скачать книгу бесплатно
Цветок Тенгри. Хроники затомиса
Александр Беляев
Главный герой оказывается в далеком прошлом, становится свидетелем планетарной катастрофы и становится исполнителем миссии, которую на него возлагает цивилизация, предшествующая человеческой.
Цветок Тенгри
Хроники затомиса
Александр Беляев
© Александр Беляев, 2016
ISBN 978-5-4483-5176-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часть первая
ГЛАВА 1. Снова Ребенок
…Мальчик шел по темному грязному коридору, заваленному всяким хламом и ржавой водопроводной арматурой, и единственным светлым пятном в этом помещении безнадежной тоски была дверь в конце этого длиннющего каменного пенала. Единственное, что он осознавал, так это то, что надо как можно скорее дойти до этой самой двери, открыть ее и… тогда все разъясниться. А что, собственно, разъясниться? Нет, нет, только не думать, только идти вперед, сейчас этот проклятый коридор закончится, он возьмется за ручку двери и… а что и? И все разъясниться. Влекомый все нарастающей тревогой мальчик быстрыми шагами дошел до двери, открыл ее.… За ней находился точно такой же коридор, заваленный все той же ржавой арматурой, битыми умывальниками, унитазами, деформированными велосипедными колесами. Они валялись то тут, то там и несколько затрудняли путь по коридору. А впрочем, по ним вполне можно было ступать. И снова эта светлая дверь впереди, и острое чувство ожидания: только бы скорее дойти, открыть и тогда все разъясниться.… А что, собственно, разъяснится? Нет, нет, только не думать, только идти вперед, сейчас этот проклятый коридор закончится, он возьмется за ручку двери и.… А что «и»? И все разъяснится! Влекомый все большей тревогой, мальчик быстрыми шагами дошел до двери, открыл ее.… За ней простирался точно такой же коридор, заваленный все той же ржавой поломанной арматурой: битыми умывальниками, унитазами, деформированными велосипедными колесами. Они валялись то тут, то там и несколько затрудняли путь по коридору, а впрочем, по ним вполне можно было ступать. И снова эта светлая дверь впереди и острое чувство ожидания: только бы скорее дойти до нее, открыть и тогда все разъяснится. Но ведь он только что открыл точно такую же дверь и тоже ожидал, что все разъяснится, но ведь ничего не разъяснилось, да и что, собственно, должно разъясниться?
Только сейчас мальчик понял, что не знает не только того, что именно должно разъясниться, но не знает ни кто такой он сам, ни как он попал в этот коридор, ни что было с ним до того, как он здесь очутился, хотя он точно знал, что попал сюда только что. Да и вообще, существует ли в мире что-нибудь кроме этого заваленного всякой арматурой и хламом коридора? Ах да, есть мир, и он не то же самое, что этот коридор, коридор – это только малая часть мира, он внутри, а вокруг что-то еще! Правда он не помнит что, но ведь знал же, точно помнит, что знал! Значит если выйти из этого коридора, то он окажется в том месте, которое называется «миром» и там будет много всего… всего.… А чего? Нет, не вспомнить, он чувствует, что весь переполнен какой-то информацией, какой-то памятью о чем-то огромном и важном, но только пока он находится в этом коридоре, ничего он не вспомнит и будет мучаться с каждым шагом все сильнее. Скорее, вперед, по этому хламу, сейчас, сейчас, вот дверца, вот дверная ручка, открываем – слава Богу, легко открывается и… Господи, то же самое! О нет, это невозможно больше терпеть, это невыносимая мука, опять дверь маячит впереди, опять манит, опять обещает! Мальчик, впадая во все большую и большую панику, продолжал бежать вперед, чтобы, открыв очередную дверь, вновь очутится перед точно таким же коридором с маячащей дверью впереди. А может, вообще ничего нет, кроме этого коридора? Нет, есть, он не может пока ничего объяснить, но точно знает, что есть! Ну вот, еще стало жечь в области груди… Оказывается что-то висит у него на шее и ни с того, ни с сего начало жечь. Ах, это же ониксовый медальон, подаренный Единственной! Мальчик встал, как вкопанный, пораженный этим словом, и схватился рукой за горячий астральный медальон…
В этот момент коридор лопнул, и мальчик очутился в море света.… Это и есть мир? Господи, как же он прекрасен!
Мальчик висел в воздухе (что его нисколько не удивляло) и, потрясенный, разглядывал удивительную картину, которая неожиданно открылась его взору. Перед ним простирался потрясающей красоты горно-лесной ландшафт, далеко внизу протекала бурная речка, он хорошо видел, что его голые по коленки ноги висят над пропастью, а там, внизу, узкий, клокочущий среди камней поток. Справа и слева от него – отвесные скалы, между которыми как раз и протекала река, скалы эти сверху поросли смешанным лесом, вокруг море тайги, а где-то у горизонта – туманные горные пики, кое-где покрытые шапками белых снегов. Вот он какой, остальной мир! А где же коридор? Ах да, он же лопнул, как только мальчик потер неожиданно нагревшийся медальон. Тут он вспомнил, что зовут его Андрюша Данилов.
На всякий случай мальчик завертел головой, чтобы убедиться, что источник его недавнего кошмара не притаился где-то рядом, и неожиданно увидел метрах в пятидесяти от себя худого красивого мужчину и полураздетую девушку со стрижкой под мальчика. Они сидели на небольшой каменистой площадке у самого обрыва и с явным изумлением таращились на Андрея. При этом мужчина был до боли знаком, хоть Андрей и не мог припомнить, где его видел, и так же, подобно Андрею, теребил висящий на шее маленький предмет, правда, что это такое Андрей так и не смог разглядеть. Вся эта сцена продолжалась какие-то считанные мгновения, мальчик, кроме того, что вспомнил, как его зовут, не успел ни толком удивиться, ни испугаться от того противоестественного положения, в котором он очутился (уж какой там страх после этого кошмарного тоннеля на фоне полного беспамятства), как вдруг перед ним возникло нечто, так же висящее над каньоном, которое Андрей идентифицировал, как пространственное окно (отчего оно возникло, он так и не понял). В этом пространственном окне он увидел больничную палату и койку, на которой спал или просто лежал тот самый мужчина, сидящий на корточках у края каньона, но только тот, в окне, (как и вся обстановка в палате) был зыбкий, призрачный, словно бы наблюдаемый через постоянно колеблющуюся прозрачную пленку, в то время, как сидящие на скале мужчина и женщина были вполне отчетливы и материальны. Есть ли кто еще в этой палате, Андрей не успел разглядеть, поскольку почувствовал, что его затягивает в это окно некая невидимая сила. Последнее, что донеслось до его сознания из этого полноценного, красочного мира, это легкий хлопок и звук посыпавшихся по уступам камней, падающих затем в воду. В следующий момент Андрей уже стоял в этой самой палате, пялился, никем не зримый, на своего взрослого двойника из магистрального потока времени и событий и прекрасно осознавал и свое состояние, и кто он такой, и как сюда попал. Он находился в состоянии астрального выхода, и только что с Аней Ромашовой (ее душой что ли?) – удивительной девочкой, с которой он познакомился совсем недавно в Трускавце, они шагнули в ворота песчаного замка Вечности, и после некоторых перипетий полета в черном пространстве, он очутился здесь, в больничной палате. Вначале все было нормально, пока он с чего-то не подумал, что должен сделать что-то здесь, около физического тела своего взрослого двойника. Как ни удивительно, сама эта мысль привела к совершенно необъяснимым результатам. Он еще даже не успел вспомнить, что именно должен здесь сделать, как в то же мгновение лишился памяти, самоидентификации и оказался в том жутком тоннеле, из которого только что чудесным образом выбрался.
И вот он снова здесь, помнит, кто он, где он. А зачем? Все очень просто, он должен прочитать над телом этого спящего юноши стихотворение, на слова которого астральная Аня Ромашова пела для него песню у моря Вечности. При этом, как она объяснила, эти слова придумал он сам, но уже взрослым и в другом пространственно-временном потоке. Наверное, этот самый юноша и придумал. Зачем это надо сделать Андрей не понимал, но твердо знал, что сделать это надо обязательно. При этом хоть он и слышал эту песню из уст Ани всего один раз, тем не менее, слова четко отпечатались в его памяти, словно он услышал их не совсем недавно, а знал всю жизнь или действительно сам их сочинил.
Помнишь из детства
Света пургу,
Мальчик и девочка
На берегу…
«Зачем я это делаю? – подумал Андрей, – откуда у меня эта твердая уверенность, что это сделать необходимо? А впрочем, во сне мы тоже часто делаем какие-то вещи, которые не можем объяснить, а все, что со мной сейчас происходит – это какая-то особая разновидность сна, каких я раньше не видел никогда. Да, кстати, Аня говорила, что этот мой взрослый двойник запутался и ему надо помочь, а чем помочь, я как не знал, так и не знаю. И еще, что этому взрослому Андрею необходимо встретиться с взрослой Аней, с которой они почему-то никак встретиться не могут. Но я что тут могу сделать? Я ведь сейчас что-то вроде призрака и меня даже никто увидеть не сможет. Или сможет? Кстати, а почему этот Андрей в больнице лежит? Наверное, он серьезно болен, вон какой бледный и исхудавший. Стоп! Но если я во сне нахожусь, то этот взрослый Андрей – тоже мой сон. А значит и палата, и болезнь его…»
Андрей (имеется в виду младший) начал внимательно оглядываться (он так и не понял, зачем прочитал это стихотворение – ничего вокруг не изменилось, и взрослый, заросший щетиной, как спал, так и продолжал спать), пытаясь выявить признаки того, что эта палата ему снится, но не смог. Все вокруг выглядело очень натурально и естественно, и если бы не мистическая прелюдия, предшествовавшая его здесь появлению, можно бы было подумать, что он просто шел по улице и решил навестить больного. А потом с ним случился странный приступ и он очутился, все обо всем забыв, в тоннеле, затем над пропастью каньона, и его явно заметил и с интересом наблюдал тот самый человек – он сам через много лет – который сейчас лежит перед ним, а к нему самому вновь вернулась память и критическое осмысление действительности.
«Зачем я прочел это стихотворение? – недоумевал Андрей, – может я рассчитывал на то, что он проснется, и мы сможем поговорить?»
Андрей еще раз огляделся и тут его внимание (непонятно почему) привлекло небольшое, замызганное зеркало в простой раме, которое висело на стене палаты. Андрею захотелось посмотреться в него, у него мелькнула мысль, что если эта чрезвычайно правдоподобно выглядящая палата не его сон, то он, находясь в состоянии призрака в реальном мире, не должен увидеть свое отражение. Он быстро подплыл к зеркалу (именно подплыл, что еще раз подчеркивало его призрачность, поскольку у моря Вечности он ходил, как обычно) и к своему изумлению обнаружил, что из зеркала на него глядит отражение, но это не был он сам: это было отражение все того же взрослого Андрея, только какого-то средневекового, атлетически сложенного, в тонкой работы блестящей кольчуге, с драгоценным коротким кривым мечом за поясом (подчеркнем, что бахрецов, одевающихся поверх кольчуги на нем не было). Глаза, правда, у этого отражения были закрыты, как и его худого небритого прототипа на больничной койке.
«Ну, вот и доказательство, – подумал Андрей, – конечно, эта палата мне снится, как и море Вечности, и замок из песка, правда Аня называет это астральным выходом, в котором надо, в отличие от обычного сна выполнить определенное задание».
Чтобы проверить свои ощущения еще раз, Андрей прикоснулся пальцем к поверхности зеркала. Ощущение было вполне правдоподобным, но в этот момент отражение (правильнее – изображение) в зеркале открыло глаза и в его темных зрачках вспыхнули отблески пламени, словно бы пронзив Андрея насквозь. В тот же момент он почувствовал, что его втягивает это самое зеркало, он не очень испугался, поскольку его точно так же совсем недавно втягивала входная дверь замка вечности. Последнее, что он успел запомнить, это то, что он въезжает в изображение своего двойника в кольчуге…
……………………………………………………………………………..
Мальчик проснулся от назойливого солнечного луча, который проник в комнату через щель между шторами и трепетно заплясал на его веках.
Дневное сознание включилось сразу, и не было ощущения постепенного перехода из сна в явь, хотя перед мысленным экраном Андрея какое-то время продолжала держаться совершенно явственная картина больничного зеркала, куда он «въехал» навстречу своему взрослому двойнику. Да и вообще, все предшествующее словно бы только что происходило с ним в действительности, и не было никакого сна, но было удивительное путешествие по какой-то иной реальности, детали которого он запомнил во всех подробностях. Андрей вылез из постели и сел на край кровати. Помимо необычного сна, в котором к нему вначале приходила недавняя знакомая, а затем он посетил себя самого через много лет в больничной палате, было еще одно необычное чувство. Его было трудно адекватно передать, все слова подходили лишь приблизительно, и самое подходящее определение этого чувства можно было сформулировать следующим образом: в него словно бы что-то вставили. Вроде бы он оставался тем же самым десятилетним Андрюшей Даниловым, учеником, закончившим пятый класс Ленинградской общеобразовательной школы №180 – и в то же время он был не им… Вернее, не так: он был собой, но к нему тому, что был до сегодняшней ночи что-то прибавили. И не просто прибавили какую-то малость, но нечто огромное, гораздо большее, чем был он сам до сего момента. Это нечто, эта неведомая вставка словно бы распирала все его существо, и тем не менее ничего положительного, фактического об этой вставке он сказать пока не мог. Словно что-то важное знал, но забыл. Причем, не какую-то мелочь, допустим географическое название или фамилию папиного начальника, нет, он забыл целую длинную череду событий, можно сказать, целую жизнь, если не больше…
Андрей судорожно начал вспоминать, что бы он мог забыть такое грандиозное, однако с удивлением обнаружил, что вроде бы все факты своей десятилетней биографии он хорошо помнит – и свое ранее детство на улице Щорса в Донецке, и свои школьные годы на Пискаревском проспекте в Ленинграде. Вроде бы никаких купюр, никаких провалов, голова, кажется, даже ясней, чем раньше, и вспоминаются такие мелочи, о которых он периодически то вспоминал, то забывал. Нет, это не провалы в памяти, это что-то другое. Так что же это, если так отчетливо держится чувство забытого? Наверное, это связано с теми необычными событиями, которые произошли сегодня ночью! Именно событиями, поскольку все было словно в реальности, а не во сне, хотя, с другой стороны, с точки зрения внешнего наблюдателя он спал, как обычный человек! Да, но что здесь необычного? Это происходило с ним множество раз, не так давно он стоял на стене Колизея и беседовал с черным магистром… Стоп, какой Колизей, какой черный магистр?!.. А еще раньше, лет пятнадцать назад он с ним беседовал на крепостной стене Андимосквы-Друккарга…
Да что же это за воспоминания такие, какие «пятнадцать лет назад»?! Ему же всего десять лет, да и слыхом он не слыхивал ни о каком Друккарге и черном магистре! Одно дело – фантазии, он раньше постоянно фантазировал, но ведь себя же не обманешь, он точно знает, что это было, хотя, с другой стороны, так же точно знает, что с ним этого просто не могло быть!
Наверное, это и есть содержание той самой вставки, которая ощущается с момента его пробуждения, хотя, откуда она появилась, и что там в ней, помимо тех странных фактов, которые неожиданно всплыли в его памяти, пока было не ясно. Правда, он впервые в астрале побывал (хотя воспоминания свидетельствуют о другом), может после подобных путешествий так и должно быть? Но возможно именно так сходят с ума! Тем более за эти неполных три дня произошло немало и других чудес, которые с точки зрения здравого смысла и всего предыдущего жизненного опыта можно объяснить только его сумасшествием. Почему же его это совсем не пугает? Ведь, что может быть страшнее, чем сойти с ума! Однако он почему-то твердо знал, что это не сумасшествие, все происходило в действительности и, мало того, он прекрасно знает природу того, что с ним происходит, вот только в данный момент забыл объяснение. Надо будет у Ани спросить, у нее так же все происходило или нет! Да, кстати, перед тем, как они расстались, она сказала, что проведет его в одно место. И действительно он оказался во сне в этом месте, и Аня из сна сказала, что именно это она имела в виду. Что ж, получается, он видел этот необычный сон, а она тоже спала и пришла в его сон? Как же такое может быть? Тем не менее в душе Андрея жила все та же непонятная уверенность, что очень даже может быть, и лично с ним это не раз происходило: например не так давно он приходил в сон Гали, а затем из сна они перебрались в промежуточное состояние между его сном и между ее… Стоп, какая Галя?! Он не знает никакой Гали, тем более взрослой! Тем не менее, он прекрасно помнил, как она выглядит, при этом, точно зная, что никакой взрослой Гали Лисовской среди его знакомых и знакомых его родителей не было.
«Так, – подумал Андрей, – надо обо всем Ане рассказать, и если она тоже помнит и это море, и этот замок из песка, значит, все это было на самом деле и это не сон, ведь не может же быть, чтобы два человека видели один и тот же сон! Раз уж она такая необычная, особенная, то пусть объяснит, что со мной (или с нами) происходит».
Андрей оделся, прошел к двери – было совсем рано, и мама еще спала. Не понятно, чего это он встал ни свет, ни заря, обычно в каникулы он дрых до 10—11. Андрей вышел в сад, вымылся, почистил зубы (рукомойник с туалетом были в саду) и стал прогуливаться в ожидании своей новой знакомой, которая, как он знал, так же встает очень рано и проводит в саду свои таинственные манипуляции.
«Медитирует», – всплыло в его сознании… кстати, а что значит это слово, он его вроде бы раньше ни в школе, ни дома не слышал…
К своему удивлению он тут же вспомнил, что означает слово «медитация», мало того, на память непонятно откуда пришли описания множества медитационных техник, как то: медитация на мантрах, медитация на чакрамных тантрических янтрах и мандалах, медитация на дуплекс-сферах, буддийская медитация на пустоте-шунье, медитация на отрицании нетти-нетти и положительная «со ахам», тибетская медитация на объемных ментальных образах бодхисатв и на Калачакре, на стихиях-царствах, на переходном состоянии предсна, метод «стрелка из лука», исследовательская Сампражната и неисследовательская Асампражната… и т. д. и т. п. – то есть все то, чего знать Андрей в свои десять лет никак не мог, да и книг-то подобных в глаза не видел. Но фокус был в том, что мальчик не только хорошо знал все эти названия и направления, но и прекрасно понимал, как все это надо проделывать, хотя многим из этих видов медитационных техник даже трудно было бы подыскать соответствующее словесное описание. В общем, создавалось впечатление, что все это Андрей основательно практиковал прежде, хотя, как это было уже не раз за сегодняшнее утро, в противовес этому он прекрасно сознавал, что ни чем подобным никогда не занимался, и мало того, даже слова такого «медитация» не знал раньше. Впрочем Андрей уже устал удивляться и пугаться того, что с ним происходило в это утро (кстати, и в эту ночь тоже), нужно было дождаться Аню, она все объяснит, наверняка она каким-то образом повлияла на его сознание, загипнотизировала (как при разговоре с умной грушей) в результате чего и произошли все эти необъяснимости, которых в своей недолгой жизни он не только не испытывал, но даже понятия не имел об их существовании.
– С добрым утром, – вдруг проскрипел то ли в ушах, то ли в сознании Андрея знакомый голос, – ты меня звал?
– Я звал?! – вслух поразился Андрей, – я вообще молчал!
– А ты думал, для того чтобы позвать утонченное существо, витающее в мире музыкальных образов, надо обязательно орать, как ненормальному, как моя хозяйка орет, когда зовет внука с улицы обедать? Я думала, что после нашей позавчерашней беседы ты изменил обо мне свое мнение!
– Так ты груша?! – наконец дошло до Андрея, но как такое может быть?!
– Что, «может быть»?
– Ну, то, что я тебя слышу!
– Так чего ж тут удивляться, мы же позавчера битый час с тобой разговаривали, и тебя это не удивляло.
– Понимаешь, позавчера Аня сделала так, что я тебя стал слышать, при этом я как бы сам мысленно в дерево превратился и полностью представил себе его мир и образ его мыслей и чувств. Опять же, без Ани у меня ничего бы не получилось, но сегодня мне никто не помогал, мало того, я вообще ни в какое состояние не входил, просто думал о своем и случайно, о вчерашнем дереве вспомнил, и оно тут же отозвалось…
– Знаешь, – недовольно проскрипела груша, – мне не нравится, когда обо мне говорят в третьем лице, тем более, среднего рода, в то время как груша – женского рода. Я живое существо, тонко чувствующее, и вполне отчетливо ощущаю себя женщиной бальзаковского возраста. Правда те безмозглые яблони, которым без году неделя, называют меня «старушкой», но это только с целью лишний раз меня уколоть и оскорбить, поскольку их недалекий интеллект не позволяет им нанести тонкую, изысканную обиду. Ну, а мне с ними и вовсе не о чем говорить, у них один ветер в голове, к тому же из яблони никогда ни мебель, ни музыкальные инструменты не делаются, и кроме плодов и печки они ни на что не годятся. Да и плоды то! Тьфу ты, тоже мне, фрукт: кислая, твердая как камень антоновка! Ее мочить разве что и больше никуда она не годится, зубы сломаешь! То ли дело мои дюшесины нежные!
– Ну, почему же, – обиделся за яблони Андрей, – антоновка ароматная и хранится дольше всех, и для гуся с яблоками антоновка лучше всего.
– Верно, верно, – вмешались неожиданно в их разговор два новых голоса, говорящих почти синхронно, – антоновка – один из самых ароматных и стойкий сортов, наши плоды до нового года хранятся без всякой консервации, при этом не теряя своих свойств и витаминов, а твои дюшесины через две недели надо на помойку выбрасывать, к тому же нас можно до самых северных широт сажать, где уже больше никаких фруктовых деревьев не растет, а ты – неженка избалованная, даже в средней полосе нормально плодоносить не можешь! И черви твои плоды в несколько раз больше нашего жрут. А гонору-то, гонору!
– Вы закончили? – выдержала театральную паузу груша. – Я бы вообще промолчала, о чем с вами, необразованными крестьянами разговаривать, кроме как о севообороте, культивации да способах хранения урожая, но мне не хотелось бы, чтобы наш сенситивный гость принял мое молчание за отступление утонченного существа перед хамством и наглостью. Не хотелось бы вступать с вами в бессмысленную перепалку, все равно глупо метать бисер перед свиньями, но, перефразируя известное евангельское изречение (вы и слова-то такого не знаете): кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево. Что поделаешь, если утонченное хрупко и прихотливо – отсюда и моя склонность к теплу, и особая изысканная нежность моих плодов, не предполагающих длительное хранение. Кстати, плоды – это можно сказать, так, побочный продукт, истинное мое призвание – музыка! Что б вы знали, из груши нижнюю часть своих скрипок и виолончелей и Страдивари, и Гварнери, и Николо Амати делали! Да, что я вам говорю, вы не то, что таких имен, вы и слов таких – скрипка и виолончель – не знаете. Это вам не грабли с лопатами!
– Ой-ой-ой, завоображала, умная больно, – заверещали молодые яблони. – Материал для скрипки хренов! Да тебя если не в следующем году, то через год сожгут за профнепригодность. Посмотри, сколько дюшесин на тебе – раз, два – и обчелся! Наша хозяйка дармоедов держать не будет, увидит, что ты выродилась и все, кирдык – под топор и в печку! И никто из тебя не то, что скрипку – табуретку не сделает, тут тебе – не там! В тебе дупла и скрипишь на ветру, как несмазанная телега, вот и вся твоя музыка, а если древние мастера и делали из груши музыкальные инструменты, так то – иностранные груши, особого сорта, так что не лезь со свиным рылом в калашный ряд! Мы хоть не выпендриваемся, да свое дело знаем, и снос нам в ближайшее десятилетие не грозит, у нас с урожаем – все тики-таки! Знаешь загадку: висит груша – нельзя скушать? Так это про тебя!
– Это мы еще посмотрим, – окрысилась оскорбленная груша, – все у них тики-таки! А в прошлом году у кого все завязи тля пожрала? Да на вас смотреть было противно, стояли, словно вас машинным маслом облили! – было видно, что груша все больше скатывается со своих музыкальных эмпирей до обычной коммунальной перепалки.
– Ну и что, это не наша вина, нас хозяйка окуривать поленилась, а твои завязи даже тля жрать не хочет!
«Ну все, – подумал Андрей, – полный улет, груша с яблонями грызется как бабки в очереди за колбасой. Что ж, выходит, я теперь это постоянно слышать буду? Это ж совсем свихнуться можно! Ладно, в саду, где всего десяток деревьев, но представляю, что в лесу творится, если они так постоянно друг с другом базарят!»
Тут Андрей осознал, что слушать эту галиматью вовсе не обязательно, достаточно настроится на другую волну, и частоты общения деревьев останутся вне его восприятия. Он мысленно передвинул в своем сознании некий воображаемый тумблер, и тут же перестал воспринимать скандальную перепалку двух яблонь и груши, при этом, прекрасно сознавая, что раньше ничего подобного не делал.
«Век бы их не слушать! – мысленно выругался Андрей.
– Эх-эх-эх, – что бы ты знал о вечности! – вторгся в его мысли дремотный голос, длинно растягивающий гласные.
Андрею показалось, что эти интонации он уже слышал раньше. Ну, конечно, когда он десять лет назад общался с Дьюрином, который вышел из Синь-камня.… Так, опять! Какой Синь-камень, какой Дьюрин, какие десять лет назад, он же десять лет назад только родился! Тем не менее, Андрей четко осознавал, что с ним разговаривает большой речной булыжник, украшающий, наряду с другими камнями и декоративными корягами трехъярусный цветник, как это особенно было модно в Прибалтике.
«Так, спокойно, ничему не удивляться! – прокомментировал это новое внедрение в его сознание Андрей. – Пока Аня не объяснит, что со мной, прими это, как данность. А собственно, чего я так перепугался? Это ведь потрясающе! Я свободно могу разговаривать с деревьями и камнями, к тому же без всяких Аниных гипнозов: просто надо тумблер в голове передвинуть – и порядок. А ведь это я совершенно непроизвольно открыл, я даже сам не знаю, какие во мне скрытые возможности дремлют! Судя по всему, эта неведомая „вставка“ еще много сюрпризов мне готовит. Откуда же она появилась? Почему-то кажется, что если бы это Аня сделала, то она бы предупредила. Что ж, теперь выходит удивительные возможности Ани – не такие уж и удивительные, возможно я теперь имею куда более грандиозные силы и знания, которые скрыты в этой „вставке“, ведь она показывает свое содержимое потихоньку, малыми порциями.… Нет, просто голова кругом идет, какие ж это теперь горизонты передо мной открываются! Даже подумать жутко. Еще недавно я разговаривал с деревьями понарошку, а теперь могу все это делать взаправду: и с деревьями, и с камнями, и Бог его знает с кем и с чем еще!»
– О вечности я может быть, пока, немного знаю, – как ни в чем не бывало, вступил в разговор с камнем-философом Андрей, – но думаю, что знаю и умею много такого, о чем ты и понятия не имеешь. Да и вообще, что ты можешь здесь такого узнать, годами лежа в одном месте и слыша разве что постоянную брань грубых яблонь и утонченной груши! Ах да, ну раньше ты еще около какой-то речки лежал и случайно мог подслушать, о чем рыбы и речные водоросли болтают. Но не думаю, что это какая-то особо ценная информация.
– Ну конечно! – голос камня явно сквозил иронией и сарказмом, – какие глубокомысленные выводы может сделать мотылек-Поденка, кружа вокруг ветвей трехсотлетнего дуба! Думаю, они неутешительны, стоит поглядеть на корни, но что еще можно ожидать от однодневки! Она считает, что если имеет возможность бесцельно покружиться вокруг в радиусе нескольких километров за те жалкие сутки, которые отпущены ей провидением, то она уже и венец эволюции! Да любое деревце имеет возможность ментально путешествовать в несравненно более значимых масштабах.… Если же сравнить временные рамки существования упомянутого дуба с моими рамками, то в качестве мотылька Поденки выступает уже этот самый дуб. Кстати, если даже говорить о чисто физических перемещениях, что в моем представлении является крайне примитивным способом передвижения, то даже они за сотни миллионов лет моего существования куда масштабнее, чем мог себе позволить ты за свои жалкие десять лет от рождения.
«Слышал я уже все это когда-то, – подумал Андрей, предусмотрительно сдвинув внутренний тумблер на частоты, неуловимые для частот общения объектов минерального царства, – точно знаю, что тот камень, воспоминания о котором из моей чудесной вставки пришли, тоже все о вечности и о достоинствах стационарного существования разглагольствовался. Да, кстати, я помню, что тогда разговаривал не с самим камнем, а как бы представителем от него, которого звали Дьюрин.… Ах да, это такой человечек с бородой и остроконечной шапочкой, как обычно в сказках гномов изображают. Это как бы дух камня – собственно он-то и живой, а вся оболочка мертвее мертвого».
Затем Андрей переключил частоты восприятия на диапазон минерального царства и возразил заносчивому булыжнику:
– Что-то мне не верится, когда тебя последний раз двигали? Ты вон, весь мхом порос, а это говорит о том, что тебя последний раз сдвигали с места много лет назад. Кстати, и это тоже далеко не то, что двигаться самому. Да я за это утро только сделал больше движений, чем ты за свои миллионы лет.
– Какая самонадеянность! – фыркнула «декоративная деталь ландшафта». – Да я в таких краях побывал, о которых ты и слыхом не слыхивал.
– Что-то не верится, – мысленно усмехнулся Андрей, решив приколоться над камнем, – это разве что когда тебя на самосвале с берега или из карьера везли что ли? А так, какому здравомыслящему человеку ворочать тебя в голову придет. Тем более – какому-то животному. Разве что олень тебя случайно с места сдвигал, когда рога точил, или медведь, когда бок чесал во время линьки!
– Какой примитивизм! – гордо отчеканил камень, – да по мне можно геологические эпохи изучать и подвижки земной коры! Вкратце для бестолковых, которые не способны столь сложные умозаключения делать, анализируя мой внешний вид и химический состав, могу пересказать сою одиссею.
Родился я… не важно, сколько миллионов лет назад – в конце концов, мужчине столько лет, на сколько он себя чувствует – так вот, родился я из земной мантии, из горячей магмы в составе горного хребта (тогда я особенно из серой массы не выделялся) на Архипелаге Арктида. Что, небось, не слышал о таком континенте? Так и не мудрено, он давно в океанические воды погрузился, когда сдвиг магнитного полюса Земли произошел. Арктида была там, где сейчас северный полюс расположен, а когда-то там и деревья росли и всякие подвижные твари обитали. И вот однажды меня выделили из этой серой массы (в те времена я плохо свою индивидуальность осознавал) и вышвырнули на много сот метров в воздух вместе с пеплом, огнем и лавой во время извержения вулкана. Так что мне в начале индивидуального существования и полетать пришлось. Интересно, можешь ли ты тем же похвастать? Ну, а потом много на своем веку повидать пришлось. Арктида в океан ушла, поэтому мне немало тысячелетий на океаническом дне пролежать выпало и всякого там пережить на глубине в несколько километров, чего тебе и не снилось. Затем – тектонические подвижки, расползание материков, короче, очутился я на суше материка Евразия. Потом – всеобщее похолодание, ледник, понимаешь, и меня с огромной массой льда и снега до территории центральной Европы с ветерком докатило. А уж там меня и в качестве строительного материала вы, люди, использовали, и в качестве снаряда для катапульт… ну, а на настоящий момент я на территории цветника тружусь декоративным элементом. Надеюсь и это не мое последнее прибежище. А сколько лишений, сколько потерь! Думаешь, я всегда таким недоростком был? Да я, когда меня из жерла вулкана в большую жизнь выпалили, в несколько раз больше этого дома был! Увы, невзгоды изрядно мои бока пообтесали!
Так что, мой сенситивный друг, я не одну тысячу верст на своем веку намотал! Ну, а теперь прикинь, сколько за это время жизненных формаций сменилось. А вся ваша человеческая цивилизация? Да когда ваши предки с деревьев слезли, я уже был преклонных лет камнем, и к тому времени, когда ваша шумная, суетливая компания исчезнет с лица земли, я буду все тем же и даже не постарею существенно. А теперь подумай с высоты моего бессмертия, как смешно мне смотреть на какого-нибудь Цезаря, Чингисхана или Наполеона, объявляющих себя властелинами мира и думающих о собственной персоне, как о самом важном объекте во вселенной. Да мы, камни, самые истинные властители мира и есть. Если ты считаешь, что вы, люди, над нами власть имеете лишь потому, что можете обрабатывать и использовать нас в своих целях, то, уверяю, ты глубоко заблуждаешься. Вспомни моих не таких уж дальних родственников – алмазов, рубинов, сапфиров, изумрудов и шпинель, а так же всякую полудрагоценную братву, наконец. Да люди ради них готовы на любые преступления, любые безумства. Сколько вы собственной крови ради обладания камнями пролили! А потом еще считаете себя владельцами драгоценностей! Да они, мои родственники, ваши настоящие господа и крутят вами, как хотят. Вот кто истинные властелины этого мира! Кем бы те же самые Чингиз-Хан, Цезарь, Наполеон и все остальные власть предержащие, без этих камешков были? Да никем! Если бы ими драгоценные камни не управляли, они бы и армий своих собрать не смогли.
– Что ж, – сказал Андрей, отчасти соглашаясь с доводами булыжника, – что касается редких камней, тут, очевидно ты где-то прав. Но только ведь сами по себе они никакими драгоценностями не являются, их люди таковыми сделали, и без людей они ничто! А потом, сомневаюсь я, что какой-нибудь бриллиант в тебе близкого родственника признает, сдается мне, что ты без особых на то оснований к их славе примазался. И все-таки, мне кажется, простому булыжнику нечего перед этими блестящими безделушками комплексовать, от них ведь практического толку никакого, а булыжники, гранит и всякие там известняки – прекрасный строительный и декоративный материал, и для человека с точки зрения реальной пользы куда ценнее, чем какие-то маленькие сверкающие камешки-безделушки.
– И то верно! – тут же подхватил эту мысль декоративный булыжник, – спасибо, что вспомнил! Конечно, в нас простых серых работягах куда больше пользы, чем во всех этих маленьких сверкающих задаваках! Я просто твою объективность хотел проверить.
«Как же он легко, – подумал Андрей, поставив тумблер восприятия вне зоны минерального царства, – изменил своим драгоценным родственникам, стоило лишь немного ему подыграть. Откуда же у этих неодушевленных (как я до недавнего времени считал) предметов и деревьев такое самомнение? Что груша, что яблони, что булыжник – все считают себя венцом мироздания и любое свое качество, полученное от природы, допустим, долговечность – тут же объявляют самым важным свойством на земле. Нет уж, такую долговечность мне и даром не надо! 70—80 лет человеческого существования в миллион раз ценнее, чем миллионы лет в качестве камня. Кстати, а почему, собственно, 70—80 лет? Андрей вдруг на уровне какой-то глубокой уверенности осознал, что бытие его не ограничивается биологической жизнью этого тела – нет, он, можно сказать, вечен, и душа его, которая собственно и является его «Я», меняла свои обличья и места пребывания множество и множество раз на протяжении тысяч, а возможно и миллионов лет, то есть по древности весьма сопоставима, если не древнее, этого хвастливого булыжника!
«Кстати, – мелькнуло в голове Андрея, – эта загадочная вставка каким-то образом занесена в мое сегодняшнее сознание именно из этих иных существований души».
Охватившее его чувство было настолько сильным и убедительным, что Андрей даже удивился, как он мог до сего момента считать своим я это хрупкое, мимолетное тело, существование которого исчезающе незаметно в масштабах вселенной. Нет, его Я – грандиозно, сопоставимо с грандиозностью космоса, и это Я уже содержит все необходимые знания, до них надо только добраться, и то, что с ним сейчас происходит – это и есть осознание своей истинной природы.
«Кстати, – подумал Андрей, – насчет оболочек. Я ведь не с самими деревьями и камнем разговаривал. Это были их души, и если говорить об общении на уровне душ, то никакого временного преимущества их души по сравнению с моей не имеют, наоборот, моя душа прошла куда более длинный эволюционный путь, чем души камня или дерева. А интересно, смогу ли я увидеть тех, с кем в действительности общался, а не их неподвижные оболочки?» -Неожиданно Андрей понял, что знает, как настроить свое восприятие таким образом, чтобы видеть зримые формы тонкого плана, не видимые обычными глазами: принцип был такой же, как настройка слухового восприятия – то есть сдвиг некого ментального тумблера, управляющего резонансным восприятием зримых образов разного спектра частотности, у этого тумблера даже есть специальное название «точка сборки». Вот какими сложными фразами и понятиями он вдруг стал мыслить, а ведь еще вчера подобный мысленный монолог никак не мог родиться в его голове. Господи, неужели тот Андрюша Данилов буквально трехдневной давности и нынешний – это один и тот же человек?! Тут же совершенно масштабы несопоставимы! И, тем не менее, при всей пропасти, что пролегла между прошлым и сегодняшним, он продолжает осознавать себя собой, словно и не изменилось ничего, словно просто взял и вспомнил то, что когда-то знал, да забыл при рождении, и не помнил вплоть до сегодняшней ночи!
«Посмотрю-ка, – подумал Андрей, – как души деревьев и камней выглядят, ведь не с деревяшкой же и не с минералом я только что разговаривал!»
Андрей осторожно начал сдвигать внезапно осознанную точку сборки. Отдаленно это напоминало процесс настройки какого-нибудь оптического прибора, когда одни предметы, доселе отчетливо виденные, становятся туманными и расплывчатыми, а другие, ранее воспринимаемые нечетко, напротив обретают отчетливость. Правда, было и не только это, возникали и другие трудноописуемые аберрации, когда предметы меняли и свою освещенность и, частично, свою форму и фактуру, а доселе монолитные обретали зыбкость, иные же становились прозрачными. В какой-то момент отчетливо видимый мир погрузился в сумерки, но не привычные, земные, а какие-то другие, Андрей сразу определил их астральными, где весь световой спектр был как бы сдвинут в фиолетовую фазу, все окружающие его предметы стали выглядеть не просто не четко, а как-то размазано, с измененными пропорциями и, напротив, очень четко стали видны непонятно откуда взявшиеся существа разных форм и размеров, которых до сей поры Андрей не только не видел, но и не подозревал об их существовании. При этом эта активная жизнь разворачивалась не только на поверхности земли и в воздухе, но и под землей, поскольку верхний слой почвы стал прозрачным, и вокруг корней, клубней, семян и луковиц вились, кружились, вибрировали, перемещались некие комочки, клубочки, спиральки, шарики – иногда даже нечто антропоморфное, в шапочках и кафтанчиках. Почва для них словно и не была твердой средой, поскольку они совершенно свободно перемещались во всех направлениях, не выходя на поверхность. Между этими крохами постоянно происходило какое-то активное взаимодействие, и когда Андрей попытался настроить свой слух на волну их восприятия, то словно бы погрузился в птичий щебет внутри многотысячной стаи, среди невообразимой разноголосицы которой, тем не менее, можно было различить отдельные слова и фразы, правда уловить какой-то более менее внятный разговор не представлялось возможным. На фоне этой хаотической подземной полифонии, пожалуй, единственное, что сближало отдельных участников астрального броуновского движения это определенная степень светимости каждого существа, все они были окружены ореолом живого света. В какой-то момент Андрей увидел, что из глубины к верхнему слою почвы потянулось нечто темное, какие-то перетекающие рваные покрывала, пожалуй, даже лоскутья, лохмотья. Очевидно, заметив это, светящиеся формы пытались прыснуть в разные стороны, но и лохмотья не зевали, они словно бреднем прошлись по верхнему слою почвы, как бы профильтровав через себя все эти шарики, колпачки, спиральки, капельки, после чего моментально хлынули вниз, в полную темноту. Капельки живого света при этом утратили значительную часть своей светимости, и, казалось, потеряли способность к быстрому целенаправленному движению, уныло покачиваясь, словно прибрежный мусор на маленькой волне у набережной. И тут Андрей явственно услышал, как капельки света тихонько плачут, словно обиженные дети, которые, тем не менее, не хотели, чтобы их плач услышали другие сорванцы и начали обзываться плаксами-ваксами и ревами-коровами.
«Дараина, – всплыло в сознании Андрея незнакомое ранее слово, это прикорневой пространственный слой стихиали Дараины.… Ну, это прямо экскурсия с экскурсоводом, только я сам себе и экскурсант, и экскурсовод, при этом ухитряюсь в качестве экскурсанта воспринимать новые слова и понятия, как полученные от третьего лица. Но ведь это я сам себе говорю, как же такое может быть?»
Андрей немного сдвинул точку сборки, и внимание его переключилось на поверхность сада, а почвенные создания как бы вышли из фокуса. Теперь он уже видел непосредственных участников своей недавней беседы, а вкупе с ними многое другое. Возгордившийся камень, которого, тем не менее, еще в позавчерашнем разговоре умная груша охарактеризовала, как знатока философии (Андрей, тем не менее, этих глубоких познаний то ли не смог, то ли не успел выявить) и вправду обладал антропоморфной полевой формой, напоминающей классического гнома-горняка: толстого, бородатого, в фартуке и остроконечном колпаке. Он сидел полупогруженный в камень и, похоже, дремал, хотя еще совсем недавно беседовал с Андреем, но, очевидно, эта беседа его утомила.
Андрей подумал, что действительно раньше уже видел и говорил с существом, подобным этому, только в како-то другом существовании, воспоминания о котором короткими фрагментами всплывают в его памяти. Того гнома звали Дьюрин, и он называл себя гномьим патриархом, будучи, несомненно, более представительным, харизматичным и нарядным. И еще Андрей вспомнил фрагмент рассказа этого Дьюрина о том, что души гномов ушли в камни, а когда-то они, якобы, были совсем как люди, только меньше ростом и жили под землей.
«Странно, – подумал Андрей, – почему этот не вспомнил свое славное гномье прошлое? А может, на всех гномов камней не хватило, и большая часть обладает своей самостоятельной каменной душой».
Впрочем, дух камня спал и на мысленные запросы не реагировал, поэтому этот вопрос остался без ответа и Андрей потерял к нему интерес. Тогда его внимание переключилось на деревья. Каждое из них так же обладало своей душой, они, как и индивидуальности камней были человекоподобны, напоминали карикатурно вытянутых ряженых на ходулях с огромными, гнущимися в любом месте руками. Их фигуры струились и слегка колебались сквозь контуры физических стволов, которые Андрей воспринимал еле-еле и, похоже, действительно каждый образ обладал собственной индивидуальностью, в зависимости от врожденной или приобретенной склонности. Так некультурные яблони (то есть их души) выглядели этакими карикатурными румяными садоводами и даже держали в руках нечто напоминающее грабли и лопаты. Умная груша напротив выглядела этакой пожилой субтильной меломанкой весьма болезненного вида в длинном концертном платье до земли и со скрипичным чехлом в руке. При этом за спинами душ деревьев болтались какие-то сморщенные нефункциональные крылышки, а уши были заострены вверх, как обычно изображались на иллюстрациях к английским и шотландским сказкам разнообразный потусторонние фейери.
И тут вдруг все тот же внутренний комментатор, который в это утро множество раз врывался в поток сознания Андрея, сообщил, что большинство душ плодовых деревьев – ничто иное, как души лесных эльфов, потерявших свои физические тела и пожелавших остаться в родном мире в качестве душ деревьев. При этом, поскольку эльфы живо интересовались судьбой и делами цивилизации своих приемников-людей, то они предпочли вселяться именно в плодовые деревья, живущие в непосредственной близости от человека и во многом зависящие от человеческого ухода. Эльфы, как пояснил неведомый источник информации, всегда тянулись к людям, люди же, как правило, пугались всего потустороннего и на любопытство отвечали агрессией. В образе же деревьев такой контакт был наиболее безопасным и для тех и для других. Теперь становилось понятным, почему без ухода и присутствия человека плоды садовых деревьев перерождались в кислые дички: эльфы покидали такие деревья и переходили в другие, пользующиеся человеческим вниманием и уходом, совмещая свое сознание с собственными душами деревьев.
Все это пронеслось в голове Андрея, как некий справочный материал из того же неведомого источника информации, и в конце было сообщено, что этот слой – стихиаль, заселенный древесными душами, называется Арашамф. Слово было незнакомо Андрею, тем не менее, он уже не удивлялся тому, как естественно выскакивают в его памяти эти странные термины.
Помимо уже знакомых собеседников Андрея сад – его главная верхняя часть – оказался заполнен другими, более-менее антропоморфными существами, в каждом из которых присутствовало некое человекоподобие, и если даже витальное тело было бесформенным и струистым, то всегда присутствовало некое подобие лица. Андрей подумал, что, возможно, это связано с тем, что садовые деревья и кустарники на протяжении многих столетий и даже тысячелетий существования рядом с человеком настолько пропитались человеческой энергетикой, что даже их витальные тела приняли некое человекоподобие. При этом в виталах деревьев оно было выражено в большей степени, и в меньшей степени в кустарниках – малине, крыжовнике, смородине, не говоря уже о разной мелочи: укропе, петрушке, клубнике и тому подобных жителях поверхностного надпочвенного слоя, который, как узнал Андрей из своего источника информации зовут стихиалью Мурахаммой.
Отдельно, помимо этой разношерстной компании более-менее человекоподобных призраков, которые, подобно существам Дараины находились в постоянном общении не только друг с другом, но и с душами насекомых и птиц, Андрей обратил внимание на величественную фигуру, зависшую среди волн небесного золота (почему-то небесная синь в астральном восприятии выглядела скорее как некая сияющая золотистость). Эта фигура удивительно напоминала некий сказочный персонаж пастушка в белой косоворотке, расшитой по воротнику и обшлагам особым руническим орнаментом, лаптях, с золотистой шапкой волос, подстриженных под горшок, с расписной котомкой через плечо и тоненькой пастушьей свирелью. Из нее пастушок извлекал мелодии, льющиеся игривым потоком, в которых слышалось то ласковое трепетанье листвы, то журчание лесного ручейка, то гудение пчелиного роя, и множество других звуков, сливающихся в единое ощущение ласкового летнего утра. Не жаркого, солнечного, с небольшими кучевыми облаками и веселым ветерком, колышущим сочные листья – утро, порождающее то самое комфортное состояние, когда хочется, внутренне улыбнувшись, произнести заветную фразу: «остановись, мгновение, ты прекрасно».
Неожиданно в сознании Андрея возникла расшифровка этого удивительного ласкового, как сказали бы наши предки, пригожего, образа: это сезонная стихиаль по имени Лель. И тут в его сознании начали складываться строки не детской поэзии, посвященные этой замечательной летней стихиали, энергию которой ощущают все, но принимают ее за чисто погодно-природное проявление.
Когда отхлынула жара
И пересмешники узнали,
Что притомилась мошкара
От бесконечных вакханалий,
В леса впорхнул пригожий Лель,
Лукавый, ласковый звоночек.
И сразу заскрипела ель,
Размять пытаясь позвоночник.
Зашевелились дерева,
Луга невнятно зашептали,
Как будто чудо-жернова
От неподвижности устали,
Как будто легкие крыла
Воздушных ветряков незримых
Прохлада в действо позвала
Кружить любовников игривых.
