скачать книгу бесплатно
– О чём вы его спрашивали?
– Ну, – замялся я, – спрашивал, насколько он уверен, что у женщины нет диабета.
– Что он сказал?
– Сказал, что уверен…
– Вы приглашали его для повторного осмотра?
– Да…
– Он что ответил?
– Вообще, у него был выходной…
– Давид Исаакович, объясните, пожалуйста, вашу позицию.
Борькин отец, не вставая со своего места в задних рядах, разорался вдруг так громко, что я ещё не слышал такой ругани ни в свой, ни в чей-либо другой адрес.
– А ты кто такой?! Ты где учился?! Тебя кто учил?! Ты зачем в больницу пришёл?! Тебя кто сюда пустил?! Ты хоть что-то в медицине понимаешь?! Надо человека спасать, а ты по телефону разговариваешь! Что было тебе неясного?! Тебе моя консультация не нравится?! Можешь вообще ко мне никогда не обращаться! Что ты умеешь?! Умеешь хоть что-нибудь?! Кроме того, что жаловаться! Таких как ты взашей надо из больницы гнать! Недоучек!
Вот завёлся… И долго бы он, похоже, орал, если бы начмед его не оборвала. А я и не знал, что теперь со мной будет. Выгонят – не выгонят… Или в тюрьму посадят… Да чтоб ты провалился, подумал я, примочка партийная. Он и на других также орал, как мне потом объяснили. И на посетителей. Кто на пять минут опоздает на приём, тот пошёл вон. Горлан-главарь, наставник хренов…
Финал оказался неожиданным: Давиду Исааковичу влепили очередной строжайший выговор, а мне – благодарность за профессионализм и оперативность при оказании помощи тяжёлой больной. Какой профессионализм?.. Какая оперативность… Благодарность есть, а человека нет.
Давид Исаакович умер через два месяца после этого случая. От саркомы голени. Она, вообще-то, болезнь молодых, пожилые не болеют такой гадостью. Саркома Юинга… Два месяца и течёт от начала заболевания. Странно всё это.
Вскоре, кстати, такое понятие вошло в родную речь – оборзеть. Обнаглеть, в смысле. От фамилии Борзон, я полагаю. От чего ещё-то? Борзых развелось…
После интернатуры, я принёс свою трудовую книжку в городскую больницу скорой помощи, в отделение травматологии и ортопедии. А в трудовой книжке у меня, ещё со школьных времён, сияла одна-единственная запись: «Принят на должность ученика слесаря-автоэлектрика тракторного цеха Управления механизации № 211».
Целых два месяца в первом своём родном отделении я отработал почти субординатором, помогая всегда, всем и во всём. На дежурствах оперировал, даже без ассистентов. Но меня строго контролировали и много ругали потому, что так положено. Зато мне так здорово помогал мой приятель Славка, ассистент кафедры травматологии, что это даже сейчас, по прошествии времени, невозможно себе представить. Учил, как мог.
– Лёха, – объяснял он мне, – ты, главное, не пугайся. Знай: чем страшнее рана, тем меньше оперировать. Запомни такую вещь: ты рану человеку не наносил! И ты заранее ни в чём не виноват! Ты оказываешь помощь, и всё! Ты должен обработать рану! Ты должен вправить кости! Устранить вывих! Сопоставить отломки! Убрать нежизнеспособные ткани! И всё! Да неужели ты не сможешь это сделать? Сможешь! На другой день шеф будет окончательное решение принимать! Главное для тебя одно: когда конечность ампутируешь – смотри которую. Если, не дай Бог, ампутируешь по запарке здоровую – твой трудовой порыв ни один прокурор не оценит.
И так меня Славка застращал этим ярким примером, что я всякий раз, когда шёл на операцию – хоть сам, хоть ассистентом – всегда проверял, какая в данном случае конечность нуждается в хирургическом вмешательстве.
Вот дело и пошло. Ещё бы, с таким другом… Славка так подробно объяснял мне любую операцию, что её ход во всех деталях я себе представлял, будто мне показывали мою предстоящую хирургическую деятельность на экране большого телевизора. Вскоре я осознал, что если меня не хвалят, это значит – не ругают! Уже здорово.
Действительно, в скором времени собирает нас Шеф на утреннюю конференцию объявляет, кому из врачей какая досталась палата для дальнейшего лечения. Выдали и мне, на равных со всеми, две палаты – мужскую и женскую. Да такие огромные – человек по пятнадцать в каждой. Я многих из пациентов уже знал в лицо, и раны им перевязывал, и оперировал кое-кого из них, но не всех. Потому собрал я истории болезней и стал детально знакомиться со вверенными мне людьми. Но тут вдруг прибегает ко мне сестричка и сообщает, что меня вызывает шеф. Я, конечно, растревожился, ибо Шеф просто так, сказать спасибо за доблестный труд, никого ещё не вызывал. Но пошёл, куда б я делся, в самый разгар увлекательного чтения.
Шеф был в кабинете не один, с ним рядом за столом для конференций находился ещё один из наших знаменитостей, зав. кафедрой травматологии и ортопедии. Зав сидел совершенно расслабившись, по-европейски: одна рука на спинке дивана, нога на ногу и при этом откровенно покачивал тапком, свободно висящим у него на первом пальце правой стопы.
Шеф указал мне взглядом на стул и сказал после паузы, которая показалась мне очень длинной:
– Алексей… У тебя в женской палате лежит девушка, восемнадцать лет. В правом углу, знаешь? Она недавно, четыре дня…
Я говорю:
– Видел однажды. Её как-то в палате нет. Обычно отсутствует.
Пока не видел. Не успел.
– Тут, понимаешь, вот какое дело… Плохая рана у неё. Я сегодня смотрел, можешь не перевязывать. Запись мою почитай в истории. У неё разможжение стопы, передний отдел, вся гноем пропитана.
– Так я займусь! Приложу все усилия!
– Не суетись, зачем нам твои усилия… Там надо ампутировать, с первого дня было ясно. Стопа нежизнеспособная, понял?
– Ну, с ваших слов… А раньше почему не ампутировали?
– Отказывается. Категорически.
Тут подключился Зав.
– С ней толком никто не занимался.
Шеф возмутился:
– Как не занимались?! А я тебе кто!
Зав махнул рукой:
– Да, на четвёртый день. Прощёлкали… Слышь, Алексей, её какой-то дежурант принимал, в пятницу. Рану толком не промыл, гипс набросил, и всё.
– Да не какой-то, – огрызнулся Шеф, – а заместитель заведующего городской ВТЭК. Ну, наш друг…
– Так вот ему готовая инвалидка! – буркнул Зав. – Пусть сам теперь расхлёбывает.
– Я с ним разберусь лично… А ты, Алексей, слушай сюда. Вот тебе первое задание. Ты, как раз, сегодня дежуришь… Поговори с ней. Надо, чтобы она согласилась на ампутацию. Как хочешь. Проверка твоим врачебным способностям. Дальше тянуть некуда, стопа размята в порошок. Вся гноем пропитана. Ждать, пока почки у неё откажут, не будем. Тебе всё ясно, Лёша?
– Нет, – сказал я, – не всё. Я сам её сегодня перевяжу, можно?
– Тебе это зачем?
– Посмотреть хочу.
– А-а… Посмотреть, значит? Ну, посмотри. Только моё задание ты исполнить должен. Сегодня – её согласие, завтра – операционный день. Вместе с тобой идём. Я ставлю в операционный лист нас первыми. Анестезиологи знают, можешь не предупреждать. Иди, действуй.
– Нет, постой, – сказал Зав. – Дай мне твои очки…
Я ничего не понял, но снял очки и передал их Заву. Я их носил, вообще-то для серьёзности. Никто меня за врача особенно не принимал, по-малолетству. Я мог и без очков, но так, привык. Пока на мотороллере ездил. Но по диоптриям не такие уж они были сильные. И оправа дрянь. А зачем мне была нужна хорошая оправа? Драки случались время от времени. Всё по той же причине: за взрослого никто не принимал. Как-то приходилось объясняться.
Зав долго прилаживался к очкам, чтобы взглянуть на меня сквозь стёкла. Мы с Шефом ждали, какую он шутку сейчас выкинет, чтобы разрядить обстановку. Зава любили все. Ценили, понимали, чем он и пользовался. Артистом был, но не по театру, а по жизни. Высокий, худой, изысканный – настоящий аристократ. Медсёстры таких даже побаиваются – мало ли, какую шутку подстроит. В основном, любовь разыгрывал… Это я знал только по разговорам, но на всякий случай подготовился. Чтобы не клюнуть на розыгрыш. Наконец Зав изрёк:
– Шеф, ты знаешь, мы перед Лёшкой выгибаемся, умные рожи строим, учёные слова произносим… А он смотрит на нас с тобой сейчас, когда в очках, и думает – какие же они оба мелкие… Хочешь – сам глянь.
Шеф меня рассматривать отказался – его очки были намного толще моих. Тогда я нацепил на нос окуляры и вышел из кабинета. Я уже знал, что мне делать.
Прежде всего, я перевязал всех остронуждающихся, потом подошёл по очереди ко всем работающим медсёстрам с одними и теми же вопросами: кто эта девочка, где сейчас находится, с кем живёт, кто к ней приходит и что, вообще, с ней случилось. Складывалась такая картина, нуждающаяся, конечно, в подтверждении.
Девушка Анастасия, не поступивши в институт, устроилась под начало родного дядьки на секретный завод, где и трудилась до травмы в должности распределителя технических заданий. Но поскольку это была не девушка, а вихрь, да ещё и безнаказанный, то она имела склонность к нарушению техники безопасности. По такой причине она улучила минутку и поехала кататься на электрокаре, не имея на этот агрегат никакого доступа. Это была такая модель, на которой стоят спереди и управляют двумя рукоятками, торчащими с боков, и педалью. Так разогнать она эту телегу разогнала, а потом врезалась в стену. Поскольку стопа у неё свисала в тот момент с водительской площадки, постольку на неё и пришёлся удар корпуса транспортного средства, приведший её в нашу городскую юдоль скорби и печали.
Вооружившись такими сведениями и глубоко вздохнувши, я распорядился взять девушку на перевязку, а поскольку её нигде, ни в одной палате не было, сам пошёл на розыск. Обнаружить Анастасию мне удалось по внешним приметам в окружении подружек, уверенно стоящую на костылях и одной ножке. Когда я решил оторвать её от захватывающей беседы, поймал себя на том, что чуть-чуть не назвал её по имени Лариса.
– Анастасия! – сказал я очень строго.
– Чего? – оборотилась она ко мне с недовольным видом.
– Того, – ответил я почти в том же тоне, – что изволь, девушка, на перевязку.
– С какой радости? – фыркнула она. – Меня уже сегодня перевязывали. Хватит.
– А я говорю – пошли.
– Слушай, – возразила Настя, – ты кто такой?
– Я, заметь, твой новый врач. Травматолог-ортопед. С сегодняшнего дня.
– С сегодняшнего дня? А раньше кем работал?
Девушки хихикнули.
– Да где как. В разных местах. Вот пойдём, всё тебе расскажу, – ответил я и подумал: главное – заинтриговать.
– Пошли, – вздохнула Настя, – а мне хуже не будет?
– Не будет, – успокоил я девушку. – Потому, что хуже некуда, ты даже не сомневайся.
Прискакали мы на трёх ногах в гнойную перевязочную. Снял я бинты, гипс, и всё это, для начала, выбросил. Медсестра чтоб не сомневалась – нога попала в другие руки. Посмотрел рану со всех сторон. Составил такое впечатление, что я хоть молод и, возможно, глуповат, но стопа у девушки живая. И девушка живая, даже слишком, так и вертелась, сидя на каталке, так и подтыкала со всех сторон под себя халатик, чтобы мне никак не удалось увидеть, что там на ней ещё надето. Сплошная синегнойная палочка, обломки костей, лишённые надкостницы, дефект мягких тканей, но пальчики розовые. Вот, что я увидел. Это был шанс.
Соорудив новенькую повязочку, с бантиком из марли, мы с ней вышли в коридор для серьёзного разговора, который, правда, никак не получался. Слишком смешливая досталась пациентка. И непоседливая.
– Ну, что, Настенька, – сказал я ей, – как ты насчёт ампутации?
– Я? – удивилась Анастасия. – Никак! Я уже говорила. Нет, и всё. Можно идти?
– Нет, нельзя. Ты знаешь, что может быть?
– Знаю. Я лучше умру. И вообще, мне уже хорошо. Ты слышишь? Как ты перевязал мою ногу, она больше не болит.
– Тогда скажи… Ты зачем там, на заводе, взяла этот самокат? Тебе разрешал кто-нибудь?
– Нет. Сама взяла. Просто захотела и взяла.
– Ага… – сказал я очень глубокомысленно. – А дядюшка твой там же работает? Он на твоём заводе кто, замдиректора?
– Нет, – насторожилась Настя. – Начальник отдела…
– Значит, начальник, – продолжал я гнуть свою линию. – Так ты вот что должна знать: если с тобой что-нибудь случится, я дядьку твоего в тюрьму посажу. Можешь быть спокойна.
– Дядю… в тюрьму… А за что?
Тут уж я знал, что ответить.
– Ему на суде объяснят, за что. За тебя, конечно.
– Не может быть.
– Может. Ещё как может. Ты меня не знаешь. Я лично заявление напишу, и вся больница его подпишет. Тебя, видишь, все любят, а ты никого не слушаешься. Только здесь не завод. У нас всё по-взрослому. Чуть что не так – сразу тюрьма. Понятно?
– Понятно, – пролепетала Настя.
– Тогда вот здесь распишись…
Анастасия расписалась в указанном мной месте неизвестно за что, потому как глаза её были полны слёз. Сразу же после смеха. Но рядом находились подписи её родственников о согласии на операцию.
– Слушай, – сказала она мне напоследок. – Ну давай хотя бы только пальцы…
– Настенька, ты ведь знаешь. Нам с тобой пятка не нужна. Мешаться будет. Потому – в нижней трети голени…
Я проводил её до постели, где она и упала лицом в подушку.
А меня в коридоре ждали уже всёпонимающие медсёстры.
– Вас к Шефу, Алексей, – сказала мне старшая.
Шеф сидел за своим столом, весь напряжён и лицом черен.
– Рассказывай. Что там у тебя, насчёт девчонки, – потребовал он.
Я положил перед ним историю болезни.
– Там её подпись.
– Согласна?.. Хорошо. Завтра в девять. Первым номером. Ты ассистент. Только запомни: когда я говорю, в девять, это не когда больного в девять в операционную подают. В девять начало операции. Начало операции, это когда разрез кожи. А если в девять только человека завозят, это называется задержка. Задержка операции! Надо повторять или не надо? Всё, свободен.
Я подумал тогда – что же это он такой сегодня дёрганый? Я уже всякого его видел, и весёлого, и сердитого, и раздражённого, но такого – впервые. Мне показалось, что мои приключения ещё только начинаются.
Действительно, вечером того же дня, когда всё начальство разошлось по домам, а в отделении осталась только дежурная служба, я встретил вверенную мне Анастасию, летящую по коридору на костылях, будто на своих двоих ножках, весёлую, улыбающуюся, смеющуюся, поскольку другой Анастасии просто не могло быть. Она подлетела ко мне уже как к родному брату.
– Лёша, – предерзко обратилась она ко мне, – скажи, ты правда врач или нет ещё?
– Врач, самый настоящий.
– Так если ты, Лёша, врач, так и лечи меня! Ты один раз только на меня сегодня посмотрел! Ну, – она слегка смутилась, – на ногу мою. Так мне уже легче! Лучше! Ничего не болит! Да я на пятку уже нормально наступаю!
– Ну, что пятка… Она ведь у тебя здоровая.
