Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

…которые известно куда ведут?![683]…

решил, что для пользы Дженет, для её же пользы, следует ей «отдохнуть» и полечиться.

Поделился своей мыслью с коллегами, сплошь мужчины.

Те поддержали…

…грёзы, которые никогда не сбудутся

Через годы, проведённые Дженет Фрейм в психиатрической лечебнице, так просто не переступишь. Но Дж. Кэмпион не собирается фетишизировать страдания, не собирается драматизировать то, что произошло с Дженет Фрейм. Мир таков, какой он есть, глупо в нём разочаровываться. Принцы и принцессы в этом мире только грезятся молодым девушкам, или их не было никогда, или точно, никогда уже не будет.

Остаётся смириться?

Пожалеть молодых девушек, грёзы которых никогда не сбудутся? Не совсем так.

И не об этом разочаровании сняла свой фильм Дж. Кэмпион.

Есть изящная притча о Чжуан-Цзы[684] и бабочке.

Чжуан-Цзы приснилась бабочка. Он проснулся и подумал, я Чжуан-Цзы, которому приснилась бабочка, или я бабочка, которой продолжает сниться Чжуан-Цзы?

Кто знает, а может быть, они одновременно снятся друг другу?

Кто знает, а может быть, не только молодым девушкам снятся принцы и принцессы, а принцам и принцессам снятся молодые девушки?

Конечно, в наше рациональное время, никто всерьёз не воспримет мои рассуждения о снах бабочек или принцев и принцесс, метафора, в лучшем случае, изящная метафора, не более того. Но может быть, подобные метафоры как раз и нужны для того, чтобы мы поверили в «невидимую сторону Луны».

Чтобы мы со всей серьёзностью понимали, что грёзы молодых девушек не только иллюзия, не только самообман, нечто большее, и от того, насколько будут реконструироваться эти «грёзы» от века к веку, от поколения к поколению, в значительной мере зависит самочувствие, следовательно, и выживание человека.

…мать, которая смогла сохранить свои грёзы

Вот несколько фотографий в фильме. Остановившееся, запечатлённое время: мать, её сын, четыре её дочери.

Мать из тех женщин, про которых можно сказать, наседка или рабочая лошадка. С небольшими поправками на эпоху, сословие, нравы, прочее, типичная мать для всех времён, для всех народов, в прошлом, в настоящем, скорее всего, в будущем.

Муж часто так и будет к ней обращаться, только меняя интонацию: женщина.

Но есть один важный смысловой нюанс, который вносит важную коррекцию в эту типичность: отсвет тех самых «грёз». Насколько «типичная мать» позволяет реконструировать эти «грёзы», насколько сама становится их проводником.

Можно посочувствовать матери Дженет Фрейм, что за жизнь, голову некогда поднять, монотонная работа изо дня в день, из года в год. А можно порадоваться за неё, есть семья, в которой сохранился остов, в которой сохранилось тепло, не всем выпадает такая удача.

Вот Дженет предложит, пойдём на лужайку, посидим, кто тебя просит быть рабочей лошадкой, но она, возможно обрадовавшись предложению дочери, не решится просто посидеть, не привыкла быть праздной. Жизнь её не баловала, это точно, у сына эпилепсия, случаются припадки, когда только она одна не теряется, две дочери погибли в самом возрасте на выданье, когда не стало второй, когда и вторая утонула, только и смогла сказать, «вот и второй нет», чтобы вернуться к своей каждодневной, монотонной работе.

Безропотно согласилась поместить Дженет в психиатрическую лечебницу, даже на лоботомию дала согласие, то ли сопротивляться не привыкла, то ли врачам доверилась, то ли сама, нутром, понимала, Дженет не такая, как остальные девушки её возраста. Хорошо, что судьба распорядилась иначе, да и муж, хоть и с опозданием, вмешался, не отпустил больше Дженет.

Так считать ли её несчастной, какая молодая девушка в своих грёзах согласится на подобную судьбу?

Зависит от того, что считать главным в жизни. Вот Дженет стала известным писателем, в их семье о подобном и не помышляли, разве этого мало. Но главное не в этом, что ей, матери, до известности, лучше бы её дочь избежала этих страшных сеансов в психиатрической лечебнице, за которые и сама она в ответе. Главное не в этом, жертвенность, страдания, ничего не искупают, главное в другом.

Когда-то и она была молодой, и у неё были свои грёзы, о тех же принцах и принцессах, или о чём-то другом, рассказывала ли она о своих грёзах, или не рассказывала, но сумела передать свои «грёзы» дочерям, передать тем, кого хранила судьба, да и сыну, он такой красивый, такой добрый, такой сильный, что постыдного в его эпилепсии.

Главное не усомнилась в себе, не усомнилась в своей судьбе, не впала в уныние.

Поэтому и смогла передать свои «грёзы» дальше.

…от грёз девушек к поэтическому в жизни человека

Если предельно расширить «грёзы молодых девушек», они органически перерастут в такие понятия как «поэзия», «поэтическое». И не только как явления художественные, не только «над вымыслом слезами обольюсь»[685], но как явления онтологические[686], которые определяют само присутствие человека в этом мире…

…«присутствие» один из вариантов перевода одной из основных категорий философии М. Хайдеггера[687] «Dacein», которое невозможно без эмоционального наполнения («настроенностей», «расположенностей»). Хотя Хайдеггер говорит о более сильных эмоциональных «настроенностях», таких как страх, ужас, одиночество, скука, забота, и др., рискну включить в этот ряд и грёзы молодых девушек. Без них невозможно присутствие человека (человека) в этом мире…

В этом предельном значении, поэтами следует назвать Гомера[688] и Шекспира[689], Тагора[690] и Кавабату[691], многих других, которые не просто описывают жизнь человека в тех или иных исторических или культурных традициях, они онтологизируют воображение человека, высвобождая его фантазии, его мечты, его грёзы.

На мой взгляд, именно в такую культурную традицию, в которой поэтическое должно рассматриваться в онтологическом смысле, Дж. Кэмпион вписывает свой женский портрет Дженет Фрейм.

…художественная «рамка» фильма «Ангел за моим столом»

Почти аналогично живописному портрету, своя рамка, своё обрамление, своё огранение, есть в портрете литературном и портрете кинематографическом. Можно сказать, что это своеобразная граница между искусством и жизнью, между «преднаходимой эстетической действительностью»[692] (по М. Бахтину[693]), которая уже организована, упорядочена человеком, но не доведена (и не ставит такую цель) до степени художественного созерцания, не стала ещё фактом искусства.

Чтобы избежать эстетической схоластики, сразу перейду к конкретике, т. е. к тому, какова «преднаходимая эстетическая действительность», из которой возникает такой художественный артефакт[694], как фильм Дж. Кэмпион «Ангел за моим столом»

На мой взгляд в фильме «Ангел за моим столом», такой «преднаходимой эстетической действительностью», рамкой-обрамлением-огранением женского портрета, можно признать,

историю, исторические события, с одной стороны,

ландшафт географический, который детерминирует ландшафтные культурные практики, с другой стороны,

поэзию, которая непосредственно вплетена в художественную ткань фильма, с третьей стороны.

…история

Начнём с истории.

Вспомним Сабину Шпильрайн, которая родилась в 1885 году, в России, в еврейской семье. Жила в разных странах. В той же России была расстреляна нацистами в 1942 году.

История в облике двух тоталитарных режимов надвинулась на неё как танк и раздавила под своими гусеницами.

Дженет Фрейм избежала этой участи, история прошла для неё стороной.

Детство и юность она провела в Новой Зеландии, путешествовала по Европе, возвратилась домой, события истории были где-то рядом, но так и остались в параллельном для неё мире.

В самом начале фильма закадровый голос Дженет Фрейм сообщает нам (начало автобиографии), что она родилась 28 августа 1924 года, но мы даже не задумываемся над тем, что произойдёт в Европе лет через 10–15, когда Дженет будет подростком. Позже «история» напомнит о себе, но из Новой Зеландии она будет восприниматься почти как весёлая игра.

Сначала отец Дженет явится в форме капрала, отдаст всем честь, радостно сообщит «мы Гитлеру покажем», и эта форма, и этот жест, и эти слова вызовут улыбку у всех, включая самого отца.

Потом, мы услышим «стишки», «парнишки, их в армию взяли, не знают, что делать подруги», войну назовут «жестокой», наверно только потому, что она лишила «подруг и парнишек» их естественных игр.

Ещё позже, мы услышим, как школьники радостно будут сообщать друг другу, что американцы бросили на Японию какую-то особую бомбу, что это за бомба они не знают, но самое главное «мы победили».

Дж. Кэмпион не иронизирует, не сокрушается, даже не пытается построить какой-то иронически-саркастически-глубокомысленный контрапункт. Мир таков, какой он есть, глупо в нём разочаровываться. То, что в одном месте оказывается страшной трагедией, куда страшней, если одна, всего одна, бомба и сотни тысяч убитых мирных жителей, в другом, воспринимается как нечто далёкое, почти как в другой галактике.

Разные хронотопы[695], разное восприятие происходящих событий.

Женский портрет своей рамкой ограждает себя от истории. В границах женского портрета могут рифмоваться кризис подросткового возраста и кровавые события, которые произошли в Европе, начиная с 30-х годов XX века, без особых смысловых акцентов.

В случае с Сабиной Шпильрайн, рифма оказалась зловещей.

…культурный ландшафт

О ландшафте, второй составляющей рамки-обрамления-огранения женского портрета, очень коротко, по той причине, что интуитивно чувствую больше, чем способен выразить. Поэтому ограничусь чужой точкой зрения, и несколькими цитатами из чужих источников.

В своих рассуждениях о культурном значении ландшафта, опираюсь на книгу Валерия Подороги[696] «Выражение и смысл. Ландшафтные миры философии».

Подорога исследует ландшафтные миры Сёрена Кьеркегора[697], Фридриха Ницше[698], Мартина Хайдеггера, Марселя Пруста[699], Франца Кафки[700], а во введении опирается на высказывания мастеров старой китайской живописи.

Приведу цитату из Ши-тао[701], которая приведена во введении к книге В. Подороги:

«Горы и Реки поручают мне говорить за них: они родились во мне и я в них. Я искал беспрестанно необычайные вершины, с них я делал наброски. Горы и Реки встретились с моим духом, и их отпечаток там преобразовался таким образом, что, в конце концов, они свелись к моему «я».

В. Подорога подчёркивает, что «я», о котором говорит китайский художник, не имеет ничего общего с тем «я», которое для нас более привычно: «Это Я («Я» Ши-Тао – РБ.) сливается с пейзажной формой и от неё неотделимо, оно несамостоятельно и не занимает господствующей позиции в художественном видении, оно спиритуалистично, я («я» В. Подороги – РБ.) бы сказал, «дыхательное», и принадлежит, собственно, не отдельным образам зримого, а белым пустым пространствам, ветрам, атмосферам, заоблачным далям и туманам низин. Пустота, открытая для бесконечного заполнения, – позитивное Ничто как высший знак Бытия».

…замечу на полях «пустота не даёт боли» говорят дзен-буддисты[702]

В контексте концепции В. Подороги хотел бы обратить внимание на роман австралийского писателя Патрика Уайта[703] «Древо человеческое».

…из моего хронотопа Австралия и Новая Зеландия воспринимаются как тождественные, не исключено, что изнутри существует иное восприятие…

Роман посвящён жизни двух простых австралийцев, фермера и его жены. Начинается он с того, что молодой фермер Стэн Паркер очищает от диких зарослей свой участок и начинает строить дом. Начало почти символическое: начало века, освоение девственной земли, начало начал – создание семьи. В схватке с природой фермеру и его жене придётся выдержать много испытаний, пережить наводнение и пожар, которые уничтожат все постройки и заставят начать всё заново, испытать потрясения в отношениях друг с другом и с собственными детьми, но они смогут выстоять, и даже обрести душевный покой.

Что нам остаётся как не «…глядеть на небо, искать в нём приметы погоды, слушать, как сыплется овёс, брать на руки мокрого телёнка, только что выпавшего из коровьей утробы и силившегося доказать, что он устоит на ногах».

Дети Паркеров на ногах не устояли, сломались, только внук, если не прямо, то опосредованно, продолжил дело деда, он оказался способен воссоздать в слове то, чем занимался его дед, что пытался передать своим детям, но не смог. Внук сумел описать мир деда, в котором есть

«запах хлеба, и смутная мудрость юношеских лет…

и девчонки с рыжеватыми косичками, что шепчутся про любовь…

и румяные яблоки,

и маленькое белое облачка, которое, как только его надует ветер, разрастётся в огромного коня и тяжело затопает по всему небу».

Как рифмуются «ландшафты» Подороги, «ландшафт» Уайта, с «ландшафтом» Фрейм и Кэмпион?

Вопрос не простой, в нём много уровней, не все из них я смог бы выразить в слове, несомненно, есть и такие, которые вообще невыразимы в слове.

Есть внешние «рифмы», которые не стал бы переоценивать, но на которые не могу не обратить внимания.

Патрик Уайт умер в 1990 году, в тот год, когда был снят фильм Дж. Кэмпион «Ангел за моим столом». Внук Стэна Паркера пишет о «девчонках с рыжеватыми косичками» и мы не можем не вспомнить огненно – рыжую копну волос Дженет Фрейм, которую невозможно расчесать.

На других уровнях всё намного сложнее.

Во всех ли культурах можно обнаружить этот культурный «ландшафт», или это один из компонентов различения Запада и Востока, точнее, Запада и Дальнего Востока?

Можно ли сказать, что в культуре Запада «история» вытеснила «ландшафт», что чем больше «истории» тем меньше «ландшафта», что через «ландшафт» способны проявляться тектонические пласты культуры, а «история» проявляет «тектонические» бездны людей?

Можно ли сказать, что в индустриальном и постиндустриальном обществе мы окончательно похоронили «культурный ландшафт», и он продолжает «дышать» только в тех эзотерических культурах, которые вытолкнуты на периферию цивилизации?

Следует ли допустить, что культура Австралии или Новой Зеландии перекликается с культурой древнего Китая как раз в том смысле, что в обоих «дышит» ландшафт?

Или напротив, культура Австралии и Новой Зеландии, принципиально западная, Дж. Кэмпион западный режиссёр, и об «Ангеле за моим столом», и, соответственно, о киноверсии «Автобиографии» Дженет Фрейм, можно говорить только в ракурсе европейских ландшафтных практик?

В конце концов, чем принципиально отличаются море, океан, зеленые луга, зеленые холмы Новой Зеландии от ландшафта М. Хайдеггера, о котором пишет В. Подорога.

Приведу его описание «культурного ландшафта» Хайдеггера: «изначальные образы ландшафта Хайдеггера в реалиях, навязчиво преследующих нас при непосредственном наблюдении за горными массивами Шварцвальда, – в голубых долинах, чистых ручьях, стремящихся по склонам к старым немецким усадьбам, этим замкнутым мирам горного хутора, где дорога через поле, лесная тропа, колодец, дом и утварь сообразуют гармоническое единство жизни смертных, пребывающих между небом и землёй, мирским и божественным».

Мне остаётся допустить, что единый «культурный ландшафт» подпитывал сначала Дженет Фрейм, позже Джейн Кэмпион. Описать этот ландшафт не в состоянии, потому что не видел эти страны и не владею в достаточной мере пластикой слова.

…поэзия

Теперь мы можем непосредственно перейти к поэзии, которая не только третья составляющая рамки-обрамления-о-гранения, но и непосредственный переход к самой Дженет Фрейм, к её жизни и творчеству.

Эпиграфом ко второй части фильма, которая, как и фильм в целом, называется «Ангел за моим столом», выбраны строчки из драмы «Буря»[704] Шекспира:

«Прекрасно! Кто же остался духом твёрд?

Никто, Все обезумели от страха.

И начали бессмысленно метаться».

Слова «духом твёрд, когда все начали бессмысленно метаться» воспринимаю как один из главных лейтмотивов фильма.

Дженет Фрейм не мечется, живёт своей жизнью, не потому что равнодушна к миру вокруг, напротив, именно её глубокая погруженность в мир позволяет ей не метаться и полнее жить.

Грустно-ироничные строчки Роберта Бернса[705] сопровождают девушек, включая Дженет Фрейм, уезжающих навстречу неизвестности:

«Дункан Грэй давно влюблён,И в ночь под рождествоК нам свататься приехал он.Вот это сватовство!Приехал в праздничную ночьХозяйскую посватать дочь,Но был с позором прогнан прочь.Ха-ха! Вот это сватовство!Затылок взмок у жениха,Ха-ха! Вот это сватовство!А Мегги будто бы глуха —Не слышит ничего.Он заводил с ней разговор,Глаза и нос ладонью тёр.Топиться бегал через двор.Вот это сватовство.Любовь отвергнутая зла.Вот это сватовство!У парня рана зажила —Вот это сватовство! —Я, говорит, не так уж глуп,Чтоб превратиться в жалкий трупИз-за того, что ей не люб! —Ха-ха! Вот это сватовство!..Был добрый парень – Дункан Грей,Вот это сватовство!Он скоро сжалился над ней,Вот это сватовство!Не мог он грех на совесть взять —Лишить любимой дочки мать.Он едет свататься опять…Вот это сватовство!».

В кругу молодых поэтов читают стихи Уильяма Батлера Йейтса[706], Дженет едва сдерживает слёзы.

Под луною колдовскойМы парим в волнах эфира —В час, когда тревоги мираОтравляют сон людской.О дитя, иди скорейВ край озёр и камышейЗа прекрасной феей вслед —Ибо в мире столько горя,Что другой дороги нет.

И ещё строки, скорее всего тоже Уильяма Йейтса, а не исключено, что самой Дженет Фрейм, в подражание Йейтсу:

«Жизнь прекрасна, Диаспер!И день, и ночь прекрасны Диаспер!И солнце, луна и звёзды, все прекрасны.А ещё ветер в долине.Кому захочется умирать».

Во всех поэтических строчках, которые вошли в фильм, чувствуется это «не метаться», чтобы не случилось «не обезуметь от страха», а это, кроме всего прочего, означает, что, как не парадоксально, в этом мире, где ничего не сбывается, грёзы молодых девушек не обманывают.

…рифмуя содержание фильма

Нетерпеливый читатель, которому надоела бесхитростная Дженет, может перескочить через «рифмы фильма», хорошо бы к P. S.

Мне осталось пересказать фильм, рифмуя его, как рифмуются поэтические строчки.

…и вот она пошла со своей огненно-рыжей копной волос, пошла по своей дорожке среди полей, пошла по Новой Зеландии, пошла по миру

…и не успеют они, девушки-подростки, подрасти, как будут выяснять друг у друга, откуда берутся дети, правда ли их приносит в клюве аист

…с наивной непосредственностью будут задирать ноги вверх, беззастенчиво демонстрируя свои скромные штанишки

…Дженет испугается своих первых «месячных», боясь, что все это заметят, будут над ней смеяться, она не выдержит подобных насмешек

…Дженет с будущим ангелом за столом, окажется далеко не ангелом, возьмёт деньги из кармана отца, чтобы купить для всех сверстников жвачку, позже, уже будучи взрослой, выдаст себя за вегетарианку, а когда никто её не видит, будет жадно уплетать ветчину

…Дженет будет перебирать вещи, решая, что должна взять с собой девушка, которая уезжает из дома, гардероб окажется очень скромным

…молодые девушки будут сожалеть, что парнишек взяли в армию, они остались одни, без парнишек

…Дженет будет сожалеть, что у неё складывается роман только с литературой и поэзией, а не те романы, которые возникают у других её сверстниц

…Дженет останется один на один со своим будущим и испугается этого будущего

…Дженет будет внимательно разглядывать своё тело, задумается над тем, она такая же, как все, или не такая

…Дженет, однажды, с горечью решит, хотела быть загадочной, а стала бесполой, как деревяшка

…Дженет впервые услышит, что она талантлива, обрадуется, постарается понять, что означает «талантлива», это относится к её телу или не относится

…Дженет узнает, что у неё шизофрения, и задумается, что это означает для неё, является ли этот диагноз подтверждением того, что она не такая как другие

…однажды Дженет приютит старый писатель, которому понравились её произведения, этот писатель не боится самого себя, и он научит Дженет, как не бояться себя, что поможет Дженет отправиться в европейское путешествие

…во время европейского путешествия Дженет встретится с двумя мужчинами, это станет её первым опытом более тесного общения с мужчинами

…один мужчина, англичанин, окажется очень разумным, решит, что Дженет подходит ему как жена, только разъяснит, в качестве будущего мужа, что нельзя так много писать и читать, только в отпуске, и то в меру, это же не для заработка

…другой мужчина, американец, окажется не менее разумным, решит, что Дженет подходит ему как любовница на время пребывания в Испании

…этот мужчина, называет себя поэтом, но поэзия для него хобби, он занимается поэзией в свободное время от своей основной профессии учителя

…этот мужчина не преминёт рассказать своим друзьям, что он не думал, что существуют такие люди как Дженет, она очень, очень робкая, наверно обрадовался, что ещё есть такие робкие, что она не разрушит его планы

…благодаря этому американцу, учителю, в свободное время поэту, Дженет станет женщиной,

…потом он уедет, закончится отпуск, на прощание только скажет, «это было замечательно», что более приятное может сказать мужчина женщине при расставании, при одном условии, что женщина эта не Дженет Фрейм

…две простые испанки, одетые во всё чёрное, у которых жили, и Дженет, и американец, и другие, будут расспрашивать Дженет, «этот американец богатый?», Дженет даже не поймёт вопроса

…после отъезда американца эти две испанки будут искренне сокрушаться «эти американцы всегда всё портят», «разве можно так, бросил женщину и уехал»,

…с беспокойством за Дженет две испанки войдут в комнату, где в темноте, на подоконнике, сидит Дженет, зажгут свечи, когда они уйдут, Дженет задует одну свечу

…Дженет выяснит, что беременна, у неё будет болеть всё тело, она подумает, что совсем не мечтает о ребёнке, но ей любопытно представить себе будущего ребёнка с улыбкой этого американца

…Дженет будет искать работу, но её не возьмут в медсёстры, ведь она не будет скрывать, что лечилась в психлечебнице с диагнозом «шизофрения».

…Дженет начнёт задумываться о самоубийстве, как о единственном для неё выходе, и снова попадёт к психиатру

…этот психиатр окажется мудрым человеком, и он выяснит, что у Дженет никогда не было шизофрении

…этот психиатр, или просто мудрый человек, предложит ей самый лучший выход, она же писатель, пусть напишет о психиатрической лечебнице, только так она сможет освободиться от прошлого и больше к нему не возвращаться

…этот психиатр, или просто мудрый человек, даст ей мудрый совет: «если вам говорят – идите повеселитесь, а вы не хотите, – не делайте этого!». Дженет это очень обрадует, она не перестанет улыбаться, значит можно делать то, что хочешь сам

… её книга о годах, проведённых в психиатрической клинике, «Лица в воде» будет напечатана, и о книге даже напишет такая известная газета как «The Sunday Times»[707]

… издатель пригласит её в гости, познакомит с известными писателями, в том числе с Аланом Силлитоу, роман которого «Одиночество бегуна на дальние дистанции»[708] она с интересом прочтёт, ведь и она бегун на дальние дистанции… издатель решит, что она пишет лучше тех, кто сумел выпустить бестселлер, пусть напишет бестселлер, тогда она сможет приехать к нему на новеньком Rolls Royce

…известие о смерти отца заставит ей вернуться домой, и она вернётся к своему морю, своему океану, своим зелёным лужайкам, к своему ландшафту, который её питал, если даже она об этом не задумывалась

… окажется, что в доме накопилось много хлама, видно после смерти матери, рабочей лошадки, время остановилось, а остановившееся время имеет свойство накапливать пыль и хлам

…она решит, что теперь должна заняться тем, чем занималась её мать, рабочая лошадка, она начнёт выметать пыль и хлам, чтобы привести время в движение, только не будет знать, что делать со старыми, потрёпанными ботинками отца, придётся просто одеть и ходить в них

…теперь газетчики будут брать у неё интервью, не скрывая, что стараются обогнать своих коллег, и ей будет непонятно, почему столь важно перегнать своих коллег, почему кто-то хочет опередить другого

…её племянницы будут танцевать новые танцы, новые ритмы, в темноте, когда никто её не видит, она постарается повторить эти ритмы, понимая, что её тело не способно их воспроизвести

…потом она вновь сядет за пишущую машинку и напишет строки, которыми и завершится фильма: «Тишина. И ветер, и море, и ветви, и травы, шепчут, тишина»

и эта «тишина» парадоксальным образом зарифмуется для нас с «пустотой» Ши-Тао.