Оттепель 60-х

– Ну, ты даёшь?! – поразился я. – Откуда тебе известно всё это?

– Так он же всё рассказал Баикину, хвастался своей «победой».

Солдату Гуленко было двадцать пять лет. Он эффектно выглядел на фотографиях в военной форме сержанта с аккордеоном в руках. К тому же, он умел играть вальс «На сопках Манжурии» и плясовую «Калинку». Этого было достаточно, чтобы общаться с девушками «без промаха».

…С детства я привык не засиживаться допоздна, а ложиться спать и вставать рано. Поэтому в армии режим ночного отдыха (отбой в 22-00 и подъём в шесть утра) – мне не был в тягость. А здесь, на сельхозработах, никто не контролировал время нашего сна. Некоторые солдаты этим пользовались. В тот раз я, как всегда, с вечера лёг спать, поэтому едва забрезжил рассвет, проснулся, но вставать в такую рань не стал – незачем.

Спали мы на полу, каждый на своей постели. Я лежал в полусонном состоянии, когда вдруг скрипнула входная дверь, и в комнату осторожно вошёл человек. По очертаниям это был Баикин. Он тихо снял шинель, но дальше раздеваться не стал: из прихожей занёс чайник с остатком кипятка и, пристроившись у окна, начал бриться. Видно, бритьё не доставляло удовольствия: вода была холодной, и лезвие раздражало кожу. Баикин морщился и тихо ругался. Я задремал и на время забылся, а когда очнулся, все уже были на ногах. Дальше всё пошло по установленному распорядку.

Однако после обеда, когда мы, как обычно, растянувшись на полу в доме Канатопа, безмятежно «бодрствовали», забегает посыльный и в срочном порядке зовёт всех на построение. « На опознание, – говорит он, – кто-то изнасиловал местную женщину. Она сейчас с подругой у ротного рыдает, жалуется. Немедленно бегите все для сбора». Мы сорвались и побежали. Тогда за изнасилование только что вышел указ о смертной казни. Мы бежим. И тут я слышу слова перепуганного Баикина: « Ни хрена себе, неужели расстрел? Я влип…» «Вот, оказывается, кто виновник»,– подумалось мне. Припомнил я и раннее возвращение Баикина.

Тем не менее, когда нас построили для опознания, было очень неприятное ощущение – вдруг на тебя укажут.

– Да вот он стоит, усы сбрил и бушлат напялил вместо шинели, думает не узнаю, – проговорила одна из женщин, указывая на Баикина… Тут начался нелицеприятный разговор, перешедший на крик.

Капитан попросил женщин и Баикина удалиться с ним в отдельную комнату. Вскоре оттуда послышался голос Баикина, который возвещал: « Сама дала, кто тебя насиловал?!»

Нас, остальных, отпустили. «Насильника» после объяснений в сопровождении патрульных солдат увезли на гауптвахту, чтобы в дальнейшем передать военному трибуналу.

…Спустя неделю, накануне ноябрьских праздников я, как комсорг роты, поехал по хуторам, где располагались наши солдаты, с целью организации самодеятельного концерта. Я ставил целью освежить и отрепетировать репертуар песен, которые мы исполняли на «целине» и в поезде.

И вот, приезжаю в одно из сёл, и совершенно неожиданно встречаю там Баикина. Изумлению моему не было границ. Причём расхаживал он среди солдат уверенно-нагло и ухмылялся. Я был шокирован, да так, что мне стало невыносимо противно: не мог смотреть на его наглую рожу. Вместо гауптвахты и тюрьмы, он попал в село, которое оказалось лучше и богаче нашего. Военнослужащих там не только кормили на убой, но ещё и баловали мёдом, о чём у нас и думать не смели. Возмущению моему не было предела. Я уже не мог не только помышлять о предпраздничной репетиции, но и находиться рядом с этим типом. Развернулся, и незамедлительно уехал назад в штаб роты, где располагался наш взвод.

…Оказывается, той женщине, которую изнасиловал Баикин, привезли машину дров (причём разгружал её сам старшина, не привлекая рядовых солдат), задобрили и, как могли, «уболтали». Хотя опозорилась она на всю деревню. Кстати, её муж в это время тоже служил в армии. Не ведаю, как они пережили всё это. Зато офицеры нашей доблестной армии спасли свою безупречную репутацию, а заодно сохранили звёздочки на погонах.

…Сбор урожая завершён. Сахарную свеклу вывезли с полей и сложили в гурты около завода. Командование подводило итоги работы и рассчитывалось с хозяйствами. Рутина, связанная с ремонтом и обслуживанием техники, подходила к концу. Еженедельные выпуски боевых листков, отражающих выполнение задания, а также повседневную жизнь солдат, тоже отошли в прошлое. Весь личный состав доставили в Полтаву и разместили в Петровских казармах, которые строились два с лишним века назад.

Поговорка: «Кто про что, а вшивый про баню»

…Прошло уже две недели, а мы всё ждём отправки в расположение дивизии. Сначала солдат это не очень волновало: время шло, а вместе с ним проходила и служба. Но начались осенние дожди, солдаты вынуждены были находиться в казармах, кровли которых протекали. Из-за большого скопления люди находились в стеснённых условиях. Полы казарм были сплошь покрыты матрасами, постели прилегали одна к одной. Бань не было, постельное и нательное бельё не менялось. Стали заводиться вши. Солдаты чесались, стесняясь открыто сказать об этом.

Мой земляк Яшка, со станции Чу, попавший сюда с автороты полка, пристал ко мне:

– Слушай, земеля, ты там вертишься среди начальства и всё знаешь. Скажи: какого хрена мы здесь вшей кормим, ведь работа окончена?

– Успокойся, Яша, – бодро ответил я, – разве ты не понял, что это проверка на «вшивость»?

А когда замполит, подполковник Фурсенко, собрав комсоргов, стал доводить до нас сведения об итогах соцсоревнования, а также пространно говорить, как мы хорошо поработали, и сколько человек личного состава будет награждено медалями, грамотами, денежными премиями и так далее, я, дождавшись паузы, поднял руку и со словами «разрешите обратиться?» спросил:

– Товарищ подполковник, солдаты интересуются, когда нас отправят по частям, ведь работы окончены? И что за причина нашей здесь задержки?

На что замполит резко ответил:

– Не понял, почему вас это беспокоит? Вам что, не известна поговорка «Солдат спит, а служба едёт»?

– Извините, товарищ подполковник, но отправка задерживается, а из-за большого скопления личного состава уже появились признаки педикулёза.

– О каком педикулёзе вы говорите? Вы можете это подтвердить? – усомнился замполит.

– Могу. И даже здесь, и сейчас. Солдаты не моются в бане, и нет смены нижнего белья.

– Разберёмся. А вам советую помнить, что в армии всё делается по приказу.

….В тот же день меня вызвали в медпункт, где я, спустя штаны, как солдат Швейк перед женой поручика, показал медицинскому капитану гнездовье гнид на своих кальсонах. Позже я узнал, что обо мне навели справки на предмет моей моральной устойчивости и блудливости. Ведь я мог схватить насекомых при тесном контакте с местными жрицами.

Видимо, начальство просто не подозревало о нашем антисанитарном состоянии. Потому что сразу, после разговора со мной, к казармам пригнали вошебойку, и всю одежду личного состава пропарили. А солдат помыли в походной бане. Так что от педикулёза мы избавились.

В этом скопище людей оказался и тот «счастливый» солдат – ефрейтор Помыткин, который возил в кабине сорокалетнюю темпераментную учётчицу. Но прежнего восторга на его лице уже не наблюдалось. Он часто морщился и неистово чесал себя ниже живота. Он искренне страдал и искал выход из создавшегося положения. Увидев меня, он с горечью поведал, что в результате тех «амуров» у него появились «лобковые» насекомые, и он не знает, как от них в этих условиях избавиться. Но вскоре кто-то из шоферов ему дал бензину, которым он дезинфицировал себя и, найдя укромный уголок (хотя это было сделать очень трудно), сбрил волосяной покров, избавившись от назойливого недуга, а вместе с этим и от ярких эротических воспоминаний, которые связаны были с гоголевскими местами «близ Диканьки».

…Для меня же армейский вояж на Украину завершился неожиданно удачно. Посылая ежедневные сводки о результатах перевозок нашего подразделения в центр, я почти заочно (по телефону) подружился с дивизионным писарем Владиславом – виделись мы всего два раза. Он был, как и я, уроженцем с Алтая: только я родился в Усть-Каменогорске, а он в Барнауле. Мы в детские годы проживали, так сказать, по разные стороны Алтайских гор, и поэтому считали себя земляками. Здесь все мои сводки «на верх» поступали через Владислава, так завязалась между нами дружба. И я был приятно удивлён, когда в конце работ Владислав вручил мне выписку из приказа о том, что мне объявлен отпуск. Это была великая радость, лучше всяких званий. Этот приказ я передам в штаб нашего полка, и там может решиться вопрос положительно. В чём я не сомневаюсь, если, конечно, старшина Шмалько не навредит.

Друзья – товарищи

Сергей Чванов

Ходил слух, что какая-то москвичка, жена недавно призванного и попавшего к нам солдата, постоянно пишет письма на имя командира полка и просит, чтобы он отпустил её мужа домой. В такое трудно было поверить, и изумляло больше всего то, что такого никогда ещё не было, а тут вдруг стоило поплакать какой-то бабе и попросить командира полка, чтобы он отпустил мужа домой, как он возьмёт и сделает это. Не только солдаты, но и офицеры, просто посмеивались и не воспринимали всё это серьёзно. Но баба не унималась и досаждала командиру своими письмами.

…Я совсем не предполагал, что солдат, о возвращении которого домой так упорно добивается жена, и есть тот писарь, который находится совсем рядом со мной и проходит службу в соседней проходной комнате под руководством майора, ответственного за химическое оснащение и химподготовку полка. Рядовой Чванов почти ежедневно стоял, переминаясь с ноги на ногу, перед своим начальником, монотонно отвечая на его вопросы. Беседа их была довольно тихой и поэтому особо не бросалась в глаза. Она была похожа на вялое препирательство шефа со своим подчинённым. Очевидно, майору нечем было загрузить своего писаря, не то, что в нашем оперативном отделе, где дел всегда невпроворот, и он мог позволить себе небольшой «словесный моцион» перед началом работы. А суть постоянных бесед сводилась к тому, что майор требовал от писаря снять кольцо с безымянного пальца правой руки. На что тот упорно не соглашался:

– Я не могу его снять, потому что оно обручальное, – твердил он.

– Солдату не положено носить кольца на пальцах, вы должны его снять, – настаивал майор.

– Но, это же не простое кольцо, не какая-нибудь безделица, – возмущался Чванов.

– Всё равно, вы должны снять кольцо.

– Я не буду его снимать, оно символизирует мою верность жене и скрепляет наш союз.

– Солдат не должен носить посторонние предметы на теле, устав не позволяет, – давил на писаря майор.

– Об этом в уставе не написано, – упирался рядовой Чванов.

…В таком духе они «беседовали» ежедневно в течение полутора часов.

Майор Козодоев был среднего роста, приземист и медлителен. У него не было своих детей. И он подолгу не отпускал от себя писаря, нудно и настойчиво убеждая оголить безымянный палец.

В конце концов «за непослушание» рядовой Чванов был отправлен из штаба в роту для прохождения службы в качестве обычного солдата. Но это длилось недолго. Вскоре он стал уже батальонным писарем и большую часть времени проводил в штабе батальона. По-другому и не могло быть. Он был довольно развит, умел писать чертёжным шрифтом, рисовать и легко справлялся с рутинной штабной работой. В свободное время вечерами он для себя играл на аккордеоне, который привёз из дома. Принимал участие в самодеятельности в составе небольшой музыкальной группы полка. Часто его можно было встретить в мастерской художника в солдатском клубе, так как он в школьные годы посещал художественную студию. Мог писать акварелью и масляными красками.

…Одинокое серебристое облако купалось в синей бездне. И лишь на западном небосклоне, начиная с горизонта, медленно эта синь заволакивалась светло-серой дымкой, которая, поднимаясь всё выше и выше, намеревалась затянуть собой прелесть солнечного заката.

Именно туда, на запад, в сторону Москвы, только что отошёл электропоезд, в почтовый ящик которого Сергей Чванов опустил письмо, адресованное жене. Перед этим мы заходили на почту, там я отправил бандероль со своими записями в Алма-Ату, где проживала моя жена. Иногда свою корреспонденцию мы отправляли самостоятельно, не прибегая к услугам полкового почтальона. Таким образом, наши письма, во-первых, обходили цензуру, а во-вторых, быстрее оказывались в месте назначения.

– Если бы у меня было два свободных дня, ушёл бы в Москву, – заговорил Серёга, не отрывая глаз от удаляющегося тамбура последнего вагона.

– «Ушёл бы»… так можно «уходить» – через каждый час ходит электричка, – вернул его в действительность я.

– И пешком ушёл бы.

– Ну, это уж и вовсе глупость. Тем более что за два дня ты не дойдёшь.

– Дойду, – упорствовал Чванов.

– До Москвы, пожалуй, четыреста километров?

– Не четыреста, а триста пятьдесят, – уточнил Серёга. – В сутки сто семьдесят пять километров, в час – семь с половиной. Свободно можно дойти.

– Ты представь, – продолжал сомневаться я, – идти, идти, идти. Не стоять, не отдыхать, а идти скорым шагом. Нет, не пройдёшь.

– Вот было бы время, только чтоб тебе доказать, пошёл бы. Я делал бы по девять километров в час, и отдыхал.

– Только, чтоб мне доказать – опять глупость. Неужели из-за этого стоит идти?

– Стоит.

– Или ты ещё совсем пацан, Серж, или ты ультраоптимист.

– Ты такой же оптимист, только смотришь на всё с сомнением. Ну, что особенного дойти до Москвы? – не сдавался Чванов.

…Не было смысла спорить с ним, с таким упёртым. Просто я «списал» тот разговор на то, что он очень истосковался по дому и, в первую очередь, по жене. И лишний раз убедился, насколько невыносима эта безнадёжность. Быть оторванным от свободной жизни, от близких и родных людей. Во имя чего? Во имя рутинной, бездарной, ненужной работы, которая только и делается, чтобы удержать нас в казармах в ожидании войны.

Мы возвращались в часть из самоволки. Подул сначала слабо, а потом, всё усиливаясь, ветерок. Деревья, соприкасаясь с ним, то вздыхали порывисто и вдохновенно, а то вдруг затихали и никли тоскливо и безнадёжно. Небесный купол, по мере заполнения светло-серой дымкой, продвигавшейся к центру, постепенно превращался в стальное подвижное «ничто».

…Вскоре Чванов сбежал в Москву, и причиной тому явилась его неугомонная жена. Она его позвала. Он пытался было отпроситься у непосредственного командира, но тот отказал, желая прежде разобраться. И тогда он оставил службу, казарму и, будь что будет, ринулся на её зов. Своей поездкой он подвёл многих.

…Когда капитан Цынгауз, «миниатюрный» атлет, учился в физкультурной военной академии, ему казалось, что звание «капитан» звучит прекрасно, а четыре звёздочки, радужно переливающиеся на погонах, отлично украшали это звание. И было приятно и азартно стремиться от звёздочки к звёздочке к этому званию, особенно, когда они одна за другой через определённый период оказывались в его бокале, наполненном искристым шампанским, выпиваемым залпом в кругу друзей. В этом ритуале было что-то от гусар времён Дениса Давыдова… Но, когда он стал капитаном и прослужил тот контрольный срок, после которого наступала пора переходить в стан старших офицеров, этот новый, вновь желанный горизонт, стал отодвигаться всё дальше. И не потому, что капитан «подустал», так сказать сбавил пыл, нет, напротив, он был в самом расцвете «спортивных» сил, но должность майора по этому профилю была только одна в дивизии. И хотя занимал её уже раздобревший, потерявший спортивную форму воин, не пойдёшь же его убивать, чтобы занять место майора. Звание это было почти итоговым в военной спортивной карьере. А дивизий было не так много, как полковых спортивных капитанов, готовых в любой момент занять место предводителя «мушкетёров». Капитан Цынгауз крепко задумался, что же делать дальше? Тут-то он и понял, что пошёл на службу не совсем по тому профилю, который позволил бы расти беспредельно. И вот, находясь в стадии серьёзного раздумья по поводу дальнейшего продвижения вперёд, он решил активно включиться в служебную жизнь полка, в котором он благополучно в своё время достиг капитанского звания. Он старался быть, что называется, «на виду», и не только. Он хотел быть всегда «необходимым» командиру полка. И, между прочим, постепенно таковым и становился. Когда нужно было решить неотложные дела – он всегда был под рукой. Вот и сейчас. Солдат самовольно покинул часть. Надо было срочно установить причину и принять меры к его поиску. Провести тщательное дознание командир поручил капитану Цынгаузу. Тот сразу же выяснил, что Чванов перед побегом вёл разговор с непосредственным своим командиром о том, что ему срочно надо попасть домой. Стало быть, он рвался в Москву, где, согласно документам, проживала его семья. Капитан Цынгауз с разрешения командира полка был тотчас откомандирован в Москву. Там он пробыл двое суток и, встретившись с родителями и с женой солдата, провёл полное дознание. После чего возвратился в часть, куда незадолго до него вернулся и Чванов.

Командир полка собрал весь комендантский взвод в кабинет и стал выяснять, кто первым обнаружил, что Чванов исчез. Все как один поимённо заявили, что в тот день Чванов был на месте.

– Афанасьев, ты видел Чванова утром двадцать пятого числа? – спросил командир.

– Так точно, товарищ полковник.

– Даиров, вы видели Чванова утром?

– Так точно, товарищ полковник.

– Бацуев, вы видели в тот день Чванова?

– Конечно, он был в расположении, его видел сам дежурный по части, а мне младший сержант Рыльцов велел заправить его кровать.

– Младший сержант Рыльцов, почему вы приказали заправить кровать Чванова?

– Весь полк отправился на завтрак, а Чванов мог зайти в клуб к художнику и задержаться там. Так бывало.

– Что вы скажете, Коротков, вы тоже утверждали, что Чванов был в расположении?

– Так точно, я утверждал, так как думал, что это он заправил кровать.

– Товарищ Чванов, – обратился командир к виновнику ЧП, – вы жене своей верите? Доверяете?

– Так точно, товарищ полковник.

– В дознании, которое провёл капитан Цынгауз, ваша жена в письменном виде сообщает, что вы в десять часов утра прибыли в Москву. Где же, правда?

Чванов: – Она ошиблась.

Командир: – А родители? (читает письмо…) Так вы намерены говорить правду?

Чванов: – А это очень важно, когда уехал?

Командир: – Да, важно.

Чванов: – Я уехал в 0 часов 45 минут.

Командир: – Даиров, так вы видели Чванова утром?

Даиров: – Никак нет, не видель, видель кровать разобранную.

Командир: – А мы вам доверяли. Это что же, весь взвод обманывает? Кому верить? Где ваша совесть?..

…Рядовому Чванову объявили десять суток гауптвахты и наказали по комсомольской линии. До и после комсомольского собрания он спокойно читал книгу. Когда на собрании потребовали его «последнего» слова, он долго молчал, а потом кое-как выдавил: «Больше не буду». Казалось, он ничего не понял. Я вспомнил, как он на вокзале после отправки письма говорил: «А без риска зачем жить?» За восемь месяцев службы он был на грани военного трибунала. А что же будет за оставшиеся два с лишним года?

…Однако всё было не так, как многим думалось. И во всём этом командир части полковник Сапронов досконально разобрался и поступил по-отечески мудро, не отдав Чванова под военный трибунал. Хотя, если подходить формально (ведь этот побег Чванова, как выяснилось, был не первым), то его легко могли осудить серьёзно и отправить не только в дисбат, но и за решётку.

Думалось, что жена его, только изнывая от тоски, докучает командиру части своими бесконечными письмами, в которых требует отпустить её мужа домой. Да и самого Чванова просит срочно приехать – в силу своего необузданного темперамента. Причина же была куда сложней: женщина оказалась в очень трудном положении.

…А звала его так настойчиво Рита (так звали жену Чванова) только потому, что неожиданно попала в непредвиденную ситуацию.

Когда Сергея призвали в армию, он оставил Риту в доме своих родителей, где, кроме отца с матерью, проживали ещё младшие брат и сестра. Рита работала и заочно училась. Несмотря на большое скопление в квартире родственников, обстановка поначалу была терпима. Но тут неожиданно стали постоянно раздаваться телефонные звонки с просьбой пригласить для разговора Риту. Родителей это насторожило: муж в армии, а жену к телефону вызывает посторонний мужчина. О жизни Риты до замужества с Сергеем они ничего не знали. Возмущало их ещё и то, что она общается с незнакомым им мужчиной, будучи беременной. В общем, требовалось серьёзное объяснение. Сама же Рита не могла на это решиться, уверенная в том, что её не поймут.

Дело в том, что до замужества с Сергеем лет шесть назад, когда она ещё училась в школе (жила она тогда с родителями в небольшом подмосковном городке), в неё влюбился солдат срочной службы, да так, что сразу стал предлагать идти в Загс. Об этом не могло быть речи. После армии он уехал домой в Москву, но вскоре вернулся и стал ещё усерднее просить её руки. Но она всё ещё была несовершеннолетней – отказала. А через год под давлением родителей согласилась, и они расписались. Выходя из Загса, он имел неосторожность заявить: «Теперь я с тобой сделаю всё, что захочу». Эти слова на неё произвели ужасное впечатление, она испугалась и тут же от него сбежала. Два года она считалась его женой, но, так и не полюбив, уехала в Москву. Окончила училище то же самое, что и Чванов. Стала работать на подстанции, где встретила Сергея. Он ей понравился. Вскоре сделал предложение, и она согласилась стать его женой. Кое-как расторгла брак, прибегнув к помощи комсомола, с бывшим мужем. Сергей, естественно, прежде чем жениться, всё узнал о её прошлом, но это его не остановило, и они создали семью. Однако родителям он ничего не рассказывал. И вот, когда Чванова, так некстати, призвали в армию, узнав об этом, её бывший «муж» стал назойливо её преследовать. Рита была беременна. Узнав о том, что она с кем-то встречается, родители были потрясены и требовали, чтобы она избавилась от будущего ребёнка. Понятно, почему она просила Сергея срочно приехать домой и прояснить перед родителями ситуацию. Тогда-то Сергей и совершил первый побег, о котором никто в полку не узнал. Однако, приехав в Москву, он не решился рассказать родителям о прежней жизни Риты и о том, кто её преследует. Обстановка нагнеталась. Она стала писать командиру части письма и снова вызывать Сергея. Надо было всё разрешить. Сергей, сделав безуспешную попытку «отпроситься» домой, совершил второй побег. Встретился с «первым мужем». Произошёл скандал. Но вопрос не разрешился. Да и как он мог решиться?..

…Прошёл месяц. В батальоне полка я увидел Риту, жену Чванова, которая сама приехала в часть. Красивая брюнетка с выразительными бирюзовыми глазами оживлённо беседовала с майором Летяниным, когда я зашёл в штаб батальона с депешей, предназначенной лично комбату. Намечались штабные учения, и в письме была сводка по оперативной разработке для танкового батальона. Майор очень внимательно слушал несколько экзальтированную речь Риты, чувствовалось, что та была взволнована. Получив подпись комбата, я вышел из кабинета. В штабе полка я наткнулся на капитана Цынгауза:

– Товарищ капитан, – обратился я к нему, – а к Чванову приехала жена из Москвы. Вы можете её увидеть.

– Приехала Рита? Она здесь?

– Так точно, в батальоне у майора Летянина.

– Моя работа, – сказал капитан. – Это я сделал, – и удовлетворённо добавил:

– Видишь, приехала, – и направился в батальон.

…Это было в сентябре 1962 года. А спустя полтора года, встретив Чванова у художника в клубе, в записной книжке я сделал следующую запись:

12.01.1964г.

Головка у Чванова стала, как топорик – заострилась к носу. Похудел он здорово. Так далась ему эта неудачная любовь.

Постскриптум.

Рита не дождалась Чванова из армии. Она сделала аборт и ушла от его родителей. Продолжала работать на подстанции, где и встретила свою надёжную опору. Человека старше её, лысеющего и самодостаточного, занимавшего положение, хотя и не очень солидное, но надёжное.

…Через три года после армии я побывал в Москве и навестил семейство Чвановых. Что меня удивило, так это то, что все родственники были очень похожи друг на друга. Особенно бросался в глаза их идентичный узкий нос с горбинкой. Он у всех был почти одинаков, даже у отца и матери, не говоря уже о брате и сестре. Сестра оказалась той самой царицей Тамарой, которая у каждого из нас в воображении, с тонкими красивыми чертами лица и, конечно же, с «чвановским» носом, только у неё это был женский утончённый носик, а глаза – не чёрно-карие, грузинские, а серые – очень выразительные и слегка насмешливые, как у Сергея.

Сергей тогда уже жил с новой женой, Любой, в отдельной однокомнатной квартире. Люба всё время, казалось, домогалась Чванова, всё что-то от него требовала и почти совсем не обращала внимания на окружающих, в том числе и на нас с женой. А Чванов, похоже, не очень реагировал на прихоти своей супруги. Был, как всегда, спокоен и только его нос с горбинкой изредка поворачивался в её сторону, да тёмно-серые глаза таили в себе едва заметную усмешку.