
Полная версия:
Заступа: Чернее черного
Кладбищем он, впрочем, и был. Бучила толкнул очередную дверь и оказался на кухне, с печью, огромной плитой и длинным столом. Прямо у порога в луже замерзшей крови лежал безголовый труп в черном платье и белоснежном фартуке. Кто-то из прислуги, скорее всего.
– Ох, ёпт. – Васька зажал рот рукой.
– Самое подходящее слово, – согласился Бучила. – Такое ощущение, что тут уже побывали до нас.
– Страх какой. – Ковешников посветил фонарем. – Голову зачем отрезать?
– Ну мало ли, вещь в хозяйстве полезная. Студень знаешь выходит какой? С хреном да под водочку, ммм…
– В тебе хоть капля святого есть? – вздохнул Ковешников.
– Да она из меня ажно брызгает, ты, на свое счастье, со мной просто еще мало знаком. – Рух переступил мертвеца, опустился на одно колено и не без труда перевернул тело. Противно хрустнул кровавый ледок. Женщина была зарублена в спину, скорее всего, топором, из страшной раны торчали осколки ребер и переломанный, смятый в крошку хребет. На полу валялся поднос и разбитые вдребезги чашки. И это было только начало.
Второе тело отыскалось в соседней с кухней кладовке. Тучная, широкобедрая женщина лежала ничком, присыпанная сверху горохом, гречкой и белой мукой. Кроме головы, у этой не хватало куска ягодицы.
– Все интереснее и интереснее, – шепнул Рух. – Вот вам и огни не горят, и снег не чищен.
– Я за домом сколько следил, а они мертвые были, – выдохнул Ковешников.
– Хреново следил, – усмехнулся Бучила. – Есть предложение – кладем клят на статуэтку эту задратую и валим тем путем, что пришли. Если нас тут заметят, станем первыми и единственными подозреваемыми. По мне, так лучше от Шетеня прятаться.
– Ни в коем случае, – возразил Ковешников. Вот от кого от кого, а от чиновника Рух такого не ожидал.
– Я без бабы золотой не уйду, – поддакнул Васька.
– Сговорились, да? Ну смотрите, потом не жалуйтесь. – Бучила пожал плечами и двинулся дальше. Нет, ну ладно Васька, этому без статуэтки верная смерть. А Ковешников какого хрена кобенится? Не из-за полугривенника же? А если из-за этой мелочи, то значит, мозги вообще не ночевали в башке.
Он приметил на полу тоненькие и прерывистые ниточки крови. Неизвестный убийца забрал головы с собой. Ну ёб твою мать, что за народ? Дом ломится от добра, бошки на кой черт кому-то сдались? Извилистый след тянулся по коридорам и привел к неприметной двери, открывшейся без малейшего скрипа. Вниз, в густую, чернильную темноту уводили ступени, и спускаться туда отчего-то никакого желания не было. Но уж раз назвался груздем…
Рух поглубже вдохнул, словно собираясь нырнуть, и осторожно пошел вниз, держа пистоль наготове. Позади сопела и шмыгала гвардия. Ступеньки закончились небольшой площадкой и еще одной дверью с четко очерченным оранжевым контуром. За дверью горел свет.
– С боков прикрывайте, – распорядился Бучила, рванул за ручку и залетел в огромный подвал. В лицо ударила волна пахнущего гнилью сырого тепла, свет неприятно резанул по глазам. Саженях в трех впереди, у стены, моргала россыпь толстых свечей, окружая стоящую на постаменте, мягко поблескивающую золотую фигуру обнаженной женщины с отталкивающими звериными чертами лица. А между свечами, лицами к статуэтке, покоились пять тронутых разложением, изляпанных кровью голов. Четыре женские и мужская, лохматая и с бородой. На одной женской голове топорщилась шелковая наколка – головной убор всякой горничной богатых домов, две простоволосые, а четвертая была украшена ажурной серебряной диадемой. Жуткий, вселяющий ужас алтарь.
– Ну вот, а я предлагал по-тихому смыться, – печально сказал Рух.
Васька как-то странно икнул, подергал его за рукав и прошептал:
– Рушенька. Рушенька, дорогой, глянь, там кто-то есть.
Бучила отвлекся от кровавого алтаря, уже и сам уловив потаенный шорох во мраке. Ковешников, бледный как смерть, закусивший губу, поднял фонарь повыше, но жидкие отблески умирали во тьме. Темнота шла рваными клочьями, сгущалась и искривлялась, и в этой темноте прятался зверь. Уши заложило от истошного крика, пахнуло потом и нечистотами, мелькнула горбатая тень, и Рух успел выстрелить в последний момент. На границу зыбкого света выскочила черная фигура, схватила пулю и грянулась на пол. Под ноги Руху подлетел топор с запекшейся кровью на лезвии и клочьями налипших светлых волос.
– Васька, иди погляди, – заорал полуоглохший Бучила, готовя второй пистоль.
Черт что-то неразборчиво проблеял в ответ и поспешно спрятался в тень.
– Я по-смо-трю, – голос Ковешникова донесся урывками, он тяжело, с присвистом задышал и мелкими шажками направился к любителю топоров. В левой руке фонарь, в правой невесть откуда взявшийся пистолет. Вот сука, все это время был при оружии и ничего не сказал. И стрелять не стал. Какая скотина. Под телом, безвольно раскинувшим руки, набухало багровое, пахнущее медью пятно.
– Погодь. – Рух, не привыкший доверять мертвецам, пальнул еще раз, целя в башку. Затылок лежащего лопнул осколками черепа и ошметьем мозгов.
– Вот теперь иди! – окончательно оглохший Бучила помахал пистолем, разгоняя едкий пороховой дым, и тут же принялся за перезарядку. Ковешников подошел вплотную и осторожно ткнул тело стволом, намеренный отскочить при малейшей опасности.
– Готов! – Слух постепенно возвращался.
Рух убрал пистолеты и подступился к распростертому мертвецу, Ковешников как раз перевалил убитого на спину. Неизвестный был гол, дороден и безволос, не считая редкой спутанной бороденки и грязного колтуна на простреленной голове. Тело, заплывшее жиром, сплошь покрывали прежде невиданные угловатые знаки, вырезанные на плоти чем-то острым, наверно ножом. Кровь в порезах давно запеклась, странные знаки, а может и буквы, приковывали внимание и будили в голове похабные, будто вложенные кем-то мысли, сплетаясь в слова на чужом языке. Ковешников, видимо, почувствовав то же самое, замотал башкой и покачнулся на внезапно ослабевших ногах.
– Чуешь? – спросил Бучила.
– Мутит меня, – охрипшим голосом сообщил чиновник. – Щас упаду.
– Нечисто тут что-то. – Рух поморщился. В висках тюкало, надсадным звоном отдаваясь в ушах. И дело было совсем не в стрельбе…
– Вы чего, слабачки? – Васька как ни в чем не бывало прочапал мимо, заглянул в лицо мертвеца и ахнул. – Ого, да вот этот хрен статуйку у меня и купил!
– Это купец Жиборов, – подтвердил Ковешников. У него из-под треуголки тянулись струйки пота.
– То есть это как? – удивился Бучила. – Выходит, наш купчишка обзавелся золотой поганью, на радостях затворился в доме, порубал всех, кого смог, и устроил в подвале поганое капище?
– Выходит так, – согласился Ковешников.
– Чудны дела твои, Господи. Ну или кто там задумал такое дерьмо. – Бучила встряхнулся, прогоняя липкую дурноту. – Ладно, тут уже явно никому не помочь. Васька, хватай статуэтку и валим.
Васька не двинулся, как-то странно кося глазами хрен знает куда. Ого, видать, и чертушку пробрало, уж на что они стойки ко всякой колдовской мутотне.
– Василий! – повысил голос Бучила.
– Василий останется стоять, – голос Ковешникова донесся словно издалека.
Рух повернулся и увидел сначала дикие глаза чиновника, а потом направленный в живот пистолет.
– Это зачем? – задал первый попавшийся идиотский вопрос Рух.
– Я заберу артефакт, – сообщил Ковешников. – Запру дверь, вы посидите в подвале, а потом как-нибудь выберетесь, вы же взломщики. Не дергайся, упырь, у меня заряжено серебро.
– Все предусмотрел, наш пухляш! – изумился Бучила. – А прикидывался поборником чести, про полугривенник плел и прочую хероту. Я одного не понял, зачем тебе мы?
– План был простой, – усмехнулся Ковешников. – После ограбления я бы сдал вас полиции. Элегантно и очень умно. Кто ж знал, что тут такое произошло.
– Так тебя бы самого упекли, – сказал Рух.
– А вот это уже мое дело. – Ковешников указал пистолетом. – Оба, быстро туда.
– Рушенька, сделай хоть что-нибудь, – взмолился Васька. – Он же хреновину заберет!
– И пусть забирает. – Рух демонстративно поднял руки. Лезть на рожон из-за статуэтки очень уж не хотелось. Как известно, пуля-дура и по извечному закону подлости прилетит в сердце или в башку. И чего, прикажете помирать в самом расцвете лет?
– Да как же, Заступа! – Васька заистерил. – Да он же… а меня… Шетень шкуру спустит!
– Угомонись, – приказал Рух, и Васька осекся. Бучила сделал еще шаг назад и покосился на убиенного купца. Если теория верна…
– Ты дивно благоразумен для упыря. – Ковешников попятился к алтарю, нашарил статуэтку, и… теория оказалась верна. Как все же прекрасно гением быть! Предатель дернулся, будто получив поленом по затылку, зашатался и упал, сметая свечи и головы. Глаза закатились, обнажив белки, тело с хрустом выгнуло дугой и затрясло.
– Васька, забирай! – Рух накинулся коршуном и пинком выбил статуэтку у Ковешникова из ослабевшей руки. Чиновника били конвульсии, изо рта повалила пенистая слюна.
– Чего случилось-то? – Васька подхватил артефакт.
– Ты когда идола у Костоеда украл, он в чем был?
– В ящике со стеклом, – наморщил узенький лобишко черт.
– Ящик свинцом был обшит?
– Да откуда ж я знаю? Деревянный, а сверху железо какое-то.
– Откуда ф я фнаю, – передразнил Рух. – Рога вырастил, а толку нет. Будто не ведаешь, что свинец – лучшая защита от колдовства. А статуэтка эта колдовством черным наполнена до самых краев и из себя его дуриком прет. В башку лезет, и уже неясно, где твои мысли, а где не твои. Мы с пухляшом это сразу почуяли, одному тебе хоть бы хрен, вы, черти, невосприимчивы к выкрутасам таким.
– Подожди, – замер Васька. – Хочешь сказать, купец…
– Припер покупку домой, – продолжил Рух. – Поставил на видное место, и эта красотулька быстренько подчинила его. Ставлю сто к одному, она купца и заставила домашних топором порубить и устроить алтарь. Крови хотела и поклонения, Костоед хитрый, на голодном пайке паскуду держал. Кто-то умный, вроде меня, запретил ее из ящика вынимать. Представляю, как подмывало его. А купец, дурная башка, при покупке лапал статуэтку?
– Осмотрел, конечно, – кивнул Васька. – Я еще гляжу, его будто на мгновение кондратий хватил, глаза выпучил и застыл.
– Слабая она была, много лет спала, а теперь нажралась, – пояснил Рух. – Вот нашего пухляша и накрыло, нечего руки шелудивые распускать. – Он пару раз смазал Ковешникова по щекам. – Эй, твое благородие, доброе утро!
Ковешников сдавленно застонал и с трудом разлепил правый глаз.
– Давай-давай, не прикидывайся! – Бучила еще раз, с большим удовольствием, хлестнул по пухлой щеке. – Вот, с возвращением. А теперь, друг мой ситный, попробуй рассказать что-то такое, отчего я перехочу тебе кишки выпускать. И пошустрее, я тороплюсь. Я так понимаю, ты, крыса канцелярская, изначально примерно представлял, сколько стоит статуэтка.
– Деньги мне не нужны, – прохрипел Ковешников. – Отпусти меня или пожалеешь, упырь, я агент Республиканской тайной полиции, шестой отдел.
– Брешешь.
– Какой смысл? – поморщился неудачливый похититель. – Можно подумать, это тебя остановит. Секретарь четвертого класса, шестой отдел, контроль и надзор за проявлениями чародейства и колдовства.
– Вот еще не хватало, – изумился Рух. – Становится все интереснее.
– Работаю на «Ярмарке чудес» под видом обычного чиновника, – сообщил Ковешников. – Моя задача оценивать товары и заносить в каталог. Скучная работенка, через ярмарку в девяноста девяти процентах случаев идут подделки и никому не нужный хлам с индексами колдовства от пятнадцати до десяти, реже девятки, восьмерок за три года не видел. Вот по дурости я статуэтку эту неправильно оценил, статуэтка и статуэтка, даром что древняя, поглядел, даже в руки не брал, ну и шлепнул индекс четырнадцать. А потом черт дернул меня, прости, Василий, каталог полистать, и увидел похожую. А у нее индекс пятерка! Пятерка! И все признаки сходятся. Если начальство узнает, прямая дорога под трибунал!
– И ты решил статуэтку вернуть, – окончательно все понял Бучила. – А тут как раз сыскались два дурака.
– Один дурак-то, – пискнул Васька. – Я его сразу подозревал.
– Ну пусть один, – неожиданно легко согласился Рух. В голове сам собой складывался очередной, без самой малости гениальнейший, план. – Васька, сейчас получишь инструкции и мухой летишь к своему другу Бастрыге. Надо отправить весточку колдуну нашему драному и еще кое-кому. А потом к Лаваль. А я пойду искать того бездушного мужика, который на ярмарке услуги свои блядские предлагал. Для тебя, агент поиметый, тоже найдется работа. Все, нехер сидеть, за дело, дьявол вас подери!
Из бесшумно открывшихся ворот терема Осипа Шетеня плавно выехали сразу две темные кареты на полозьях и ускоряясь улетели в подступившую новогоднюю ночь. Ворота тут же закрылись, превратив угодья колдуна в неприступную крепость. Улочка тонула во мраке, сугробах и блескучей поземке, наметающей с крыш. Медленно тянулись минуты. В звенящей на морозе тишине звонко брякнул металл, всхрапнули лошади и из неприметного тупичка выехал терпеливо дождавшийся своего времени элегантный возок с гербовой алой розой на плотно закрытой двери. Графиня Бернадетта Лаваль, устроившаяся внутри, дробно прилязгивала зубами, пряча в муфточке нос. Вроде недолго таились, а от стужи не спасали ни соболиная шубка, ни душегрейка, ни накинутый сверху безразмерный тулуп. Ничего, сейчас согреемся… Она уже чувствовала, как горячая кровь приливает к вискам и по телу струится азартная дрожь. Так бывает, когда 31 декабря, вместо запланированного бала у князя Вертье, ты, вся такая красивая, трясешься от холодрыги в каких-то трущобах и готовишься безмерно грешить по милости невесть откуда свалившегося на голову бесстыжего упыря. Нет, на Бучилу зла она не держала, тогда, конечно, когда он в лесу проломил девчонке башку, хотела поганца прибить, но это быстро прошло. Прямо какая-то магия, решительно невозможно долго ненавидеть этого мерзкого самовлюбленного вурдалака. И не понять, в чем причина, может, в вечной поганой ухмылке или оценивающем прищуре страшных пронзительных глаз. Год строила изощренные планы мести, но как-то без особого задора и огонька, мечтала, как эта неотесанная деревенщина будет валяться в ногах и молить о пощаде, но стоило вурдалаку появиться на пороге, и вот одна из первых красавиц республики, графиня и ведьма, бросает дела и мчится на другой конец города в обледеневшем возке с целью, которую священнику раскрывают только на смертном одре. А что он проделал с несчастным Альферием Францевичем? Неужели и эту несусветную подлость придется простить? Ну точно магия, куда без нее?
Под тулупом зашуршало, и она почувствовала вороватое прикосновение к лодыжке, тихонечко переместившееся выше и выше.
– Это чьи шелудивые лапчонки? – спросила Лаваль в пустоту. – Ведь оборву.
Осторожное поглаживание тут же пропало, пронеслись хихиканье и сдавленный шепоток.
– То-то же, – сказала графиня и чуть напряглась. – Приготовьтесь, приехали.
Возок остановился, Лаваль видела через заиндевевшее стекло, как Прохор спрыгнул в снег, зачем-то отряхнул рукавицей валенки и постучался в ворота. В калитке открылось окошечко, Прохор замахал руками, показывая на карету. Окошко захлопнулось, отворилась калитка, и на улицу вышел грузный высокий мужик. Настороженно огляделся по сторонам и шагнул к возку. Прохор дернул примерзшую дверь, впустив волну ледяного воздуха.
– Приехали, барыня, – доложился кучер и отступил.
– Вечер добрый, ваше сиятельство, – внутрь сунулся стражник в лохматой шапке и дыхнул луком и перегаром. – Вы одна?
– Со свитой, – лениво отозвалась Лаваль. – Тут еще три фрейлины, личная белошвейка, цирюльник и карлик с членом в четыре вершка.
– Шутить изволите? – Страж мельком убедился, что возок пуст. – Хозяин предупредил о вашем приезде.
– Дошло послание? – улыбнулась Лаваль. Письмо Шетеню с обещанием наведаться в гости и хорошенько развлечься она написала всего полтора часа назад, для верности сбрызнув духами. Жирной скотине такое должно было понравиться.
– Дошло, ваше сиятельство, как не дойти? – кивнул страж. – Хозяин на радостях был, шампанское тащить приказал и баню топить. Да только не дождался, взял и уехал вот прям перед вами.
– Уехал? – притворно изумилась Лаваль.
– Еще депешу доставили, – пояснил страж. – Хозяин прочитал и враз озлобел, орать матерно принялся, упыря какого-то наизнанку вывернуть грозил. А потом велел готовить кареты и – фить, улетел. Сказал, мигом обернется, туда и сюда, а вам, ваше сиятельство, велел ожидать, пожалуйте в дом, отогреетесь.
Дверь закрылась, страж захрустел по снегу и скрылся в калитке. Ворота дернулись и разошлись, пропуская возок. Бернадетта глубоко задышала, окутав карету искрящимся паром. Лишь бы не облажаться сейчас. Лаваль перекрестилась и тут же, левой рукой, сложив пальцы знаком Бафомета, осенила себя пентаграммой, одновременно призывая на помощь и Бога, и Сатану. Кто-нибудь из них обязательно да услышит…
Возок замер в воротах, не позволив створкам закрыться.
– Ты чего встал? – донесся недовольный голос стража.
– Не знаю, – заохал Прохор и подал условный сигнал. – Полозье чёль зацепилось, мать его так.
Лаваль сбросила тяжеленный тулуп и подобрала длинную юбку, скрывающую согнувшихся в три погибели под лавкой чертей. Вот и обещанные фрейлины прибыли… Васька, а с ним еще пара рогатых, метнулись наружу: быстрые, ловкие, невообразимо опасные в замкнутом пространстве и темноте.
– Какое полозье, чего кота тя… – прогудел страж и тут же осекся, в лунном свете блеснула острая сталь, послышался удивленный возглас и булькающий хрип. Бернадетта выпрыгнула из возка и чуть не наступила на труп. Страж, с выпученными глазищами, сипел перерезанным горлом и скреб ногами окровавленный наст. В двух саженях правее шла толчея, мелькали клинки, черти азартно резали еще какого-то мужика, слугу, а может конюха, на свою беду оказавшегося возле ворот.
– Василий! – позвала Лаваль.
– Здесь, хозяйка. – Васька выскочил из схватки и преданно заглянул в глаза.
– Зови остальных. Прохор, проезжай!
Васька сунул два пальца в рот и издал протяжный разбойничий свист. В ответ тоже засвистели и вслед за сдвинувшимся с места возком в ворота заскочили разом с десяток чертей, замерзших, подвыпивших и ужасненько злых.
– Милоха, ты со своими давай с черного хода! – Васька взмахнул длинным кинжалом.
– А ты с хера ль раскомандовался? – набычился кряжистый, совсем уж невысокого ростика черт со сломанным и криво сросшимся пятаком.
– А кому командовать, тебе, что ли, рыло? – осведомился Васька, пятясь под защиту Лаваль.
– Бастрыга чего сказал?
– Я твоего Бастрыгу на херу вертел!
– Хватит, – прервала затевающуюся грязную свару графиня. – А ну, прекратить, я сказала. Милоха, делай что велено, слышишь?
– Слышу, – буркнул Милоха и, по-утиному переваливаясь, заковылял в темноту.
– Убивать только тех, кто сопротивляется! – крикнула вслед Бернадетта.
– Ну понятное дело, чай я не изверг какой, – отмахнулся Милоха и вместе с несколькими чертями скрылся за углом.
– Пошли, Васька, времени мало. – Лаваль первой двинулась к парадному крыльцу.
– Полуха, Дряба, Курмыш, дуйте за мной! – Васька вихрем пронесся мимо. – Прошу прощения, сударыня, никоим образом не могу пропустить даму вперед.
Двери ломать не пришлось, створки плавно открылись на смазанных петлях, и вся честная компания ввалилась в хоромы. Черти достали масляный фонарь и нырнули в теплую темноту. Послышались грохот и сдавленный мат. Сопротивления не было, дом был огромен и пуст. На то и расчет, уехавший колдун забрал охрану с собой, прикрывать жирную вонючую тушу. Шаги чертячьей штурмовой бригады гулким эхом отдавались под потолком. Первого живого человека встретили, только дойдя до середины длинного коридора. Черти прислушались, нырнули за неприметную дверь и вытащили из кладовки верещащего парня с растрепанными волосами и дикими глазами навыкат.
– Не ори, сука. – Васька хлестнул его по щеке.
Парень осекся и тихонько захныкал.
– Не тронут тебя, – пообещала Лаваль. – Зовут как?
– М-меня?
– Свое имя я знаю, дурачок.
– З-захаркою кличут, прислуживаю я тут.
– Покажешь, миленький, где Пустышки сидят?
– П-покажу. – Захарка с готовностью подскочил. – Хозяин их возле спальни держит своей, под надзором.
– Сколько их?
– Двое. – Захарка перестал трястись и повел банду по коридору. – Мишка да Павел, хозяин хотел третьего завести, да что-то у него не срослось. Уехал хозяин-то.
– Мы в курсе, – кивнула Лаваль.
– Мишку молодого с собою забрал, – отчитался Захарка.
– Значит, одна Пустышка в доме?
– Одна, барыня, одна.
– Охрана есть?
– Сашка-умрун при нем, – поежился слуга. – Остальные с хозяином укатили. Прислуга только в доме осталась, и мало нас, ночь же, все по домам.
Они миновали две просторные комнаты, Захарка замер возле резной двери и прошептал:
– Туточки и сидят.
– Спасибо, Захарушка, – улыбнулась ему Бернадетта. Дело осталось за малым. – Давайте, ребятки.
– Полуха, отворяй, – выдохнул Васька.
Тощий, не пойми в чем душа держится, болезненного вида черт распахнул дверь, и тут же оглушительно бахнуло. С башки Полухи сдуло мятый цилиндр, сам он ойкнул и поспешно отскочил, едва не сбив Лаваль с ног. Черти принялись не глядя палить в открытую дверь, коридор заполнился вонючим пороховым дымом и россыпями угасающих искр. Следом, куя железо пока горячо, зашвырнули взвизгнувшего Захарку, но выстрелов больше не последовало. Бернадетта залетела в комнату и в пляшущем свете масляной лампы увидела бросившуюся навстречу жидкую тень. Из дыма выскочило странное существо, с виду человек, но в раззявленном рту виднелся двойной ряд острых зубов. В левой руке пистолет, а в правой… Вместо правой руки разворачивался костяной многосуставчатый хлыст.
Восхищаться уродством колдовской тварищи времени не было, и Лаваль с ходу саданула приготовленным заклятием. Умрун со всего маху врезался в невидимую стену и упал, едва слышно завыв. В воздухе щелкнуло, и левое плечо опалило огнем. Бернадетта скосила глаза. Дорогущая шубка оказалась безбожно испорчена, графиня чувствовала, как вниз по руке, к локтю, побежали горячие струйки. Вот же паскуда! Сзади напирали бравые черти, скулил Захарка, а с пола поднимался умрун.
– Нет-нет, не вставай, дорогуша, – хищно улыбнулась Лаваль и вложила в новое заклятие боль, вскипевшую ненависть и смертельную обиду за испоганенную шубу. Умруна впечатало в пол и расплющило, жутко хрустнули сломанные кости, грудная клетка вмялась, лопнула землисто-серая плоть. Из расколовшегося черепа выплеснулся студенистый мозг. В воздухе кружились колючие огоньки – след сотворенного колдовства. Бернадетта охнула и чуть не упала, подскочивший Васька подставил плечо и заботливо спросил:
– Как вы, ваше сиятельство?
– В порядке, – выдохнула Лаваль. – Пустышку ищите.
Черти разбежались по комнате и через мгновение вытащили из-под кровати красивого мужика с кудрявой бородкой и бессмысленными неживыми глазами. Он не сопротивлялся и не орал. Даже не испугался. На смазливом лице приклеилась вечная дурная улыбка. Бернадетта кивнула. Пустышку уронили на колени, дернули за волосы и чиркнули по открывшемуся горлу ножом. Дело сделано, господа…
– Захарка, – позвала графиня, немного придя в себя. – Где Шетень держит вурдалака?
– Вурдалака? – Захарка старался не смотреть на то, что осталось от умруна. – Идем, барыня, покажу.
По пути встретили банду Милохи, черти тащили на себе узлы, забитые всяким добром, слышался треск мебели и глухие удары. Сам предводитель как раз показался в коридоре, с натугой волоча тяжеленные напольные часы.
– Мародерите? – спросила Лаваль.
– Не пропадать же добру, – буркнул Милоха. – Там это, на кухне пожар начался, сваливать надо, чичас весь дом полыхнет.
– Подожгли, сукины дети? – не удивилась графиня.
– Оно само, – спрятал глазенки черт. – Кто ж знал, что если уголья из печки повышвырнуть, все полыхнет? Не иначе новогодние, мать его, чудеса.
– А это что? – Бернадетта заглянула в разоренную комнату и увидела на полу, в луже крови, сухонькую старушку. – Я же сказала – убивать только тех, кто сопротивляется.
– Так она и сопротивлялась, – шмыгнул пятаком Милоха. – Прямо взбеленилась, нас увидав, как давай кидаться. С виду божий одуванчик, а на деле чистый сатаниил. И обзывалась ишшо. Пришлось успокоить, тут и переборщили мои обормоты слегка. Ну все, мы помчали, и вам советуем.
– Захарка, веди, – приказала Лаваль. Дальше бежали. Тяжелую дверь пришлось взламывать, но черти созданы ломать, поганить и уничтожать. Из открывшегося провала вытекал пахнувший смертью и разложением мрак. Вурдалак, сидящий на коленях у дальней стены, медленно, через силу поднял голову на крики и шум. Белые глаза щурились от непривычного света.