скачать книгу бесплатно
– Конечно. Только соседи так не считают. Они думают, что машина должна стоять в гараже. Если она есть. А если её нету, значит, она есть в каком-то другом месте. И в другом гараже!
– Пусть думают, что хотят. У нас документы.
– Так и у меня тоже! Вот, посмотри…
Я предъявил маме новенькие корочки. Это были мотоциклетные права.
– Да когда ты успел? – опять удивилась мама.
– А чего особенного? Месяц занятий и небольшой экзамен.
– И сколько стоит?
– Недорого. Четырнадцать рублей.
– Откуда такие деньги?
– Накопил постепенно. А как накопил – так пошёл и сдал.
– Молодец… Ну, даёшь… Ни с кем не советуешься…
– Так, мама… Все сдают на права, и я вместе с ними. Что особенного? Ну, так как насчёт денег?
– Никак. Никаких мотоциклов. Ты мне живой нужен. И здоровый. Видишь, какие дороги? Видишь, как народ ездит? А с отцом ты пробовал на эту тему разговаривать?
– Да что отец… как ты скажешь, так и будет. Ему мотороллер не мешает.
– Я всё сказала. Ни мотороллеров, ни мотоциклов. Вот на машину заработаешь, тогда и купим.
– Мама, – произнёс я, будто бы находясь в тоске. – Тогда совсем плохо дело. За гараж воевать придётся.
– Отвоюем. Тут у нас с отцом есть опыт. Страну отвоевали, гараж как-нибудь спасём, не беспокойся.
– Я в этом не сомневаюсь. Тут ещё одна есть маленькая заковыка.
Мама напряглась.
– Ну-ну. Какая заковыка?
– Да вот, записался я в парашютный кружок. Ну, как бы, в секцию.
– В парашютный!? – вскричала мама. – А кто тебе разрешил? А ты у кого-нибудь спросился?
– Там бесплатно, чего спрашиваться. Потом, я же большой, сама так считаешь.
Про парашютную секцию я сказал потому, что это была чистая правда. Я к текущему моменту отзанимался в секции уже две недели под руководством милейшей парашютистки, мастера спорта. Всё шло хорошо, пока наша инструкторша не привела нас в спортклуб. Теория окончилась, нам вручили настоящий парашют марки «ПД-47» и предложили разобрать его и вновь собрать. И тут я вздрогнул душой и телом.
Парашют находился в рюкзаке и никакого кольца для открывания не имел. Зато он имел верёвку, цепляющуюся к самолёту. Верёвка сама открывала ранец, вытягивала и сдёргивала с парашюта чехол, парашют вытягивался в тряпичную колбасу, открывались маленькие боковые карманы, после чего теоретически расправлялся основной купол. А сам прыгун к этому процессу ни малейшего отношения не имел. То есть, если чехол с парашюта оказался не сорван – лети, Лёша, дальше сам. В указанном направлении. Когда мы открыли ранец и вытянули купол из чехла, перед нашим взором на полу оказалась огромнейшая, ни разу не стиранная тряпка с таким количеством строп, которые, на первый взгляд, никак не могли не перепутаться в воздухе. Мой энтузиазм подтаял, поскольку вся эта перкалево-верёвочная конструкция пока не вызывала ощущения её надёжности и моей при этом безопасности.
Вот и мама обеспокоилась:
– Да какой ты большой! Да ты ещё никакой! Да ты меня в гроб загонишь, вот потом будешь большой. Твоя задача сейчас – школу закончить и в институт поступить. А ты решил ерундой заняться.
– Это, мама, не ерунда. Если не попаду в институт, то попаду в армию. Но я хоть как-то должен быть к армии готов? Хоть по автотранспортной части, хоть по воздушно-десантной. Это всё-таки…
– Ты бы лучше к институту готовился, а не к армии! Мы с армией решим вопрос, тебя куда попало не пошлют. А институт – дело тонкое. Кто тебя возьмёт, с десантной подготовкой…
– Правильно, а с автомоторной возьмут. В политех!
– Ты, что… в самом деле будешь прыгать?
– А почему нет? Все прыгают, и ничего… И я прыгну. Я уже прыгал, ну, в парке, с парашютной вышки. Вообще, ничего страшного.
– В парке… С вышки…И когда у тебя эти… прыжки?
– Да… через две недели.
– Скажи, Лёша… Ты не с ума сошёл?
– Нет, мама. Просто вырос.
Разговор на том и окончился. Я о нём уж и забыл, когда вдруг, через некоторое время, мама подошла ко мне с очень серьёзным лицом и положила на стол тонкую пачку денег.
– Лёша, – сказала мама, – только при одном условии. Никаких прыжков. Обещаешь?
– Обещаю, мама, – сказал я и выполнил своё слово. Я прикоснулся к парашюту в последний раз, собрал его как можно аккуратней и положил на полку. Но небо я видел – с крыла стоящего на земле самолёта. И считаю себя с тех пор теоретически готовым. Ко многому, не только к прыжкам.
Конечно, я купил мотороллер. Правда, не очень новый, у знакомого пацана, который никак не мог от него избавиться. С виду симпатичный, нигде не побитый, даже с документами. Главное – заводился и ездил. Я внимательно почитал инструкцию, научился разбирать его и собирать, а вскоре – кто бы мог подумать – освоил дорогу до нашего садового участка, часто ездил туда, а позади меня, на заднем сиденье, находилась молодая моя мама. И ей со мной было совсем не страшно.
А чего было бояться – ведь она не знала технические характеристики нашего транспортного средства. Например, оно имело такую конструктивную особенность, что двигатель висел отчасти сбоку, справа от центральной продольной линии. И по этой печальной причине новый мотороллер двигался в норме с креном 1,5 градуса, а не новый побольше, градуса 3. Значит, с учётом такого обстоятельства, езда на этом средстве требовала от водителя особенного чутья и, можно сказать, циркового изящества, что не всегда было возможно соблюсти. Потому, приходилось падать. Кстати, падать с мотороллера оказалось довольно удобно, с мотоцикла хуже. Пацаны рассказывали. Тем не менее, бывало, из дома уезжаешь в приличных брюках, а приезжаешь в каких-то кружевах вместо штанов. Потому у нас, молодых мотолюбителей, завелись такие правила: собираешься ехать на мотороллере – надевай, что похуже. Падение будет. Это – правило первое. Второе правило – никогда не сталкивайся с трамваем – он бьёт как поезд. Третье правило гласило: если хочешь остановиться – останови сначала того, кто едет за тобой. Посигналь ему, помаши, что ли… То есть привлеки к себе внимание, иначе можешь улететь очень далеко. И, вообще, знай всегда, кто у тебя слева, кто справа, кто спереди, кто сзади, и кто у тебя есть в данную секунду со всех сторон. Ну, кое-что со мной в движении случалось, кое-что могло случиться, но, когда я вёз свою маму – мы с ней будто были окружены некоей защитной оболочкой. И ни разу, никогда не было у нас такого случая, чтобы мама испугалась или разочаровалась бы в смысле такого удачного самодвижущегося приобретения.
Но вот однажды, когда я ехал один, в прекрасном настроении, по сухой дороге и при ясном солнышке, мне встретилась Лариса. Я сразу её узнал, хоть это был уже совершенно другой человек. Это была милая женщина с трудной судьбой.
Я подлетел к ней довольно лихо, затормозил со скрипом и небольшим заносом заднего колеса. Она увидела меня, но даже не улыбнулась. Даже не поздоровалась. А когда я её обнял – расплакалась. И не ответила ни на один мой вопрос. Мы посидели с ней недолго на соседней скамейке, посмотрели друг на друга, потом Лариса вздохнула и сказала:
– Ну, поехали.
Возле подъезда, во дворе её дома, она остановилась на ступеньках крыльца и произнесла напоследок:
– В этом году ты поступаешь в институт. Сдай документы в медицинский.
– Только туда? – спросил я недоверчиво.
– Туда, – ответила Лариса. – Ты поступишь.
И ушла не попрощавшись. А я, как всегда, ничего не понял, потому что, вообще-то, собирался в пед, на русский язык и литературу. Но до Ларисы дозвониться было невозможно, как всегда, ни днём, ни вечером. Только она могла звонить, когда хотела. Ну я и сдал документы в медицинский. Подумал, если, на худой конец, стану писателем, так хотя бы приобрету жизненный опыт, а не буду сочинять всякую белиберду из-под волос. Не поступлю, опять, значит, приобрету опыт, только негативный. Но Лариска сказала, значит, пусть будет так. Не хватало ещё с Ларочкой поссориться из-за института.
Физику я учил двое суток подряд, и начал даже в ней местами разбираться. Но переучился. Переплёл все извилины, и простейшую задачку, имеющую графическое решение, пытался решить через построение формул, за что получил тройбан и успокоился. В конце концов, для Ларисы я сделал всё, что мог на том этапе, а не получилось, так уж извините. Но вечером раздался звонок.
– Привет, – сказала Лариса, – молодец, теперь быстро учи химию. Когда придёшь на экзамен, жди Анастасию Сергеевну и сдавай только ей, понял? Никому больше!
Я понял, чего тут не понять. Но на экзамене ждал чуть не час, но никакая Анастасия не появлялась. Пришлось идти как есть, иначе можно было подзабыть то, что ещё вертелось в голове на сдачу. Хотя экзамен принимала лично, в единственном экземпляре, зав. кафедрой неорганической химии, она же злющая личность, жена самого ректора.
Представился, взял билет. Обрадовался – вопросы и задачи оказались мне понятны, что ничего ещё не значило. Не так уж долго я готовился к ответу, поглядывая на дверь, как недовольная жизнью экзаменаторша выкликнула мою фамилию. Я встал.
– Простите, нельзя ли мне попросить ещё несколько минут.
Профессорша сердито взглянула мне в глаза, но тут же смягчилась.
– Хорошо, – произнесла она, – готовьтесь. Вы следующий.
Далее события разворачивались как в кино. Через некоторое время в аудиторию влетела женщина средних лет и тут же устроилась за экзаменационным столом рядом с профессоршей, которая навела на меня резкость и указала на стул, стоящий напротив Анастасии Сергеевны. Ну я и пошёл, поскольку далее отнекиваться было уже не слишком вежливо.
Анастасия Сергеевна взглянула на мою экзаменационную книжку и сказала, естественно, после обмена со мной взглядами:
– Алексей, потише, пожалуйста.
Однако, чего мне было стесняться, когда я знал, что надо говорить, кому говорить и в каком объёме. Экзаменаторша слушала меня, профессорша прислушивалась. Это был не экзамен, а песня. После положительного рассмотрения трёх вопросов и одной задачки, Анастасия Сергеевна и профессорша, доктор наук, переглядывались уже между собой.
– Такого замечательного ответа я давно ни от кого не слышала.
Обе принялись исследовать мою экзаменационную историю.
– Откуда у него, интересно, по физике тройка? Как вы можете объяснить, Алексей? – докапывалась профессор химических наук.
– Сам удивляюсь, – пояснил я.
– Перезанимался, – всплеснула руками Анастасия Сергеевна, – больше никакого объяснения быть не может. Голову перегрузил. Я полагаю, за такой сегодняшний успех он достоин высшей оценки.
– Не возражаю, – пробормотала зав. кафедрой, и спектакль для абитуриентов окончился на позитивной для меня ноте.
Учился я в институте очень прилично, почти на одни пятёрки, занимался наукой, сколько мог, участвовал во Всесоюзных студенческих конференциях, на нескольких кафедрах получил приглашения остаться на должности младшего научного сотрудника, но уклонился. Объяснил отказ от науки тем, что, на мой взгляд, медицина переполнена такими драматическими моментами, которые мне следовало бы осознать.
С Борисом мы сдружились бесповоротно.
Сижу я как-то раз в нашей библиотеке, ничего не делаю. Потому, что тоскую. Ни друга рядом, ни подруги, а Лариска, вроде, замужем. Тут, как по заказу, входит Боря. У нас с ним частенько так случалось: Борис заходит в библиотеку, а там я. Я захожу в библиотеку, а там Борис. Заметил меня, подсел.
– Привет, – говорит, – что читаешь?
– Ничего, – отвечаю, – в башку не лезет.
– Это как возможно? Случилось чего?
– Да, похоже.
– Ну-ка, рассказывай!
– Понимаешь ли, Боря… Вот такая приблуда.
– Эко ты, братец, заговорил… Друзья научили?
– Тут заговоришь… Скажи, читаешь ли ты журнал «Техника-молодёжи»?
– Да… Кто ж его не читает?
– И я читаю. А читал ли ты, Боря, в последних номерах фантастику Ефремова «Час Быка»?
– Так, просмотрел.
– И я просмотрел. Мне ужасно не понравилось. Особенно, вот эти строчки…
Журнал лежал на моём столе в раскрытом виде, и строчки звучали так:
«…В истории медицины и биологии были позорные периоды небрежения жизнью. Каждый школьник мог резать полуживую лягушку, а полуграмотный студент – собаку или кошку. Если перейти грань, то врач станет мясником или отравителем, учёный – убийцей. Если не дойти до нужной грани, тогда из врачей появляются прожектёры или неграмотные чинуши. Но всех опаснее фанатики, готовые располосовать человека, не говоря уже о животных, чтобы осуществить небывалую операцию, заменить незаменимое, не понимая, что человек не механизм, собранный из стандартных запасных частей, что сердце не только насос, а мозг – не весь человек. Этот мясницкий подход наделал немало вреда, процветает и сейчас… Вы экспериментируете над животными наугад, несерьёзно, забыв, что только самая крайняя необходимость может как-то оправдать мучения высших форм животных, наделённых страданием не меньше человека. Столь же беззащитны и ваши «исцеляемые» в больницах. Сумма страданий, заключённая в них, не может оправдать ничтожных достижений. Яркая иллюстрация отношения к жизни…»
Борис прочёл, пробормотал:
– Вот бред… И что?
– Я тоже так подумал. О чём и сообщил в редакцию.
– Да ты что! Письмо написал?
– Конечно!
– Какого содержания?
– Простого! Что бред всё это, а вы его печатаете.
– Иди ты! Так и написал?
– Да провалиться… Конечно, в художественной форме. Написал, что произведение крайне слабое, высказывания тупые и бездарные. А более всего меня взбесило – почему это я, студент конкретного второго курса мединститута вдруг полуграмотный? Да у меня почти одни пятёрки! Была одна четвёрка по латыни, так я и ту пересдал! Отчего я вдруг полуграмотный? Базар-то надо фильтровать.
– Молодец! – похвалил Боря. – Ну, ты и молодец!
– Так это ещё не все. А вот, что было дальше…
– Ну-ка, рассказывай.
– Пришёл ответ…
– Какой? Похвальный?
– Ага… Разгромный! С таким ответом в тюрьму не пустят. Вот и сижу, перечитываю… Наслаждаюсь.
– Ну, дай сюда, – сказал Борис и прочитал такие строки:
– Уважаемый товарищ… Ага… Признаться, весь наш «фантастический» отдел был удивлён, когда мы прочли Ваше письмо. Если бы писал закоренелый неудачник, матёрый злопыхатель, этакая сумеречная личность, ненавидящая фантастику, – мы ещё оправдали бы как-то подобное послание. Но студент-медик? Вы, как это ни прискорбно, не уяснили себе главного в рассуждениях писателя Ивана Антоновича Ефремова – его озабоченности судьбами человеческой цивилизации, его тревоги, боли его за грядущее. Позвольте и Вам в свою очередь задать несколько элементарных вопросов по Вашей будущей профессии.
