Дом Анны

Ирина: – Забываю спросить – а как звали бабушку?

Владимир: – Ольга Михайловна. Лиговская.

Ирина: – Кажется, князь такой был?

Владимир: – Ее отец. Князь Лиговский. Мой прадед. Умер еще до третьей революции.

Ирина: – Наверное, это здорово когда у тебя такой род?

Владимир: – Наверное…Это отцу очень нравится. Он везде им как флагом размахивает.

Владимир (подходит к телефону): – Надо решиться…

Ирина: – Отцу звонишь?

Владимир кивает и набирает номер телефона.

Владимир: – Будьте добры Александра Андроновича. Скажите – сын…Папа, здравствуй. Да, давно не виделись. Здоров. Все нормально. Ты с мамой давно говорил? Два дня назад. Не могу дозвониться до нее. Хочу заехать к ней сегодня вечером. Если можешь – подъезжай. Хочу еще на Чёрный плёс съездить. Да. К бабушке. Там охрана на въезде? Понятно. Меня пустят? Позвони им, пожалуйста. Да, будь здоров. Спасибо. У меня есть твой сотовый. Не изменился? Хорошо. Пока.

Владимир: – Странная история. Он был у матери два дня назад. И теперь она как будто исчезла…

Ирина: – Пропала? Думаешь это как-то связано? Они общались?

Владимир: – Понятия не имею. Вроде бы общались. Редко, конечно. Мне 10 лет было, когда они развелись. А что было между ними последние два года? Думаю, что ничего.

И зачем он приезжал?

Ирина: – Вечером узнаешь….Ты не обиделся на меня?

Владимир: – За что?

Ирина: – Ну…как сказать.

Владимир: – Нет. Мне показалось, что обидеться должна ты. Разве нет?

Ирина: – Нет.

Владимир: – Я болен, Ирина. Я не могу быть мужем. И отцом.

Ирина: – Так все серьезно?

Владимир: – Не знаю. Мне уже все равно.

Ирина подходит и обнимает Владимира. Владимир тоже обнимает Ирину.

Владимир: – Не обижайся. Если ты на что-то надеялась, то я не тот человек.

Ирина: – Мне кажется, что ты не прав. Дело в психике. Разве нет? Ведь если захотеть, то можно исцелиться. Неужели тебе не хочется?

Владимир: – Я уже не знаю, что мне хочется. Иногда мне хочется исчезнуть. Раствориться в воздухе как дым. Растаять как сахар в воде. У тебя есть музыка? Поставь музыку…

Ирина: – Да, есть. Что хочешь?

Владимир: – Поставь что-нибудь классическое. Негромко.

Ирина перебирает пластинки.

Владимир: – Удивительно, ты до сих пор слушаешь пластинки?

Ирина: – Там звук другой. Настоящий.

Ирина вытаскивает конверт, ставит Баха «Agnus Dei».

Владимир закуривает:

– Agnus Dei? Последний раз был в филармонии 8 лет назад. Исполняли Малера Шестую Симфонию. С женой ходили.

Ирина: – В детстве я была на всех премьерах отца. Представляешь? Начиная с 7 лет. И до окончания школы.

Владимир: – Я и не знал. Нравится опера?

Ирина: – Ну, кое-что мне не очень нравилось, скажем, честно (улыбается). Нравилась атмосфера. Даже не могу объяснить. Это не передать словами. Волшебство какое-то. Костюмы солистов. Музыка. Голоса. Завораживало. Особенно, когда мне было всего семь лет. Многие дети даже не представляли, что такая жизнь существует. Артистические гримерки. Костюмерные. Длинные, замысловатые коридоры, в которых можно было заблудиться, словно в средневековом замке. Оркестр – нечто грандиозное. Музыка окутывала меня. До головокружения. И еще меня все очень любили. Актеры угощали меня конфетами (улыбается) (пауза). Я любила Аиду. Отец исполнял партию отца Аиды….Очень вдохновенно. Правда, я с тех пор ни разу не была в опере. Почти 20 лет. Перекормили меня.

Владимир: – Конфетами? (смеется).

Ирина: – И конфетами тоже.

Владимир: – Поеду я, Ира. Вот докурю и поеду. До Черного Плёса больше часа добираться. А вечером к маме надо заехать. Надо выдвигаться, чтобы успеть.

Ирина: – Ночевать ты все-таки не приедешь? Тебя не ждать?

Владимир: – Не жди. Поеду налегке. Ничего мне не надо. Пусть все вещи у тебя так и лежат. Ты же не против? (тушит сигарету в пепельнице)

Ирина: – Нет.

Владимир: – Тогда, до завтра?

Ирина: – До завтра.

Ирина ждет, что Владимир обнимет ее, но он уходит, погруженный в себя.

Действие второе

Картина первая

Дом бабушки Владимира. Владимир подходит к дому. На лавочке у окна сидит старик с палочкой в руках.

Владимир: – Добрый день!

Старик: – Здравствуйте, Владимир! Вы меня не помните?

Владимир: – Нет, не припоминаю. Вы наш родственник?

Старик: – Я двоюродный брат вашего покойного дедушки. Позвольте представиться (привстает со скамейки) – Георгий Владимирович. А я вас отлично помню.

Владимир: – Очень приятно…Отлично выглядите. И давно вы здесь? Неужели один тут живете?

Старик: – Нет, что вы. Ваш папа любезно предложил мне перебраться сюда из города на лето. А за мной тут ухаживает сиделка. Настя. Она в город сегодня уехала до вечера.

Владимир: – Понимаю. А дом, я смотрю, не ремонтировали…

Старик: – Некому и некогда. Папа ваш тут бывает, но крайне редко. И мне кажется, ему не хочется придавать дому какой-то современный вид.

Владимир: – Зачем современный. Покрасить, внутри поменять обои, пол перестелить.

Старик: – Может быть, и этого было бы достаточно. Вот вы бы и взялись, Владимир (улыбается).

Владимир: – Когда-нибудь, Бог даст, возьмусь.

Старик: – Давно не были здесь?

Владимир: – Давно. Несколько лет. Хочу на могилку к Ольге Михайловне сходить. Попросить прощения за столь долгое отсутствие. Она, конечно, этого не увидит. Не узнает…

Старик: – Придет время и узнает.

Владимир: – Очень может быть.

Старик: – Я слышал, что вы на войне были? Вы присаживайте рядом. Присаживайтесь.

Владимир: – В некотором смысле… (садиться на крыльцо). Я военный журналист. Точнее – был им.

Старик: – Все равно. Видели людские страдания. Знаете жизнь солдата. Сейчас все, наверное, не так, как было 60 лет назад. Но все-таки…Я был совершенно не готов к службе на фронте. Из интеллигентной семьи, изнеженное создание (смеется). Как я выжил – одному Богу известно….А отчего были? Сейчас вы уже не журналист?

Владимир: – Сейчас я гражданский человек (улыбается).

Старик: – Знаете, Владимир, мне одна сцена врезалась в память. Я тогда еще не был мобилизован. Лет не хватало. Морскую пехоту грузили на катера. Прямо перед окнами моего дома. Напротив набережной. Солдаты были в полной амуниции: с оружием, с противогазами, с вещмешками за спиной. И почему-то грузились они на прогулочный катер. На обычный прогулочный катер, на котором в праздники и выходные катался народ. И даже иногда играл небольшой оркестр. Они стояли спокойно, ждали своей очереди, почти не переговаривались. И вдруг к одному из бойцов с громким плачем подбежала женщина. Ее уговаривали, успокаивали, но безуспешно. Солдат силой отрывал ее от себя, а она все продолжала цепляться за вещмешок, за винтовку, за противогазную сумку. В конце концов, она бессильно опустилась на колени, на холодную мостовую. Катера уплыли, а женщина еще долго тоскливо выла. Именно выла, как убитая горем волчица. Преклонив голову на гранитный парапет. Наверное, это была его мать. Насколько же я был наивен тогда. Только много позже я понял, почему она так себя вела.

Владимир: – Она чувствовала и знала, что ни солдаты, ни катера, на которых их отправляли, больше не вернутся. Никогда. Верно?

Старик: – Да. Сердце матери невозможно обмануть. Вот такие мы были в молодости. Мне кажется, что вы совершенно другой человек. Я слышал, что вы большой писатель.

Владимир: – Вовсе нет. Я очень мало написал.

Старик: – Если вам неприятно слушать мои старческие бредни, я не обижусь. Можете сказать мне без обиняков.

Владимир: – Отчего же. Мне очень интересно послушать. Я как раз пишу сейчас книгу о войне. Почти дописал.

Старик: – Очень любопытно. Я, к сожалению, с трудом могу читать помногу, зрение уже не то и устаю быстро. Но я прошу сиделку. Она мне не отказывает. Читает по вечерам.

Если вы не против, я могу рассказать вам еще одну историю (вопросительно смотрит на Владимира).

Владимир: – Конечно, я не против, Георгий Владимирович.

Старик: – Была поздняя осень. Меня только призвали. Мне кажется, был ноябрь. Мы остановились с нашей ротой напротив школы. А все школы были уже превращены в госпитали. Такое было время. И вот я вижу, как в школьном саду два пожилых санитара хоронят убитых. Копали яму, снимали с мертвецов форму. Вы знаете, Володя, существовала инструкция, которая обязывала беречь государственное имущество. Да. Именно так. Поэтому снимали обмундирование с умерших солдат. Я стоял рядом с могилой. В нескольких метрах. Один труп с пробитой грудью был божественно красивым юношей. Тугие мышцы, безупречное сложение. На груди был выколот орел. Красивый рисунок. Вы знаете, не подумайте ничего плохого. Я ведь всю жизнь прослужил в Академии Художеств. Думаю, что вы знаете об этом….Так вот, Володенька. И вот эта красота, это безупречное тело. Практически точная копия Аполлона. Я не шучу. Оно мертво. Убито. Одной маленькой стальной пулей. Это просто чудовищно, Володя. Смерть страшна, а во время войны страшна вдвойне…

Владимир: – Вы узнали, что за бойцы это были?

Старик: – Это были парни из разведки морской пехоты. Вся их бригада погибла. Никто не выжил. Ребята сказали, что похоронили лишь немногих. Тех, кого удалось вытащить из-под огня. Они попали в окружение.

Владимир: – Мне это знакомо.

Старик: – Это была первая смерть, которую мне довелось увидеть на войне. После – смертей было так много… Так много, Володя…(пауза) Всё (делает жест рукой, что больше не будет ничего рассказывать). Простите, меня старика. Что-то нашло на меня. Просто столько лет прошло, а многое сохранилось в памяти, будто вчера это было. Мои все уже на том свете. И фронтовые друзья, и родные. А я вот еще живу зачем-то.

Владимир: – Давайте в дом войдем, Георгий Владимирович…(приглашает старика жестом, помогает ему подняться со скамейки). Абажур-то еще цел? Старый, бабушкин?

Старик: – А как же…Володя. Конечно, цел.

Входят в дом. Очень большой круглый стол. Над ним самодельный абажур. Полумрак.

Владимир (подходит к столу): – Уже и цвет потерял. Когда-то он был желтый. И ткань почти истлела.

Старик (включает свет): – Да, ветхий совсем… Мы на второй этаж не поднимаемся, Володя. Тут живем.

Владимир оглядывает комнату:

– Ничего не изменилось. А бабуля, будто в сад вышла на минутку.

Старик: – Я при жизни Ольги Михайловны часто бывал тут одно время. Вы должны помнить, Володя. Вы тогда в школе учились. Помните?

Владимир: – Вспоминаю. Это вы мне подарили серебряный рубль с профилем царя? (смеется).

Старик: – Надо же…Вспомнили…У меня была целая коллекция таких монет. Но я не нумизмат, Володя. Поэтому все раздарил. Родным, знакомым….

Владимир: – Я этот рубль, к стыду своему, потерял (улыбается).

Старик: – Столько лет прошло. Не стоит огорчаться. Их выпустили очень много. В первые годы правления императора. Они никакой ценности серьезной не представляют. Даже сейчас. Эту монету можно купить в любом серьезном антикварном магазине.

Владимир: – Я не огорчаюсь, Георгий Владимирович.

Старик: – Позвольте вас, спросить?

Владимир: – Конечно.

Старик: – Вы были ранены?

Владимир: – Как вам сказать…Контузия. Каких-то проникающих ранений у меня не было. Я ведь непосредственно в боевых действиях не участвовал.

Старик: – Представляете, я не был ни разу ранен. Один раз меня зацепили штыком, небольшой порез всего лишь был. На бедре. Штык вскользь прошел. В ночной рукопашной. Ни разу не был ранен. Это же невероятно. Рядом со мной гибли товарищи. А я оставался цел. Разве это не чудо? Это чудо.

Владимир: – На войне бывают необъяснимые вещи. И к тому же у каждого человека своя судьба. Уникальная.

Старик: – Да-да. Вы правы. В Академию Художеств приезжал известный искусствовед. Бельгиец. Ныне уже покойный. Это было лет двадцать назад. И вот что интересно, мы разговаривали с ним о войне, и выяснилось, что наши части стояли напротив друг друга. В одно и тоже время. Более того, мы участвовали в боях друг против друга. И оба выжили. Мы подружились с ним. Он часто приезжал. Он был специалист по эпохе Возрождения….К чему все я все это говорю, Володенька? Подавляющая часть простых солдат не делали ничего злого. Они лишь пытались выжить. Потому что сознательное зло творили далеко не миллионы несчастных. Я о том, что война это не просто зло само по себе. Это какое-то не сразу понятное наказание Божие, испытание. Это событие вселенского масштаба сразу для всего человечества. Или части человечества. Испытание – человек ли ты? Ведь на войне все равно можно оставаться человеком.

Владимир: – Ваша война была освободительной, вы защищали свою страну, своих родных и близких. Ведь в бою, рано или поздно, перестаешь думать только о себе и своем спасении. Ты смиряешься с тем, что не можешь ничего изменить, и тогда и совершаются подвиги. Совершенно не специально, конечно. Никто и не думает об этом. Просто ты готов отдать свою жизнь за других. Может быть, это звучит слишком громко, но ведь это так…

Старик: – Безусловно, Володя. Безусловно. Так было и со мной. Законченным изнеженным эгоистом. Я даже думаю, что Господь оградил меня от ран и дал возможность выжить, потому что я сумел смириться и понять, что я не жертва Молоху.

Потому что я пришел к исполнению заповеди любви. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».

Владимир: – А вот когда война не понятна. Когда мало кто понимает, зачем и для чего нужно умирать, все немного не так. Часто это война ради мести. Ты либо превращаешься в хладнокровного убийцу либо цинично пытаешь сохранить свою шкуру.

Старик: – Так бывает на любой войне, Володенька. На любой. Дело вовсе не в том, какой смысл несет война. Вовсе не в этом…

Владимир: – Мне казалось, что это важно. Насколько она справедлива….

Старик: – Это все человеческое понимание. На земле нет настоящей справедливости. И быть не может. Потому что «всяк человек ложь». Даже самый безупречный судья не может быть совершенен. Это лишь одна сторона медали. Это относительное понятие. Вы же умный человек, вы должны это понимать.

В комнату входит Настя, сиделка. В руках сумка с продуктами.

Настя: – Добрый вечер.

Владимир: – Здравствуйте.

Старик: – Настенька, это Владимир Александрович, сын Александра Андроновича.

Настя: – Очень приятно. Георгий Владимирович, вам надо лекарство принять. И скоро будем ужинать.

Старик: – Володя, приглашаю вас на ужин.

Владимир: – Наверное, я не смогу. Я пойду на кладбище, и уже не буду заходить сюда. Сразу оттуда поеду в город. Мне надо еще к маме заехать. Благодарю вас за приглашение и приятную беседу.

Владимир пожимает руку Старику. Старик с восторгом смотрит на Владимира.

Старик: – Своим кратким визитом, Володя, вы скрасили мое пребывание здесь. Всколыхнули мои воспоминания. Все друзья уже давно ушли в мир иной. Родные – только вы и ваш папа. Больше и нет никого. Приезжайте чаще. Прошу вас.

Владимир: – Я постараюсь. Мне хотелось бы бывать здесь чаще. Я думаю, что получится. До свидания, Георгий Владимирович. До свидания, Настя.

Владимир выходит из дома. Старик крестит его вслед.

Картина вторая

Квартира Жанны. Приезжает Владимир, звонит в дверь. Никто не отзывается. Он ищет ключи в кармане. Находит, открывает в дверь. Входит в квартиру, включает свет. Делает несколько шагов по комнате и останавливается пораженный увиденным. На полу лежит тело матери. Владимир осторожно подходит ближе. Наклоняется. Морщится от запаха.

Владимир: – Мама, мама (негромко). Мама (громче).

Опускается на колени, осторожно касается и переворачивает тело матери. Смотрит в лицо. В ужасе встает с пола. Владимир хватается за голову:

– Боже мой…

Крестится:

– Боже мой…

Владимиру плохо. Он начинает «отключаться», ему не хватает дыхания, он хватается за стол и падает без сознания.

Продолжение картины. Сон Владимира. Владимир лежит на полу возле стола, он освещен светом, все остальное скрыто во тьму.

Из темноты выходит бабушка и подходит к нему, помогает встать с пола.

Бабушка: – Миленький мой, вставай.

Владимир: – Бабушка? Я уже умер? (приподнимается, открывает глаза)

Бабушка: – Нет, Володенька, ты не умер. Просто тебе было плохо. Подожди, скоро ты вернешься назад.

Владимир: – Бабушка, мама умерла (начинает плакать).

Бабушка: – Молись за нее, Володенька. Ей нужны твои молитвы.

Владимир (встает на колени, обнимает бабушку за ноги): – Бабуля, родная моя, кто же это сделал? Скажи мне. Я отомщу.

Бабушка: – Ненависть в сердце твоем. Это плохо, внучек, мой дорогой. Господь судья и отмщение. Не твое это дело. Не надо мстить.

Владимир: – Но кто же это? Кто?

Бабушка: – Я ухожу уже, прощай…Я только на секунду.

Владимир: – Зачем же ты пришла?

Бабушка: – Глупенький, это не я вовсе, а твое воображение. Это сон, Володенька.

Владимир: – Скажи, умоляю, кто это сделал?

Бабушка: – Отец ее ударил…

Владимир отпускает руки от удивления, бабушка уходит в темноту и исчезает.

Владимир падает на пол и засыпает. Гаснет свет.

Продолжение картины

В квартиру звонит Александр. Замечает, что дверь открыта. Входит.

Александр видит лежащего на полу сына и бывшую жену. Чувствует запах разложения: закрывает нос рукой. Накланяется к Владимиру:

– Володя, сынок, Володя (трясет его).

Садится на колени, поднимает голову сына, видит, что Владимир дышит.

– Что произошло? Володя? Открой глаза, открой. Слышишь меня, Володя!

Владимир приоткрывает глаза.

Александр: – Что с тобой? Что с мамой?

Владимир открывает глаза: – Это ты ее убил (слабым голосом)…

Александр: – Побойся Бога, сынок.

Владимир: – Мне бабушка все рассказала.

Александр: – Ты с ума сошел. Какая бабушка? Ты в своем уме?

Владимир: – Да, гад. Ты. Это ты ее ударил, и она умерла.

Александр: – Как ты можешь так говорить, Володя…Надо вызвать милицию и скорую.

Встает с пола, идет к телефону. Владимир пытается подняться: – Постой, не надо.

Александр поворачивает к сыну, прикрывая нос:

– Почему не надо?

Владимир: – Скорая не нужна. Мне уже лучше.

Александр вопросительно смотрит на сына:

– Мама мертва?

Владимир: – Ты же видишь. И чувствуешь…К чему это вопрос?

Владимир поднимается на ноги, подходит к отцу и хватает его за рубашку на груди. Тянет на себя:

– Ты был тут, когда мама умерла. Говори, ты был тут? Что ты с ней сделал? (злобно) Бил ее?

Александр: – Отпусти меня, щенок. Ты на отца руку поднимаешь?

Владимир: – Ты был тут…Ты был тут (сжимая зубы).

Александр: – Замолчи и отпусти меня (пытается разжать руки сына). Ты обезумел.

Владимир: – Ты убил ее, сволочь.

Александр резко бьет сына двумя руками по туловищу. Владимир отпускает руки.

Александр сильно бьет его в лицо. Владимир падает. У него разбита губа. Он в полуобморочном состоянии.

Александр: – Еще хочешь? Мало я тебя в детстве лупил…

Мать мертва, вот ее тело… А ты на отца бросаешься. Ничего святого нет. Воспитали мразь.

Начинает набирать номер телефона:

– Милиция. Александр Андронович Тренёв. Да… Это я. Я обнаружил тело бывшей жены. Да. Цветной бульвар тридцать шесть…

Не успевает назвать квартиру: Владимир с трудом подходит сзади к отцу и хватает его за шею. Александр роняет трубку. Освобождается от рук сына. Владимир достает небольшой нож из кармана и бьет отца в живот. Александр сгибается пополам, зажимая рану на животе. Владимир отходит от него. Вытирает лезвие о скатерть на столе. Кладет нож в карман. Он производит впечатление обезумевшего человека в полуобморочном состоянии.

Издает дикий крик, даже рык: – Ааааааааааааааааа….

Александр стонет.

Владимир кричит еще раз: – Аааааааааааааа

Александр: – Что же ты наделал, Володя…Что же ты наделал..

На животе образуется огромное красное пятно.

Владимир обводит безумным взглядом квартиру. И выбегает прочь.

Александр пытается встать, зажимая рану на животе, но не получается, и он теряет сознание, склонив голову на грудь.

Картина третья

Комната для свиданий психиатрической клиники.

Владимиру назначено принудительное лечение в психиатрическом стационаре специализированного типа. За Ириной и Владимиром через окно наблюдают врач и санитар.

Ирина (негромким голосом): – Никакого генерала Валова и полковника Дягтерева по этим телефонам нет.

Владимир: – Как нет?

Ирина: – Нет и все.

Владимир: – Сменили номера…Точно. А я их, дурак, не проверил.

Ирина: – Я звонила в редакцию. Ивану Людвиговичу.

Владимир: – Зачем?

Ирина: – Он не знает таких людей.

Владимир: – Он и не должен знать. Это мои знакомые.

Ирина: – Ты здесь надолго?

Владимир: – Мне отсюда одна дорога…

Ирина: – Какая же?

Владимир: – Какая дорога? Залечат меня.

Ирина: – Выпустят тебя, я думаю. Врач говорит, что еще месяц-другой и все. Есть же заключение экспертизы. Там и сроки оговорены…

Владимир: – Ты им веришь? Сроки…Там всё на усмотрение врача. Я даже не могу объяснить, что там было. В квартире у матери. Помутнение.

Ирина: – Ты помнишь, как ходил вокруг дома матери?

Владимир: – Не помню.

Ирина: – Скажи спасибо отцу, что ты не в тюрьме.

Владимир: – Отец простил меня. И я его…Но мы больше не будем вместе. Как отец и сын. Я своим ножом отрезал его от себя.

Ирина: – Ты думаешь, что мама умерла из-за него?

Владимир: – Да.

Ирина: – Почему?

Владимир: – Я не знаю, что произошло между ними. Но он виноват. Я знаю. Хочешь – назови это интуицией.

Ирина: – Говорят, нашли убийц…

Владимир: – Вранье. Взяли первых встречных, и повесили на них.

Ирина: – Рабочие какие-то.

Владимир: – Наверняка, азиаты…

Ирина: – Вроде русские.

Владимир: – А улики?

Ирина: – Я не знаю. Я только по радио слышала.

Владимир: – К тебе приходили?

Ирина: – Нет.

Владимир: – Скажи Ивану, чтобы ко мне заехал. Надо переговорить. Тут можно иметь бумагу и ручку. Я дописал роман. Передам ему на следующем свидании. Это разрешено.

Ирина: – Хорошо. Жена была у тебя?

Владимир: – Была, прощение просила. Рыдала. Врач ей даже успокоительное дал. Цирк какой-то. Говорит: «Давай начнем все сначала. Я хочу детей».

Ирина: – А ты?

Владимир: – А что я? Нечего начинать. Пусто в сердце. Нет ничего. Да и какие дети могут быть у психа?

Ирина: – Ты же не псих…

Владимир: – Я признан невменяемым. И точка. А жена думает, что я отца из ревности ударил. Вот и плачет.

Ирина: – Не понимаю.

Владимир: – Гнусная история. Я даже подробностей не знаю. Изменяла она мне. С отцом.

Ирина: – Правда?…А зачем?

Владимир: – Жизнь сложная штука, всякое бывает. Я был на войне. О ней не думал. Эгоист. Думал только о себе. Винить ее я не хочу. И не буду. И обиды у меня нет. И прощать мне ее не за что. Все мои проблемы – это я сам. А искать виноватых – это позиция слабых. Согласись?

Ирина: – Может и так.

Владимир: – Как твои старики? Живы?

Ирина: – Отца похоронили месяц назад.

Владимир: – Царство Небесное (крестится).

Ирина: – Мама еще на ногах. Но очень сдала за этот месяц. Отец был у тебя здесь?

Владимир: – Да. Один раз. Коротко поговорили. У него все хорошо. Порез был не очень глубокий. Я слабо ударил. И милиция быстро приехала. Слава Богу…. Отец Иосиф был у меня. Исповедовал. Мне положено только одно свидание в неделю. И то – только благодаря отцу. Многим, кто тут сидит, разрешено одно в месяц.

Ирина: – Все-таки он любит тебя. А ты его – нет. Понимаешь?

Владимир: – Понимаю. И ничего не могу поделать.

Ирина: – Владимир, я думаю, что тебе надо настраиваться на то, что тебя отсюда выпустят.

Владимир: – Выпустят?…Я настроен, что просижу тут минимум год (улыбается). В лучшем случае.

Ирина: – Я не верю…

Владимир: – В университете был особый тип людей. Я часто спорил с ними. Такой человек считает каждого своего собеседника дураком. Когда же он убеждался, что это не так, он начинал сам прикидываться дураком. Если и это не помогало, делал вид, что не понимает, о чем идет речь. Думаешь, если мне удавалось убедить одного из таких людей в моей правоте, что-то менялось? Нет…

Ирина: – Пытаюсь понять, о чем ты? (улыбается)

Владимир: – На завтра этот же человек совершенно забывал все, что произошло вчера. Конечно, он только делал вид, что забыл. И рассказывал мне, как вчера он доказал мне свою правоту. Именно эти люди и управляют нами сейчас. Особая порода. Власть говорит лишь для того, чтобы скрывать свои мысли или для того, чтобы их завуалировать. Смысл тщательно спрятан между строк. Поэтому, никому нельзя доверять. Тем более – тем, кто меня сюда упрятал. Понимаешь?