Заступа: Чернее черного

– Эй, мужик, слышишь чего, – сбоку, разя перегаром, подступил мужик в драном тулупе. Лицо и руки покрывали гнойные язвы. – Бездушного услуги нужны? Беру недорого.

– Ты, что ли, придурок совсем? – изумился Бучила. Люди, продавшие душу, встречались все чаще. Вот о чем, суки, думают? Сдать бы поганца в полицию. Бездушный годен только для самого черного, паскудного колдовства, чаще всего как проводник-медиум для связи с мертвецами и демонами, способный проникать в иномирье без риска потерять бессмертную душу. Каждый сеанс приближает безумие и жуткую смерть. А этот уже потаскан изрядно…

– Не лайся, я же просто спросил. – Мужичонка вжал голову в плечи.

– На хер иди, – посоветовал Рух.

– Как угодно господину хорошему. – Бездушный попятился, скаля гнилые редкие зубы. – Но ты попомни, вдруг пригожусь. Я Венька по прозвищу Блудень, на Сокольской живу, там всякий подскажет.

И скрылся из глаз. Дальше стоял лоток с ржавым хламом, песочными часами, крохотными весами, ретортами и прочими нужными в колдовском хозяйстве вещами. А сразу за ним дверь, ради которой они, собственно, и пришли, с грозной надписью «Управляющий».

В кабинете управляющего, тощей надушенной и надменной скотины, задержались от силы минут на пять, потратив драгоценное время на уговоры, угрозы и неуклюжую попытку подкупа должностного лица. И все напрасно. «Нет», и весь разговор. Управляющий наотрез отказался предоставлять сведения о совершенной сделке, сославшись на коммерческую тайну и прочие бюрократические преграды. На Васькино робкое «ну-у, ммм, я ж продавец» был получен простой и ясный ответ: «Иди продавай». Не нравится – добро пожаловать в суд. Но тут закавыка – за всю историю черти в новгородском суде ничего, кроме смертных приговоров, еще не выигрывали. Васька отчего-то судиться не захотел, хотя Рух всячески советовал. Потом пытались подсунуть отыскавшуюся у Васьки горсть медяков, но даже огромные деньжищи управляющего не впечатлили. Закатил глазенки, возмущенно расфыркался и пригрозил встречей с полицией. Все светлое, во что верил Бучила, окончательно рухнуло.

С ярмарки вышли злые и раздосадованные, бездарно похерив единственный шанс.

– Ну и чего теперь? – спросил Васька.

– Я домой, ты на тот свет, – отозвался Бучила.

– Не охота на тот свет-то, – поежился черт.

– Да ладно, говорят, там нормально вообще, – утешил Рух. – Ну или беги. Всю жизнь прятаться и пугливо озираться при каждом шорохе очень даже забавно.

– Шетень будет чертушек убивать, – вздохнул Васька. – Всех из-за меня изведет.

– Раньше надо было думать, – огрызнулся Бучил. – Вас замучаешься изводить, расплодились без меры тараканам на зависть. И какой от вас толк? Мошенники, бездельники, попрошайки, грабители и плуты, все как один.

– Нехорошо так о всех-то, – всхлипнул Василий. – Напраслину возводят на нас.

– Ага, точно, злые наветы. Скажи-ка, друг ситный, сколько чертей землю пашут, на заводах горбатят и в школах преподают?

– Много, – неуверенно пискнул черт.

– Ага, много. Ни одного, – погрозил пальцем Рух. – Знаю я вашего брата.

– Зато Новгород мы спасли, оттого привилегии имеем и работать вовек не должны, – выложил последний козырь Василий.

Тут спорить было бессмысленно. Самый убойный чертячий аргумент, какой только может быть. «Гуси спасли Рим, а черти Новгород», – так поговорка гласит. Давно это было, но Новгород помнит…

– Господа, – тихонько окликнули их. – Простите великодушно.

Рух повернулся и узрел молодого человека лет двадцати, толстенького, неуклюжего, растрепанного, с очками на крупном носу и одетого в мятый чиновничий мундир с погонами коллежского регистратора.

– Тебе чего, ваше благородие? – спросил Рух, припомнив, где только что видел этого хлыща. В кабинете управляющего, среди прочих мелких чинов прятался за горой бесполезных бумаг.

– Господа, выслушайте. – Губы регистратора мелко тряслись. – Разрешите представиться – Игорь Ковешников.

– Нам-то что за беда? – набычился Рух.

– Еще раз простите. – Ковешников не знал, куда деть пухлые руки. – Я слышал ваш разговор с господином управляющим. Федор Александрович принципиальнейший человек и…

– Ближе к делу, – оборвал Рух.

– Ах да, простите…

– Прекрати извиняться.

– Простите… ой. – Чиновник подпрыгнул от возбуждения. – Еще раз простите, я волнуюсь, не хочу, чтобы меня заметил кто-то из моих дражайших коллег…

– Все, Василий, пошли…

– Постойте. – Ковешников воровато огляделся. – У меня имеется копия ордера продажи лота за номером 5673, золотой статуэтки, изображающей обнаженную даму, индекс колдовства 0014, оцененной сторонами в тысячу гривен серебром. Оплата наличными. Фамилия и адрес покупателя.

– Сколько, блядь? – удивился Бучила. – Тысяча гривен? Ты куда столько денег просадил, идиот?

– Да я не знаю. – Васька стал еще меньше ростом. – Туда-сюда, я и оглянуться не успел, смотрю, а в кошеле уже нет ничего. Одному Прохору-жадюге десять гривен отдал. И шлюхам. Надо забрать.

– Так ордер интересует? – напомнил о себе Ковешников.

– Что же вы сразу не сказали, мой юный друг! – Рух, не веря собственному счастью, обнял чиновника за плечи. – Конечно, интересует. Давайте-ка его поскорей!

– Э нет, простите, не так все просто, – смущенно улыбнулся чиновник.

– А-а-а, понимаю, помощь не бескорыстна? Времена рыцарства и чести давно прошли. Сварливая жена, голодные дети, жадная любовница… – понимающе ухмыльнулся Бучила и выудил из-под шубы монету.

– У меня нет жены. И детей нет, – вздохнул Ковешников. – Признаться честно, и любовницы нет. И денег мне не надо.

– В смысле? – удивился Рух.

– Вам зачем покупатель? – спросил Ковешников, впервые глянув Руху в глаза.

– Ты не чересчур любопытен?

– Услуга за услугу, господа.

– Обратно хотим статуэтку эту драную забрать, – не стал ничего придумывать Рух.

– Он не отдаст.

– Тебе почем знать? – удивился Бучила.

– Э-э-э, ммм. – Ковешников слегка покраснел. – При оформлении купчей случилась ошибка, и покупатель недоплатил пошлину в размере полугривенника. Признаюсь, ошибка по моей вине и недостачу пришлось выплатить из своего кармана. А у меня оклад, знаете ли, невелик и маменька болеет. Ну я и пошел по адресу, думал, все объясню, и деньги мне непременно вернут. Но не тут-то было. Даже на порог не пустили, облили помоями и сказали, если и дальше буду стучать, пристрелят на месте.

– И ведь пристрелят, – согласился Бучила. Новгородские дворяне имеют полное право отстаивать жизнь и имущество всеми доступными средствами. Знаменитый закон «Двух шагов», наследие жестоких и кровавых «Благородных войн» прошлого века, в которых от благородного было только название. Знать в ту пору развлекалась с фантазией и огоньком, проводя время в уличных стычках, штурме поместий и развеселой резне. Прострелят башку, а потом доказывай, что дверью ошибся. – Так, погоди, я не понял, от взятки нос воротишь, а полугривенник хочешь вернуть?

– Это дело чести, господа. – Ковешников принял вид напухлившегося разъяренного воробья. – План прост – проникаем в поместье, бьем морду негодяю, вы забираете статуэтку, я полугривенник. По рукам?

– Экий ты прыткий. – Рух посмотрел на него словно на дурака. – Ну по рукам. Давай ордер.

– О нет. – Чиновник горделиво отстранился. – Тогда больше я вас не увижу.

– За кого ты нас принимаешь? – оскорбился Василий.

– За черта и вурдалака, и простите, довериться я вам не могу. – Ковешников отступил еще на шаг. – Воля ваша, принимаете условия или нет. Если принимаете, жду возле церкви Великомученицы Тамары, как часы восемь раз отобьют. Честь имею.

И зашагал прочь, по-журавлиному переставляя длинные ноги.

– Странный какой-то, – поделился наблюдением Васька. – Не нравится он мне.

– И мне не нравится, – согласился Бучила. – И ты не нравишься, нос поросячий, и вон те мордовороты не нравятся, которые на нас пялятся из подворотни.

Рух взглядом указал через улицу, где в тени проходного двора кучковалась группа малоприятных личностей самого разбойного вида во главе со здоровяком с черной повязкой на левом глазу.

– Чем-то мы им приглянулись, ви… – успел сказать Рух и охнул. Васьки рядом не оказалось. Черт во все лопатки улепетывал прочь, нелепо размахивая лапами и оскальзываясь на заснеженной мостовой. Вот же сука… Из подворотни повалили подозрительные господа, сверкнула на морозе острая сталь.

Бучила, не дожидаясь радостной встречи, кинулся вдогонку за Васькой, расталкивая прохожих и сдавленно матерясь. Черт оторвался саженей на десять, упал, покатился кубарем, вскочил и поднажал во всю прыть кривых тонких копыт. Рух не оглядывался, нутром чуя погоню. Твою мать, твою мать… Гадский Васька скрылся за поворотом. Сзади сдавленно заорали:

– Живьем брать!

– Обходи, обходи!

Бучила с разбегу выскочил на укатанный лед, заскользил с грацией трехногой коровы, едва не попал под извозчика и благополучно вылетел за угол. Васька успел добежать до возка, распахнул дверь, обернулся и яростно зажестикулировал. Все-таки не забыл. Ох Васенька, ох родненький…

– Чего телишься? Быстрей! – заорал Василий. – Прохор, гони!

Прохор, не заставляя себя упрашивать, щелкнул кнутом, возок тяжело и медленно сдвинулся с места.

Сука, сука, сука! Бучила рванулся что было сил. Возок плавно набирал ход, подрагивая на бревенчатой мостовой.

– Давай! – крикнул Васька, испуганно смотря куда-то за спину Руху.

И Бучила дал, огромным прыжком заскочив на приступок и ввалившись внутрь, подминая визжащего Ваську. Тут же вскочил и выглянул наружу. Недоброжелатели отстали всего на десять шагов. Двое, самые дурные видать, еще пытались догнать улетающий экипаж, остальные трясли кулаками и галдели, словно галки, нашедшие свежего мертвяка. Одноглазый орал громче других, размахивая руками и почему-то оглядываясь.

– На хер пошли! – Рух приветливо помахал неизвестным скотам и тут же осекся. На улицу вылетели две открытые коляски, запряженные каждая парой коней, и вся честная компания иметых преследователей принялась грузиться в экипажи прямо на ходу.

– Ну чего там? – Васька высунул пятак и заохал, увидев погоню.

– Я с тобой позже поговорю. – Бучила погрозил ему пальцем и крикнул извозчику: – Прохор, выручай, на тебя вся надёжа! – И поперхнулся, глотнув ветра и летящего снега.

– Эгей, залетны-ыя! – Прохор приподнялся на облучке, нахлестывая вожжами как бешеный. Возок, скрипя и раскачиваясь, летел не разбирая пути, в белой дымке мелькали дома и заборы, прохожие шарахались в стороны и сигали в сугробы. Сзади, с матом, топотом копыт и проклятиями, настигала погоня. Коляски, облепленные людьми, набирали скорость. Бабах! У Руха над ухом злобно взвизгнула пуля. Ох и ни хрена себе! Ну вот, а собирались живьем брать. Как же переменчива человеческая душа… Бах! Бабах! Вторая пуля ушла выше, третья ударила по возку, брызнули щепки.

– По лошадям, сволочи, бьют! – озлобленно крикнул Прохор, бросая возок в поворот. Повозку подбросило, Руха по инерции закинуло внутрь и перемешало с Васькой в затейливую кучу-малу. Душераздирающе и пронзительно заверещал полицейский свисток. Бучила выпутался из скулящего черта и выглянул в хлопающую дверь. Прохор гнал по узкой улице во всю прыть, из-под полозьев летел раскрошенный лед. Отмахали саженей двадцать, прежде чем из-за поворота вылетели преследователи, кучер не рассчитал скорость, перегруженную коляску занесло, она перевернулась и с ужасающим грохотом разбилась об угол двухэтажного дома в вихре снега, сломанного дерева, людей и летящих колес. Коней рвануло назад, защелкали оборванные постромки. Второй экипаж едва не угодил в западню обломков и человеческих тел, но тут возница, что твой удачливый бес, заложил умопомрачительную дугу, миновал опасное место, и коляска, окутавшись облаком инея, понеслась следом за поспешно удиравшим возком.

Прохор, дико кривя обмороженное лицо, локтем выбил окошечко за спиной и закричал:

– Барин, хватай рушницу!

Рух увидел просунутый внутрь приклад и вытащил на себя волкомейку, грозное оружие разбойников, налетчиков и ямщиков, короткое ружье с широкой воронкой на дуле, куда можно засыпать с четверть фунта свинца. Причем волкомейка была не фитильная, а с дорогим и новомодным кремневым замком. Такая система и в армии еще есть не везде. Вот так Прохор! Рух свесился из возка, повиснув на левой руке. Ощеренные конские морды фыркали пеной всего в пяти саженях от них. Рожа потерявшего шапку кучера перекосилась от бешенства, за его спиной виднелись еще человека четыре. Бах! Чужая пуля взвизгнула над головой. Одной рукой целиться было почти невозможно, возок мотался и прыгал, сбивая прицел, Бучила подловил секундную передышку и пальнул в белый свет как в копеечку, больше надеясь испугать лошадей. Хлопнуло, волкомейка дернулась, пороховой дым развеялся на ветру. Вышло даже лучше, чем ожидал. Заряд картечи хлестанул правее и выше, но один шарик каким-то чудом угодил кучеру точно в плечо, выбив облачко ватинной подкладки и кровавую пыль. Раненый сдавленно заорал, рука повисла как плеть, выпустив вожжи. Лошади, почувствовав слабину, начали поворот и со всего маху уперлись в забор, дав улепетывающему возку еще один шанс.

– Ой-ой! – всплеснул лапками Васька. – Нет, вы видели, видели? А они… а мы… а я…

– Поддувало закрой, – рявкнул Бучила, злой как сто тысяч самых злобных чертей. Васька прижал уши и обиженно засопел.

– Молодцом, барин! – заорал мельком обернувшийся Прохор.

– Большая Никитская далеко? – прокричал в ответ Рух.

– Никитская? Недалече. Деулинский мосток проскочим, и через три квартала как раз!

– Гони туда во всю мочь и останавливай за полверсты, если место безлюдное есть.

– Есть, как не быть! – Прохор по-разбойничьи засвистел, бросая коней в тяжелый галоп. Возок занырял переулками, путая след.

– Отстали, антихристы, – сунулся в оконце Васька.

– Ты случаем не в курсе, что за невоспитанные морды за нами гнались? – строго спросил Рух.

– А мне почем знать? – Васька втянул голову в плечи. – Чего сразу я?

– Ну конечно, откуда тебе. – Рух с трудом сдержался, чтобы не вдарить прикладом между рогов. Допрашивать черта времени не было, стояла задача найти место, где спрятаться и переждать до темноты. И такое место в Новгороде Рух знал только одно. И может, лучше бы он его вовсе не знал…

– Приехали, барин, – доложил Прохор.

Рух открыл дверь и выпрыгнул в весело хрустнувший снег. Возок застыл в переулке, зажатом заборами, от уставших коней валил искрящийся пар.

– Вот там ваша улица, – указал направление Прохор. – Если на шпиль высоченный держаться и нигде не блудить.

– Бросай возок и уходим, – приказал Рух, запихивая волкомейку под шубу. – Васька, бегом.

– Как бросай? – охнул кучер. – Ты, барин, не озоруй. Ни в жисти не брошу ни возок, ни тем более лошадей.

– Твое дело, – не стал впустую препираться Бучила. – Скоро и возок твой, и скакунов вся новгородская полиция будет искать. И не только полиция. И непременно найдут. Полгорода на уши поставили, да еще со стрельбой. Сам решай, возок с лошадками или целая шкура. Все, двинули.

– Прохор, я тебе новый возочек куплю и коней, – жалобно простонал Васька.

– Горе мне, горе. – Прохор, мужик по всему умный, обнял каждую животину за голову, пошептал и бросился догонять уходящего Руха.

Чуть попетляли и, не обнаружив погони, вышли на Большую Никитскую, уютную улицу, застроенную роскошными и вычурными дворянсками гнездами, с шикарным видом на заледеневшую белоснежную реку. Тут все вопило о богатстве и красоте: забранная в камень набережная, кованая решетка вдоль берега, заснеженные фонтаны и даже, вот диво дивное, уличные фонари. Красивая, сука, жизнь, как она есть.

– Не нравится мне тут, – пожаловался Василий.

– Делай вид, что ты герцог, я барон, а Прохор прынцесса, колдовством превращенная в бородатое чудище, – утешил Бучила, сам чувствуя себя крайне паршиво среди всего этого великолепия. В Новгороде, конечно, нет мест запретных для черни, да только кто его знает. Торопиться надо, пока какой ушлый богатей полицию не скликал или со скуки не решил натравить на прохожую нищету стаю зубастых собак…

Слава богу, нужный дом отыскали достаточно быстро, двухэтажный ажурный особняк красного кирпича с мезонином, стрельчатым флюгером, собственным маленьким садом, высоченным забором и коваными воротами, украшенными фамильным гербом: рыцарским щитом с розой, поддерживаемым орлом и грифоном. Бучила без раздумий дернул веревку и услышал далекий перезвон. На всякий случай брякнул еще пару раз и уловил приближающиеся шаги. В воротах бесшумно открылось оконце, и тихий, ничего не выражающий голос спросил:

– Вам назначено?

– Конечно, нас ожидают, – без зазрения совести соврал Бучила, истово молясь, чтобы не сработал пресловутый закон «Двух шагов», позволяющий знати отстреливать любую подозрительную личность, вздумавшую отираться на указанном расстоянии от забора или ворот. Теперь, конечно, закон порядочно позабыт, но ведь, сука, таким дуракам обязательно повезет!

– Как представить?

– Его сиятельство Рух Бучила, инкогнито, со свитой.

– Одну минуту. – Оконце закрылось, послышались неспешно удаляющиеся шаги.

– Кто тут живет? – шепотом спросил Васька.

– Мой хороший друг, – поведал Бучила. – Мы с ним бывалоча трахались.

– Не хочу я с тобой больше дружить. – Васька опасливо отступил. Прохор едва заметно перекрестился.

– А вот я бы тебя с удовольствием хм… подружил, – многообещающе прищурился Рух и тут же обратился в слух. Обратно привратник принесся вихрем, как в жопу ужаленный, и с ходу забрякал засовом. Открылась калитка, и тощий, ряженный в белоснежную ливрею слуга с застывшим лицом почтительно склонился:

– Добро пожаловать, господа. Вас ожидают.

Бучила чинно вступил на мощенный камнем, начисто вычищенный от снега двор. До высокого крыльца усадьбы оставалось десять шагов. Рух посторонился, пропуская притихших Прохора с Васькой, дождался, пока слуга закроет калитку, сцапал черта за отвороты шубы, поднял и что есть силы впечатал в забор.

– Васенька, дорогуша моя, так кто гнался за нами?

– Я не знаю, – захныкал Василий.

– Ты правда хочешь меня разозлить? – без всякой угрозы в голосе, а оттого еще страшнее, спросил Рух.

– Господа, вас ожидают, – тихонечко напомнил слуга.

– Подождут, – отрезал Рух. – Василий?

– За мною гнались, – всхлипнул черт. – Я того с повязкою знаю и остальных. Ерёма Безглазый, Апышка Дмитров, Давидка Бабенин и с ними еще из банды Кондрата Дербыша.

– Дербыша, – едва слышно прошептал Прохор и снова перекрестился. К этому моменту Рух уже уяснил: если кучер крестится, жди, значит, сука, беды.

– Что за Дербыш? – строго спросил он, не разжимая хватки.

– Первейший в Новгороде тать и разбойник по прозвищу Костоед, – прохрипел Васька. – Пытать и мучить страсть как обожает. Я его, Рушенька, пуще тебя даже боюсь.

– А вот это обидно, – нахмурился Рух и отвлекся на движение в стороне. Двери в поместье раскрылись, и на шикарное мраморное крыльцо вылетела еще более шикарная графиня Бернадетта Лаваль – злая, раскрасневшаяся и чертовски красивая.

– Упырь! – крикнула графиня. – Слышишь меня?

– Да подожди, не ори, – поморщился Рух. – Видишь – занят, не до тебя мне сейчас.

Лаваль захлебнулась от ярости.

Бучила, не обращая на нее никакого внимания, тряхнул Ваську и строго спросил:

– Так какого дьявола банда этого Костоеда гоняется за тобой?

– Бабу-то золотую у него я упер. – У Васьки в глазенках появились слезинки.

– Подожди, – не понял Бучила. – Ты же сказал, у Шетеня спер?

– И у него вдругорядь, – пискнул Василий. – Шетень приказал у Дербыша украсть и ему отдать. А я украл и себе забрал. Получается, у обоих упер.

– Получается, ты кретин еще похлеще, чем я ожидал. – Рух не очень и удивился. Васька-поганец в своем неподражаемом стиле, ни отнять ни пришить.

– Эй, бонжур, вашу мать! – Лаваль замахала руками, привлекая внимание. – Меня, что ли, тут нет?

– Сказал, не мешай, – отмахнулся Бучила и едва не выронил черта. Оскорбленная графиня закипала, что твой самовар.

– То есть рыло ты поросячье, – продолжил дознание Рух, – помимо Шетеня, тебя еще хочет убить Костоед?

– Да, – истово кивнул Васька. – Хотят ироды чертушку разнесчастного извести. А теперь и тебя заодно.

– Меня, блядь, за что? – ахнул Бучила.

– Я перед тем, как убечь, слух распустил, будто деньги, с продажи бабы золотой вырученные, с тобой напополам поделил, – признался Васька и смущенно заглянул Руху в глаза. – Ты прости меня, Заступушка, если смогёшь.

– Прощу, чего уж теперь. Вот сейчас язык твой болтливый выдеру и прощу. – Бучила примерился запустить руку черту в слюнявую пасть, но привести угрозу в действие не успел. Сбоку коршуном налетела Лаваль и вцепилась в плечо.

– Немедленно прекрати измываться над несчастным чертушкой, упырь! Ты у меня в гостях, изволь соблюдать приличия!

– Отвали, твое сиятельство, – миролюбиво попросил Рух. – У нас тут свой разговор. У Василия претензий нет. Так, Василий?

– Есть претензии, есть, – закашлялся черт. – Сударыня, умоляю, спасите.

– Отпусти чертушку, – веско, с расстановкой потребовала Лаваль. – Иначе выметайся за ворота прямо сейчас.

– Так, значит, да? – Бучила разжал хватку. Васька хлопнулся задницей о брусчатку и на карачках шмыгнул за спину не на шутку разъярившейся Бернадетты.

– Ты свои отвратительные замашки тут брось, упырь, – погрозила пальцем Лаваль. – Я, между прочим, на тебя все еще злюсь.

– Да ладно тебе, кто старое помянет… – обезоруживающе улыбнулся Бучила. – Я, может, мириться пришел.

С Бернадеттой он не виделся год, аккурат с той поганой истории с Варькой, падальщиками и мертвяками, сшитыми из разных кусков.[1] Оскорбленная Лаваль тогда обещалась ужасно отмстить, но что-то у нее не срослось, и графиня просто пропала, о чем Рух нет-нет, а порой и жалел.

– Мириться? – ахнула графиня. – Ты… ты… какой же подлец!

Двери усадьбы вновь отворились, и на свет божий показался плюгавенький седой старикашка в камзоле и парике. Он захлопал глазенками и обеспокоенно спросил тонким надтреснутым голоском:

– Голубушка, что за шум? Кто эти люди?

– Идите уже к себе, Альферий Францевич! – огрызнулась Лаваль. – Не видите, я занята!

– Ваши гости мне не нравятся, милочка, – отозвался старик. – Будут шалить, зовите, уж я с супостатами разберусь!

– Всенепременнейше позову, Альферий Францевич, – заверила Бернадетта. – Ступайте с богом уже!

Старик умилительно покивал и скрылся внутри.

– Дедушка твой? – предположил Рух. – Веселенький.

– Муж, – с вызовом отозвалась Бернадетта.

– Ты разве замужем? – удивился Бучила.

– А ты будто не знал? Я тебе раз двадцать говорила всего.

– Значит, забыл, – признался Рух. – Хороший муж, бодрый такой.

– Издеваешься?

– Сочувствую.

– Пошел вон отсюда, упырь!

– Ну извини, – покаялся Рух. – Давай мириться, Лаваль. Хватит быть букой уже. Мне помощь нужна. У нас тут проблемы, надо спрятаться и переждать.

– Ах, вот чего ты приполз, – фыркнула Бернадетта. – Целый год ни слуху ни духу, а тут здрасьте пожалуйста. Повезло тебе, что почти уж не злюсь.

– Ты добрая.

– Подхалим.

– И красивая.

– Не провоцируй меня.

– Черта можно пну?

– Черта пинать нельзя. – Лаваль погладила Ваську по голове. Рух мог поклясться, что слышит кошачье урчание. – В моем доме пинать кого угодно могу только я. Не бойся, чертушка, этот злобный упырь тебя не обидит. Пошли – покормлю. И ты иди, – кивнула она Прохору. – Слуги проводят в людскую. – Лаваль тяжко, с надрывом вздохнула. – И даже ты, непрощенный упырь, заходи.

В роскошной гостиной, залитой теплом от огромного пылающего камина, рассевшись в мягком обшитом бархатом кресле, потягивая кофий с настоящим французским коньяком и ковыряя столовым ножиком вишневый пирог, Бучила по возможности кратко обрисовал ситуацию, особливо живописуя Васькину непомерную тупость и геройство одного скромного, готового на все ради друга и обманутого этим самым другом несчастного упыря.

– Значит, Шетень, – задумчиво произнесла Лаваль, дослушав рассказ. На коленях графини непринужденно разлеглась крупная черная кошка, не сводящая с Руха пристальный взгляд огромных желтых глазищ.

– Знакома с ним? – Бучила исподтишка показал кошке фигу.

– Колдовской круг узок, в нем всякий со всеми так или иначе знаком. Шетень силен и опасен. И мерзок.

– Даже по твоим меркам? – вскинул бровь Рух.

– Даже по моим, – кивнула Лаваль. – Эта жирная скотина предлагала мне переспать. Представляешь, так и сказал: «Приезжай когда вздумается, покажу тебе настоящего мужика». Хам и грязное обрюзгшее животное. Половина новгородских чародеев и ведьм точит на Шетеня зуб, а вторая половина хочет убить. И все без исключения боятся его. Он увлекся магией душ, и сам знаешь, до добра это не доведет. А еще окружил себя умрунами.