В краю несметного блаженства

В квартире Веха застигла ошеломительная тишина и пустота. Ни мамы, ни Рокси. Так как раннее пробуждение далось Веху тяжело, то он с утра не заглядывал в мамину спальню и вообще не мог себе представить, что Элла покинула дом и куда-то ушла на час до его подъёма. Но Рокси утром точно находилась на своём месте: она ещё спала, когда Вех уходил на работу. У парня в голове пронёсся успокаивающий вывод: «Видимо, ушли гулять». К тому же Вех заметил отсутствие маминого мольберта во второй спальне и в своём заключении утвердился ещё крепче, прибавив к прогулке Эллы с Рокси то обстоятельство, что Элла, по всей видимости, захотела порисовать на свежем воздухе.

Из еды ничего приготовлено не было, но Вех и так есть не хотел, поэтому сел коротать время за телевизор. По неимоверному везению попал прямиком на прямую трансляцию речи Председателя, о которой доселе не слышал ни слова. Поначалу он хотел переключить на другой канал, придерживаясь своего обещания не лезть в политику, но облик Председателя его взбудоражил и вселил таинственную необходимость послушать речь до самого конца. Председатель имел такой образ и внешний вид, который первым создастся в воображении, если произнести страшное словосочетание «Большой Брат»: крупное лицо, острые глаза, над которыми висят вечно нахмуренные брови, и короткая полосочка густых усов над сжатыми губами. Причёска – седая и громоздкая, подходящая под форму квадратной головы. Выряжен был Председатель в облегающее серое пальтишко, а под ним носил пиджак. Вопреки своей схожести с лидером Океании, обладал он мягким и в некоторой степени услужливым характером. Правил страной двадцать шесть лет, власть не узурпировал и был (до недавнего времени) у граждан в почёте.

Председатель находился на Центральной Площади, самой большой и знаменитой площади в городе и даже в стране. За его спиной покоилось ампирное Здание Правительства с вывешенными вдоль его стен тоненькими, но высокими красными флагами. Они были приспущены и уныло смотрели вниз, качаясь на зимнем ветру. Качались на ветру и серые волосы Председателя. На него была статично направлена одна большая камера, возле которой с двух сторон установили освещение: на улице, пусть и в самом сердце города, всё-таки было темно.

«Приветствую вас, дорогие жители, – начал зачитывать с телесуфлёра Председатель. Текст для выступления писал наполовину он, наполовину помощники мистера Крауди. Слова выходили из его уст громкими и отчётливыми, но чувствовалась в речи и некоторая сбивчивость. – Этим вечером я последний раз обращаюсь к вам, находясь на высшей государственной должности. Принятие решения об отречении было наполнено многочисленными размышлениями, но со временем я осознал, что событие подобного масштаба, случившееся при моей власти, должно неумолимо влечь за собой исключительно мою ответственность, а не чью-то ещё. Я искренне сожалею о спровоцированных кинопремьерой беспорядках. Я плачу над умами совсем юных детей, которые присутствовали на показе, и плачу над тем, что с этими неокрепшими умами стряслось после увиденного. Я раскаиваюсь в замалчивании и игнорировании нашей общей печальной проблемы, раскаиваюсь в бездействии, в несвоевременном и непонятном абстрагировании от государственных дел. И только одному я рад – народу, то есть вам всем. Противопоставив себя сглупившей правительственной системе, вы молниеносно дали ей отпор и добились жёсткой, но справедливой смены руководства. В такой народ хочется верить до самого конца, несмотря на то что я предал его. Под эгидой партии «Нарост», которая берёт управление в свои руки и отныне становится во главе страны, вы добьётесь гораздо больших успехов, нежели чем со мной. Мистер Крауди, прошу выйти ко мне!»

Тёмно-зелёный пиджак возник из-за спины Председателя. Мужчины обменялись рукопожатиями, мистер Крауди учтиво улыбнулся.

«Господин Крауди, – продолжал пока ещё действовавший лидер, – примите в знак передачи в ваши руки высшей должности ключи от Здания Правительства, а также от кабинета Председателя. На столе в кабинете вы найдёте все необходимые инструкции и принадлежности для работы. Начиная с завтрашнего дня, вы полноправно войдёте в свою должность, и все федеральные и региональные государственные структуры окажутся под вашим полным контролем».

«Благодарю, господин Председатель, – начал мистер Крауди. – Я ценю вашу безотказность и готовность к прямому сотрудничеству в ходе кардинального изменения структуры власти. Двадцать шесть лет правления – большой срок, но любому сроку приходит конец, особливо после такого громкого инцидента, и я думаю, что вы это и сами прекрасно понимаете. В любом случае в глазах народа вы запомнитесь и останетесь фаворитом. Но умалять размах преступления, имевшего место произойти в вашу эпоху, я по очевидным соображениям не могу, поэтому – прошу в петлю!»

«В петлю?» – воскликнул Вех, уткнувшись в экран.

Камера медленно повернулась на девяносто градусов и зафиксировалась на самодельной деревянной виселице с высокой платформой. В сердце столицы, где обычно гуляли люди, дамы с детьми и туристы, теперь стояло это чудовищное орудие убийства и дожидалось головы Председателя в своей толстой петле. Невероятно! Председатель освободился от пальто, освободился от пиджака, бросил всё на землю и остался в белой рубашке, успевшей насквозь вспотеть и покрыться серыми пятнами. Он поднимался на платформу по скрипучим ступеням, а мистер Крауди остался стоять снизу и словесно подгонял его: «Мы не могли просто так вас отпустить, заполучив силу и поддержку. Казнь главы государства – высшая форма волеизъявления народных масс, высшее их желание на данный момент. Разозлив трудящихся, будьте готовы к обратному эффекту в свой адрес. Так будет правильно и для вас, и для нас. В процессе отправления на тот свет, когда ваши шейные позвонки не выдержат и с хрустом переломятся, скрестите пальцы за нашу судьбу, попытайтесь замолить свой смертный грех!»

Председатель протянул шею в петлю и приготовился. В качестве последних слов он прохрипел безголосо, будто с воспалённым горлом: «Новое поколение сошло с ума, нам нужно было их припугнуть, чтоб не вышло беды… но мы всё усугубили… простите». Деревянный люк под его ногами провалился, он упал вниз, сломал себе шею и повис, мёртвый. Прямая трансляция завершилась, на экране выскочили разноцветные помехи.

Вернулась Рокси, одна, без Эллы. Уходила в привычной зимней одежде, а вернулась одетой в шинель цвета хаки, плотные чёрные колготки и туфли на среднем каблуке. Почти как настоящая солдатка. Волосы – в пучке. Выше локтя, на шинели – белая намотанная повязка с чёрным названием «Нарост». Вех, оторопев, чуть не потерял сознание.

– Ты чего? – лучезарной улыбкой встретила его девушка. – Ах, понимаю, ты не ожидал встретить меня в таком виде. Я же тебе ничего не рассказала. Ну ничего, сейчас всё расскажу, только позволь мне раздеться.

Оставшись в одной белой блузке, Рокси начала рассказывать, не обращая внимания на растерянность Веха, который ходил за ней ручным пёсиком и ни на шаг не отставал:

– Вчера вечером, когда ты уже спал, я смотрела телевизор: в новостях сообщалось о том, что власть переходит из рук Председателя в руки «Нароста». Я заинтересовалась и замечталась о работе в партии. Это и полезно для восстановления страны, и подходит для беременной меня. Ближе к полуночи я с твоего компьютера зашла на их сайт (они успели сделать сайт) и по заявке обратилась за работой. Мне тут же ответили и пригласили явиться в полдень на коротенькое собеседование в Министерство Культуры: там у них расположился главный штаб. Я прошла собеседование, оно было совсем простым, и стала членом партии, а по должности – партийным организатором. Ты рад за меня, Вех? Как на мне хорошо смотрится форма! Нравится?

– Я рад за тебя, и форма на тебе хорошо смотрится, – повторил за Рокси Вех, – но ты уверена, что «Нарост» – это действительно то, что тебе нужно? Главарь «Нароста» буквально секунду назад казнил Председателя в центре города, и всё это действо попало на экраны телевизоров! Ро, мне кажется, новая партия более жестокая, чем наш бывший управленец.

– Ублюдок заслужил. Мне в штабе выдали всю правду. Он хотел запугать жителей, чтобы самоутвердиться и властвовать как можно дольше. С катушек слетел. Вех, мы всё время жили в неправильном мире, но с приходом «Нароста» всё изменится. Не само по себе, конечно же, изменится, а нашими руками и мозгами. А без жестокости на первых этапах, к сожалению, не обойтись. Око за око, зуб за зуб.

– И в чём заключается твоя организаторская работа?

– У меня много дел: оформление документов, участие в партийных мероприятиях, но основное моё дело на данный момент – подготовка к выборам. Ты знал, что в это воскресенье пройдут выборы, которые должны будут закрепить легитимность «Нароста» и мистера Крауди?

– Не знал. Мне не хватает времени, чтобы что-то узнавать…

– Теперь знай. Можно будет принять участие как в ближайшем выборном участке, так и с помощью Сети. Я буду следить за выборным участком Перспективного района. Ты придёшь?

– Схожу, – равнодушно отозвался Вех. – Об одном тебя прошу, Ро: не подвергай себя опасности, следи за собой и за всем, что тебя окружает. Если нравится работа – работай, я не осуждаю твоего выбора, ибо понимаю, как невыносима повседневная тягомотная рутина.

Они поцеловались и пошли на кухню. Будучи в одурманенном состоянии от разговора с Вехом и от всего, что успело произойти за этот насыщенный день, Рокси только сейчас обнаружила, что мама Веха отсутствует дома, и попыталась уточнить об этом у парня прямым вопросом.

– Вообще-то я хотел у тебя спросить, где она, – парировал Вех. – Придя с работы и не застав вас обеих дома, я подумал, что вы вместе ушли гулять, причём мама ушла с мольбертом.

– Никуда я с Эллой гулять не ходила! – побледнела Рокси. – Я с полудня и до вечера пробыла на новой работе.

– Верю, верю. Значит, куда-то одна ушла… а утром ты её видела, Ро, когда проснулась к собеседованию?

– Нет, не видела. Я быстро позавтракала, помылась и побежала на рельсобус.

– В спальню её не заглядывала?

– Нет, зачем?

– Мало ли.

Прождали час, два. Скоротали время просмотром одной комедии, которую Рокси скачала в фильмотеке ещё в день штурма Министерства Культуры и которая капельку приукрасила смутное настроение молодых людей.

– Мне кажется, она решила съездить в свою старую квартиру, – предположила девушка уже во время титров.

– Не исключено. Но на весь день? Что ей там делать столько времени? О боже, как бы с ней опять не случилось опасного приступа любви к Ролгаду. Это может иметь дурные последствия. А я только раздобыл для неё таблеток…

– Она мне рассказала однажды о своей любовной трагедии. Ты сам веришь в то, что твой отец – жив? То загадочное письмо, отправленное от его имени на почту Эллы…

– Я больше ни во что не верю, Ро. Ни в хорошее, ни в плохое. Под вопросом только Бог: верить в него я не хочу, но отрицать его – не могу. Я не агностик, а скорее апатеист. Мне безразличен Бог. Есть он – хорошо, пускай витает в небесах; нет его – хорошо, пускай люди сами ищут верный путь, пускай сами себе протаптывают тропу жизни. Всё, что по вере выходит за рамки Бога – глупость и трата сил. Зачем верить в то, чего пока или нельзя доказать (опять же, за исключением высшей силы, ибо одна высшая сила объективно и вечно недоказуема), или что само собой, без чьего-либо влияния докажется в будущем? Верой мы предельно усложняем наше и без того сложное существование. Вот встречу я отца, увижу его фигуру, услышу его голос, прикоснусь к его телу – и тогда, конечно, разрешу вопрос, жив ли мой отец или нет. И никакой лишней веры, никаких неоправданных надежд, никаких иллюзий.

– Вера помогает людям… – простенько сказала Рокси.

– Но только до того момента, пока эта самая вера не разбивается о жизнь, о жизненный реализм. Как только разбилась – всё, эффект помощи оборачивается депрессией, стагнацией в двойной силе, и жить становится в два раза горше, чем до начала веры. В доказательство сказанному есть куча примеров. Моя мама – один из них. Она была готова позабыть о Ролгаде, она уверилась в его официально зафиксированном самоубийстве цианистым калием, в его смерти, но некое письмо разубедило её и плюнуло в лицо всем её внутренним установкам. И покатилась она по наклонной со своей «Эпопеей Ролгада». В моём понимании идеальная вера (коль уж решил верить) – это отнюдь не прямолинейная и железобетонная убеждённость, а наоборот – постоянно перепроверяемая и переподтверждаемая вещь. Даже бесконечно живая вера в Бога обросла религиями, писаниями, догмами и постулатами, которые должны меняться и редактироваться, но никто почему-то не желает этим заниматься. А ведь люди – далеко не идеальные существа, в особенности люди древние. Пытаясь интерпретировать до невозможности неописуемую всемогущую сущность, они, в попытке приоткрыть завесу мироздания, могли совершать (и совершали!) ошибки. Что и говорить про более приземлённые, житейские аспекты веры в нашей жизни?

Кончив говорить о вере, Вех и Рокси, и самому себе пообещал назавтра отправиться к старой квартире и отыскать маму, если, конечно, она не вернётся до завтрашнего вечера. Сил куда-то отправляться сейчас не нашлось.

Сбыться обещанию было не суждено. Во второй час после полуночи под дверью очутился Келли, о котором давненько не было новостей, в шляпе и без очков. Покрасневшие старческие глазки выражали сожаление, но он пришёл не с той новостью об Элле, о которой можно было по ошибке подумать, а кое с чем другим. Келли долго стучался в дверь и с досады, что никто ему не открывает, уже подумывал уходить прочь, но Вех пробудился, живо вышел из спальни в коридор, открыл дверь и перехватил его.

– Я войду? Это не срочно и не столь важно. Можешь прогнать меня, Вех, если хочешь. Мне больше не к кому идти.

– Заходите, – вежливо пригласил Вех войти. Он включил в гостиной свет и провёл надзорщика к креслу. – Что у вас в столь поздний час? – вылетела забавная рифма.

– Двое суток назад меня уволили из Надзора. Сначала прилетела анонимная жалоба, в которой описывалось, что я якобы «дезинформирую население», а добил меня прямой письменный указ начальника Районного Центра. Я стар. Я мягкотел. Я игнорирую обновлённый устав. Так написано в указе! Слово в слово! Представляешь? Двое суток назад меня уволили из Надзора. Двое суток я не сплю. Смириться не могу.

– Подождите, – попросил помедленнее парень, вытирая сонные глаза руками, – подождите. Что за обновлённый устав такой? Мне интересно. И почему вы его не соблюдаете?

– А вот с этого всё и начинается. Мир сошёл с ума, приятель! Сменилось руководство страны, и тут же полетели головы, вернее, полетели немножко ранее этой ротации, но сути это не меняет. Начальника штаба – поменяли! Начальника Районного Центра – поменяли! Окружного начальника – поменяли, городского поменяли, всех поменяли! Стали переписываться документы. И каковы же пункты нового устава? Гасить всех без исключения. Серьёзно, так и написано, только в более смягчённой форме. Что было раньше? Коммуникация, прямой контакт с преступностью, упор не на насилие, не на гигантские тюремные сроки, а на ре-а-би-ли-тацию, на выстраивание причинно-следственных связей между человеком и преступлением. Помнишь пример со стрижкой травы и выдиранием корней? Теперь ничего этого нет! Газонокосилку заменила огромная острая коса, которая выкашивает всё и вся налево и направо. К людям, по своей сути не представляющим никакой угрозы, врываются с оружием, заламывают руки, а чуть что – самое малейшее неповиновение – стреляют на поражение. Помнишь, как Донован с Элтоном накурились здесь у тебя? Я пришёл с миром, без всякой агрессии, пришёл восстановить справедливость и прежде всего спасти вас, молодых проказников, от сворачивания на кривую дорожку. Если бы я тогда руководствовался новым уставом, то, во-первых, дверь была бы немедленно выбита, в квартиру влетели бы злые дядьки в обмундировании и заковали вас всех в наручники, избили, отвезли бы в штаб, а там – неизвестно что вас ожидало бы. Чуешь разницу?

– Чую. Не понаслышке знаком с нынешними порядками Надзора. Когда… когда Донована арестовали в квартире-притоне, хочу вам признаться, я тоже находился там. Постойте-постойте! Я был не с ними, я ничего не принимал, а пришёл за Донованом. Нужно было срочно вызволить его оттуда по кое-какой причине, это долгая история. У Надзора там целая операция была. Выломали, забежали… Короче, еле ноги сделал из этого чёртового места.

– Вот оно как, оказывается, имело место быть.

– Надзор сейчас не может не быть жестоким. Вы взгляните, что творится за окнами, прямо у нас под носом. Председателя, почти три десятилетия управлявшего страной, загоняют, как собаку, в петлю и вешают на Центральной Площади. Где такое видано? Это всё – часть одного плана. Жестокая кинопремьера, жестокие беспорядки, жестокие захваты министерств, жестокие казни… Всех ожесточили. Но зачем?

– Слышал про повешение. Натуральные фашисты. Нелюди. Но самое горькое – за ними идёт народ.

– Нужно пожить, чтоб всё понять.

– Я не собираюсь жить в таком дерьме, – сурово утвердил Келли, и в руках его засверкал короткоствольный револьвер. – Ни секунды не желаю так жить. Я своё отжил.

– Подождите! Стойте! – встрепенулся Вех, с испугом наблюдая, как Келли игриво перебрасывает оружие из одной руки в другую, из ладони в ладонь. – Что вы задумали?

– Служебный малыш, – не отвечал на вопрос Веха Келли. – Такие лет двадцать как перестали использоваться в Надзоре. Лежат, пылятся. Успел стащить из оружейной до увольнения.

– Только не в моей квартире, – заплетающимся языком промямлил парень.

– И не намеревался. Жить не желаю, а всё же на пару дней хочется остаться в этом мире. Последний аккорд, так сказать. Я ухожу, Вех. Извини за беспокойство.

– До свидания… Лучше пойдите выспитесь и со свежей головой всё переосмыслите! Не стоит…

Через две недели Вех ненароком узнал, что Келли застрелился из этого самого револьвера в своей квартире, но обсуждать это было ещё рано: бывшего надзорщика, пока ещё живого, необходимо было спровадить из квартиры, чем парень и занялся. За дверью, возле входа, стояла группа посторонних лиц, четверо человек в длинных синих парках, бывших частью медицинской формы, с нашивками в виде красных крестов. Заблокировав своими телами проход, они не позволяли Келли выйти в общий коридор, пока тот на них не ругнулся.

– Это ваши ребята, Келли? – подивился Вех. Как-то слишком много гостей наплыло к нему почти что в два часа ночи.

– Нет. Судя по форме, фельдшеры. Должно быть, адресом ошиблись: ты ведь не болен и никого не вызывал, верно? Ладно, я пойду, а ты с ними один разберись. Прощай.

Келли уехал на лифте. Вех остался наедине с загадочными посетителями.

– Вы – Вех Молди? – спросил у него один из них. Все они выглядели как под копирку, и выяснить, кто именно говорил, не представлялось возможным.

– Да, да. Послушайте, я не вызывал службу. Вы из медицинской службы?

– Почти. Из медэкспертизы. Ваша мать, Элла Молди, умерла вчера в четырнадцать часов девять минут от сильнейшей передозировки лекарственными препаратами. Самоубийство. Извиняемся за позднее время, так уж вышло и ничего от нас не зависело. Вы приглашаетесь на ознакомление с результатами экспертизы, а также на осмотр трупа. Южная Пригородная Больница №3. Местоположение есть в Сети. Морг работает с семи утра до семи вечера. Успейте до пятницы, в пятницу – отправка в крематорий.

Вех упал в обморок. Упал он ещё на словах: «Ваша мать умерла», но по-прежнему мог слышать и потому дослушал фразу медицинского эксперта до конца. Сердце его необратимо раскололось на половинки, затем на четвертинки, на восьмушки и так далее до самой бесконечности.

Глава 10. В бегах.

I.

Очень много и очень долго придётся описывать весь дальнейший спектакль, соединяя многочисленные элементы пазлов в единую цельную картину, ибо нагромоздилось тогда друг на друга колоссальное количество разнообразных событий и фактов, упускать которые из виду было бы лишне. Начнём по порядку.

Двадцатые числа ноября, двадцать пятое, если быть точным, суббота. Прошло одиннадцать дней с момента маминой кончины. Для Веха всё, что происходило до четырнадцатого ноября, утеряло всякий смысл и утратилось в бескрайности времени. Он был в морге, он видел серое лицо Эллы с навеки закрывшимися глазами, видел её волосы, которые более не выглядели настоящими, а стали на вид искусственно приклеенными, как у дешёвой куклы, даже снял часть простыни на уровне плеч и прикоснулся к холодной, но родной её руке, потрогал и погладил шершавую ладонь. Он не плакал, нет, не бился руками об пол и никого не молил о том, чтобы мамина душа попала в райское местечко. Можно сказать, он отлично справился с ужасающей новостью, удержался на плаву, но это только в первую неделю. Плюсом служило то, что улучшению его состояния всё время содействовала Рокси. С четырнадцатого по семнадцатое ноября она не работала, да её и не вызывали, и поэтому она всё своё время, все двадцать четыре часа проводила с Вехом. Но вообще, в первый день, узнав о смерти Эллы, она сама опечалилась и разрыдалась, и успокаивать её пришлось уже парню. Такая взаимоподдержка укрепила и без того прочные связи между парой. Шестнадцатого числа Рокси связалась со своими родителями и поделилась с ними произошедшим. Те организовали для неё и для Веха тёплый приём, устроив семейный ужин, и смогли приподнять бледному сироте настроение.

Вех продолжал ходить на работу, отпусков себе никаких не брал и даже в среду (то есть прямо после беспокойной ночки с визитом Келли и известием от медицинских экспертов) умудрился прийти вовремя, хотя всю ту ночь пробыл в бодрствующем состоянии. Обморок поразил его всего на пять-десять минут. С ним провозились медицинские эксперты, усадили его в кресло и проследили за его состоянием, после чего, когда Вех очнулся, поспешили покинуть квартиру. Так он и просидел в кресле до утра, не вставая и не ложась спать, а потом машинально оделся и ушёл в Центр Послесмертия. Барну о трагедии он не сказал ни слова, на вопрос о здоровье мамы (Барн в действительности с такой дотошной любознательностью интересовался Эллой и её самочувствием) кратко ответил, что с ней всё хорошо. Доктора Брайана не появилось. Вех решительно позабыл о его существовании, будто бы никогда и не было Хемельсона рядом с ним. «Ну и ладно, больно он нужен…» – пустил он эгоистичную мысль и окончательно открестился от желания посещать его в Центральной Городской Больнице.

Барн Вигель не мог не заметить перемен во внешнем облике Веха. Парень давно не брился, покрылся юношеской бородкой и жидкими прозрачными усиками, голова его заросла кудрями. В глазах появилась не то серьёзность, не то жалость, а под самими глазами выскочили светло-фиолетовые синячки. Барн решил на время оставить паренька в покое и не нагружать его лишней работой, так как допустил, что именно из-за чрезмерной нагрузки Вех превратился в некое отчуждённое подобие человека. Нашлась всё-таки в мелкой душонке директора капелька малейшего сострадания. В четыре часа, как и было положено, он взглядом проводил Веха из Центра и удалился в свой кабинет.

После работы Вех отправился по адресу Пригородной Больницы №3, но о его встрече с телом матери уже было упомянуто чуть выше.

В пятницу Вех посетил крематорий, который располагался за городом на пару километров южнее больницы, где мёртвую Эллу, предварительно погрузив её в гроб, подвергли сожжению. Скорбевшему парню выдали фарфоровую погребальную урну с прахом и выразили слова соболезнования. Вечером урна очутилась во второй спальне квартиры, но не на самом видном месте, чтобы не сталкиваться с ней взглядами и лишний раз не тосковать.

На следующий день Рокси ушла на другой конец Перспективного района – обустраивать выборный участок на первом этаже одного маленького административного здания. Тут-то Вех и почувствовал себя намного хуже, чем прежде. Страдая от одиночества, он не мог найти себе занятия, не мог найти себя. Вместо того чтобы воспользоваться посудомоечным аппаратом, он взялся за мытьё посуды своими руками, по нескольку раз перемыл уже чистые тарелки, натёр их до блеска и этот же самый блеск повторно отскоблил. Пошёл на улицу и с открытым ртом ловил снежинки, пока прохожие бросали в его сторону укорительные, но смешные взоры, и ловил не забавы ради, а потому что рот не закрывался, словно имея личную цель что-нибудь выговорить или банально закричать, но на деле ничего не выговаривая и не крича.

В воскресенье, в день выборов, Рокси с семи утра находилась на выборном участке и жестами рук направляла избирателей в нужную сторону. Участок вмещал в себя двенадцать кабинок со шторками. Вообще данное мероприятие активно и оживлённо раскручивалось и рекламировалось посредством вывесок в городе, рекламных стендов, партийных организаторов наподобие Рокси, которые мёрзли на улицах и раздавали газетки с информацией о выборах, а также при помощи телевизора и Сети, поэтому все вокруг знали и верещали о том, что надо бы посетить выборный участок и проголосовать.