Белоносочники. Посвящается Витьке Джексону

Бахтик Аширов

Белоносочники. Посвящается Витьке Джексону

Глава 1

Последний танец.

Мы стояли за кулисами сцены одного из ташкентских ночных клубов. Нас было всего четверо из пятерых. Все – в чёрных костюмах и шляпах с белой полосой, в белых рубашках и красных лайкровых перчатках. На левом рукаве – белая лента выше локтя. На ногах – чёрные туфли и белые носки.

Глаза наливались слезами, в груди стояла глухая обида. Мы избегали взглядов друг друга – боялись, что, встретившись глазами, разрыдаемся.

– На сцене нашего клуба – легендарная шоу-группа «Белоносочники»! Встречайте! – голос ведущего был громким, но надломленным. Он заставил замолчать клуб, будто на секунду отключили воздух.

Заиграла музыка.

Dangerous. Тот самый трек из выступления Майкла Джексона на MTV Video Music Awards 1995 года. Первые ноты, шум толпы – и мы вышли на сцену. Несколько хаотичных движений под бешеный ритм – и автоматная очередь. Мы попадали на пол, как и было задумано. Мёртвые.

И тут – тишина. Ритм. Шаги.

На этом моменте должен был выйти Витек. По сценарию он проходил между нами – невозмутимо, как тень, – доходил до центра сцены, делал свой жест… и оживлял нас. Мы поднимались медленно, почти мистически, и вступали в танец. Это была точная копия номера Джексона 1995 года. Мы выучили каждое движение до боли в суставах.

Но Витьки не было.

И все знали – почему.

Он больше никогда не выйдет на эту сцену. И никогда не станцует с нами этот танец.

Мы исполнили номер без него. До самого конца. Слёзы текли по щекам, но ни один из нас не остановился.

Мы танцевали – как будто он был рядом. Как будто танцуем за него. Навсегда.

Глава 2

Октябрёнок. Пионер. И дальше.

Говорят, Козероги приходят в этот мир, чтобы переломить судьбу своего рода. Моя мама, рождённая в семье узбекских купцов, будто подтверждала это: полгода после её появления на свет грянула война, и мир перевернулся. То, что казалось нерушимым – рассыпалось. То, что было вечным – сгорело.

Отец – сирота, его корни затерялись в чёрных дырах истории. Моя кровь – коктейль из утраченного и забытого. Может, поэтому я с детства чувствовал себя чужим среди своих.

Я родился в Ташкенте в семидесятых. Русская речь обрушилась на меня с яслей: мультики из «Утренней почты», сказки Пушкина, марши, пионерские клятвы – всё на языке, который моя мама так и не приняла до конца. Свой родной язык я начал понимать только в пятнадцать, после развала Союза, будто заново родился – уже в другом мире.

Октябрёнок

Первый звонок. Школа №145 имени Ленина, сердце Ташкента. Я стою в линейке, передо мной – девичья коса, огромные банты и букет гладиолусов, заслоняющий пол-зала. В ушах – дребезжание колонок, «Учат в школе», запах мелованного картона и утренняя прохлада, от которой щекочет в носу.

Мама, не знавшая ни слова по-русски, сияла, когда я прошёл вступительные. Родня ликовала: «Будет толк! Вырастет начальником!» А я? Я ещё не знал, кто я.

Три года пролетели как странный сон. Походы, спектакли, музей Октябрьской революции, лимонад на бывшем винно-водочном заводе помещика Первушина. Русские сказки, зачитанные до дыр, и мамины узбекские – шёпотом перед сном, словно тайна. Я жил в двух мирах: дневном – советском, ночном – восточном.

Приём в октябрята проходил во Дворце Туркестанского военного округа. Нас, семилетних, нарядили, выстроили и объявили «юными коммунистами». Я бежал домой, распираемый гордостью. Отец молча достал партбилет, показал его мне и кивнул: «Теперь ты – как я».

А наутро мы шагали в колонне железнодорожников – он нёс знамя, победитель соцсоревнований, ударник труда. А я? Я был частью чего-то большого. Впервые в жизни – не чужим.

Пионер

1986 год. Приём в пионеры. Мы стоим, как солдатики, держим галстуки на сгибе руки. Кто-то хихикает, кто-то толкается, но в целом – всё как положено. Мне вручают барабан. Мечта! Мы репетировали марши, гремели на конкурсах, заняли третье место в городе.

Но долго в этой парадной картинке я не продержался. Меня потянуло туда, где пахло опасностью – во дворы, где старшие пацаны курили, сплетничали и выясняли отношения кулаками. И, как водится, вместо «компании» я угодил в историю.

Сын местного мента, парень на два года старше, выбрал меня мишенью. Почему? Наверное, потому что я был «слишком правильным» – не пил, не воровал, верил в честность. Меня начали травить: поджидали в подворотнях, дразнили, подставляли. Бежать было некуда – он был «крытый», а я – чужак, даже среди своих.

Именно тогда я понял: жестокость – это не случайность. Это система. И никакой талант, никакая «правильность» не спасут от подворотни.

После этого я навсегда разочаровался в уличной романтике. После разговора с участковым и тяжёлого молчания отца я стал искать что-то другое. Сцену. Музыку. Свет софитов. Я не хотел быть гопником. Я хотел быть кем-то лучше.

ПТУ и крушение иллюзий

Когда развалился Союз, я уже учился в ПТУ.

Отец считал, что сыну рабочего незачем мечтать об институте.

– Главное – профессия, – говорил он. – Инструмент в руках. Всё остальное – блажь.

Я не спорил. Тогда ещё верил, что чужие планы на мою жизнь – единственно верные.

ПТУ – это подвал общества, спрессованный в облезлое здание с облупленной краской. Здесь учились будущие сварщики, автослесари и те, кого не взяли больше никуда. В глазах ребят – ни искры. Только скука. Только ожидание пятницы и новой куртки с толкучки.

И вот в этой глухой мгле, где слово «мечта» звучало как анекдот, я вдруг понял:

Я – не один из них. Во мне что-то билось, жило.

Я мечтал не о робе сварщика, а о микрофоне. Не о сварочном аппарате, а о свете софитов. О взглядах из зала. О тишине перед первым словом на сцене.

И тогда я решил: стану артистом. Не ради славы – ради спасения. Чтобы говорить, когда все молчат. Чтобы петь, когда душа рвётся наружу. Чтобы разорвать круг родовой судьбы.

Голос из магнитофона

Я слушал Майкла Джексона на заезженной кассете, которую отец подарил мне вместе с магнитофоном «Электроника М-325». Я не знал, как выглядел король поп-музыки – у нас не было ни клипов, ни глянца, только звук. Но этот звук вызывал во мне первобытный рёв – будто кто-то пробуждал другое «я», далёкое от сварочных аппаратов, арматуры и гопоты.

И вот однажды, ранним утром, в «Утренней почте» я впервые увидел его клип. Это был удар. Взрыв. Переоткрытие. Я не мог оторваться от экрана – будто всё тело знало, как он двигается. Словно его шоу жило во мне всегда, а теперь кто-то просто снял крышку. Я понял как хочу выглядеть на сцене.

Первая попытка: ВИА в ПТУ

Повезло: в училище объявился худрук – пожилой музыкант с помятым лицом и глазами, в которых тлел угасший свет сцены. Говорил, что играл в оркестре Батыра Закирова. Он собрал и вел ПТУ-шную ВИА.

Нас оказалось несколько: бас-гитарист, соло-гитарист, ударник и я – вокал. К инструментам меня не подпустили, но микрофон вручили. После пар мы колотили по барабанам, как умели, а я выл в микрофон – тоже как умел. Но от души.

Через месяц репетиций кое-как освоили песню с узбекской эстрады. На пятничной линейке дали «концерт». Никого не впечатлили. Услышали пару ядовитых комментариев. Зато после выступления к нам подошли старшаки:

– Дайте микрофон поорать.

Дали. Поорали. Так и закончилось моё первое выступление.

Прошёл месяц – и худрука уволили за пьянство. Музыкальный кружок исчез вместе с ним. Наш ВИА растворился, не успев толком родиться.

ДК и фальшивая группа

Начались будни в шараге. Глухие, скучные и тяжёлые.

Однажды, сбежав с пары, я столкнулся в коридоре с типом, который явно выделялся. Он был старше, уверенный, держался как человек не из ПТУ.

– Андрей, – представился он. – Группу музыкальную собираю. Я прищурился: с каких это пор у нас тут музыканты водятся? Потом понял – он ищет не музыкантов, а девушек. На соседнем курсе учились будущие операторши ЭВМ – по сути, секретарши с навыками печати и улыбки.

Меня это задело. Я сказал:

– А я могу быть солистом. Андрей чуть удивился, протянул визитку с адресом Дворца культуры:

– Обитаю там. Загляни.

На выходных я добрался до ДК. Внутри – аккуратные инструменты: бас-гитара, ударная установка. На диване развалился Андрей, к нему прильнула девушка в модной джинсовой жилетке.

.– Привет! Ты один, что ли?

– А с кем я должен был прийти? – удивился я.

– Ладно, забудь

В этот момент в комнату вошёл чернявый парень с длинной чёлкой.

– Это Джаник, – представил его Андрей. – Мой друг и солист нашей будущей группы.

Мы пожали руки. Атмосфера была странной, но не отталкивающей. Только одно напрягало – кроме нас троих и девушки, никого не было.

Но всё это быстро наскучило. Я исчез – так же тихо, как и появился.Я ещё пару дней ходил в ДК. Постепенно понял: музыка – только повод. Андрей искал не артистов, а женское внимание. Репетиций не было а были только посиделки и разные девушки. Интересен был Джаник он двигался неплохо, с чувством ритма. Мы даже пытались разучить синхронные движения – что-то смутно похожее на танец.

Танцы в старом ДК

Так закончился мой первый год в шараге. Начались каникулы – такие же душные и раскалённые, как Ташкент в это время года.

Во дворе было скучно. Из развлечений – только дрыгаться под изношенную кассету на старом «Электроника»-магнитофоне.

И вот в один из таких дней мне позвонил Джаник.

– Давай соберём танцевальную группу, – сказал он.

Танцы? В начале 90-х такое в Ташкенте было диковинкой. В “телевизоре” на местной сцене танцевали либо девочки в пачках, либо «эстрада» с одинаковыми движениями под советский шлягер. Парней среди танцоров почти не было. Тогда я еще не знал о тусовка в “Доме знаний”, где двигалась продвинутая молодежь, где был очаг зарождающейся культуры танцевальных направлений. Но об этом потом.

Идея собрать группу показалась странной в хорошем смысле.

Мы встретились в стареньком Доме культуры, в бывшем зале балета: потёртый паркет, тусклое освещение, зеркало в полстены.

Джаник оказался сыном творческой семьи – мать актриса, отец режиссёр. Но мажором он не был. В девяностых известность родителей редко означала благополучие.

Мы пытались танцевать, как умели. Иногда собирались зрители – его друзья с двора. Но встречи были редкими. Постепенно всё сошло на нет.

Последний день в ПТУ

Я запомнил этот день навсегда. Три года, полные приключений, боли, неожиданной дружбы и попыток понять, кто ты вообще такой в этом стремительно меняющемся мире.

В день выпуска я решился. Сказал, что станцую Джексона. Для пацанов. Для себя. Для Вселенной.

Натянул папину старую шляпу, белую рубашку на выпуск, обрезал кожаные перчатки. Вышел на сцену.

Сцена – это был актовый зал с поломанными стульями и запахом линолеума. Но мне казалось – это «Мэдисон-сквер-гарден».

Первое, что я услышал:

– Галубой, подотри свой зад…

За ним – смех, свист. Кто-то хлопал, но громче звучали оскорбления.

Грудь сжалась. Не от стыда – от ярости.

Я остановился. Смотрел в темноту зала, а там – не лица, а тени. Одногруппники, с которыми ел в столовке, держал оборону в курилке, ржал. Всё это обнулилось.

Я развернулся и ушёл. Без слов. Без прощаний.

Никого из них я больше никогда не видел. Как будто этот день был дверью, и я закрыл её навсегда.

Глава 3

Взрослая жизнь.1993 год. Стройка, танец и мечты

Куда мог пойти сын станционного путейца в 1993 году? Попробовать поступить в институт – даже в мыслях не было. Слишком прочно засела отцовская установка: «Сын рабочего начальником не станет». Да и кто тогда верил, что можно поступить без взяток? Слухи о продажных приёмных комиссиях ползали, как тараканы по общагам.

Я не раздумывал. Пошёл работать на стройку.

Бригада была как живой слепок лихих девяностых: бывшие зэки с посиневшими от тюремной краски татуировками, прикуривавшие с ладони и смотревшие волком. Парни с альтернативной службы – вечно ворчащие, что им нужно отпроситься. Студенты из области – голодные, злые, ночующие в вагончиках на стройплощадке. И я – со сварочным дипломом в кармане и дурацкой мечтой, от которой не мог отказаться.

Работали до изнеможения: таскали кирпичи, месили бетон, ворочали плиты. Руки в мозолях, спина ломит, цемент в легких… Но платили исправно. А в девяносто третьем это было всё.

Но даже среди пыли и мата, я был чужим. Белая ворона в болоньевой куртке под Майкла Джексона, с узкими джинсами, белыми носками и челкой, которую упорно не стриг, несмотря на хохот.

В обед, пока все курили и плевались сквозь зубы, я уходил за угол – репетировать движения.

– Ты чё, пидор? – хрипел как-то Джамшид, зек с дурным взглядом, заметив мою тренировку.

– Танцор, – буркнул я, стряхнув пыль с рукавов.

Он фыркнул, как будто увидел что-то не стоящее внимания. Больше не лез. Но взгляды оставались.

После смены я не шёл домой. Прятался в глухом переулке у товарной станции – там, между ржавых вагонов и облупленных складов, можно было стать самим собой. Я доставал потрёпанный "Электроника М-325", втыкал кассету с «Beat It» и танцевал. Иногда если была возможность я ездил в другую часть города и в ДК где встречался с Джаником и мы отрабатывали простые движения.

А мечта – навсегда.Я знал одно: эта стройка – не навсегда.

В том же ДК преподавала девушка, чуть старше нас с Джаником. Татьяна, выпускница эстрадно-циркового училища, вела какую-то группу – и её можно было назвать культмассовым сектором в одном лице: организатор всего и сразу в школе, где когда-то учился Джаник.

Мы репетировали, и Таня предложила нам выступить на школьной дискотеке. Вместе ставили номера под песни группы «Кар-Мэн» и 2 Unlimited. Может, наши постановки и состояли из простого дрыганья в ритм да повторения одних и тех же движений по полминуты, но нам это казалось дико крутым. Да и зрителям тоже, если честно.

Друзья Джаника нас поддерживали и даже восхищались. Некоторые подключались к репетициям, разучивали движения вместе с нами.

Конечно, не обходилось без конфликтов. В те годы к танцорам относились двояко. С одной стороны – вау, ново, модно, по-западному. С другой – засевший в головах советский стереотип: танцор значит гей. Так что приходилось не раз и не два доказывать обратное – жёстко, с кулаками. Иногда – и с кровью.

Потом были и выступления на районных дискотеках – в каком-то актовом зале, переделанном во что-то вроде ночного клуба. Само понятие «клуб» тогда только-только мелькало в заморских фильмах, а у нас всё ещё называлось по-старинке – дискотекой.

Именно там проходили наши выступления. Чтобы добиться нужного образа, который мы бессовестно слизали с плаката какой-то заграничной группы, пришлось пожертвовать белыми простынями – перешили их в широченные хип-хоп штаны. Они классно развевались при движении и поворотах – выглядело по-боевому. Почти как в клипах MTV, только без MTV.

Помню, однажды один из наших учеников – пацан с харизмой, но ещё зелёный – решил пойти дальше всех. Оделся, как мы, в хип-хоп прикид, и, вдохновившись клипами, подвёл глаза чёрным карандашом. Хотел, чтоб по-настоящему, чтоб как у артистов с постеров – дерзко, модно, по-взрослому.

Мы тогда посмеялись, но по-доброму – ну, старался же, старался. Только зря.

В перерыве между выступлениями он пошёл в туалет – и там, на полпути, его поджидала суровая реальность. Танцпол ещё гудел от басов, а в коридоре уже всё решилось: местные пацаны, не слышавшие про MTV, выдернули его из толпы, как нелепую ошибку.

Схватили быстро. Глаза горят – не от макияжа, от страха. Мы подскочили, как по команде – драки не было, но было на грани. Еле отбили. Всё закончилось почти мирно, но та история, как заусенец под ногтем, осталась в памяти.

Он потом уже не красился. Да и мы стали поосторожнее. Время было такое – шаг в сторону от нормы мог стоить тебе не только уважения, но и крови.

Такие выходные случались почти каждую неделю. А в будни – обратно в реальность: стройка, пыль, мат-перемат, бетон и усталость, что въедается под ногти. Я продолжал пахать, как вол. Но без злости – просто как часть схемы: танцы в субботу, раствор в понедельник.

Бригадир, видно, что-то во мне углядел. Или просто решил, что я слишком ловко уворачиваюсь от арматуры. Отправил меня на курсы – повысить квалификацию. Теперь я был не просто разнорабочий, а стропальщик. Это значило, что помимо привычных “майна!” и “вира!”, теперь мне полагалось помогать крановщикам – цеплять грузы, подавать сигналы, отвечать за безопасность. Ответственность, короче.

И, что самое странное, с этим “повышением” появилось больше свободного времени. Не физически – душевно. Будто мозги на несколько часов начинали работать не в режиме «выжить бы до обеда», а в каком-то другом – яснее, чище.

Я стал ловить себя на том, что даже на стройке внутри меня продолжает звучать музыка. Где-то под каской, под слоем цемента и пота – бит Майкла, хореография в голове, мечты о сцене. И даже этот кран – с его тяжестью, свистом, лязгом – казался теперь не только машиной, но и чем-то вроде партнёра в танце. Жесткий ритм. Машинная пластика.

Не помню уже, как так вышло, но однажды после суботней репетиции, Таня предложила мне сгонять на гастроли в соседний Казахстан. С её девочками. Те танцевали в женской группе – что-то вроде местного варьете: блёстки, перья, пластика.

Я, конечно, согласился. Во-первых, гастроли – звучало круто, почти как у настоящих артистов. Во-вторых, там танцевала её младшая сестрёнка Оля, которая мне очень даже нравилась. Ну, ты понял.

Сказано – сделано. Я быстро выучил с Олей танец. Хотя… «танец» – это громко сказано. Я был чем-то вроде декоративного столба, а Оля грациозно крутилась вокруг меня. Иногда – совсем редко – я поднимал её в поддержке, делая вид, что всё это элемент сложной хореографии, а не акт чистой симпатии.

Она сияла, а я старался не уронить ни её, ни себя. И в этот момент мне казалось – всё возможно.

А моим сольным выходом должен был стать танец Джексона. Да-да, тот самый – с «лунной походкой», резкими остановками и невидимым микрофоном в руке.

Я поднял из памяти движения, вычистил каждый шаг до блеска – словно это был обряд, а не просто танец. Достал тот самый костюм, в котором когда-то отплясывал на выпускном из шараги. Белая рубашка, чёрные брюки, шляпа с полями – почти как у него. Только теперь я добавил пиджак. С плеч сползал, да, но выглядело мощно. По крайней мере, в моём воображении.

В голове крутилась мысль: вот он, твой шанс. Не просто выступить – показать, что ты не мебель на сцене, не подставка для чьих-то пируэтов. Ты – артист

Доехали мы быстро – всего за час. Но я толком и не заметил дороги. Рядом сидела Оля. Её плечо касалось моего, и всё остальное как-то исчезло – и степь за окном, и тряска автобуса, и жара.

Приехали в советский ещё пансионат. Старый, но ухоженный, с новыми фасадами и всё тем же духом приличного отдыха. Теперь тут, похоже, отдыхали не простые трудящиеся, а публика с деньгами и связями. Разгрузились. Девчонки оживились – захотели сразу на пляж, в озеро, охладиться. Таня попросила меня их сопроводить, приглядывать. Я кивнул – чего уж там.

На пляже было неожиданно многолюдно. Странная публика: пожилые мужчины с загаром швейцарских альпинистов и юные, красивые девушки в брендовых купальниках. «Ну, мало ли», – подумал я. «Девушки и девушки». А зря.

Мы устроились ближе к воде. Девчонки весело сбросили одежду, посыпались в воду, как птенцы в небо. Я остался на берегу – в своей белой рубашке, чёрных брюках и с дурацким чувством, что выгляжу не как сопровождающий, а как неудачливый чиновник на пикнике.

Достал нож, стал разрезать арбуз. Сочный, холодный. Всё было почти идиллически, пока на меня не упала тень. Огромная. Как от гаража.

Я обернулся.

Передо мной стояли трое. Местные. Массивные. В наколках, шортах, со скучными лицами и алабаем на цепи, который выглядел как волк из страшной сказки.

– Твои девочки? – спросил один. Голос у него был, как ржавый якорь по стеклу.

– Да, девушки со мной, – я постарался говорить уверенно, хотя сердце уже где-то в районе подмышек билось как бешеное. – Щас катер подкатим, – влез второй, тот, что с собакой. – Они с нами прокатятся. Часок. Вернём.

Я понял: шутки в сторону. И времени думать нет.

Встал. Выпрямился. Смотрел в глаза, не отводя взгляда, хотя хотелось провалиться сквозь песок.

– Вы не так поняли, – сказал я, стараясь гасить панику. – Мы артисты. Приехали выступать в пансионате. Хотите посмотреть – приходите вечером на летнюю площадку.

Они заулыбались. Как волки, когда видят зайца, который начал рассказывать анекдоты.

И уже были готовы меня просто отодвинуть – может, и не только – когда за спиной раздался новый голос:

– Проблемы?

Мы обернулись. Парень в белой рубашке, классических брюках, спортивная фигура и рация в руке. Выглядел спокойно и уверенно – как каскадёр, который уже снялся в финале.

Местные замерли, переглянулись. Пёс зарычал, но его тут же одёрнули. Громилы качнули головами и развернулись. Ушли, растворившись между лежаками, будто это был не пляж, а сцена.

Парень достал сигареты, прикурил, протянул мне одну.

– Действительно артисты? – спросил, слегка усмехаясь. Я кивнул. Руки у меня дрожали так, будто я только что выступил на Олимпиаде.

– Ты зря сюда их привёл, – сказал он, глядя мне прямо в душу. – Пляж закрытый, но это так – формально. Бывает, что такие вот, как эти трое, подходят с воды. Тут отдыхают уважаемые люди… со своими "спутницами". А ты с девочками, в костюме – белая рубашка, брюки… выглядишь как юный сутенёр.

Он сказал это без злобы, даже как бы с сочувствием. Мы ещё пару минут перекинулись словами. Я узнал, что он охранник одного из бизнесменов, отдыхавших в пансионате. Рассказал ему о нашем выступлении. Он кивнул, будто ставя мысленную галочку: проверено, не опасны.

Я поблагодарил его и пошёл вытаскивать девчонок из воды. Они беззаботно плескались, как будто ничего и не произошло. Только старшей из них объяснил, что и как. Та мигом поняла, и уже через минуту мы собирались. Без паники, но быстро.

Идиллию смыло – но мы остались целы.

Глава 4

Нон-стоп Кока – Кола

Одним из вечеров, когда мы сидели в квартире Джаника, его мама предложила поучаствовать в творческом конкурсе и продемонстрировать свои способности на большой сцене. Были какие то два парня начинающих певца и им требовалась подтанцовка.

Не помню точно, как это называлось – то ли фестиваль, то ли смотр, – но мероприятие было масштабным. Всё спонсировала та самая газировка с красной этикеткой, которая лезла везде, от дворовых турниров до телешоу. Мы с Джаником решили поучаствовать.

Вообще, мы должны были быть подтанцовкой у двух начинающих певцов. Джаник тогда фанател от Сергея Лемоха, и мы репетировали под «Звуковой агрессор» – дёргались, изображали киборгов, пытались попасть в ритм и после эти дергания должны были лечь в основу подтанцовки. До идеала было, мягко говоря, далеко, но нам нравилось. В этом было что-то своё, искреннее.

Несколько дней мы гоняли связки под песни этих ребят, и под конец у нас даже получилось что-то синхронное – дрыганье под современную узбекскую мелодию. Но в день записи на конкурс певцы слились. Просто не пришли. То ли струсили, то ли передумали, то ли проснулись и решили, что сцена – не их.

Мы с Джаником остались не у дел. Но раз уж нарядились и добрались до ледового дворца, то решили хотя бы посмотреть, что за движ.

Когда вошли на отбор, нас сразу накрыло странное чувство. Огромное пространство, толпы таких же, как мы, – но с другим выражением лиц. Уверенные, причесанные, как будто родились с микрофоном в руке. А мы – двое танцоров без певцов.

Организатор, глянув на нас мельком, махнул рукой в сторону катка:

– Идите туда, репетируйте.

На бетонном полу (лёд давно растаял) царила творческая неразбериха. Группы брейк-дансеров в мешковатых штанах отрабатывали головокружительные финты. Другие коллективы синхронно повторяли движения перед зеркалами. Но мой взгляд сразу выхватил одного парня.

Витька Джексон – так его называли остальные.

Он был живой, но странной копией короля поп-музыки. Длинная белая челка, будто выгоревшая на солнце, падала на лицо, почти закрывая один глаз и длинный клочок волос напоминавший крысиный хвостик спадал ниже лопаток.. Острые черты лица: выступающие скулы, тонкий нос с горбинкой. Он ходил чуть сутулясь, втянув голову в плечи – точь-в-точь как Майкл в его знаменитой «зомби-походке».

Но когда он начинал танцевать… Каждый жест, каждый наклон головы, даже манера поправлять волосы – всё было выверено до миллиметра. Он носил широкую белую рубашку, одну кожаную перчатку до локтя с клепками и воспроизводил «лунную походку» во все стороны так, будто родился с этим умением.