Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

Во-вторых, она была не просто муза, что во многих случаях вполне достаточно, чтобы художник стал художником, учёный – учёным, а политик – политиком. Как показало будущее, она сама оказалась незаурядным мыслителем, оказалось, что она может не только сострадать, но и иметь собственное воодушевление.

…Ханна Арендт

Ханне Арендт 19 лет.

Несмотря на трудные обстоятельства детства, благодаря заботе матери и умению самостоятельно, интенсивно заниматься, Ханне удалось получить хорошее образование. Уже в школьные годы девочка овладела латинским и греческим языками, обнаружила интерес к культуре, в том числе к философии, древней Греции. В 14 лет увлеклась философией Канта[775], интерес к которой сохранила на всю жизнь.

После сдачи выпускных экзаменов в кенигсбергской государственной гимназии, она получила возможность поступить в университет и выбрала Марбург. Если позволить себе небольшую порцию мистики, то можно сказать, что путь её в Марбург на лекции Хайдеггера был предопределён.

О её красоте в эти годы оставили свидетельства многие её соученики. Она была по-мальчишески коротко острижена, носила модные наряды. Х-Г. Гадамер в своих воспоминаниях о Марбурге того времени писал, что красота Ханны, постоянно появлявшейся в зелёном платье, сразу бросалась в глаза. «Девушка в зелёном» так стали называть её друзья. Если судить по воспоминаниям и довершить этот образ фотографиями, то привлекательность Ханны была в огромных, тёмных глазах и выразительном взгляде, в котором была гипнотическая сила.

Не побоимся назвать красоту Ханны Арендт семитской красотой, что особенно проступало по мере взросления Ханны.

Конечно, фотография остается фотографией, чёрно-белая фотография не позволяет ощутить цветовую гамму «зелёного» (платье) и «чёрного» (глаза, волосы), но, хотим мы этого или не хотим, фотографии мы «смотрим» не только глазами, но и воображением, которое дописывает фотографию.

Как и в случае с Хайдеггером, не могу касаться всех специальных и сложных проблем, связанных с «ландшафтной культурой», но на некоторые моменты, которые будут иметь отношение к тому, что происходило позже между Хайдеггером и Арендт, хотелось бы обратить внимание.

Н. Мотрошилова пишет о семье Арендт, что «это была неплохо ассимилировавшаяся в немецкие условия, но не порывавшая со своими национальными корнями еврейская семья». Насколько не «порывавшая», насколько это передалось самой Ханне, судить трудно. Но хочется напомнить, что после Второй мировой войны Ханна Арендт много лет занималась судьбами евреев, пострадавших от нацистского режима, и, естественно, воспринималась как представитель сионистских организаций.

Процесс над Эйхманом[776] Ханна Арендт освещала как представитель известного в мире американского еженедельника «New Yorker»[777] и её репортажи переросли в большое полемическое исследование. Полемичность была в том, что Арендт не могла согласиться с тем, что на процессе политика заслонила юриспруденцию. Арендт считала, что даже «в случае столь чудовищных преступлений справедливость требует чрезвычайной сдержанности и отказа от всяких взываний к общественности; справедливость ещё разрешает печаль, но никогда гнев», поэтому она говорила о «банальности зла»[778]

Не удивительно, что оценки Арендт принципиально разошлись с еврейским общественным мнением того времени.

…В фильме «Ханна Аренд»[779] есть эпизод возможно придуманный сценаристом, но весьма характерный. Один из её друзей, который призвал её к себе на смертном одре, хотя ранее разорвал с ней отношений (после процесса над Эйхманом), упрекнул её в том, что она не любит израильский народ, на что Ханна ответила, а почему она должна любить «народ»…

Поэтому у нас есть все основания сказать, что порывала или не порывала Арендт со своими национальными корнями, она, прежде всего, была (или стала) гражданкой мира. Таковы были её поступки, таковы были её мысли, таковы были её книги, которые в будущем она напишет.

К сожалению, в своих поступках и в своих мыслях – это нельзя сказать о его книгах – Мартин Хайдеггер так и не стал гражданином мира.

Возвратимся в Марбург, к 19-летней Ханне.

Мы уже привели мнение Ханса Йонаса о Хайдеггере, осталось привести его мнение о Ханне Арендт:

«Её (Ханну) отличали интенсивность, целенаправленность. Печать высокого качества, поиск существенности, глубокомыслие – то, что сообщало ей нечто магическое».

Другой её соученик рассказывал:

«даже в студенческой столовой порой смолкали разговоры, когда начинала говорить эта студентка. Её просто нельзя было не слушать. Когда она вступала в беседу, это была смесь самосознания и скромной застенчивости».

Естественно, Арендт оказалась среди восторженных почитателей Хайдеггера, способных воспринять как его «воодушевление», так и философствование, которое стояло за этим «воодушевлением». Лекции и семинары «волшебника из Марбурга» заставляли её самостоятельно мыслить, заново открывать тех же древних греков.

Хайдеггер, обратил внимание на привлекательную и умную (стоит ли переставить местами эти эпитеты) девушку. Хайдеггер всегда был неравнодушен к женской красоте, но в Ханне он сразу обнаружил нечто другое, отличающую эту девушку от всех других. Он пригласил Ханну в свой учебный кабинет и позже часто вспоминал:

«На ней были плащ и шляпа, глубоко надвинутая на лоб, голос отказал ей, она произносила лишь едва слышные «да» и «нет».

У Хайдеггера не могло быть сомнений, эта девушка готова ему сострадать больше чем любая другая женщина. Больше чем его собственная жена.

Ханна жила в мансарде одного из домов рядом с университетом, там обычно собирались студенты, что обсуждать услышанное в аудитории. В эту мансарду был приглашён и профессор Хайдеггер в строгой тайне от всех, даже от ближайших друзей Ханны.

Учитель стал главным мужчиной её жизни.

…Мартин и Ханна: Марбург, февраль 1925 года, мансарда

Смотрю на фотографию. Одноэтажный дом с мансардой, зелень вьётся до самой крыши. Дом кажется зелёным, как платье девушки, которая живёт здесь, в мансарде.

Что же произошло здесь и тогда, в феврале 1925 года?

Главное событие: мужчина пришёл к женщине.

Можно воскликнуть: подумаешь «новость», так было, так будет, а то, что ему 36, а ей 19, ничего непристойного.

Можно продолжать, подумаешь «новость», он преподаватель, она его студентка, моралисты могут возмущаться, но не будем ханжами, и такое случалось и случится не раз.

Ничего удивительного и в том, что встречи в мансарде проходили в условиях строгой конспирации. Он женат, у него двое детей, он профессор, известный человек, они должны скрывать свои отношения, ведь существуют не только моральные, но и социальные нормы.

Правда может возникнуть глупый (или пошлый) вопрос. Как возможны были эти тайные встречи в мансарде, Хайдеггер же не бестелесный дух, но на глупые (или пошлые) вопросы можно не отвечать.

…через много-много лет, в 1950 году, когда Мартину будет 61, а Ханне – 44, она напишет ему: «ведь из Марбурга я уехала исключительно потому, что не хотела тебе повредить… из любви к тебе» и добавит, тем не менее, с её стороны это было «чистой, чистейшей сумасшедшей глупостью». Зная прямой и честный характер Арендт, который она демонстрировала на протяжении всей своей жизни, и в котором не было ничего жеманно-кокетливого, мы должны в полной мере поверить Ханне. Вот и получается, что конспирация конспирации рознь. Один, мужчина, думает о своей репутации, другая, женщина, о его репутации, он о себе, она о нём, оба о «нём»…

С первой же встречи Хайдеггера и Арендт, на протяжении почти двух лет, между ними существовала переписка. Сохранились только письма Хайдеггера, скорее всего такова была воля Арендт.

Может быть, это тот самый случай, когда говоря словами Хайдеггера:

«человек есть существо, дистанциированное от самого себя, с трудом переносящее и самого себя, и свою эксцентричную позицию, которая делает его положение крайне противоречивым».

Могу только предположить, что умудрённая жизнью женщина, постеснялась наивной искренности молодой девушки. Не смогла дистанцироваться от самой себя, не смогла смириться со своей «эксцентричной позицией».

Приведу отрывки из самого первого письма Хайдеггера Арендт:

«Всё между нами должно быть и предельно просто, ясно и чисто. Тогда и единственно мы будем достойны того, с чем отважимся встретиться. А что Вы моя ученица и я Ваш учитель – всего лишь внешний повод к прошедшему с нами…

"Радуйтесь!" – это стало моим приветствием, обращённым к Вам. И только если Вы будете радоваться себе самой, Вы станете женщиной, которая сможет приносить радость и вокруг которой всё также станет радостью, укрытостью, отдохновением, поклонением и благодарностью перед лицом жизни…

То, что мы должны были встретиться, мы хотим, как подарок, хранить в самой внутренней глубине – не впадая ни в какие самообманы, преобразовывая это в чистую жизненность, т. е. мы не хотим измышлять себе нечто вроде родства душ, чего между людьми никогда не бывает».

Скажу честно, мне импонируют слова, «измышлять родство душ, чего между людьми никогда не бывает». Может быть, Хайдеггер не прав, может быть, родство душ и случается, может быть, «чистая жизненность» не так уж страшна, но то высокое, что случается между мужчиной и женщиной, действительно не сводится к прозаическому «родству душ».

Не трудно предположить, что уже после первых встреч и Мартин, и Ханна, задавали себе вопрос «что дальше?».

Мартин понимал, что «буря» (так пишет Хайдеггер) «бурей», хорошо, что это случилось, но рано или поздно это должно закончиться.

У Ханны ответов не было, груз вопроса «что дальше?» тяготил её, и она не могла не почувствовать, возможно, мужчина искренен, возможно, увлечён не меньше её самой, но он не мучается вопросом «что дальше?», он давно решил, придёт время и он поставит точку. Вот тогда она позволила себе написать совершенно безобидные, но не лишённые отчаяния, слова: «ты меня забыл».

В ответ Хайдеггер пишет длинное нравоучение, которое не могу не привести:

«Я забыл тебя – но не из-за равнодушия, не потому, что вклинились какие-то внешние события, но забыл тебя потому, что должен был и ещё буду это делать, коль скоро зачастую выбирался на путь работы, требующей сконцентрированности на ней. Это не вопрос часов и дней, но [именно] процесс, перед лицом творчества, самым грандиозным среди всего, что я знаю в человеческом опыте. Однако перед лицом конкретных ситуаций то же отчуждение человека в полном сознании является самым проклятым, с чем можно встретиться. И сердце как вырывают из груди. Что самое тяжёлое – такую изолированность нельзя извинить ссылкой на то, что именно она приносит в результате, ибо ведь для этого нет никакого мерила. Нет и потому, что совсем не просто рассчитать, как это соотносится с отказом от человеческих отношений».

Оставляю читателям, а в ещё большей степени читательницам, комментировать этот ответ мужчины.

Со своей стороны могу сказать следующее и не буду в очередной раз говорить о своей предвзятости.

Мужчина пишет великую книгу, он не заблуждается по поводу того, что это действительно великая книга, он понимает, что творчество самое грандиозное и самое проклятое в человеческом опыте,

…как и то высокое, грандиозное и проклятое, что происходит между мужчиной и женщиной…

он полон поклонения и благодарности жизни за то, что она, женщина, оказалась его музой в период, когда он писал эту книгу. Что же ещё, разве мало быть его музой. Этот мужчина уверен, что экзистенциальная роль «быть-при-великом-человеке» полностью исчерпывает экзистенциалы женщины.

И разве муза, если она действительно муза, должна творить, разве она должна претендовать на то, что и она может быть демиургом. И следует ли удивляться, что этот мужчина или не читал работы своей Музы, или никогда не относился к ним всерьёз.

Что же в результате?

Этому мужчине было дано самое высокое, чем судьба может одаривать мужчину высокое творчество и высокое сострадание женщины. Но он переступил черту за которой отрешённость от всего будничного, проваливается, как в болото, в эту будничность, он встал в позу всесильного мужчины и, сам того не подозревая, стал скатываться в пошлое.

Женщина эта, которой отвели роли музы и предложили этим ограничиться, позволила себе быть слабой, сомневающейся, хрупкой, ломкой, растерянной, можно продолжать этот ряд до бесконечности.

Только не позволила себе переступить черту отрешённости, не позволила пошлости следовать за ней по пятам.

…философия Мартина Хайдеггера

Нет ничего наивнее, чем в рамках этой книги, и в рамках этого опуса, пытаться рассказать о философии Мартина Хайдеггера.

Конечно, можно было бы сослаться на свою научную степень и научную должность, как на право писать о философии, но не преувеличиваю их значение, трезво оцениваю свои профессиональные возможности, огрехи моего образования, и прочее.

Не раз говорил, повторю.

Допускаю, что не корректно использую научные, в данном случае философские, понятия. Но ведь пишу не научную книгу, а книгу о себе и, если хотите, для себя. Поэтому главное для меня не точность, а отзвук. Важно поделиться тем, что и как отозвалось во мне, проросло во мне, даже если то, что проросло во мне, далеко ушло от оригинала…

Со мной часто такое случалось, надеялся осилить какого-нибудь известного философа, ничего не получалось, то ли не хватало знаний, то ли усилий, то ли ума, то ли всего этого в разных пропорциях. Но потом этот философ, или его книга, сами ко мне «приходили». Как правило, в разъяснении, в интерпретации других. Но «приходили» только в тех случаях, когда вдруг понимал, как этот философ или его книга сопрягаются с моим собственным опытом. Иначе говоря, когда начинал понимать, что этот философ или его книга сопрягаются с тем, что происходит вокруг меня или непосредственно со мной.

Так случилось с немецким философом Мартином Хайдеггером и его главной книгой «Время и бытие». Не владея немецким языком, читал книгу в переводе на русский язык, толком ничего не понимал, свалил всё на недостаток философского образования.

Но однажды, читал вводную статью к его основной книге «Время и бытиё», и меня вдруг осенило. Мысли чужих людей помогли мне преодолеть собственную немоту.

…человек присутствующий

Русский философ и переводчик В. Бибихин[780], в своей вводной статье к книге М. Хайдеггера, пишет:

«Бытие и время» – книга изменившая путь европейской мысли, до сих пор ещё не осмысленная вполне. Субъект, объект, сознание, познание, антропология, историзм, культурология – все эти привычные ориентиры, без которых, казалось, современный разум не может ступить не шагу, были здесь оставлены».

Слова эти не могли не заинтересовать. Сразу подумал, ведь речь идёт не о том, что до Хайдеггера все философы, историки, антропологи, культурологи, были глупцами. Речь о том, что у самых лучших из них, умеющих глубоко мыслить, было своё воодушевление, а потом люди, даже продвинутые люди, стали воспринимать эти идеи без воодушевления, и они стёрлись, потеряли свою энергию, превратились в подобие жвачки, и нужно было новое воодушевление, за которыми стоит большая мысль и мощное воображение, чтобы не только привести в движение старые термины и понятия, но и дать им новое толкование. Вот откуда воодушевление Хайдеггера, вот откуда «бодрствуй ночью у огня», вот почему он приходил в восторг от древнегреческой «алетейи», ведь она всё о том же, что есть просветы бытия, в них можно войти, как входишь в комнату, открывая дверь, но без необходимого воодушевления дверь этой комнаты не откроется.

Далее во вступительной статье В. Бибихин приводит свой перевод основной категории Хайдеггера «Dasein» – в бытии-вот, в присутствии.

…от этого «вот» часто используемые в этом опусе выражения «здесь и сейчас», «там и тогда»…

В. Бибихин разъясняет мысль Хайдеггера:

«Человек существует постольку, поскольку осуществляет возможности своего «вот». Присутствие, если можно так сказать, – нечеловеческое в человеке, его бездонность. Его возможностям не видно края. Оно может всему отдаться и всем быть захвачено, от полноты бытия до провала в ничто»

Тогда меня и осенило…

Ехал на машине за городом, смотрел на горы и думал, они не присутствуют.

Смотрел на деревья, мимо которых проезжал, и думал, они не присутствуют.

А я присутствую, или, по крайней мере, от меня зависит, присутствую я или не присутствую.

Присутствовать стало означать для меня, жить вместе с этой горой, с этими деревьями, дать им язык, которого они лишены.

Присутствовать, стало означать для меня жить вместе с другими людьми. Участвовать, включаться, общаться, влюбляться, ненавидеть, раздражаться, печалиться в разлуке, впадать в уныние, преодолевать это уныние.

Присутствовать, стало означать для меня думать о мире, понимать других людей, понимать самого себя.

Следовательно, думал я, ценность жизни в том, насколько ты, человек, смог осуществить своё присутствие.

Вспомнил строчки американской поэтессы Эмили Дикинсон[781]:

«Отсутствие есть сгусток Присутствия».

И подумал, что Э. Дикинсон уточняет и углубляет понятие «присутствия», можно присутствовать отсутствуя и отсутствовать присутствуя.

О последнем говорит Хайдеггер:

«присутствовать в каждый миг нашей жизни невозможно. Поэтому мы должны научиться терпеливо ждать наступления моментов сверхнапряжённой интенсивности исполненной смысла жизни».

А когда наступает такой миг, необходимо не только его протоколировать, но и отдаваться ему, переживать его как наше истинное бытие.

Феномен присутствия означает, что мы не только есть, но и должны воспринимать то, что мы есть. А «есть» в этом смысле означает, что мы развиваемся, мы сегодня не такие какими были вчера, а завтра будем не такие как сегодня. Мы не закончены, мы в любой момент открыты для будущего. Поэтому мы можем сказать, что мы – это то, чем мы постоянно становимся.

И последнее, без чего невозможно понять присутствие.

Присутствие всегда уже как-то настроено. Хотя мы и в состоянии усилить то или иное настроение, «настроения» просачиваются в наше сознание, овладевают нами, настигают нас, независимо от нашей воли. В нашей воле настроить их, подобно тому, как настраивают музыкальный инструмент. Только в этом случае мы будем способны реализовать моменты (миги) нашей сверхнапряженной интенсивности.

Но и при этом, увы, не всё зависит от нас. Настроение Хайдеггера может диктовать ему и грустный вопрос: «вольны ли мы свободно войти в «присутствие»?». И он не может ответить на вопрос, «свободны ли мы в присутствие «всегда и везде».

Что делать, мы можем многое, очень многое, но далеко не всё.

Присутствие так увлекло меня, что даже попросил моего друга Зейнала Мамедли[782] перевести слово «присутствие» на азербайджанский язык, не обязательно буквально, близко по смыслу. Зейнал неожиданно предложил «qoşulmaq» или «qatılmaq», «включиться».

Дело не в тонкостях перевода, в конце концов, следует переводить непосредственно с языка оригинала, а в передаваемом смысле. Попытка перевода показала, что «присутствие» это не лежание на диване перед телевизором, а участие.

Так пришла (стала приходить) ко мне книга немецкого философа и его философская категория.

Мне дано присутствие в этом мире и я должен его осуществить, от этой простой мысли мне передалось воодушевление Хайдеггера.

Хотя во всех случаях остаётся вопрос без ответа, который задаёт и сам Хайдеггер:

«Что есть человек – это то, чем мы стали, или это то, чем мы могли бы стать?»

…безличные люди

Не менее бытие-вот, в присутствии меня зацепила другая категория Хайдеггера – «das Man». В этой книге я неоднократно обращался к ней, казалось, что это буквально про нас, про моих соотечественников.

Категорию «das Man» переводят на русский как «безличные люди», т. е. не конкретный человек, не конкретные люди, не сумма людей, а некая безличная инстанция. Эта инстанция, диктует, как нам следует жить, она орудует (или орудуют) «в нас, через нас, вместо нас».

Мы часто говорим, «традиция», «наш менталитет», на самом деле это просто «безличные люди», о которых мы и не задумываемся, и которые действуют за нас, через нас, вместо нас.

«Они» не дают нам присутствовать, «они» не дают нам осуществить самих себя, «они» требуют от нас усреднённости, уравнивания, а мы «им» подчиняемся.

«Они» нам говорят, влюбляться это опасно, выбирать профессию по душе это опасно, не соглашаться с мнением признанного авторитета это опасно, ездить на велосипеде, это опасно, подниматься в гору это опасно… каждый из нас, исходя из собственного опыта, может продолжать и продолжать этот ряд.

Вот о чём задумался далекий от нас немецкий философ, а нам остаётся просто услышать его.

Чтобы не позволить различным безумцам действовать в нас, через нас и за нас.

…человеческое бытие

Но оказалось, что присутствие не совсем точно передаёт смысл хайдеггеровской категории Dasein.

…Пользуюсь уточнением другого русского философа Н. Мотрошиловой. Как и в других случаях, пишу об этом не для того, чтобы восстановить истину (за меня, более успешно, это сделают другие), а поскольку само это уточнение помогает мне раздвинуть мои собственные горизонты…

Несомненно, Хайдеггеру передалось воодушевление древних греков. Где-то прочёл признание Хайдеггера, что каждый день, непосредственно перед написанием собственных текстов, он читает отрывки из древнегреческих досократиков[783], наверно для того, что получить необходимый толчок воображению, ведь у древних греков (по крайней мере, у досократиков) сохранился азарт первооткрывателей.

Что следует сказать о «Dasein» в границах настоящего текста, не боясь использовать чужое мнение, если оно способно поддержать моё воодушевление.

Частица «da» говорит о «присутствии», о «наличии» здесь и сейчас, которое вмещает в себя весь горизонт человеческого бытия не только здесь и сейчас. Чтобы было яснее (возможно, ценой упрощения) скажу, что «da», не отсылает нас к «небесам» или в неизвестный нам сказочный мир «рая» и «ада», а оставляет в миру.

Во всех случаях, речь должна идти не о «бытии» вообще, а о «человеческом бытии», о человеческом присутствии в этом мире здесь и сейчас.

Почему-то вспомнил такую мысль (не помню, кому она принадлежит): «не спи: заснёшь, не будет порядка мира». «Не спи», означает очень многое, и ленивую мысль, когда мы уверены, что от нас ничего не зависит, и которая обесценивает нашу собственную жизнь, и невольную попытку обесценить жизни собственных детей, когда мы требует от них подчиняться «безличным людям», и многое другое. А всё по той причине, что наше бытие перестало быть нашим, человеческим бытием. Как только из представления о «бытии» мы убираем человека, остается безличный «Он», который действует, не считаясь с нашей волей. И мы спокойно можем заснуть.

Dasein у Хайдеггера очеловечено, поэтому оно включает в себя и бытие-сознание, и бытие-понимание, и бытие-познание, и бытие-переживание.

Последнее очень важно, поскольку немецкий философ включает в быть, в присутствие, человеческие эмоции (точнее, экзистенциалы) от страха до восторга. Присутствие и переживание идут вместе, одно без другого невозможно.

Один из важнейших экзистенциалов «Бытия и Время» – «бытие-к-смерти», на нём не буду специально останавливаться.

Так или иначе, все эти экзистенциалы неотъемлемая часть «Dasein» как человеческого бытия.

И последнее, что можно сказать о Dasein в рамках небольшой статьи. Исследователи обращают внимание, что немецкий философ, когда говорит о бытии-переживании, о человеческих эмоциях, специально не останавливается на таком человеческом чувстве как любовь. Но те же исследователи подчёркивают, что свою главную книгу «Время и бытие» Хайдеггер написал в тот период, когда пережил свою самую большую любовь.

Написал эту великую Книгу там и тогда, где и когда пережил самый высокий смысл присутствия в этом мире.

…после Марбурга, в преддверии 1933 года

После Марбурга, там и тогда, приближался 1933 год[784] и этим многое сказано.

Хайдеггер и Арендт оказались по разную сторону баррикад, и эта не была межа мысли, межа разных взглядов. Это была кровавая межа, которая прошла по всему XX веку, а возможно и по всей истории человечества. Парадокс этого противостояния был в том, что по одну сторону баррикад оказалось человеческое бытие и один из его главных философских манифестов, книга Хайдеггера «Бытие и время», по другую сторону баррикад сам Хайдеггер, вместе с теми, кто взял на себя право решать на кого следует распространить «человеческое бытие», а на кого не следует.