Оттепель 60-х

– Товарищ лейтенант, как жизнь? – спросил я одного.

– Померкла, – ответил он.

– Неужели и вам тяжко?

– Намного тяжелее, чем вам.

– Но у вас и служба легче и, наверное, есть надежда?

– Увы, напротив, надежды нет. И я бы за милую душу поменялся с вами положением.

– Почему так?

– У вас 1095 дней службы. Один день прожил – вычеркнул, второй прожил – вычеркнул, и так далее – срок уменьшается. Мы же не знаем, когда служба кончится. Хотя военным стать, я никогда не планировал.

Этот лейтенант, чувствовалось, никак не хочет служить, считает всё это нелепым и бессмысленным.

Второй «доброволец» оказался более сдержанным.

Я: – Товарищ лейтенант, как служба?

Он: – Что поделаешь.

Я: – Да тут один говорил, что всё бессмыслица.

Он: – Знаю кто.

Я: – Ну и…?

Он: – Хорошо не кончит.

Я: – А не кажется ли вам, что всё это так и надо?

Он: – Как, то есть?

Я: – Что всё это и есть смысл жизни. Яснее: что надо пережить все неожиданности и трудные перемены?

Он: – Непременно. Иначе для чего жить?

…Появились в полку ещё одни добровольцы, но уже «без ковычек». Это девушки, которые откликнулись на призыв военкоматов и пожелали добровольно служить в армии. Таких добровольцев у нас было четверо. Одну из них – Женю – направили в штаб в оперативную часть. Она оканчивала строительный техникум и, видимо, работа в городе не очень её устраивала. К тому же молодая девушка, как и другие её спутницы, захотела попасть в среду парней, чтобы в дальнейшем найти свою половинку.

Всех их переодели в форму. Специально для них были получены обувь и женская военная одежда. Сначала как-то непривычно было видеть в строю на плацу вместе с нами девушек, особенно забавно было наблюдать за старшинами, которым приходилось перевоплощаться при обращении с новым, неудобным для них пополнением. Но постепенно всё утряслось. Распорядок службы у девушек был, как у сверхсрочников-старшин.

Женю посадили за стол напротив меня, и я должен был стажировать её. Отношения у нас сложились дружеские, доверчивые. Если бы я не был женатым, возможно, они переросли бы в более тёплые. Но я тогда был фанатически верен жене, так же как и Родине, и наши отношения не переходили за рамки нормально-деловых, хотя иногда наши беседы происходили в игривом тоне. Например, когда Женя прослужила месяца полтора, я спросил её:

– Тебя тянет сюда, когда ты не здесь?

– Не знаю, – ответила она.

– Или напротив – не хочется идти?

– Нет, такого пока нет, я же ещё ничего не знаю.

– А всё-таки?

– Вообще, да.

– Почему это?

– Ну, например, тебя увидеть.

– Да, что ты? Почему меня-то?

– С тобой интересно.

– Ну, тогда, Женя, возьми меня с собой на твои занятия.

– На занятия? Тебя же не пустят.

– А взяла бы?

– Взяла.

– А ты возьми так. Пусть не пускают.

– Как?

– А так: без меня – забери меня с собой.

– Ах, понятно, ха-ха, – возьму.

– А на какой урок ты меня возьмёшь?

– На какой же?.. На литературу?

– На тот, когда можно разговаривать.

– Тогда на черчение возьму тебя.

– И будешь думать обо мне?

– Ага.

– Правда?

– Да.

Так мы выясняли свои отношения, но дальше шутливого взаимного уважения они не выходили. Вернее, я их не доводил.

Благодаря Жене – она уже могла меня подменить в штабе, – мне довелось дважды побывать за пределами расположения части в составе военнослужащих, направляемых в помощь сельскому хозяйству страны.

Отдельные персонажи

Комиссованный

1

Не знаю, откуда он в нашу часть поступил, как с луны свалился. А попал он к нам уже «комиссованный», то есть его документы были отправлены на комиссию по досрочной демобилизации, и его, видимо, из госпиталя направили в ближайшую часть – нашу, до окончательного выяснения пригодности к военной службе. Предполагалось, что у него «не все дома». Говорят, что там, где это устанавливают, больше половины «сачков», то есть тех, которые грамотно прикидываются «дурочками». В общем-то, из армии можно комиссоваться, только надо быть наглым и настырным и гнуть свою линию до конца. Именно таким образом претендент «достаёт» всех, и эти «все» рады от него отвязаться, признавая его не совсем нормальным. Ведь им всё равно, что с тобой будет в дальнейшем, коли ты сам себя подписал на неполноценность. «Сачок» не ведает, куда его поведёт судьба с такой «справкой». Он не думает о том, что его не возьмут на работу по охране объектов, не дадут прав на вождение автомобилем, все секретные предприятия для него будут навсегда закрыты, так же как и педагогические учреждения.

И вот теперь он у нас: громадный, сутулый, волосатый, не сдерживающий своих эмоций субъект. Он иногда с улыбкой на всю казарму кричит: « Тоска-а-а!», отлично зная, что ему это сойдёт.

Диалог в столовой

Дежурный « комиссованному»: – Ты опять первым прорвался в столовую, чёрт? Ты опять выгреб из каши масло?

Он: – А как же. Да, а как же.

– А зачем ты это сделал?

Он: – А как же. Надо же перед отъездом диетой попитаться.

– Когда едешь?

– Не спешу.

– Правильно. Куда теперь спешить. Документы подписаны, значит уедешь.

– Вот и пожираю у вас масло. Там-то всяко придётся, а здесь, точно, накормят, да ещё диетой.

– А как старшина теперь к тебе относится?

– Да как?.. Всё предлагает работу.

– Куда это вы ходили с ним?

– Через плац?

– Да.

– Это он в санчасть меня водил, можно, говорит, ему пыль стряхивать с кроватей?

– А врач?

– Вообще-то, говорит, он освобождён от всех работ, но ты, говорит он мне, уже совсем обнаглел, «комиссованный».

– Дело в принципе, – отвечаю ему я.

2

Крепкий, среднего роста с национальными усиками грузин. Глаза быстрые, смеющиеся.

– А если бы меня не комиссовали, – говорит он, – всё равно толку мало: через полмесяца я опять попал бы в госпиталь.

– А сколько ты служил? – спрашиваю я.

– Десять месяцев.

– Был дома?

– Шесть дней.

– А вдруг опять призовут?..

– Врач сказал, призовут только в случае войны.

– С чем комиссовался?

– Экзема на половом органе.

* * *

Байка:

Один солдат, сильно размахивая руками, отвечает на политзанятиях на вопрос, каким должен быть солдат:

– Солдат должен быть честным, правдивым, уважать старшину и старших по званию, не ругаться…

Другой солдат: – Не маши руками, и так холодно.

Шофёр

Когда он сидел на политзанятиях, казалось, что все разговоры не касаются его. Он был непроницаем, а внешний вид его словно говорил: «Всё, что вы тут излагаете, я знаю, и могу так же и об этом же читать лекции, но я не верю вам и мне это неинтересно».

Он всегда был опрятен: как солдат за внешний вид мог занять первое место. Окончил Суворовское училище, попал в военное училище, передумал стать военным и теперь уже призвался на действительную службу.

На политзанятиях отвечал отлично, но никогда ему «отлично» не ставили. Знали его, и то, что он не захотел стать военным. В тетради рядом с темой записывал выдержки. Причём и то и другое записывал очень аккуратно. Вот, например, одна из выдержек:

«…Сурова жизнь,

Коль молодость в шинели,

А юность перетянута ремнём…»

М. Лермонтов

А вот другая:

«Не тот прав, кто действительно прав,

А тот прав, у кого больше прав».

Портрет: Волос каштановый, глаза несколько выпуклы и под плёнкой. Любит говорить размеренно, но… всё сводится к разговору вокруг алкоголя.

Диалог о другом солдате

Шофёр: – В комсомол вступает, – кивнул он на солдата.

Я: – Это от того, что в партию надумал.

Комсорг: – Что тут такого, пусть себе дорогу пробивает.

Шофёр: – Дорогу? Вот и беда, что себе её пробивает.

…Сейчас шофёр служит в автороте полка.

Байка:

Один солдат решил строго жить по уставу. Идёт комсомольское собрание.

– Сейчас личное время? – спрашивает он у комсорга.

– Да, – отвечает тот.

– Тогда я пошёл отдыхать.

Бодрый солдат рядовой Манич

– Откуда ты родом, Манич?

– Кунцево знаешь?

– Нет, но это, должно быть, второй Париж.

– Теперь уже Москва.

– И как там?

– О, мы живём тихо. Без забастовок. С воровством тоже покончили.

– В ногу, значит, шагаете с коммунистическими бригадами?

– Ещё бы, «Нет большего счастья, чем строить коммунизм!» – написано у

нас при въезде в город.

– Рвёшься, наверно, туда?

– «Но чтоб не затонуть в тиши, любимую деревню покидаю…»

Да неужели ты там не был?

– И даже не слышал.

Циник

– Хочу тебя предупредить, – говорил мне при первом знакомстве солдат, прибывший в наш полк из другой части. Я знал о нём лишь то, что по образованию он фармацевт.

– Я – циник и к тому же морально неустойчивый парень. Не знаю, может, это молодость, но мне так хочется. От этих разных идей я в стороне. Я бы хотел плыть и плыть по волнам. Я не хочу быть ни чьей опорой. Я хочу опереться сам, так это… беспечно и надёжно.

На что я ему ответил: – Цинизм, по-моему, не достоинство, которым можно гордиться. Настоящий циник, пожалуй, не знает, что он циник, ему кажется, что он очень развит, остроумен и умён… А как ты при своём «цинизме» смотришь на дальнейшее образование?

– Положительно. Буду учиться.

– Ну вот, а это говорит о том, что ты не собираешься плыть по волнам. Ты этого только желаешь, вернее, хотел бы. Слушай, а жене своей ты изменяешь без зазрения совести?

– Без всякого, – констатировал он. – Я это оправдываю так: жизнь длинная, с женой наживусь ещё, а молодость одна.

– А ещё мне кажется, что ты способен хоть кого обмануть, правда это или нет?

– Без сомнения.

– Почему?

– Мне даже представляется, если я удачно обману, то намного умней тех, кого обманул.

– А там, на гражданке, ты как работал? Оклад-то у фармацевтов маловат.

– О, я противник этих учрежденческих занятий. Единственное, что я приветствую, так это сидеть в ресторане не важно, за чей счёт – её или мой. И потом, я не против дать взятку при поступлении в Вуз.

– Даже так? Пожалуй, ты действительно вполне сознательно определил свой путь. Что ж, посмотрим, а пока… будем здоровы.

Два Васи, один из которых Валера

Они всегда были вместе, если позволяли обстоятельства. Их разлучали только наряды и караулы, и то, когда направляли в разные места. Другим они представлялись братьями и на вопрос, как зовут? – Вася, – отвечал первый, который был выше ростом и крепче телосложением. – А тебя? – Тоже Вася, – отвечал второй, который был сухощавый и чуть ниже среднего роста. – Как же так, вы братья, а зовут вас и того, и другого Вася? – А мы двоюродные братья, – отвечали они, хотя второго Васю на самом деле звали Валерой.

До армии они жили в одном московском районе и занимались акробатикой. У них даже было несколько совместных акробатических номеров, которые они теперь демонстрировали на сцене солдатского клуба в праздничные дни.

В армии они с самого начала держались вместе, и это было разумно: никто их не рискнул обижать, а когда они стали старослужащими – об этом и вовсе не могло быть и речи.

С Васей, который на самом деле Валера, я впервые встретился, находясь в карауле. После того, как отстоишь два часа на опорном посту, наступает время «бодрствования» в караульном помещении. Там ты не имеешь права спать, но можешь читать и общаться с другими солдатами. Тогда я и обратил внимание на Валеру Саблукова. Он безотрывно читал газеты, которые вынимал из разных карманов своей одежды. Это удивило меня, так как я не замечал, чтобы солдаты так зачитывались каждодневной периодикой. Оказывается, Саблуков ставил во главу угла осведомлённость о текущей жизни. О газетах он вообще говорил со страстью. С интересом их изучал и утверждал, что толстые книги уже отжили своё время, особенно произведения классиков, о которых, как он выразился, «мы достаточно наслушались в школе».

У меня с собой была книга с названием « Л.Н. Толстой о литературе». По чистой случайности, перелистывая страницы, я наткнулся на мысли писателя как раз о том, что волновало Саблукова, только взгляды их абсолютно расходились. « Я ненавижу газеты и журналы… – писал Толстой. – Если же газета или журнал избирает своей целью интерес минуты – и практический, – то такая деятельность отстоит на миллионы вёрст от настоящей умственной и художественной деятельности и относится к делу поэзии и мысли, как писание вывесок относится к живописи…»

Сопоставив два мнения: одно исходило от «коренного» москвича (Васи-Валеры), а москвичи, как считают в армии – «самые умные» ( хотя и в ковычках), а второе – от признанного всем миром классика Л.Н. Толстого – я понял, что, уважая толстые тома классиков, следует читать также газеты и журналы. Об этом мы и беседовали с Саблуковым в карауле.

Через некоторое время наступил праздник – День Советской Армии. На сцене нашего клуба выступали, как всегда, самодеятельные артисты. Дети работников химзавода лихо спели довоенный шлягер «Три танкиста – три весёлых друга» и несколько военно-патриотических песен.

После детского хора вышел на сцену солдат-кавказец и исполнил песенку про то, как хорошо быть генералом. А когда игриво завершал куплет словами: «Буду я точно генералом, стану я точно генералом, если капрала переживу», стоявший у стены старшина Шмалько, наверно, вообразив себя капралом, хитро улыбнулся. Старшина Дикий, напротив, сохранял невозмутимый вид. Зато старшина Горох очень серьёзно сочувствовал солдату, которому нелегко будет достичь своей цели.

Завершил концерт, как всегда, дуэт «двух Вась». Ведущий так и объявил: « Сейчас исполнит акробатический этюд «дуэт двух Вась». Кульминационный момент наступил тогда, когда Вася-малый отжался на руках ногами вверх на поднятых руках Васи-большого. Спускался Вася-малый красиво и грациозно, и после ловко выполненного сальто оказался перед Васей-большим. После чего они одновременно развели руки в стороны и сделали театральный поклон публике. Концерт прошёл, по меркам местных зрителей, удачно.

Сержант Пилипенко

Сержант Пилипенко – парень загадочный и рисковый. За два года службы он был не раз разжалован и возведён в сержанты. Он был находчив, что в армии очень ценится – потому он и сержант,– но в то же время и непредсказуем.

Однажды перед комсомольским собранием капитан Котлов предложил ему лично выдвинуть конкретную кандидатуру на какую-то серьёзную общественную должность. И вот идёт собрание, настала пора выдвигать кандидатов, а сержант сидит себе без признаков действия. Котлов забеспокоился: ведь он заверил замполита, что всё схвачено и всё будет, как наметили. Нетерпеливо подаёт руками сигналы к действию. Однако Пилипенко будто не замечает. Капитан выходит из себя и грозит ему кулаком. Собрание подходит к концу, а он хоть бы что. После собрания сержант Пилипенко говорит офицеру: « Что вы там руками махали, маячили?» – А что же ты Кривошеина не выдвинул, как договаривались? Ведь это была самая подходящая кандидатура… Ну, я тебе дам дослужить, сержант Пилипенко! Так дам, будешь меня помнить!..

Конечно, не всегда сержант так делал, иначе на него не надеялись бы. Но иногда такое случалось.

…А вот недавно зашёл он на сборный пункт, где было распределение будущих солдат по командам и спрашивает: « Где здесь четвёртая команда? – Молодёжь обступила его, а он: – Я, говорит, прибыл из Калинина за четвёртой командой». Тут родители подскочили: – Ты уж, сыночек, не обижай их там, помоги оглядеться, позаботься…» и начинают его угощать мясом, водкой, яйцами… Потом его те же родители оттирали, приводили в чувства. Где пил, там и упал. Удивительный сержант Пилипенко. Но находчивый.

Писарь строевой части полка

1.

Глаза серьёзные. Голова большая, костистая, туловище хилое. Тихий. Очень редко выходит из себя. Но… себе на уме. Твёрдо знает, что не способен перевернуть мир, а значит, необходимо приспосабливаться. Курит «Беломор», очень часто и почти незаметно находится потшафе. Получает ефрейторский оклад, который составляет четыре рубля восемьдесят копеек. Но чувствуется, имеет побочные доходы и находится в сговоре с начальством. Руководитель по политической подготовке очень доволен им.

– Товарищ Дамиров, а как вы смотрите на жизнь и вообще на эти лишние разговоры на занятиях о «жизни»?

– Что зря говорить-то, товарищ капитан, всё что делается – всё правильно, а разговоры о том и сём – обычная болтовня.

А потом тот руководитель говорил: – Дамиров – самый из вас серьёзный и выдержанный, это видно по всему: по его работе в штабе и по поведению на занятиях.

…Дамиров – российский казах из-под Омска, зовут его Костей, хотя на самом деле его имя Касымбай.

2.

Когда меня перевели в штаб, я обратил внимание на учтивого светловолосого солдатика. Ко мне тогда он отнёсся очень хорошо. Вежливо рассказывал, что к чему. Я спросил, какой год он служит. «Первый», – сказал он. Оказалось, он призван на полгода позже, и служил всего два месяца. Тогда он был помощником Кости Дамирова – писаря третьего года службы. Осенью Дамиров демобилизовался, и его начальника, майора, вскоре перевели в другую часть. Заступивший на его место капитан был не в курсе всех дел, поэтому работа вся пала на этого учтивого светловолосого солдатика.

Сам я, целиком занятый делами оперативного отдела, мало общался с другими штабными писарями. Слышал, что солдаты на писаря обижались: ведёт себя вызывающе и нагло – задерживает выдачу увольнительных и оформление отпусков. Всегда внимательные часовые, стоящие у Знамени полка, спрашивали: «Что это за писарь у вас, постоянно прикладывает руку к виску – отдаёт честь, только и слышишь: « разрешите обратиться?», «разрешите идти?», а стучится-то как в кабинеты? – согнётся, приложит ухо к двери и тихо-тихо скребёт пальчиком».

Вскоре капитан представил его к званию «ефрейтор», а ещё через полгода он стал «младшим сержантом». Понятно, что он оказался в числе «любимчиков» и у старшины Шмалько. Как и другие «обласканные» старшиной, он стал чаще отлучаться из части и даже бывать «под мухой». От этого учтивого светловолосого солдатика одна местная жительница стала беременной. Узнав это, он тут же оставил её. На вопросы отца: « Куда ты пропал, почему не звонишь?» – неизменно отвечал: « Не мог, был на учениях в лесу».

Помню, когда он стал ефрейтором, то, обмыв «повышение в звании» с командиром отделения, вызвался помочь ему – провести вечернюю прогулку. Сам сержант был пьян, и ему было не до того. На прогулку вышли четыре человека, остальные были вне части. Шатаясь и шаркая полусогнутыми ногами, ефрейтор, забыв, что никогда не занимался строевой подготовкой, зычным голосом скомандовал: «шагом марш!» Затем ему взбрело в голову пройти по плацу ещё и с песней: «Взвод, запевай!» – повелел он. На что солдаты только усмехнулись – петь вчетвером никто не собирался. К тому же и плац был пустой. Едва уговорили новоиспечённого ефрейтора повернуть «взвод» в казармы. Там он ещё пытался громогласно провести поверку, ссылаясь на то, что должен появиться майор. Но никто его уже не слушал. А утром ефрейтор даже не заметил, что на лицах солдат блуждает усмешка.

Две армейские «звезды»

Библиотекарю полковой читальни – Раисе Ивановне было лет около тридцати, если не больше. И очень она была схожа лицом с бубновой дамой из карточной колоды. Какая-то чрезмерная эксцентричность выделяла её: и одежда на ней была пёстрая, и манеры резкие. Наверное, эта особенность и не сближала её с офицерами, а, напротив, отторгала.

– Сегодня я не ходила домой обедать, зашла в полковую столовую. Стою в очереди, а потом решила посмотреть меню. Возвращаюсь и вижу, уже стою за мужчиной, нашим военным старлеем. Ну, думаю, какой нахал, залез впереди меня. Подходим к окну, а он и говорит: « Этой девушке не отпускайте: во-первых, она без очереди, а во-вторых, стыдно ей ходить в полковую столовую, дома надо готовить». И так это неожиданно получилось… – возмущалась она.

Перед солдатами Раиса Ивановна жеманилась и довольно часто подчёркивала, что является девственницей. Услышав это неожиданное откровение, некоторые солдаты вздрагивали и смущались, не зная как себя вести. Но только не младший сержант Курочкин – военнослужащий с дерзким орлиным взглядом. Он сразу раскусил нрав библиотекарши, так как по случайному совпадению оказался из соседней деревни Раисы Ивановны. У них даже был один местный говор – они «окали».

Младшему сержанту Курочкину удалось под прикрытием книжных стеллажей «снять» пломбу целомудрия с нашей застоявшейся девственницы, хотя, как оказалось, пломба была мнимой и вскрыта ещё до появления Раисы Ивановны в нашей части.

« Ну, Раиса, ну, коза…» – усмехался незлобно Курочкин. После его слов она и другим стала казаться этакой своенравной «козой-дерезой».

* * *

Была у нас и другая припозднившаяся девушка – машинистка при штабе. Её звали Тамарой, но она была, напротив, приманкой для офицеров. Что-то в ней притягивало их, чисто по-женски и даже по-матерински. Добродушное симпатичное лицо и фигура уже вполне сформированной, полноватой женщины располагали к ней мужчин. Сначала она была любовницей бравого капитана артвооружения – закоренелого холостяка, пытавшегося поступить в военную академию, чтобы в будущем стать генералом. Но все предыдущие неоднократные попытки поступить, были безуспешны. А так как он не намерен был менять своё семейное положение, то Тамара считала себя женщиной почти свободной.

Капитан в очередной раз уехал в академию. А в это время должны были проходить полковые учения в лесу, где на стрельбищном полигоне обычно мы сдавали нормативы по стрельбе из автомата и пистолета. Офицерский состав должен был разыгрывать штабные баталии, а солдаты отстреливать положенные нормативы.

На учения майор Касатонов взял с собой машинистку Тамару. Я тоже должен был находиться при нём, чтобы наносить на карту позиции своих и вражеских войск.

Приехали мы на полигон поздно вечером, разместились на ночлег. А с утра после завтрака я пошёл доложиться майору. Отыскал его в спальном офицерском помещении, и вошёл в тот момент, когда он поспешно заправлял постель Тамары. В помещении было две кровати: майора и машинистки. Его кровать была уже заправлена. С Тамарой я только что столкнулся на выходе. Майор был давно уже на ногах, а его спутница, по-видимому, нежилась до последнего. И мне показалось, что она совсем не против того, чтобы её застали в неформальной обстановке рядом с заместителем командира полка.

День выдался прекрасный. Из автомата стрельбы прошли успешно. Стреляли короткими очередями лёжа с упора. Весь наш взвод отстрелялся на «хорошо». А вот с «пистолетом» не всё вышло благополучно. Потому что никакой предварительной подготовки не было.

В лесочке, где проходили штабные учения, а мы сдавали нормативы, всё было стреляно-перестреляно. Но он радужно зеленел. Пели птички и цвели цветы. Солнечные лучи, как по ступенькам прыгали по сосновым веткам всё выше и выше. И вскоре должны были, преодолев лес, перенестись к облакам, А потом обагрить запад и, наконец, раствориться в ночной мгле. А пока солнечные лучи, будто сами «простреливали» лесную чащу, радуя всю окружающую живность и, естественно, меня. Природа бурно цвела и благоухала, вселяя мажорное настроение.

После учений машинистка Тамара и майор Касатонов поддерживали тёплые душевные отношения. Вернулся из Москвы и бравый капитан, в третий раз завалив экзамены в академию. И хотя говорят, что если в деле не везёт, то повезёт в любви, на этот раз у капитана и с любовью случился облом. Ближе к осени ситуация и вовсе изменилась.

Из Туркестанского военного округа в полк прибыл на освободившуюся должность начальника штабы полковник Слюсарев – вдовец с тремя дочерьми-подростками. Жена погибла год назад в автокатастрофе. И его, по личной просьбе, перевели в столичный округ. В полку он сразу же обратил внимание на привлекательную женщину – машинистку Тамару. Она тоже не осталась равнодушной к нему. Помню наш последний с ней задушевный разговор. Я часто изливал ей душу о том, как тоскую по любимой жёнушке и жду не дождусь того момента, когда мне объявят отпуск. Зная это, Тамара, увидев меня в конце октября, сообщила:

– Я говорила с ним, он обещал тебя отпустить в отпуск позднее.

– В январе?

– Я понимаю, тебе надо бы сейчас. Не правда ли?

– Если честно, то я не очень в это верю, – сказал я. И тут же допустил непоправимую оплошность, спросив: « А с кем Вы говорили насчёт меня, Тамара, уж не со старичком ли – новым начштаба?»