее. Тощий, горчично-желтый кабан, лакавший воду из дальнего конца колоды, с подозрением покосился на нее, но она видела лишь то, как ходит взад-вперед его язык между острыми клыками. Жажда победила, и Нилит опустила свое лицо в воду.

Вода оказалась теплой, и от нее воняло животными, но Хелес все равно пила ее и едва не захлебнулась, прежде чем подняла голову. Ее потрескавшиеся губы и рана на лбу снова заныли, но она заставила себя набрать воду в ладони и начала промывать раны – настолько, насколько позволяла боль.

– Эй! – крикнул кто-то у нее за спиной. – Вода для животных, а не для попрошаек!

Хелес повернулась к человеку и постаралась изобразить себя как можно более недовольной и опасной. Ее собеседником оказался светлокожий мужчина в тюрбане. В руке он держал веревку, конец которой был обмотан вокруг шеи кабана. Человек заметил яд в ее взгляде и надулся.

– Кто сказал, что я попрошайка? – прохрипела Хелес.

– Вы только посмотрите на нее! Твоя грязь смешивается с питьевой водой. Кто знает, чем ты больна?

Изложив свою точку зрения, он потянул за веревку; кабан, похоже, был недоволен, что ему помешали пить, но все-таки пошел прочь вслед за хозяином.

Хелес пила до тех пор, пока у нее не заболел живот, а затем снова поднялась на ноги и оперлась на костыль. Ее внешний вид и вопли мужчины в тюрбане привлекли внимание людей: торговцы внимательно следили за ней, скривившись от отвращения, а наемники, стоявшие на противоположной стороне улицы, показывали на нее. Ей было пора уходить.

Она шла час, а может, и больше. Поначалу стражники следовали за ней, но им платили за то, чтобы они охраняли только часть улицы, поэтому они быстро потеряли к ней интерес.

Просторы не изменились, не стали ни выше, ни ближе к вечной тени города. Толпы то увеличивались, то растворялись в небольших кварталах. Кто-то был более дружелюбным, кто-то – менее. На перекрестках Хелес заметила людей, взгляды которых летали над толпой. На нее они смотрели чуть дольше, чем на других, и от этого ей стало неуютно. Эти люди были похожи на соколов, которые наблюдают за семейством кроликов и подмечают, кто из них ранен, кто хромает, кто молодой, а кто старый.

Кое-где, на более широких улицах, у белокаменных складов, стоящих на черных мраморных колоннах, вспыхивали беспорядки. Стоявшие в длинных очередях рассерженные горожане с ведрами и бочками проклинали людей в бурых капюшонах, которые прятались за рядами наемников. Крик стоял такой, что расслышать что-то было невозможно, но никситов Хелес узнала сразу. Очереди у колодцев Никса и складов часто возникали на окраинах города, но тут, похоже, происходило что-то более серьезное. Хелес сразу поняла, что здесь зарождается бунт.

Она подошла к ближайшему складу, пытаясь расслышать жалобы в потоке проклятий. На широких ступенях склада собралось человек сорок; они теснили наемников, которые выстроили стену из щитов. Собравшиеся были самого разного вида, от слуг и работников до купцов. На полдороге от стражников к двери два никсита размахивали руками, тщетно призывая людей успокоиться и проявить понимание.

– Как он мог «высохнуть»? – заревел мужчина в плаще цвета дерьма. Он швырнул свое ведро из папируса на землю и принялся его топтать. – Я не могу ждать! – крикнул он, не прекращая пинать ведро.

– Пожалуйста, успокойтесь! Мы так же обеспокоены, как и вы!

– Что нам делать? – крикнула женщина и перегнулась через щиты, но затем ее оттолкнули, и она упала на руки другой женщины.

– У меня души, которые надо заколдовать! – крикнул третий человек.

Один из никситов нервно улыбнулся.

– Уверяем вас, сюда уже везут воду из центра! А в соседнем районе есть два колодца с водой!

– Это возмутительно! – крикнул человек в том самом плаще отвратительного цвета.

Он всплеснул руками и, оставив ведро на земле, пошел прочь, на север – к следующему колодцу. Большая часть толпы двинулась за ним; он был похож на буйный ветер, за которым следует шквал. Два никсита облегченно вздохнули и поспешили укрыться внутри склада. Хелес минуту постояла на углу, наблюдая за наемниками и горожанами, которые сердито переговаривались между собой. Хмыкнув, Хелес скользнула в более тихую улицу, думая о том, что могло заставить вечные колодцы Никса высохнуть, словно они – обычные источники посреди пустыни.

Пройдя в прохладной тени покосившейся башни, которая стояла рядом с оживленным перекрестком, Хелес нашла укромный дверной проем и неуклюже рухнула в него. Ее руки и ноги горели, и пока она упорно ковыляла на север, несколько царапин снова начали кровоточить. Толпы людей шли, едва не наступая ей на ноги, прохожие неодобрительно цокали языком и ругали ее, но ей было плевать.