Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

В предбаннике Рахшанда сбросила халат, подошла к Джалилу, потрепала его по мокрой голове. Потом она поставила его между коленями, стала намыливать ему голову, смывала тёплой водой, проводила влажной рукой по лицу, по голове.

Четырёхлетний Джалиль стоял неподвижно между ногами Рахшанды, упираясь в её живот, задевая груди, и сладкая истома охватывала его маленькое тело.

Мать продолжала брать его в баню, и он каждый раз оказывался между колен Рахшанды, каждый раз она говорила «ой, какой хороший мальчик», перед тем как намылить ему голову. И каждый раз сладкая истома охватывала его маленькое тело.

Потом, когда он чуть подрос, мать перестала брать его с собой в баню. Он хныкал, требовал взять его с собой в баню, даже плакал, ничего не помогало. Мать оставалась непреклонной.

Став старше, он несколько раз забирался на крышу бани и смотрел в крохотное окошечко над общим женским отделением. Каждый раз ему казалось, что среди этих обнажённых женщин, он видит Рахшанду и к нему возвращалась прежняя сладостная истома.

Однажды его застал за этим занятием банщик Акиф, славящийся на всю улицу невероятной силой, и считающийся непререкаемым авторитетом в вопросах кодекса чести. Акиф был взбешен, а Джалиль испытал первобытный ужас.

– Ты представь себе, что там, в бане купается твоя мать, сестра, или жена?!

Логика была железная, неприлично подглядывать на чужих женщин, верх неприличия, если речь идёт о твоей матери, сестре, или жене.

Акиф помог ему спуститься с крыши, потом долго увещевал, сидя с ним на скамейке. Акиф сказал тогда, то, что сделал Джалиль позор для мужчины, если об этом узнают, Джалил навсегда лишится доброго имени и его позор распространится на его мать, сестру, а в будущем на жену или дочь. Акиф обещал никому не рассказывать о поступке Джалиля, и сдержал своё слово.

Через год Акиф женился на Рахшанде, когда началась война Акифа взяли на фронт, и через два месяца Рахшанда получила на него похоронку.

Женщины во сне и наяву…

Джалил муаллим женился только после войны, раньше не мог, надо было кормить семью, мать и братьев. Сосватали ему дальнюю родственницу, говорили, что хозяйственная, что образованная, окончила музыкальное училище. Была она довольно миловидна, но худа, и ростом чуть выше Джалил муаллима. До свадьбы виделись они всего два раза.

В первую ночь, когда их оставили одних, Джалил муаллим с ужасом почувствовал своё бессилие. Ему стало стыдно, он подумал, что жена никогда не будет его уважать, только и останется, что застрелиться или повеситься.

Он в отчаянии закрыл глаза и неожиданно для себя вспомнил Рахшанду. К нему вдруг вернулось то состояние, которое много лет назад прервал банщик Акиф на крыше бани. Он дотронулся до жены, потянулся к ней, ему показалось, что это была Рахшанда, и он никак не мог успокоиться, никак не мог остановиться.

Оказалось, что это последняя ночь с «Рахшандой», подобного больше не случалось, хотя раз или два в неделю он приходил в спальню к жене, потом уходил к себе, в свою комнату.

У них родилась дочь и когда она подросла, все вокруг, жена в первую очередь, с удивлением заметили, что дочь похожа на директоршу бани, на Рахшанду. Не на ту, какой она стала теперь, а на ту молодую Рахшанду, какой она была много-много лет назад. Принесли фотокарточку тех лет, сравнивали, и все изумлённо ахали.

Бывает же такое, даже в этом отдалённом районе…

Всё началось с новых жильцов. В Большом Городе всегда кто-то меняет квартиру, кто-то переезжает на новое место, одни соседи уезжают, другие приезжают. Но в этом «отдалённом районе», до сих пор всегда побеждали правила жизни здравомыслящих людей. Разумеется, прежде всего, мужчин. Они были хранителями нравственных правил, они были носителями чести. Так было всякий раз, но в этот раз не всё оказалось во власти мужчин.

Новый сосед водитель такси, которого звали Манаф, каждый день напивался, скандалил с женой, выкрикивал на всю улицу сквернословия, которые уважающий себя человек никогда не произнесёт вслух. И это при открытых окнах, ведь лето, жарко, окна не закроешь. А ещё страшнее, что в этом сквернословии, жена не уступала мужу, а голос у неё, при этом, был такой пронзительный, что за четыре квартала было слышно.

Тогда и пришли соседи к Джалил муаллиму, обсудить, как быть. Решили, или пусть прекратит новый сосед свои безобразия, или пусть переселяется, куда хочет. Туда, где привыкли слышать подобные сквернословия.

С двумя уважаемыми людьми отправился Джалил муаллиму к соседу. Поговорили. Объяснили, что так продолжаться не может.

И сосед переменился. Пить и скандалить не бросил, только перед тем как сквернословить, захлопывал окна, закрывал на запоры ставни. Только так, сначала закрывал, чтобы не было слышно. А что там, в духоте происходило, кому какое дело.

Дочка их Дильбер, как только встречала Джалиль муаллима, улыбалась. Удивлялся Джалиль муаллима уже не девочка, не сегодня, завтра, замуж выйдет, а платье на ней такое тесное и короткое, что когда нагибается, мужчине лучше в её сторону не смотреть. И взгляд, и улыбка, когда смотрит прямо в глаза, такие бесстыдные, что только и остаётся отвести глаза. Какие родители, такая и дочь.

А однажды, когда шла она в этом платье против ветра, откинув голову назад с распустившимися на ветру волосами, прикрыв ладонями глаза, показалось Джалиль муаллиму, что она идёт навстречу ему обнажённая, всё с той же бесстыдной улыбкой. И не смог он отвести глаза, по крайней мере, на какое-то время, пока не вспомнил о том, какой он уважаемый человек, каким уважением пользуется среди жителей этого «отдалённого района».

А потом ещё хуже.

Джалиль муаллима шёл по своему двору, собирался сорвать с грядки свежие овощи, которые полезны перед обедом, и увидел её на тутовом дереве. Она увидела его ещё раньше, моментально скатилась с дерева, разорвав платье до самого пупка. А платье, как оказалось, было одето на голое тело.

Стояла она перед Джалиль муаллимом, стягивала руками разодранное платье, улыбалась влажными от красного сока тута губами, и в её улыбке было не только всегдашнее бесстыдство, но и неожиданная для Джалил муаллима покорность.

Вот тогда решил Джалил муаллим, чтобы не переступала эта семейка порог их дома. Ведь, кроме всего прочего, в доме росла его дочь. Та самая, которая похожа на Рахшанду.

Но жизнь распорядилась иначе.

Дочь водителя такси не переступила порог их дома, но явилась Джалил муаллиму во сне.

Она опять шла в ярком солнечном свете, опять ткань казалась прозрачной, опять она улыбалась беззастенчиво и покорно в одно и то же время. Но теперь, во сне, и он не старался от неё спрятаться. Он не боялся даже до неё дотронуться, а она не избегала его прикосновений, И не было счастливее его человека на земле.

Мимо шли его соседи, и прокурор Гасанов, и водитель такси с женой, которая неприлично ругается, но он не замечал их. Мимо прошла мать Джалил муаллима, остановилась совсем ненадолго, улыбнулась, будто вспомнила своего покойного мужа, Байрам-бека.

Джалил муаллим проснулся, его не покидала сладкая истома, знакомая ему с детства, вскоре он заснул снова, а наутро начисто забыл свой сон.

В этом отдалённом районе были свои правила для детей и взрослых, для молодых и старых, для женщин и мужчин. В первую очередь это касалось того, каким должен быть мужчина, и какой должны быть женщина.

И всё было бы прекрасно, не было бы счастливее этих людей, живущих по этим правилам, если можно было бы погасить их воображение, прорывающееся в их снах.

Зачем Господь Бог наделил их таким воображением?

Кто может ответить?

…и не было… хуже брата

Был период в жизни Джалил муаллима, когда он был совершенно счастливым человеком.

Такое случается, когда между человеком и миром вокруг нет разлада. Будто построили мир по меркам самого человека.

Конечно, всегда что-то мешает. Мешало «что-то» и Джалил муаллиму.

Тот же сон. Не поймёшь, где сон, где явь. Девочка-девушка скатилась с дерева, разорвала платье, а потом, неожиданно явилась во сне. Подобно той, другой, которая купала его, четырёхлетнего, и, непостижимым образом, прорвалась в облик дочери.

Или та же овчарка, с какой-то посторонней примесью. Сколько не старался, наказывал, поощрял, так и не признала в нём своего хозяина.

Или новый сосед, теперь ругается с женой при закрытых окнах, а всё равно слышно. Противно.

И ещё те люди из неведомых стран, окончательно потеряли стыд, купаются вместе, обнажённые. Кто допустил подобное?

И многие другие, огромное количество непонятных, странных людей. Постоянно куда-то едут, приезжают, уезжают. Не могут понять, нет лучше дома своего, нет лучше окружения близких своих.

А в остальном, был Джалил муаллим совершенно счастлив. Своя улица, свой дом, своя семья. И конечно, брат, родной брат. Чего ещё можно пожелать человеку.

Всегда чувствовал свою близость с братом, чувствовал Джалил муаллим, что любит его брат, гордится, называет почтительно «дадаш». Как не порадоваться.

Не было лучше брата на всей улице, а возможно, и во всём городе.

Когда возвратился брат из армии, прямо с вокзала, поехали на могилу матери. Заплакал брат, захлёбываясь в слезах. Заплакал и сам Джалил муаллим, давно так не плакал. Потом оба успокоились, притихли. Как два родных брата, потерявшие родную мать.

Конечно, после возвращения брата из армии, всё сложилось не так, как представлял себе Джалил муаллим. Не стал брат поступать в медицинский институт, никуда не захотел поступать. Так хотелось Джалил муаллиму, чтобы брат получил высшее образование. Всегда мечтал об этом. Не получилось.

Стал брат работать водителем, как и тот, такой неприятный сосед. Ничего не поделаешь, придётся смириться. А комок вредного электричества уйдёт в землю, стоит только походить босиком по влажной земле. В это Джалил муаллим продолжал верить.

Не всё складывалось у брата так, как хотел бы Джалил муаллим, откровенно высказывал он брату свои сомнения.

Ты, пожалуйста, ни о чём не беспокойся – успокаивал его брат – Если ты чем-то недоволен, ради бога, скажи, я немедленно всё сделаю, как ты хочешь.

Я доволен – отвечал Джалил муаллим – Мне же очень мало что надо. Лишь бы все были здоровы.

Но от «вредного электричества» избавляться становилось всё трудней. Ощущал он в себе непривычное безразличие. И на работу стал ходить без всякого удовольствия.

В один из дней брат попросил у Джалил муаллима разрешения открыть запасные ворота, когда-то заколоченные за ненадобностью, – чтобы был у него самостоятельный вход в дом. Джалил муаллим сразу согласился. Даже подумал, почему сам, первым, не предложил это брату. Он не должен стеснять брата. Да и участок в той части двора не будет теперь таким захламлённым. Хватит у брата терпения и деревья может посадить.

Удивился Джалил муаллим, что брат легко и быстро справился со всем этим. Не только убрал всё лишнее, посадил фруктовые деревья. Все деревья принялись, в ту же весну дали побеги.

Со всей улицы приходили полюбоваться садом. Поздравляли и Джалил муаллима, но советов его по посадке деревьев больше не спрашивали.

Со всем, что делал брат, готов был согласиться Джалил муаллим. Только не с этим. Как он мог согласиться с тем, что в доме брата всё чаще стала появляться дочь водителя. Та самая, которая когда-то свалилась с его тутового дерева, и разорвала платье. Та самая с бесстыдными глазами.

Попросил Джалил муаллим жену, сказать брату от его имени, что он очень огорчён его поведением, огорчён, что брат счёл возможным привести в их дом такую девицу.

Брат лично зашёл к Джалил муаллиму. Сказал, что дочь водителя девушка вполне достойного поведения, что он её любит и собирается на ней жениться. И просил брата, как подобает старшему в семье, принять участие в сватовстве, как принято было на этой улице.

Горло перехватило от того, что услышал Джалил муаллим. Трудно стало говорить, но он пытался объяснить, что как родной его брат, он не имеет права на подобное кровосмешение, что должен подумать о чести семьи, о чести его, старшего брата.

Не послушал его родной брат, настаивал на своём выборе, тогда Джалил муаллим произнёс слова, которые трудно было вообразить, даже в самом страшном сне:

– Тогда забудь, что у тебя есть брат. Навсегда забудь.

Уговаривали Джалил муаллима самые близкие ему люди, Джалил муаллим остался непреклонен.

Не повернулся даже в сторону родного брата, через жену которая присутствовала при разговоре, сказал, чтобы тот больше на эту половину дома не приходил, и вообще забыл, что был когда-то у него брат, по имени Джалил.

Не стало больше у него брата.

Неблагодарные пчёлы…

Старый пасечник, продавший Джалил муаллиму ульи, объяснил, что пчёлы непостижимым образом чувствуют, когда человек подходит к ульям со злостью. В этот момент, они могут даже ужалить своего хозяина.

Сам Джалил муаллим, в последнее время, стал превращаться в человека угрюмого и мрачного. И ничего не мог с собой поделать. Разлад с самим собой оборачивался разладом с миром.

Он хотел не замечать то, что происходило на той стороне их общего с братом отцовского дома, но чувства и мысли его постоянно возвращались к тому, что происходило там.

В один из таких дней, он бесцельно ходил босиком по влажной земле, яростно вскапывал землю, но комки вредного электричества никуда не уходили, только всё больше давили на его мозг, на его нервы. На той стороне их общего с братом отцовского дома, где с недавних пор поселился его брат с молодой женой, доносились смех и даже пение, а Джалил муаллима всё больше трясло от ненависти и злости.

Мозг ему не подчинялся, ярость глушила его, ему захотелось закричать, но крик застрял в горле. Сам того не замечая, он натолкнулся на один из ульев, и в то же мгновение почувствовал, как его кожу лица, шеи, плеч, его рот, язык, нёбо, обожгло пламенем. Он пытался стереть с себя этот живой, жужжащий рой пчёл, но ничего не получалось.

И тогда он закричал, закричал так, что его было слышно далеко за пределами двора, далеко за пределами этого «отдалённого района».

Он ещё успел прийти в дом, лечь на кровать, попросил жену дать ему мокрое одеяло, ещё успел увидеть склонившееся над ним лицо брата, ещё раз указал ему на дверь, и только потом, когда понял, что умирает, когда уже ничего не мог говорить, поскольку не мог разжать стиснутые челюсти, он стал говорить брату как он его любит, не задумываясь над тем, слышат его или не слышат, попросил брата подойти поближе, чтобы он мог его обнять.

Он продолжал говорить, потому что ему было спокойно и хорошо, потому что лежал он в окружении близких и родных людей, потому что между ними и миром вокруг уже не было разлада, и ему не было дела до того, что его никто не слышит.

И последнее, что он услышал, это нарастающий гул котлов бани, которая примыкала к его двору.

Нарастающий гул, который заглушал все остальные голоса.

Большой Город и Окраина…

В повести «И не было лучше брата» много примет своего времени.

Большая война, которая получила название «Отечественной», нравы советских учреждений, в которых за примерную работу могли наградить грамотой, добросовестный советский служащий, которого все называли «Джалил муаллим». Есть и такая характерная для нравов тех времён (и не только тех времён) деталь, как «уважаемый человек прокурор Гасанов».

Но мир этой повести, мир «отдалённого района», хотя и не отгорожен китайской стеной от остального мира, отстоит от них «далеко, далеко». По-своему «далеко, далеко» от Большого города, по-своему «далеко, далеко» от Большой страны, по-своему «далеко, далеко» от Большого мира.

С «Большим городом» у «отдалённого района отношения вполне лояльные. Не случайно для этих людей прокурор Гасанов «уважаемый человек».

А во всём остальном, им нет дела до Большого города с его социалистическим строительством, переходящими знамёнами, рапортами, и пр. Как жили, так и будут жить, даже если один из них станет директором почты.

С «Большой страной» отношения столь же лояльные, приспосабливаются, насколько способны приспосабливаться, не получится, отгородятся, замкнутся.

С Большим миром отношения более сложные, буквально «далеко, далеко». Там не сидят на месте, там постоянно приезжают и уезжают, там не ценят свой дом и своих близких. А что касается такого безобразия как совместное купание мужчин и женщин, то в этом смысле, они «и не на этой земле».

С Большой страной в этом смысле было проще, там даже «секса не было», с Большим миром куда хуже, там даже «сексуальная революция» произошла. Хорошо, что в этом «отдалённом районе» об этом ничего не знали. Возмутился бы не один Джалил муаллим…

Анри Лефевр[933] говорит об урбанистическом пространстве Большого Города:

«Городское пространство определяется как дифференцированное, противопоставленное однородности и рациональному единству предыдущих видов пространства в промышленных городах. Это пространство противоречивое, поскольку оно многоярусно, многоголосо и многопроживаемо. Такие различия в пространстве тесно связаны с различиями в обществах, его населяющих. Городское пространство проявляется в виде интертекста, гипертекста, палимпсеста (текст, написанный на месте прежнего) сосуществующих взаимных ссылок множественных значений, которые овладевают одним и тем же пространственно-временным местом-моментом»

Обратим внимание на эти «многоярусно, многоголосо, многопроживаемо» и «интертекст, гипертекст, палимпсест». В том-то и дело, что никак не может наш «отдалённый район» смириться с этой «многопроживаемостью», с этим «интертекстом и гипертекстом». Тянет его на однородность, на «одноярусность, на одноголосие, на однопроживаемсть», пытается спрятаться от Большого мира, обвинить его в тысячи грязных пороках, гордится тем, что сохраняет своё положение «отдалённого района» для цивилизованного мира.

…что касается конкретно Большого города, в котором находится этот «отдалённый район», того, насколько он готов к многопроживаемости и гипертексту, то это особый разговор. Он ждёт своего исследователя, урбаниста, и своего писателя, способного распознать «урбанистические» трагедии и комедии…

«Отдалённому району» долго удавалось спрятаться от Большого города, Большой страны, Большого мира. Но что-то стало меняться в самом этом «отдалённом районе». Что-то чуждое, чужеродное стало проникать в нравы, живущих здесь людей.

И для одного из жителей этого «отдалённого района» произошло самое страшное.

Не стало брата, лучше которого не было.

…добрый человек Докалил муаллим

Джалил муаллим был человеком добрым.

Всю жизнь трудился как пчёлка. Ничего для себя, всё для других. Самоотверженность была его жизненным принципом. Любил свою улицу, свой дом, своих родных и близких.

Но особенно брата.

Мечтал, что брат станет известным. Не так, как прокурор Гасанов, а как известный врач. Мечтал, что будет гордиться братом.

Брат вырос таким, каким и должен был вырасти, на этой улице, в этой семье, с таким старшим братом. Никакой дерзости, никакой строптивости. Любил мать, проявлял почтительность к старшему брату, во всём с ним советовался. Не так учился, как хотелось старшему брату, но от одного желания старших это не зависит. Не поступил в институт, но кто возьмётся упрекать его за это, кто проявил больше усердия, тот и поступил. А в остальном, у Джалил муаллима были все основания гордиться младшим братом.

И в истории с этой девушкой, соседской дочкой, ничего плохого брат не совершил. Понравилась девушка, собрался жениться, обратился к брату, как к старшему в семье. Что же мог он сделать, если брат заупрямился. Если брат решил, что только он, старший брат, может решать, кто подходит в жёны младшему брату, а кто не подходит.

Почему же всё так произошло? Был человек добрым, а стал злым, настолько злым, что пчёлы, свои пчёлы, которые давали умиротворённость его душе, набросились на него всем роем, как набрасываются на непримиримого врага.

Как это могло случиться? Кто во всём этом виноват?

А может быть, что никто не виноват? Разве не бывает так, чтобы никто не виноват?

Отброшу множество вопросов и ответов, -

среди них напрашивающийся вопрос-ответ, закрытая система без информационного обмена с внешней средой обречена на вымирание, или такой вопрос-ответ, самоублажение паче гордыни, мы же помним, нравился Джалил муаллим сам себе, без чувства меры такое «нравиться себе» обречено на саморазрушение

– оставлю только один:

столкнулись времена?

Есть Время сохранять правила – есть Время нарушать правила.

Есть Время следовать заветам предков – есть Время отказываться от этих заветов.

Есть Время подчиняться коллективу, общине, государству – есть Время принимать собственное решение и жить собственной жизнью.

Есть Время предустановленности жизни – есть Время Большого города, динамика которого ломает любые предустановления.

А на этой черте, на этом сломе, всегда находится жертва.

Тот, которого время собирается проглотить.

Остаётся только сказать, что слабым звеном во всех этих построениях, по которым первым и ударяет Большой Город, оказываются взаимоотношения мужчины и женщины.

В этом звене сильнее всего усилия удержать предустановленность жизни и болезненнее разочарование, когда это не удаётся.

Так хочется надеяться, что во все времена мужчина останется мужчиной, а женщина – женщиной, и они сохранят непроходимую дистанцию, почти как Восток и Запад у Джозефа Редьярда Киплинга[934].

Не получается.

Как и у Востока с Западом.

PS

Как уже было сказано, повесть «И не было лучше брата» М. Ибрагимбеков написал в 1973 году.

После этого, более сорока лет, М. Ибрагимбеков как писатель, практически, ничего не написал.

Только пасквили, в том числе в адрес посла иностранного государства, который посмел критически отнестись к политике официальных властей. Собирал их в книги, издавал, признавался, что перечитывает, что ему нравятся эти тексты. Получил звание «народного писателя», стал депутатом парламента, получил другие преференции.

Всё дальше отдалялся от тех, кто «далеко, далеко», в «отдалённом районе», и кто позволил себе, начиная с конца 1980-х, заявить о своих политических амбициях.

Всё презрительнее относился к тем, кто не удостоился от «народного писателя» чести принадлежать к «дворянскому собранию Азербайджана». Кто позволял себе не восторгаться «первым лицом» в стране.

Сумел переступить через многое, в том числе, через самого себя, когда-то написавшего,

«и не было лучше брата».

Автор повести «Мать едет женить сына» до самой своей смерти в 2002 году оставался просто писателем. Никаких званий не получал. Хотя за последние десять лет жизни ничего не написал. Просто молчал.

Тяжёлая болезнь? Скорее всего.

Но возможно и другое,

«Где та девушка, которая читает книгу, сидя под деревом?» – спрашивал он сам себя и не находил ответа.

Девушки не стало.

Рискну предложить свою версию.

Цмакут уже был не просто «далеко, далеко», его просто не стало. А это был «потерянный рай»[935] писателя, хотя он никогда его не идеализировал. Или его «вишнёвый сад»[936], который – никаких иллюзий – был обречён.

Было бы преувеличением считать, что писательское бессилие М. Ибрагимбекова последних лет, объяснялось опекой «первого лица».

Но как говорится в стихотворение М. Твардовского, совсем по другому поводу,

«… но всё-же, всё-же, всё-же»[937].

Рамиз Ровшан: «Камень»

Проза поэта

Рамиз Ровшан известный в Азербайджане поэт. Повесть «Камень» («Daş») проза поэта.

В чём она заключается, что означает «проза поэта»?

Трудно определить, слишком неуловимы эти грани. Скажу только, что «Звук свирели» Исы Гусейнова, повесть о которой шла речь чуть выше, скорее проза прозаика. Может быть, поэтому в ней меньше изящества и больше грубой материи жизни, «сор жизни»[938] не плодородная почва из которой вырастают красивые цветы, а сам предмет художественного познания. В «Камне» исторический контекст достаточно условен, прозаические фразы порой ритмизируются подобно стихотворным строчкам, даже грубая материя жизни может восприниматься как изящная метафора. В «Камне» интонация, настрой, тональность, скорее из арсенала поэзии чем прозы. А в остальном, «поэтическое» слишком широкая категория, способная вобрать в себя и грубую материю жизни, и ненормативную лексику, и многое другое.

Поскольку повесть «Камень» практически не известна русскоязычному читателю,

…возможно, и азербайджаноязычному, но это другая тема…

позволю себе «лобовой» приём – непосредственное изложение самого текста в моём переводе. Перевод достаточно вольный, никаких специфически переводческих задач я не ставил, но это всё-таки перевод по возможности в нём сохранена авторская интонация. И конечно, в переводе нет смысловых редакций, подобных «переводу» на русский язык «Звука свирели».