Читать книгу Заступа: Чернее черного (Иван Белов) онлайн бесплатно на Bookz (5-ая страница книги)
bannerbanner
Заступа: Чернее черного
Заступа: Чернее черного
Оценить:
Заступа: Чернее черного

4

Полная версия:

Заступа: Чернее черного

– Васька, кол у тебя? – внезапно охрипнув, спросила Лаваль.

– У меня. – Васька опасливо вышел вперед.

– Делай, как Бучила велел.

Вурдалак вдруг рванулся, натянув цепь, словно сторожевой пес, и замер, издав глубокое горловое ворчание. Он ждал. И в его взгляде Бернадетта видела благодарность. И немой упрек за то, что раньше они не пришли…


Мороз крепчал, больно кусаясь за нос и пытаясь настырно запустить ледяные лапищи за воротник. Набежавшие было тучи рассеялись, и над городом раскинулся кристально-черный купол бескрайнего звездного неба. Новгород затаился в ожидании праздника, до Нового года оставалось несколько коротких минут. Только со стороны далекой Софийской площади, традиционно отданной под народные гуляния, доносился гул развеселой толпы.

Рух Бучила, одинокий, напряженный и чуточку пьяный, сидел на задворках Малой Воронецкой мануфактуры, привалившись спиной к стене заброшенного склада, и чертил палочкой на снегу всякие интересные загогулины. Он чувствовал, как позади, за кирпичной стеной, прячутся люди, пахнущие водкой, железом и порохом. А значит, Васенька на этот раз не подвел. Рядом, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту лежал Венька по прозвищу Блудень, тот самый мужик без души. Рух его отыскал без труда, держа в памяти имя и улицу. Первый встречный на улице и указал. Дальше дело было за малым – вызвал на улицу, вдарил по башке и утащил в темноту. Что твой всамделишный вурдалак.

От томительного ожидания чуть ломило виски, и, когда в переулке послышалось лошадиное фырканье и шелест полозьев по льду, Рух почувствовал облегчение. А ведь все висело на волоске. Впрочем, ничего необычного. Да впрочем, оно и сейчас не перестало висеть… Два возка замерли в темноте, похожие на огромные, выше человеческого роста, гробы. Из первого вышли две темные фигуры, из второго три и помогли спуститься четвертой, огромной и тучной. Шетень пришел. Не мог не прийти.

– Доброго вечерочка! – Рух беспечно помахал палочкой.

– Ничего доброго. – Шетень, одолев десять шагов, дышал загнанной лошадью, обвиснув на руках у своих умрунов. – Ты что себе позволяешь, упырь?

– Мне нужна безопасность, – усмехнулся Бучила. – Поэтому мой гонец и позвал тебя на встречу в нейтральное место. И ты явился по первому зову какого-то приблудного упыря, и знаешь почему? Тебе нужна статуэтка. Очень сильно нужна.

– Где она? – выдохнул Шетень.

– Деньги принес?

– Принес. Ивор, покажи.

Умрун, замерший у колдуна за спиной, выступил вперед и тряхнул кожаными мешками. Сладкий звон серебра было не спутать ни с чем.

– Три тысячи гривен, – подтвердил Шетень. – Как ты и просил, жалкое ничтожество. Но даже если ты каким-то чудом с ними отсюда уйдешь, я тебя поймаю, расплавлю что там останется и залью тебе в глотку, слышишь, упырь?

– Если бы каждый желавший мне смерти держал свое слово, я бы уже умер раз примерно пятьсот, – отмахнулся Бучила. – Каких-то жалких три тысячи. Реальная стоимость этой хреновины минимум в десять раз больше. Полагаю, это была одна из самых ценных вещей в коллекции Кондрата Дербыша, также известного как Костоед.

– Дербыш обыкновенная посредственность, дилетант. – Шетень пренебрежительно фыркнул. – Его удел резать глотки. Тащит все, как ворона в гнездо, ни системы, ни смысла. Я просил продать, но этот напыщенный идиот отказал. А отказов я не терплю. В любом случае этот дурак не понимал, чем владел.

– Дурак, говоришь? – Из пролома в стене заброшенного склада выступил человек. Высокий, поджарый, с завитыми усами и хищным лицом. За ним выходили люди, еще и еще, всего около дюжины. Те самые, пахнущие водкой, железом и порохом. Собранные, настороженные, похожие на диких зверей. Среди них Рух опознал одноглазого и еще двоих участников давешних сумасшедших гонок по городу. Банда Костоеда как она есть. Куранты на Часозвоне принялись отбивать двенадцать, и каждый удар сопровождался ревом разгулявшейся, подогретой вином и пивом толпы. Один, два, три…

– Кондрат? – удивился Шетень, жирные щеки предательски затряслись.

– Не ожидал? – скрипучий голос Дербыша ничего хорошего не сулил. – Я тут послушал твои интересные речи. Какая же ты все же тварь, колдун. А я был к тебе добр, вел с тобой дела, пустил в свой дом. И так ты мне отплатил?

Семь, восемь, девять…

– Кондрат, послушай. – Шетень вскинул пухлую руку, и Бучила мог поручиться, что это был жест примирения, но никто разбираться не стал. Чародей был чересчур резок, и взвинченные люди Дербыша приняли это угрозой.

Двенадцать!

Разом пальнули с десяток стволов, и грохот выстрелов утонул в канонаде полыхнувшего фейерверка. Черное небо расцвело огромными шарами зеленых, желтых и алых огней. Умруны успели заслонить хозяина, но Шетень все равно схватил жирным пузом несколько пуль и сдавленно заорал. Грохнули новые выстрелы, клубами поплыл едкий пороховой дым. Два умруна упали, выплескивая на снег темную кровь. Люди Костоеда, по всему видать, подготовились и разили полумертвяков серебром. Воздух вдруг стал колючим, словно наполнившись тысячами мелких иголок. Рух вскочил и пригнувшись бросился бежать вдоль стены, отлично знакомый с признаками творящегося колдовства. Успел как раз вовремя, у троих бандитов головы вдруг разлетелись, как подгнившие тыквы, окатив все вокруг кровью, костями и кусками мозгов. Шетень пришел в себя.

– Режь! – страшно заорал Костоед, выхватил короткий широкий тесак и увлек своих в стремительную атаку. Им навстречу кинулись уцелевшие умруны, сбрасывая черные развевающиеся плащи и обнажая свою страшную сущность, плату Сатане за посмертную жизнь – щупальца, когти, клешни и костяные мечи вместо рук. Столкнулись с матерным воплем и криками, кто-то успел выстрелить в упор, залпы фейерверка залили поле боя сине-зеленым огнем. По всему Новгороду рвались шутихи и петарды, возле Кремля гулко били холостыми крепостные орудия. В небе набух и с треском лопнул фиолетовый шар, разбросав снопы пламенеющих искр. И под этим сияющим всеми цветами радуги небом люди и нелюди с упоением резали друг дружку позади темнеющей громады Воронецкой мануфактуры.

Рух благоразумно обошел кровавое побоище стороной и устремился к дыбящимся в темноте возкам, на ходу вытягивая из-под шубы пистоль. Лишь бы успеть! Экипажи как раз начали разворачиваться, орали кучера, щелкали хлысты, фыркали и били копытами кони. Неужели решили бросить хозяина? Ясное дело! Теперь Рух был точно уверен, что в одном из возков скрыто главное сокровище колдуна. И именно это сокровище спасали верные слуги.

Бучила заскакал бешеным зайцем, ломая наст и черпая полные сапоги. Беги, сука, беги! Он поднажал из последних сил и успел вскочить на подножку уезжающего первым возка. Кучер, молодой детина со странно блестящими глазами, недоуменно вскрикнул, и Рух ударил его стволом прямо в раскрывшийся рот. Кучер подавился выбитыми зубами и снопом повалился на укатанный снег. Бучила спрыгнул и рванул дверь на себя. В возке было пусто.

Приглушенно бахнуло, вылетело выбитое стекло, правую щеку опалило, словно огнем. Бучила отскочил и увидел позади вторую повозку, кучер с перекошенной рожей торопливо перезаряжал короткий мушкет. А вот это вот ты, братец, конечно, зря! Рух в два прыжка сократил расстояние и пальнул чуть не в упор. Тяжелая пуля угодила кучеру в грудь. Он харкнул кровью и обмяк.

Бучила подскочил к возку, дернул ручку, но открывать не стал, вихрем обежал повозку сзади и распахнул дверь с другой стороны. Внутри, пялясь на противоположную дверь, сидел закутанный в шубу тот самый светловолосый отрок, которого Рух видел в доме у Шетеня. Пустышка.

Парнишка повернул голову на шум и тихонько спросил:

– Ты кто?

– Красавчик в охерительном пальто. – Бучила ухватил его за воротник и дернул наружу. Пустышка не проявил ни страха, ни волнения, ничего. Глаза остались пусты. Человек и в то же время не человек. Таких и убивать не грешно.

Рух вытащил второй пистоль и прострелил парнишке башку. Пока все складывалось просто отлично. А нет, не все. Он повернулся и увидел саженях в пяти от себя умруна. Тварь застыла, чуть покачиваясь и орошая черной кровищей утоптанный снег. Левая рука – обычная, как у людей, висела плетью, надрубленная чуть выше локтя. Вторая – кривая иссохшая лапища с длинными когтями вместо пальцев – сжималась и разжималась, невольно притягивая внимание. Славная битва при Воронецкой мануфактуре закончилась, от Костоеда и его людей остались куски окровавленного мяса, оторванные руки и горы дымящихся на морозе кишок. Снег превратился в кровавую кашу. Умрун уцелел только один, раненый, ослабевший, но все еще достойный противник. Даже более чем. Особенно с учетом, что пистоли разряжены и из оружия остался только топорик с ухватистой рукояткой из коллекции того же Альферия Францевича, дай бог ему здоровья и хорошей жены. В небе не переставая рвались разноцветные огненные шары. Сука, мать его, какая же будет красивая смерть…

Умрун издал надсадный хрип и сдвинулся с места, подволакивая левую ногу. Рух мельком оглянулся, прикидывая путь к отступлению, а когда повернулся обратно, увидел, как за спиной чудовища, из наметающей с крыши склада пурги, выступили несколько едва различимых теней. Ударили выстрелы, и умрун, дико взвыв, рухнул плашмя. Тени задергались, заголосили, захохотали, и Рух увидел подошедших из темноты чертей. Первым, насвистывая веселый мотивчик, шел Бастрыга в своем шикарном рединготе и мягкой кепке-шотландке на рогатой башке. В одной руке дымящийся пистолет, в другой – заполненная наполовину бутыль.

– Здорово, упырь! – крикнул он. – С Новым годом, етить тя в дышло!

– Здорово, рожа поросячья, – отозвался Бучила. – С Новым годом. У меня тут для тебя подарочков воз. Вот этот умрун из тех, кто ваших убивал.

– Этот? – Бастрыга навис над копошащимся умруном. Пули перебили страшилищу ноги и, скорее всего, повредили хребет. Умрун сдавленно рычал и царапал когтями окровавленный снег. Черти, числом в шесть пятаков, вооруженные, как на войну, и запасшиеся бутылками на целую роту, окружили его неплотным кольцом. Загомонили все разом:

– Во урод какой.

– Чего разлегся, тварь?

– Рохля, пни по яйцам его.

– Иди на хер, он меня цепанет.

– Трус поганый.

– Кто трус? Кто трус?

– Так, тихонько, господа. – Бастрыга прекратил балаган, вытащил из четверти пробку, сделал добрый глоток и протянул Руху.

Бучила отказываться не стал и принялся пить, словно воду, пока не почувствовал, как глаза лезут на лоб, а в животе разрастается адское пламя.

– Спирт? – Он откашлялся и вернул бутылку владельцу.

– Вкусный, да? – закивал Бастрыга и принялся поливать умруна. – Давайте, господа, не жалейте для нашего нового друга.

Господа, ряженные в засаленные пальто, жилетки и котелки, воняющие псиной и табаком, восторженно заржали и завопили, щедро поливая умруна из бутылей.

– Ну вот, с праздничком, красавец ты мой. – Бастрыга чиркнул спичкой и превратил умруна в пылающий синим пламенем шар.

– Теперь главный подарок. – Рух увлек чертячьего предводителя за собой. – Сука, да где же он? Ага, вот.

Шетень лежал в сугробе, устремив глаза в звездные небеса. На жирных щеках намерзли сопли, слезы и кровь. Он держался руками за пузо, пытаясь остановить багровые струйки.

– О, колдун траханый! – изумился Бастрыга. – Вот уж не ожидал!

– Как дела, Шетень? – мило улыбнулся Бучила.

– Думаете, ваша взяла? – Шетень кашлянул кровью. – Веселитесь пока. Мы еще встретимся.

Глаза колдуна закатились, его затрясло.

– Че-то болеет, что ли? – обеспокоился Бастрыга. – Может, дохтура звать? У меня такие дохтура, залюбуешься, еще никого не вылечили, но стараются, жуть.

– Колдун переселяется в другое тело, – пояснил Рух. – У него для этого Пустышки припасены.

– Вот паскуда! – Бастрыга рванул из ножен кинжал.

– Погоди, не суетись, – удержал Рух. – Если убьешь, он все одно улетит, все, тварь, предусмотрел. Ну, кроме моей гениальности. Я одной Пустышке башку прострелил, там у возочков отдыхает теперь.

– Но ведь есть и еще? – повел носом Бастрыга.

– Есть, как не бывать. Вторую в полночь должны были прибить наш общий знакомец Николя, будь он неладен, и графиня Лаваль. Вот щас и увидим, получилось у них или нет.

– Допустим, получилось, – глубокомысленно изрек черт. – Но где гарантии, что их только две?

– Гарантий нет, тут тебе не шляпная мастерская, – признался Рух. – Могут быть и еще, но это вряд ли. Я максимум трех заготовленных Пустышек видал, и тот колдун был древним и сильным, наш Шетень ему не чета.

– Твоими бы устами да водки хлебнуть. – Бастрыга снова приложился к бутылке.

Его подручные развлекались с догорающим умруном. Синее пламя почти улеглось, страшно обожженная тварь еще ворочалась и стонала на разные голоса. Черти грели лапы над огнем, передавали по кругу бутыль и вели светские беседы:

– Живучий, падла.

– Тепло ли тебе, девица?

– Пахнет как вкусно.

– Чурыга, глянь, человече горит!

– Ща погодь, потушу!

– Чурыга, сука, ты на меня ссышь!

Рух тяжко вздохнул и сказал Бастрыге:

– Поднимай орлов, пусть тащат колдуна на склад. И там у входа мужик связанный. Его тоже пущай волокут.

На складе было темно и страшно, ветер выл в проломах и прохудившейся крыше. Черти, шустрые и полезные сволочи, быстро развели огромный костер, стащив кучу досок и разворотив кусок трухлявой стены. Венька валялся рядом с колдуном и что-то мычал.

– Это кто? – поинтересовался Бастрыга.

– Бездушный один, – пожал плечами Бучила. – Пытался услуги свои навязать, вот и пригодился, стервец.

Шетень, похожий на мертвеца, вдруг дернулся и засипел, из-под век выкатились обратно зрачки, и он заорал.

– Ух, блядь, напугал, – отскочил и пьяно захихикал Бастрыга. – Он разве не сдох?

– Полетал-полетал и в старое тело вернулся, – хитро прищурился Рух. – А это значит…

– Что все Пустышки повыбиты, – догадался Бастрыга.

– Ты вроде черт, а умный такой, – уважительно сказал Рух. – Все верно, сбежать ублюдок не смог.

– И чего теперь? – дохнул перегаром Бастрыга.

– Раны смертельные, значит, помрет, – отозвался Рух. – Туда ему и дорога. Но есть один вариант. Колдун, если не нашел, куда всунуться, залезает в первого попавшегося бездушного, если таковой окажется рядом с телом. Нашему как раз повезло. Ну или нет.

Шетень испустил дух, и в тот же момент Венька по прозвищу Блудень дернулся, выгнулся колесом и сдавленно завопил. Из глаз, носа и ушей хлынула жидкая кровь.

– Он теперь Шетень? – на всякий случай уточнил Бастрыга.

– Ага, – подтвердил Рух. – Самый что ни на есть, только в теле другом.

– Колдовать будет? – опасливо отстранился черт.

– Это вряд ли. Связанный и с кляпом не опасен пока. Чтобы освоиться в новом теле, понадобится несколько дней. Так что долго с ним не тяни.

С улицы донесся приближающийся перезвон, и Бучила вышел со склада в морозную ночь. Черти суетились вокруг обгорелого умруна. Слышались хруст и аппетитное чавканье.

– Здесь отрежь.

– Вкусно.

– Поджаристый, сука.

– А внутри сочный еще.

– Я пасть обжег.

– Так придержи хлебало свое.

По занесенному снегом проулку подъехали сразу два возка с гербами графини Лаваль. Первым правил Прохор, а вторым жизнерадостно скалящийся Васька.

– Заступушка! – Черт бросил поводья, спрыгнул и кинулся обниматься. – Рушенька, дорогой. С Новым годом!

– Здорово-здорово. – Бучила сдержанно похлопал его по спине. – И тебя с праздником. – Он отстранил Ваську и заглянул в блудливые умильные глазки. – Как все прошло?

– Как по нотам! – Васька замахал лапами и затараторил: – Подъехали к дому, графиня ой умница, говорит охране – мол, приехала к господину Шетеню в качестве подарка. Ну эти дурни осмотрели возок и запустили в ворота, а мы втроем у графини под юбками прятались. Выскочили, стражу порезали, ворота открыли. Ну а там уже повеселились вовсю. Сгорел терем, бездомный колдун-то теперь.

– Думаю, это меньшая из его проблем, – усмехнулся Бучила. – Им теперь Бастрыга занимается.

– Бастрыге я денег должен. – Васька сразу взгрустнул.

– Это все мелочи, – успокоил Рух.

– Идола Ковешникову отдал? – спросил Васька.

– Отдал. Он шкатулку свинцовую притащил, в нее и засунули. Пускай лучше у них хранится, чем по рукам будет ходить и людей совращать. И надо отсюда потихонечку уходить, я велел Ковешникову нагрянуть после нас и забрать победу себе. Ну если таковая случится. Повезло пухляшу. – Бучила кивнул на возок с нахохлившимся Прохором. – Графиня там? А чего не выходит?

– Ты это, Заступушка, лучше беги, – пискнул Васька. – Чето-то злая она на тебя. Грозилась убить.

– Ну тут нет ничего необычного, – беспечно отмахнулся Рух, подошел к возку и открыл дверь. – С Новым годом, сударыня!

Из возка вылетела варежка и ударила в лоб. Бернадетта, в короткой соболиной шубке и шапочке с хвостом, сидела злая, надутая и очень красивая.

– Ты чего? – удивился Рух.

– А ты не знаешь? – фыркнула Лаваль. – Кто-то подсыпал Альферию Францевичу толченый бесов елдак в кофий.

– Это не я, – соврал Бучила. – Мне-то оно на хрена?

– Ах не ты. – Из возка вылетела вторая варежка. – Лжец и негодяй! Как ты мог, у Альферия Францевича последняя потенция еще при канцлере Ростоцком была. Знаешь, как он удивился? А я знаешь, сколько горя хлебнула, когда муженек вдруг решил супружеский долг выплатить разом за восемь наших совместно прожитых лет? Подлец ты. И шутки дурацкие. У Альферия Францевича кровь куда не надо вся отлила, теперь плохо ему. А если бы случился удар?

– Ну не случился же, – буркнул Рух, раздумывая над тем, что невинная шалость и правда могла плачевно закончиться.

– Ненавижу тебя!

– А я вот тебя обожаю! – Бучила запустил руки в возок, сграбастал графиню и потащил на себя. Лаваль брыкалась и истошно визжала. Рух подавил сопротивление и завалился в снег, подминая ее под себя.

– Пусти, пусти. – Графиня затихла, на покрасневшем лице играла улыбка. Та самая, одновременно обещающая все хорошее и все плохое. Припухлые влажные губы манили. Рух наклонился и…

– Эй, вам нечем заняться? – сбоку откашлялся Васька. – Потом нацалуетесь, пошли, Заступа, чего покажу.

– Ничего не поделаешь, надо идти. – Рух поднялся, схватил протянутую руку и поднял заснеженную Лаваль.

– На черта меня променял? – притворно обиделась графиня.

– Ну он красивый такой…

– А ты все же подлец.

– Не без этого. – Бучила увлек графиню за Васькой.

Черт, состроив крайне загадочную харю, распахнул двери возка, на котором приехал. Внутри все было до отказа забито небольшими мешочками из алого полотна.

– Это чего? – спросил Рух.

– Идола-то я продал, а что денежки пропил – соврал, – дернул ушами Васька. – Не, ну пропил, конечно, но малую часть. Остальное-то вот оно.

Черт вытянул мешочек и ковырнул когтем завязку. Рух не поверил глазам, в мешке лежали оловянные солдатики, перемешанные с кучей конфет.

– Игрушки тут и сласти всякие. – Васькина морда едва не порвалась от улыбки. – Я как идола спер, сразу решил – деньги надо на благое дело пустить. Вот, накупил подарков дитя´м. Тут не все, остальное в надежном месте припрятал.

– Господи, какой же дурак, – ахнул Бучила. – Это мы тут все чуть не передохли из-за сраных конфет?

– Подарки это, – смешался Васька. – Нельзя без подарков дитя´м. Не по-божески это, не по-людски. Пущай порадуются, а мне, может, на небе спишут грехов.

– Как ты их собираешься разносить, тупая башка? – спросил Рух. – Представь, сколько в Новгороде детей?

– Много, – растерялся Васька. – И чего делать?

– Господи, куда вот ты без меня? Зови Бастрыгу и поскорей, – распорядился Бучила и пошел на место побоища.

Когда Васька привел Бастрыгу, Рух указал на немножечко окровавленные кожаные мешки и сказал:

– Здесь три тысячи гривен, Васькин должок и тысяча сверху за крохотную услугу.

– Это какую? – навострился Бастрыга.

– Собирай всех чертей, которые в городе есть, будете помогать. Я тебе объясню. Ну, чего встали? Вперед. И мне, старику разнесчастному, придется ноги топтать. Вы со мною, сударыня?

– Конечно, с тобой, – рассмеялась Лаваль.

И они трудились всю ночь. Небо над Новгородом пылало огнями, и улицы полнились смехом и песнями. Наступивший новый, 1680-й, год обещался стать лучше других. Врал, конечно, поганец, но это было не важно. Поутру всякий без исключений ребенок в городе увидел на пороге подарок. А у приютов святой Анны и святой Варвары нашли по целой горе. И каждый ребенок в тот день улыбнулся. И улыбки эти, хоть на мгновение, сделали этот поганый мир чуть светлей.

Ничего человеческого

Услышите о войнах и военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть, но это еще не конец, ибо восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения по местам.

Мф. 24:6–7.

Плачет земля, пресытилась кровью, набила против воли утробу свежим трупьем. Ей бы рожать, давать новые всходы, красить цветами луга, а она исходит гнильем, выдыхает смертельный мор. Куда ни глянь, всякий насильник, убийца и тать. Ослепли от злобы, в ненависти видят свет. Спрашиваю – пошто творите такое? Ради чего? Отвечают все одинаково – мол, у каждого правда своя, тебе не понять, выродок, чудовище, кошмарная тварь…

1

Год, с божьей помощью прожитый от нарождения чуть попозже распятого сына его счетом 1677-й, на гадости выдался не особо богаче других. А может, и богаче, хер его разберет. Зима простояла бесснежная, слякотная и теплая. Перед Новым годом, одурев от таковского непотребства, выперла мать-и-мачеха, а детишки на Рождество вместо снеговиков лепили страшенные фигуры из навоза и грязи, от созерцания коих пропадало всякое желание жить. Одуревшая нечисть сходила с ума и лютовала с выдумкой и огоньком. По лесам шлялись несчастные медвежишки, лишенные сна, и от тоски и безделья задирали первого встречного. Весна приперлась, напротив, холодная и пакостная сверх всяческих мер. Днем худо-бедно пригревало бледное солнышко, а ночью реки сковывал хрупкий ледок. Невесту выделили худосочную, бледненькую, вроде как даже и не в себе. Ни побаловаться, ни поговорить – слезы, а не жена. Ел, сука, и плакал. Страду начали лишь в конце мая, и какой урожай теперь вырастет, одному дьяволу весть. Хотя понятно и так, не вырастет ни хрена и придется людям сызнова, по старой доброй новгородской традиции, жрать лебеду. Эта растения бесовская в любую погоду всю округу заполонит и никакого ухода не требует. Бучила как-то предлагал на сельском сходе рожь с капустою извести, все равно ни клята не растет, все вокруг красивой лебедой засадить и горя не знать. Гениальную идею отвергли закостеневшие в старомодности, глухие к новаторству мужики, и вот нынче самое время позлорадствовать и пришло. Недаром на гербе Бежецкой губернии красуется та самая лебеда, в вечное напоминание о страшном голоде 1617-го с тысячами загубленных душ.

Июнь выдался сухим, пыльным и жарким, первые дожди пролились только в канун Варфоломеева дня, но вместо благости принесли еще горше беду. На землях Богоявленского монастыря, в пятидесяти верстах от Нелюдова на закат, вспыхнула сатанинская ересь. Идолопоклонники и язычники тайные принялись монахов, дворян и простых христиан смертию убивать, церкви и селения огню предавать и образа святые хулить. Очевидцы сказывали страшное: мол, бунтари человечину жрут и жертвы кровавые приносят своим темным богам. Монахи попытались их приструнить, но наспех собранное ополчение из чернецов и податных крестьян было разбито бунтовщиками, а сам монастырь взят приступом и разорен. После этого бунтовщики крепко приросли числом и поперли на Новгород, взяли два города по пути и без числа деревень, но на подходе к Валдаю напоролись на регулярную армию и разбились о нее, аки волна о каменный пирс. Сатанинское войско перестало существовать и мелкими отрядами разбежалось по окрестным лесам, брызнуло в разные стороны, идя на Нелюдово и гоня впереди себя страшные слухи, беженцев и ожидание смерти…


Четыре телеги, запряженные истомленными худющими крестьянскими лошаденками, медленно ползли по дороге, вьющейся вдоль неширокого поля, покрытого густым ковром молоденького нежно зеленеющего овса. Вечернее солнце все еще припекало, и еловый бор по правую руку дышал тяжелым влажным парко`м. В синем безоблачном небе весело пели жаворонки, и все казалось таким безобидным и милым, если бы не едва различимые столбы черного дыма далеко-далеко за спиной. Еще вчера никаких дымов не было и в помине. Пожарищами и воем раскормившихся на мертвечине волков отмечали свой путь приближавшиеся бунтовщики.

Рух Бучила, главнейший в окрестностях защитник всех несчастненьких, богом обиженных, юродивых и всяких прочих нужных в хозяйстве людей, шел возле первой телеги и с тревогой посматривал через поле, где вдалеке, у самой кромки темного леса, мелькали непонятные всадники. Подозрительные паскуды привязались недавно и упорно шли в параллель, не отставая, но и не приближаясь. И вот эта тревожная неопределенность бесила больше всего. Чего хотят? Куда едут? Одни вопросы, а ответов и вовсе тут нет. Сукины дети.

bannerbanner