Заступа: Чернее черного

Здесь, на пыльной дороге, Рух оказался не своей волей. Ну как не своей? По знакомству, мать его так. Фрол Якунин упросил метнуться до дальней деревеньки Нефедовки и сопроводить в Нелюдово местных людишек, чтобы, значит, спасти от скорого явления бунтовщиков. Сам Фрол напирал на гору важнецких дел и полное отсутствие свободных людей. Клялся впоследствии отслужить. Ну и Бучила, немножко покочевряжась, дал себя уговорить по извечной своей доброте, о чем, если честно, давно уже пожалел. Мало того что дорога не близкая (туда и сюда по одиннадцать верст), плюсом пекло адовое – пробирает, сколько ни кутайся в новенький шерстяной балахон, так еще олухи деревенские вывели из себя. Пришел, по-хорошему, вежливым матом, собираться велел, а они упрямиться начали, пререкаться по-разному, Фролов приказ игнорировать и слова всякие нехорошие говорить. Вроде как нажитое не бросим, на огородишках брюква только взошла, осиротеем без отчих домов. Зашевелились, только когда Бучила, не вступая в пустой разговор, пообещал деревушку самолично поджечь и баб всех без разбору снасилить. И самых упертых мужиков заодно. Вот тогда засобирались, забегали, как тараканы ошпаренные. Ну что за народ? Все из-под палки. По итогу в Нефедовке драной остались только четверо стариков обоего пола, а Рух возглавил шумную процессию из расхлябанных, груженных ценным хламом телег, семи косо поглядывающих мужиков, двенадцати баб, кучи орущей, выводящей из себя детворы и стада коров. Свиней, кроликов и курей спешно забили и забрали с собой. Оно и правильно. Не пропадать же добру. Высокая власть обещалась все потери опосля возместить, да кто же поверит? Нету таких дураков. Научены все. Ежели власть обещает чего, значит, еще и последнее отберет. В общем, пока судили да рядили, в путь вышли, когда светило уже начало клониться назад и шансы попасть в Нелюдово до темноты стремительно падали.

Две темные фигурки на дороге Бучила приметил издалека. Люди медленно плелись неизвестно куда и, услышав рев и мычание, остановились и принялись ожидать. Ну конечно, этого только и не хватало. Будто своих мало проблем. Сейчас либо денег, либо пожрать клянчить начнут…

– Здравствуйте, – поклонилась женщина лет тридцати пяти, статная, плотно сбитая, одетая в запыленный, порванный понизу сарафан. Не красавица, но и не дурнушка, с четко очерченным подбородком и слегка близковато посаженными глазами. Из-под повязанного платка выбивалась упрямая темная прядь. За ее спиной пряталась молоденькая светловолосая девка, постреливая озорными серыми глазищами. Обе грязные и покрытые многодневной дорожной пылюгой.

– Чего, сука, надо? – по-доброму поинтересовался Рух.

– Ничего, господин. – Женщина робко улыбнулась. – Беженки мы, от бунтарей спасаемся, страху натерпелись, кругом разбойники и пожары, а тут глядим – вы. Возьмите с собой, за ради Христа. Не дайте пропасть. Дите у меня.

– Здрасьте, – пискнула девчонка.

– Херасьте, – отозвался Бучила. – Мы в Нелюдово чапаем, да только вас все равно не пустят туда. Со вчерашнего дня чужакам проход в село запрещен. До того пускали, особенно годных для боя мужиков, а теперь все, лавочка закрыта, своих ртов перебор.

– Да хоть до села, – взмолилась бабенка, – дальше сами уж как-нибудь. Богом прошу. Мы заплатим.

Она протянула дрожащую руку. На мозолистой, раздавленной работой ладони красовался медный, позеленевший от старости грош.

– Ого, богатейки какие! – восхитился Бучила. – Так задорого меня не покупали еще. Еще сокровища есть? Золотишко иль соболя?

– Ничегошеньки нет, – растерялась женщина и поправила узелок на плече. – Одежка кое-какая да иконка махонькая. Я все отдам, только возьмите с собой. Хочешь, собой расплачусь. Ты не смотри, меня если помыть, я еще о-го-го.

– Охотно верю, но баню взять с собой позабыл. Ладно, позже сочтемся, – отмахнулся Рух, в очередной раз поражаясь своему милосердию. Господи, воистину едва ль не святой. Скоро нимбом будешь за потолок задевать. – Ковыляйте за нами, провожу до села. Дальше каждый сам за себя.

– Спасибо, господин, – глаза бабы намокли, и она поклонилась.

– Спасибо, дяденька, меня Аленкою звать, – представилась девка.

– Весьма неприятно познакомиться, – кивнул Рух и дал отмашку деревенской гвардии продолжить движение. Строго говоря, согласился он не только лишь от впитанной с молоком матери доброты. Очень уж хотелось узнать последние новости. И еще как бедняжки страдали и мыкались в своем путешествии. Когда чужие беды послушаешь, жисть как-то сразу становится веселей. Всхрапнули лошадки, заскрипели колеса, цирк с коровами продолжил свой путь.

– Я Серафима, – тихонько сказала женщина, пристроившись рядом. – Кочевы фамилия наша.

– Рух Бучила. Заступа всех засратых окрестных земель, век бы их не видать. Вурдалак, кровопийца и распутник, каких поискать. Все еще хотите со мною идти?

– Ой-ой! – Серафима инстинктивно отстранилась, но тут же совладала с собой. – По чести, мне сейчас хоть с чертом самим по пути, лишь бы шкуру спасти.

– Ву-у-урдалак, – ошеломленно протянула Аленка. – За-а-аступа? Прям настоящий?

– Не, чучело, соломой набитое, и сверху глиняная башка. А что разговоры разговариваю, то тебе кажется все.

– Настоящий, – благоговейно пропела девка. – Ох, ребятам расскажу, не поверят.

– Могу укусить, – великодушно предложил Рух, – тогда любому докажешь без особых проблем.

– А давай. – Девчонка вдруг взяла и подставила тощую грязноватую шею. – Хотя нет. Если укусишь, такой и останусь?

– Ну примерно, – кивнул Бучила. – Тощей, маленькой, похожей на обдрипанного несчастного воробья.

– Тады не надо, – вздохнула Аленка, – неохота такой-то сотни годов коротать. Я подрасту, красоты наберу и вернусь. Хорошо?

– Да, конечно, приходи, мне за радость, – фыркнул Бучила. – Только вот наберешься ли красоты, тут бабушка надвое наплела. Оснований не вижу.

– Да как это? – всполошилась девчонка. – Али слепой? – Она крутанулась вокруг себя. – Папка завсегда говорил, что красота я писаная. А буду краше еще!

– Отцам я бы в таких вопросах не доверял, – ответил Рух. – Даже если дочурка косая, рябая и зубов не хватает, все одно для отца краше нет. Кстати, а где батюшка-то? Че это он таких молодых и красивых одних мыкаться отпустил?

– Нету батюшки. – Аленка как-то сразу потухла. Ого, видать куда-то не туда надавил.

– Мужа убили, – едва слышно сообщила Серафима. – Как бунт начался, наши мужики стали деревню охранять, а в одну ночь налетели люди лихие и всех порубили, деревню нашу сожгли. Мы с дочкой едва успели спастись. Теперича одни на всем белом свете.

– Люди умирают, – философски согласился Бучила. – Что за деревня?

– Борки, – сказала Серафима, – недалече от Едрова.

– Не слышал, – признался Рух. – Напали бунтовщики?

– Не ведаю, – откликнулась баба. – Как бунт затеялся, все разом сбрендили, стал человек человеку истинный волк. Озлобели, осатанели, заветы божьи забыли. Бунтовщики, разбойники, солдаты, бродяги, всякий норовит кусок свой урвать. И за каждым куском смерть. На том берегу Шлины все кровушкой залито, оттого и бежали сюда, думали от напасти утечь, а она глянь, следом за нами идет.

– Страху натерпелись, – согласился Бучила.

– Привыкли. – Серафима чуть улыбнулась. – Такого навидались, не приведи Господь Бог. Лесами шли да болотами, подале от сел и дорог. Не поверишь, волки голодные ночами рядышком воют, а я радуюсь, значит, нету близко людей. Вот до чего дожила.

– Смелая ты, – одобрил Рух. – В такой путь отправиться не каждый готов. А если бы тати встретились вам?

– На тот случай у меня вон чего припасено. – Серафима воровато огляделась и наполовину вытащила из рукава узкий, остро наточенный нож.

– Слабовато против рогатин да кистеней.

– Думаешь, я бы в драку полезла? – Серафима убрала клинок. – Куда там, чай не дура совсем. Ножик на крайний случай ношу. Если беда, Аленку жизни лишу и себе жилочки вскрою, если успею. Такие дела.

– Сурово, – отметил Рух. Баба ему начинала определенно нравиться. Вроде несуразненькая с виду, не примечательная ничем, а нате-ка, прут железный в душе. И спросил: – Что слышно про бунт? А то мы тут сидим в медвежьем углу, любую весточку ждем.

– Страшно там, – помедлив, сообщила Серафима. – Все горит, все режут друг друга, деревья вдоль трактов гнутся от висельников, кругом мертвяки и некому их прибирать. Оживают без счету и идут сами не знают куда. И нечисть лесная от пролитой крови посходила с ума, кидается на всех подряд и заживо жрет. И правды нет никакой, всякий свою линию гнет. Бунтари сказывают, что за простой народ горою стоят, а власть говорит, бунтовщики запродались Сатане и нету, мол, у них ничего святого, только насилуют, грабят и жгут. И ведь верно: насилуют, грабят и жгут. Да только власть прислала войска, вроде нам на защиту, и они одинаково насилуют, грабят и жгут. Кому верить?

– Никому, – согласился Бучила. – Своим разве глазам. Хотя и они, бывает, обманывают.

– А вы, выходит, решили укрыться в селе? – будто между прочим спросила Серафима.

– Решили, – кивнул Бучила. – На вече долго рядили, до хрипоты и до драки дошло. Купцы у нас ушлые, призвали родное село не щадя живота защищать, отстоять, значит, отцовы могилы и церкви святые. Денег отсыпали гору и оружия всякого быстро нашли. Вот такой случился у нас невиданный приступ любви к малой родине. Купчишки-то, правда, постеснялись упомянуть про свои склады с красным товаром, которые вывезти не успели, все больше напирали на долг и патриотизм. А я давненько подметил: чем больше разговоров про патриотизм, тем больше мерзостей за ними стоит. Ну, ничего, поглядим, стены крепкие, людей много, с божьей помощью отобьемся. Еще подмоги из Боровичей ждем, губернатор обещался прислать.

– Откровенен ты, Заступа, со мной, – улыбнулась Серафима. – А ежели я бунташный шпион?

– Да может и так, – согласился Бучила. – На тебе не написано. Только один клят, не ахти какой важности сведенья выдаю. Село в обороне сидит, купчишки за свое злато трясутся, губернатор помощь всем подряд обещает, не может же он людишек на хер послать. Хоть и хочется очень ему. Очевидности одни и никаких тебе таинственных тайн.

– И то верно, – согласилась Серафима. – Да и не люблю я тайны, одни беды от них.

Мерно скрипели колеса, помукивали коровы, перешептывались за спиной мужики. За разговором и не заметили, как впереди на дорогу из запыленных кустов выбрались с десяток людей. Грязных, оборванных, запаршивевших, вооруженных топорами и косами. У двоих громоздкие старинные мушкеты. Вот как раз этого только и не хватало еще.

Бучила остановил обоз и предупреждающе крикнул:

– Мы вас не тронем, и вы нас не трогайте. Близко не подходите, я пугливый!

Незнакомцы пошли навстречу развязной походкой, переговариваясь и скалясь гнилыми зубами.

– А чего нас бояться? – спросил босой дюжий мужик с кровавой повязкой на голове, одетый в драные штаны и солдатский мундир без пуговиц на голое тело. Атаман, видать, или вроде того. – Дорогу мы тут охраняем с братами от всяких нехороших людей. Ну и за это плату небольшую берем, от телег отойдите, поглядим, чего там с вас взять. Быстро, я сказал!

И для пущей убедительности взмахнул усеянной гвоздями деревянной дубиной.

Бучила быстро прикинул шансы: уставший, измотанный солнечным днем вурдалак и семеро деревенских мужиков, ни разу не бывавших в бою против… – он посчитал по головам —…против одиннадцати разбойничьих харь, готовых на все и явно уже узнавших вкус пролитой человеческой крови. Это читалось во всем: в манере держаться, в самоуверенности, в пустых, затянутых хмельной мутью глазах. Даже если удастся вырвать победу, какая будет цена? По кой черт тогда перся в такую даль, если половину остолопов поубивают, а остальные разбегутся по окрестным лесам? Кто их будет искать? Деревенские, конечно, в недовольностях будут, но кому какое дело до них? Не до жиру, быть бы живу…

– Ну, чего кота за яйца тянете? – нетерпеливо крикнул атаман. – Железякой для скорости пощекотать? Эт мы устроим.

Разбойнички нехорошо заулыбались.

– Не боимся мы вас! – Вперед, сжав кулачки, вдруг подалась Аленка. – А ну, прочь с дороги, пока клочки по закоулочкам не полетели. С нами Заступа Рух Бучила. Он вас всех поубивает сейчас!

– Ты, сучонка, бессмертная, что ли? – зашипел Бучила и дернул девчонку назад, отчаянно сигнализируя Серафиме немедленно приструнить боевитого отпрыска. Угроза столкнуться с самим великим и ужасным подействовала от слова никак, и Рух, обреченно вздохнув, потянул из-под одежды пистоль.

– Убирайтесь отсюдова! – Раздухарившаяся Аленка взмахнула рукой, и свистнувший камень угодил тощему болезненно-бледному разбойнику в грудь. Тот охнул и оступился под смех и подначки бандитов.

– А этой бляденке ручонки ща оборвем. – Атаман хищно ощерился. Лесные грабители вперевалочку устремились навстречу, похабненько скалясь и размахивая оружием. Идущий первым главарь вдруг изменился в лице и застыл. Мерзкие улыбочки резко пропали. Неужели вдруг дошло, что не на того нарвались? Атаман попятился первым, что-то невнятно крикнул и кинулся наутек. За ним остальные, позабыв про телеги и веселый грабеж. Вся банда прыснула через заросли в лес.

– Куда же вы, господа? – приободрившись, крикнул Бучила, совершенно не понимая, что тут произошло и какого бога благодарить. За спиной послышался дробный, быстро приближающийся топот, и Бучила, обернувшись, увидел несущихся во весь опор через поле всадников. Тех самых, прицепившихся не так давно, словно поганый репей. Впереди широким веером стелились в беге короткошерстные, крайне опасного вида, мускулистые псы. Всадники летели во весь опор, безжалостно вытаптывая изумрудную поросль и раскидывая комья влажной земли. Яростно и грозно сверкнули на солнце обнаженные сабли и палаши. Раздумывать было некогда, и Рух рванулся назад, к телегам, прихватив с собой Серафиму и отбивающуюся Аленку. Огромные псы перемахнули тракт и остервенело залаяли. Конные вылетели на дорогу и пронеслись мимо с азартными воплями. Первым – худой, совсем уже немолодой мужик с орлиным, странно знакомым лицом, скачущий на огромном и холеном вороном жеребце. Пахнуло крепким и едким лошадиным потом. Кавалерия с ходу врубилась в заросли, ударили выстрелы, кто-то истошно завыл. Крик оборвался резко и страшно. Исступленно лаяли псы. Послышались резкие, отрывистые команды, затрещали кусты, и на тракт выбрался холеный, нетерпеливо похрапывающий черно-смоляной конь. Всадник, тот самый знакомый престарелый господин с благородным узким лицом, разряженный в шитый серебром охотничий костюм, приложил два пальца к шляпе с развевающимся пером и сказал:

– Прошу успокоиться, вам ничего не грозит. Мы лишь разогнали шайку опасных бездельников.

– Сердечно благодарим за помощь, граф. – Рух выступил вперед.

– Знаешь меня? – удивился всадник и подслеповато прищурился. – Заступа?

– Он самый. – Бучила слегка опустил капюшон и тут же накинул обратно. Старый, давно овдовевший, бездетный граф Михаил Петрович Нальянов владел имением Воронковка, в семи верстах от Нелюдова, на живописном берегу крохотного озера Кром. Несколько лет назад вышел в отставку, дослужившись до генерала от инфантерии, вернулся в родные пенаты и зажил простой и размеренной жизнью. Слыл человеком чести, любил охоту, слуг не тиранил, крестьян не обижал, поставил на своей земле памятник героям войны 1663 года, напивался в одни ему ведомые годовщины и время от времени наведывался в Нелюдово перекинуться в карты и послушать последние новости. Бучила с ним пересекался лишь дважды и особой дружбы никогда не водил. Не сталкивала судьба.

– Приветствую, – граф великодушно кивнул. – А мы тут, знаешь ли, в патруле, еще вчера услышали, что из Нефедовки пойдет в Нелюдово обоз, вот и решили сопроводить. А то швали всякой на дорогах прибавилось, бардак в губернии, и конца и краю ему не видать.

– Еще раз благодарим, – от чистого сердца сказал Бучила. В лесу ударила пара отрывистых выстрелов, жутко залаяли псы.

– Пустое, – отмахнулся перчаткой граф.

– А мы, грешным делом, опасались вас, – признался Рух. – Смотрим – едут и едут. Мыслишки всякие лезли.

– Можно было предупредить, да не стали. – Лицо графа прорезала кривая улыбка. – Подумали, если разбойники в окрестностях есть, то даст бог, клюнут на вас. Оно и вышло. Ты прости, Заступа, нынче никому верить нельзя. Вдруг и среди твоих бунташные шпионы имеются. Непонятная катавасия происходит.

На дорогу выехали несколько всадников, волоча за собой на веревках два окровавленных измочаленных тела. Лихого вида бородатый мужик осадил коня и доложил:

– Двоих срубили, барин. Еще одного собаки загрызли и треплют, не дают подойти, осатанели, диаволы. Прошка пытается их оттащить, да куда там. А остальные ушли. Лес больно близко. Грамотно засаду устроили.

– Я просил живьем хоть одного взять, Илья, – посетовал граф.

– Перестарались, барин. – Илья блеснул черными глазищами. – Оне как зайцы сигали, а мы побоялись, что не догоним ни одного. Ну и вышло…

Он кивнул на жутко обезображенные, избитые о корни и деревья тела. Одно рассеченно от плеча до середины груди, у второго не было головы. Обрывки шеи повисли грязными лохмами, оставляя в пыли окровавленный след.

– Бунтовщики? – устало поинтересовался граф.

– А хер его знает, – скривил рожу Илья. – У них разве спросишь теперь?

– Не бунташники это, – вдруг подала голос Серафима. – У бунташников череп с костями нарисован на одёже, а у этих не было ничего.

– Откуда знаешь? – Граф Нальянов удивленно вскинул бровь.

– Навидалась, – вздохнула Серафима и зябко поежилась.

– Беженцы с дочкой они, – пояснил Рух. – От бунта бегут.

– Бежим, а он все не отстает, – кивнула Серафима, сразу став какой-то жалкой и маленькой. Аленка пугливо сжалась возле нее. И одному Богу было ведомо, какого лиха они хлебнули на своем долгом пути.

– В Нелюдово не успеете, – граф бросил взгляд на заходящее солнце. – А в потемках болтаться затея не лучшая. До имения полторы версты, будьте на эту ночь моими гостями, размещу не богато, но будете сыты, и крыша над головой. На рассвете уйдете в село под охраной. Отказа не принимаю. За мной.

Михаил Петрович тронул коня.

– Ну, чего стоим? – крикнул Рух подопечным. – Граф в гости зовет, айда морды отжирать на барских харчах!

Над Воронковкой густела черная, непроглядная, по-настоящему разбойная ночь. Среди редких облаков жемчужной россыпью блестели мутные звезды и алела полная Скверня, увитая побегами уродливых жил. А багровая Скверня всегда не к добру… По крайней мере, так говорят, пытаясь самих себя убедить, будто что-то в этом говенном мире бывает к добру. Тьма укутывала хозяйственные постройки, флигеля для прислуги, храм с усыпальницей и огромный двухэтажный хозяйский особняк, выстроенный на античный манер, с куполом, парадной мраморной лестницей, колоннадой и портиком, изукрашенным искусной резьбой. Рух расслабленно сидел на балконе в глубоком мягком кресле, закинув ноги на перила и отхлебывая из бутылки весьма приятный коньячок из графских запасов. Небо на западе едва заметно светилось оранжевым, теплый ветерок шумел кронами в яблоневом саду, где-то поблизости завывало волчьё. Скотину и людей разместили со всеми удобствами, накормили, напоили и спать уложили. Правда, по отдельности. Скотинину на конюшне, а крестьян в барских хоромах, пускай и на цокольном этаже, но все же граф не побрезговал приютить деревенских в собственном доме. Невиданное дело по нынешним временам. То ли граф такой милосердный попался, то ли дворянство и простонародье сплотила надвигавшаяся беда.

В окнах за спиной мелькнул приглушенный свет, дверь открылась, и на балкон вступил человек. Отблески едва теплящейся масляной лампы подсветили орлиный профиль старого графа. За прошедшие несколько часов Нальянов будто еще больше постарел и осунулся. Лампа в руке заметно дрожала.

– Не помешаю? – спросил Михаил Петрович, поставил светильник на столик и потушил огонек. Умный мужик, нечего постороннему знать, что на балкончике наблюдатель сидит.

– Ваши хоромы, кто кому тут мешает – вопрос риторический, – откликнулся Рух. – Не спится, ваше сиятельство?

– Давно забыл, что значит спать, – невесело улыбнулся Нальянов. – Если пару часов успеваю урвать, уже хорошо. Думал, на пенсионе отдохну, да куда там! То одно, то другое, да и нервишки уже не те, лежу всю ночь, смотрю в потолок. Расстройство одно.

Дел у графа и вправду было невпроворот. Не успели добраться до имения, как он тут же раскланялся и пропал, не явившись даже на ужин. Рух краем уха слышал, как он громко отчитывал конюхов за дрянной овес, заданный лошадям, гремел кастрюлями на кухне и решал вопросы по недостаче свежего леса для обновления крыши. Бывают же люди, которым неймется. Нет бы палить с балкона по голубям, совершать променады по парку и щупать молоденьких горничных. Красивая жизнь, а не вот это вот все.

– Не бережете вы себя, граф, – сказал Рух.

– Поздно беречься уже, – вздохнул Нальянов. – Рвусь, а и сам не знаю куда. Детей не нажил, для кого стараюсь, неясно. Помру, все тут заграбастают дальние родственнички и по ветру пустят, обормоты бесштанные. Они меня знать не знают, а как в гроб лягу, сразу прискачут наследство делить. Да только хер им за кружевной воротник. Я завещание на государство отписал, с условием, что имение какому-нибудь боевому офицеру во владение отойдет. То-то будут жопы трещать.

– Люблю жестокие розыгрыши, – оценил Рух. – И заранее не завидую несчастному, который будет завещание оглашать.

– Может, ты? – спросил граф. – Я хорошо заплачу.

– А почему бы и нет? – быстро согласился Бучила. Очень уж хотелось посмотреть на кислые рожи горе-наследничков. – Обязательно сообщите, как помирать соберетесь.

– Всенепременнейше… – Граф уселся в соседнее кресло. Звучно хрустнули кости. – Жили вон не тужили, планы строили, а нынче на тебе, бунт. – Он указал рукой вдаль. – Зарево все ближе и ближе, значит, идут, деревни совсем рядом горят. Значит, денька через два будут здесь.

– Ну, мы-то завтра с утречка пораньше уйдем, – сказал Рух. – Вы с нами, надеюсь?

– И бросить все? – удивился граф. – Нет, я, пожалуй, останусь, не по чину мне улепетывать от своры грязных бунтовщиков. Четыре войны прошел, полтора десятка баталий, во мне полфунта свинца, и я никогда не показывал спину. Неужели теперь побегу?

– Я бы сбежал, – признался Бучила. – Имение можно отстроить, а вот людей не вернешь.

– Я не такой дурак, каким кажусь, – откликнулся Нальянов. – Ты, Заступа, видел мое обиталище. Настоящая крепость, нахрапом не взять, семнадцать человек гарнизона, все стреляные воробьи как на подбор, лично натаскивал, и пороха с провиантом на три года запасено. Есть три года у бунтарей?

– Это вряд ли, – согласился Рух. Графский особняк и правда, при всей своей вычурной красоте, в безопасности не уступал иному старому замку. Окна первого этажа, и без того прикрываемые тяжелыми ставнями, нынче заложили кирпичом, двери усилили железом, а у каждого окна на втором этаже разложили самострелы, пистоли, мушкеты, сабли, порох, пули и груды булыжников. Нальянов приготовился к осаде по всем правилам военного искусства. Бодрым наскоком Воронковку не взять.

– Вот и я думаю, нет, – кивнул граф. – Даже если этого отребья привалит тысячи две, попробуют сунуться – кровью умоются. Время их поджимает, на то и расчет. Конюшню с амбарами жалко, конечно, и сад. Да ничего, небольшая цена. Глядишь, и Нелюдову легче будет, ежели бунтари задержатся здесь. Нынче счет на дни пойдет, потом на часы. Нам главное продержаться, а там армия подойдет.

– Знать бы, сколько надо держаться, – посетовал Рух. – Вам легче, спору нет, вы человек военный, смекаете, что тут к чему. И в себе уверены. А в селе, вижу наперед, получится первостатейный бардак. Народищу полно, а умеющих держать оружие раз-два и обчелся. И толкового командира нет. Хорошо, если удастся на стенах пересидеть, а приступ начнется, неизвестно куда кривая нас заведет. Нам бы вас в главнокомандующие. Подумайте, граф.

– И думать нечего, – возразил Нальянов. – Справитесь. Вам деваться некуда. Да и Якунин человек надежный и твердый, организует оборону, как нужно. И ты поможешь ему.

– Фрол-то? – фыркнул Бучила. – Ну, я не знаю. Последний раз видел его, так по селу бегал с выпученными глазами, чепуховину всякую нес. А у самого поджилки дрожат.

– Только дураки не боятся, – ответил граф. – Фрол от неизвестности сам не в себе. И еще ответственность давит его. Шутка ли, целое село и тыщи людей. Ничего, бунтари подойдут, он успокоится, помяни мое слово, станет не до беганья и чепухи.

– Надеюсь, что так, да только… – Рух внезапно затих.

– Ты чего? – напрягся граф.

– Люди в лесу, – отозвался Бучила. В ночном серо-синем зрении на опушке в ста саженях от имения отчетливо подсветились крошечные силуэты. Неизвестные муравьями копошились на краю зарослей, быстро накапливаясь числом. Дозорные видеть их еще никак не могли. Но не Рух. И тут же заполошно и яростно залаяли сторожевые графские псы.