Сон, в котором я пробуждаюсь

То, что ранит, пробуждает.

Всё, что встречаешь, – ты сам, в другой форме.

Троица Буратино, Мальвина, Карло – есть dramatis personae внутреннего алтаря: прошлое, будущее и страж настоящего.

В момент, когда дети отбрасывают страх и печаль, начинается transfiguratio temporis: пирог и чай становятся причастием возвращённой простоты. Присутствие здесь – не психологическая категория, а sacramentum lucidae quietis.

Stridens inua mentem excitat.

Te conviva, conviva tantum.

(Дверь скрипит – ум пробуждается.

Когда ты пьёшь чай – пей чай).

Так они вместе справились с беспокойством и сожалением, сделав шаг навстречу настоящему.

15.

Настоящая криминальная драма что разыгралась однажды, в маленькой избушке на опушке леса, навсегда изменило жизнь героев нашего дальнейшего повествования. Эта история была переполнена хитростью, страхом и болью.

Но время шло.

Теперь семеро козлят превратились в крепких козлов. Они жили свободной жизнью: бегали по лесам, бодались для веселья и исследовали мир, который когда-то казался им пугающим. Однажды они собрались вместе и вспомнили ту давнюю историю.

– А как же волк? – спросил один из них.

– Жив ли он? Что с ним стало? – поддержал другой.

Никто не знал ответа. В итоге они решили отправиться туда, где когда-то началась их общая история.

Когда они подошли к маленькой избушке, которую узнали не сразу, их охватило чувство странного волнения. Постучали.

– Волк, волк, отвори! Мы пришли тебя навестить! – громким хором проговорили они.

Волк (из-за двери):

– Ой, да кто там? Не надо мне мешать! Уйдите!

Но козлы не уходили.

Один из козлов:

– Не бойся, волк. Мы просто хотим с тобой поговорить. Почему ты боишься? Мы же просто козлята, те самые, помнишь?

Волк:

– Ну, вы же… вы же здоровенные козлы! А я… я старый и больной. Мне и думать страшно о тех временах. Вы не понимаете.

– Почему же не понимаем? – отозвался самый младший из козлов. – Мы хорошо помним, каково это – жить в страхе.

Дверь слегка скрипнула. В проёме показалась измождённая морда. Глаза волка уже не сверкали, как прежде. В них не было ни хитрости, ни ярости, лишь усталость и недоверие.

– Вы правда не хотите отомстить?

– Правда, – кивнули козлы. – Мы долго думали об этом, волк. Страх прошёл, а за ним остались вопросы. Почему ты был таким? Почему охотился на нас? Был ли ты когда-нибудь счастлив?

Волк хрипло рассмеялся.

– Счастлив? Нет, не был. Я всегда боялся: что голод найдёт меня раньше, чем я найду еду. Вы были просто добычей, козлята. Вы не знали, но я боялся тогда не меньше вашего.

Козлы переглянулись.

– Тогда мы с тобой одинаковы. Но если ты одинок и боишься, разве не лучше впустить нас? Может, мы сможем чем-то помочь.

И волк, дрогнув, распахнул дверь.

В доме было темно и пусто. Волк стал тихим отшельником, которого забыли даже его инстинкты. Но козлы не ушли. Они помогли ему обустроить избушку, посидели рядом. А волк, вглядываясь в их бородатые морды, впервые за долгое время почувствовал тепло.

С каждым днём недоверие таяло, словно лёд под солнцем. Волк учился верить, уже не в то, что козлы простили его, а в то, что он может простить себя.

Q.S., marginalia in somnis (Cod. Somn. Bibl. Noct. IV:1023)

Non est fabula, sed palingenesia mythi. Это не сказка, но перерождение мифа.

История семи козлят и старого волка, в её данном преломлении, теряет черты морализаторского нарратива и становится сновидческой литургией памяти. Волк, некогда larva futuri – маска страха грядущего, становится daemon memoriae – духом пережитого ужаса, но уже обессиленного, ждущего не кары, а слова.

Здесь речь идёт не о морали, но о метаморфозе восприятия.

История не о прощении, а о том, что сказки, однажды ожив, требуют своего нового прочтения – уже не детьми, а взрослыми, которые всё ещё помнят, как это – бояться темноты…

Так началась их странная дружба, в которой страх и обиды стали всего лишь тенью далёкого прошлого.

16.

В не таком уж далёком прошлом, в одном недалёком королевстве, жила-была Золушка.

Она с детства привыкла к тому, что всё в её жизни происходило по щелчку пальцев. Фея-крёстная появлялась всякий раз, когда у Золушки возникала проблема: платье для бала – пожалуйста, карета – вот она, даже с тыквой самой возиться не надо.

Фея всегда говорила:

– Зачем утруждать себя, моя девочка? Жизнь должна быть лёгкой!

Золушка росла, веря этим словам. Она никогда не училась шить, готовить или убирать. Зачем, если крёстная всегда тут как тут?

Однажды в королевстве объявили великий бал. Все девушки принялись шить наряды. Золушка, конечно, подождала до вечера. Когда часы пробили шесть, она вздохнула и позвала:

– Крёстная! Сделай мне платье, карету и пусть принц сразу обратит на меня внимание!

Фея появилась в облаке золотистой пыли.

– Как пожелаешь, дитя моё, – сказала она, взмахнув палочкой.

И вот Золушка уже на балу. Её платье ослепляло, карета сияла наравне с королевскими экипажами, а принц сразу подошёл к ней.

– Какая вы прекрасная! – сказал он. – Но скажите, чем вы увлекаетесь?

Золушка растерялась.

– Ну… я люблю, когда всё происходит по волшебству.

Принц нахмурился.

– А что вы умеете делать сами?

– Умею? – удивилась она. – Разве мне это нужно?

В общем, все было волшебно, мило и весело.

– Крёстная, я хочу новое платье! Это вчерашнее мне надоело!

Но фея не появилась.

Прошёл день, другой, третий, а Золушка так и сидела на полу, окружённая пылью и паутиной. Никто не пришёл ей помочь.

В конце концов она вышла на улицу и увидела, как её сводные сёстры строят грядки, украшают дом к весне и радуются своим маленьким успехам. Золушка подошла к ним.

– Зачем вы всё это делаете? Разве это не скучно?

Одна из сестёр, не переставая копать землю, улыбнулась:

– Может, и скучно, если об этом только думать. Но как приятно вечером смотреть на сделанное своими руками!

Вторая сестра просто улыбнулась и ничего не добавила.

Золушка задумалась.

Сначала у неё ничего не получалось. Первое платье, которое она сшила, оказалось кривым, а пирог сгорел в печи. Она хотела снова позвать фею, но та так и не появилась.

Прошло много времени, прежде чем Золушка научилась сама печь, вышивать и украшать дом. И вот однажды она посмотрела на сад, который посадила своими руками, и почувствовала радость.

В тот же вечер вернулась фея.

– Ну что, дитя моё, помочь тебе?

Золушка улыбнулась и ответила:

– Спасибо, крёстная, но больше не нужно. Теперь я знаю, что такое настоящая магия.

Фея рассмеялась.

– Ты, наконец, поняла главный секрет волшебства.

С тех пор Золушка перестала ждать чуда и стала творить его сама. Принц, узнав об этом, пришёл в восторг, и вскоре они вместе строили новый замок, выращивали сад и с удовольствием обсуждали, как приятно быть хозяевами собственной жизни.

Ведь каждый человек приходит в мир с врождённым пониманием своей связи с природой.

Эта связь не навязывается – она естественна, как дыхание или ритм сердца. Однако современная культура часто разрушает её ещё в детстве. Ребёнка избавляют от мелких забот, лишая шанса ощутить радость созидания. У него отбирают инструменты, которыми он мог бы строить своё понимание мира, и заменяют их готовыми ответами.

Такой человек, выросший в комфортной клетке, впоследствии сталкивается с естественными требованиями природы – заботой о своём теле, времени, отношениях – как с непосильным бременем. Эти простые, почти первобытные задачи кажутся ему формой угнетения. Почему?

Потому что его свобода была подменена иллюзией. С самого начала ему внушали, что любое неудобство можно устранить: грязная посуда отмоется сама, голод утолится мгновенно, а досуг станет приятным без усилий. В результате труд перестаёт восприниматься как естественная часть жизни. Человек утрачивает радость от того, чтобы мять «землю» в руках, чтобы создавать из хаоса форму, чтобы чувствовать себя архитектором своего собственного существования.

Ленивый человек – это продукт времени, которое лишило его пространства для ошибок и экспериментов. Ведь созидание – это не только радость успеха, но и неизбежная встреча с неудачами.

Если с детства человека защищали от провалов, он вырастает неспособным сопротивляться даже малейшим трудностям.

Природа, требующая усилий, становится для него тюрьмой, потому что она напоминает о его собственной беспомощности.

Природа, как мудрый учитель, не ставит перед нами требований ради наказания. Её заботы – это приглашение к участию в великом процессе жизни. Когда человек строит дом, выращивает дерево или пишет книгу, он становится частью этого процесса. Он перестаёт быть наблюдателем и начинает быть создателем. Это ощущение созидания – фундаментальная часть человеческой свободы, той самой свободы, которая часто подменяется комфортом.

Лишившись радости созидания, человек теряет не только связь с миром, но и с самим собой.

Пока ты спишь, заботы кажутся реальностью. Но если посмотреть внимательнее – они указывают на того, кто спит. А значит, может проснуться.

Q.S., marginalia in somnis

Перед нами – притча о ложной свободе, которая суть форма зависимости.

Здесь Золушка превращается в фигуру, олицетворяющую современного человека, воспитанного в культуре магического потребления – образ субъекта, у которого отнята возможность формироваться через напряжение реального.

Крёстная-фея – это не просто архетип доброй помощницы, но символ той самой инфантильной метафизики, в которую нас вводят с раннего детства: мир должен быть удобным, быстрым, волшебным. Все трудности – баги системы, а не часть жизни. Сама фея – эманация той системы, что имитирует заботу, чтобы не дать вырасти боли. Но, Sine dolore, cognitio non nascitur.

(Без боли не рождается познание.).

Однако рассказ стремительно разворачивается от волшебной мизансцены к форме внутреннего пробуждения, почти аскетического. Как в подлинной алхимии, героиня вынуждена пройти через чёрную стадию (nigredo) – разочарование, одиночество, первые неудачи – прежде чем обретёт настоящую силу: не над миром, а над собственной беспомощностью.

Принц, задающий вопрос: «Что ты умеешь?», становится голосом Logos в волшебной реальности Mythos, он – не столько персонаж, сколько зеркало. Его простой вопрос разрушает заколдованную онтологию. Что ты умеешь?– вот первый философский вопрос. Не Кто ты?, а именно Что ты в состоянии совершить? – ибо субъект проявляется через действие, а не через нарратив о себе.

Сама магия, в финале, оказывается не в палочке, а в граблях. Ирония, столь характерная для добросовестного просветителя, здесь оборачивается этической глубиной: чудо, освобождённое от труда, есть ловушка, оно, как и лёгкое знание, что не оплачено болью поиска, превращается в соблазн, который скрывает правду.

Bonum passivum non gratitudinem, sed avaritiam exsiccata generat.

(Пассивно полученное благо не воспитывает благодарности, а порождает истощённую жадность.).

Эта история – не о Золушке, а о каждом, кто однажды перестаёт ждать. Не ждёт – значит, уже вышел из сказки. Эта история – не о Золушке, а о нём.

Vocas ftam – fabula oculos fallit.

Tacet vox – vita oritur.

Et haec ipsa – umbra somnii.

(Зовёшь фею – сказка обманывает взор.

Голос умолкает – рождается жизнь.

Но и она – лишь тень сна).

17.

Однажды, в одной удивительной стране, где всё появляется и исчезает, Наблюдатель решил составить компанию Гуляющему с Собакой Под Дождем, который тут же куда-то подевался.

Наблюдатель стоял на тропе в одиночестве, наблюдая прохладный дождь, который медленно падал с неба. "Какое интересное место", подумал он. "Здесь всё приходит и уходит, воссоздавая непрерывную перемену".

Он стал доставать блокнот и ручку из рюкзака, готовый записать эту странную историю, вместе с тем, постепенно растворяясь и исчезая в пространстве.

На его месте, в то же мгновение появлялся Увлеченный.

Обычно, когда он появлялся, Наблюдатель исчезал, бывало наоборот.

Впрочем, нередко они появлялись вместе. В такие мгновенья Увлеченный был увлечен всем, что окружало его: красками, звуками, запахами. Каждый момент жизни для него был возможностью исследовать и открывать что-то новое. А Наблюдатель в это время, как обычно, наблюдал и ни во что не вмешивался.

Это была удивительная страна.

На этот раз Увлеченный стоял в одиночестве с блокнотом и карандашом в руках.

Весь мир вокруг Увлеченного наполнился исследованием и творчеством, растворив всю остальную Удивительную страну, где все появляется и исчезает.

В стремлении к творчеству и исследованиям, он мог погружаться в мир настолько глубоко, что забывал о времени, обязанностях и взаимодействии с другими существами. Иногда, он отрывался от реальности, поглощенный своими мыслями и идеями.

Так, одна за одной в его блокноте появлялись эти строки.

Между тем, Мопс, который сам по себе являлся загадкой этой удивительной страны, появлялся и исчезал по своему желанию. Он пробежал мимо Увлеченного, игриво похрюкал, и тут же исчез.

Внезапное появление и исчезновение собаки отвлекло Увлеченного от его увлечения, а спустя мгновение вновь появился Наблюдатель в компании с Гуляющим с Собакой Под Дождем, который к тому моменту успел весь промокнуть и замерзнуть.

Самое время возвращаться, сказал Гуляющий с Собакой Под Дождем Судье, возникающему на месте убиравшего в рюкзак блокнот и ручку Увлеченного.

Судья обладал ясным видением различия между правильным и неправильным, добром и злом. Он считал себя ответственным за оценку своих поступков и действий, а также за их последствия. Он стремился принимать решения, которые соответствовали его высоким моральным принципам.

Гуляющий с Собакой Под Дождем немного съёжился, то ли от холода, толи от мысли о том, что потратил время на какие-то записи, вместо игры со своим четвероногим другом.

Но Судья умел не только судить, он обладал способностью прощать и находить мир.

Особенно, когда Наблюдатель был где-то рядом. Он понимал, что никто не совершенен и что важно извлечь уроки из удач и ошибок, чтобы расти и развиваться.

Гуляющий с Собакой Под Дождем постоял еще немного и неспешно направился в сторону дома.

Время от времени он исчезал, становясь всеми теми необычными существами и местами, которые привлекали внимание и воображение.

Впереди весело семенил песик, он искал захватывающие ароматы и совсем не обращал внимания на холод и дождь.

Ничего необычного. Просто такая вот удивительная эта страна, где все появляется и исчезает..

Q.S., marginalia in somnis

– Verbum "ego" est vestigium in pulvere: videtur, sed non manet.

(Слово «я» – след в пыли: виден, но не сохраняется.)

Наблюдатель увидел, как Гуляющий исчез.

Он взял блокнот, чтобы записать это,

И сам исчез.

На его месте появился Увлечённый.

Он не заметил, как исчез мир.

Он записал строки —

И блокнот исчез.

Мопс пробежал мимо, исчез и не вернулся.

Судья появился в конце,

Но не вынес приговора,

Потому что было некого судить.

Но если ты идёшь под дождём с собакой – кто держит поводок? Кто идёт под дождём?

"Si dixeris: 'Ego' – iam errasti.

Si silueris – canis silentium mordet."

(Если ты скажешь: «Я» – ты уже ошибся.

Если промолчишь – собака укусит тишину.)

18.

Этот парадокс, явленный в простых и привычных для нас вещах, таких как деньги, власть или религия, подводит нас к мысли о том, что "конкретная абстракция" – это вовсе не оксюморон, а жизненно важный аспект человеческого существования.

Когда в ранние века человечество начало использовать ракушки или зерна в качестве первых форм денег, оно столкнулось с поразительным явлением: предметы, ранее бесполезные, обрели огромную силу, лишь потому что были наделены определённым смыслом. Абстрактное понятие стоимости, ранее не существовавшее в природе, вдруг получило физическую форму. Сначала это были ракушки, потом золото, а затем кусочки бумаги с изображениями великих деятелей. Мы придумали деньги как символы богатства, но со временем они стали иметь большую власть над нами, чем само богатство.

Этот процесс объективизации – превращение абстрактного в конкретное – кажется почти магическим. Но магия здесь не в самом акте, а в том, как люди продолжают верить в материальность этой абстракции.

Мы создаём правила и системы, возводим их на пьедестал и начинаем поклоняться им, забывая о том, что всё это – продукт нашего ума. Так абстракции обретают плоть, и то, что когда-то было лишь плодом воображения, начинает диктовать свои законы нашему миру.

Рассмотрим понятие власти. Власть не существует в вакууме; она абстрактна по своей сути, но её проявления, будь то в виде государственного аппарата, армии или системы правосудия, приобретают конкретную форму. Эта форма может быть столь материальной, что кажется неизбежной, словно природный закон. Власть становится зримой, ощутимой и, что более важно, признанной реальностью. Она проникает в наши жизни через законы, символы и ритуалы, превращая абстрактные понятия суверенитета и легитимности в конкретные действия и решения.

Религия – ещё один пример того, как абстракция становится конкретной. Вера в божественное, что само по себе является чистой абстракцией, материализуется в форме храмов, священных текстов и ритуалов. Мы окружены этими символами, и они начинают формировать нашу повседневную жизнь, создавая конкретные правила поведения, моральные нормы и культурные традиции. Для верующего человека абстракция Бога становится конкретной реальностью, в которую он погружается ежедневно.

Но, возможно, самый яркий пример конкретной абстракции – это само время. Время – это концепция, которую невозможно увидеть или потрогать. И всё же, мы создали часы, календари, таймеры, которые делают время "видимым". Мы измеряем его, планируем свою жизнь в соответствии с ним, строим своё будущее на его основе. Абстрактное понятие времени стало основой для целых систем и структур, без которых современная жизнь была бы невозможна. Оно управляет нами, направляет нас и ограничивает нас – как река, текущая в заданном русле, хотя её русло было вырыто нашим собственным разумом.

Всё это подводит нас к выводу, что абстракции – это не просто бесплотные идеи, существующие только в голове философов. Это силы, которые, пройдя через фильтр человеческого сознания, становятся плотью нашего мира. Они строят города и империи, создают законы и традиции, и в конечном итоге формируют то, что мы называем реальностью. Конкретная абстракция – это, по сути, наше признание того, что реальность, как мы её понимаем, есть не более чем объективация нашего коллективного сознания.

Но если абстракции так могущественны, стоит ли удивляться, что они иногда оборачиваются против нас? Мы создаём системы, которые нас же и порабощают, мы формируем понятия, которые начинают нас ограничивать. И тогда, возможно, единственный способ вернуть себе свободу – это вновь сделать абстракцию абстрактной, осознав, что её материальность – это всего лишь иллюзия, созданная нами самими.

Q.S., marginalia in somnis.

Abstrahere est dominari.

Комментируя данный фрагмент, невозможно не вспомнить римское понятие auctoritas – власть не декретная (imperium), но внутренняя, протоонтологическая, восходящая к акту признания, признания не столько логического, сколько экзистенциального. Она не навязывается, но пронизывает, не требует повиновения, но формирует саму возможность мысли.

Читатель, обладающий терпением инквизитора и сомнением аскета, уже постиг, что речь идёт не об эволюции символа, а о его muta potentia – скрытой, многоликой способности внедряться в сознание под видом истины.

В начале – granum, concha, signum: зерно, ракушка, знак. Потом – codex, exercitus, templum. Возникает порядок, вырастает конструкция. Но суть остаётся неизменной: мы не столько изобретаем форму, сколько ретроспективно убеждаем себя в её необходимой реальности. Это – post factum credulitas, вера, возникающая после рождения системы.

Ирония автора – subtilis, sardonica – проявляется в финальном повороте: чтобы освободиться от гнёта абстракции, не нужно разрушать её, достаточно вспомнить, что она – ludus mentis, игра ума. Но игра, где стерта граница между condicio и ontologia, между соглашением и бытием. Мы уже не различаем pactum и dogma.

––

Учитель сказал:

– Когда время идёт – ты бежишь. Когда деньги говорят – ты молчишь. Когда власть дышит – ты исчезаешь.

Ученик сказал:

– Но всё это – иллюзия, phantasma mentis!

Учитель взял чашу, наполнил её ветром, и протянул ученику.

– Выпей, – сказал он.

Ученик раскрыл уста, но ветер растворился в пустоте.

Ибо не всякая пустота позволяет жаждущему напиться,

и не всякий, кто понял притчу, проснулся.

19.

Двенадцать лет упорного труда и обучения в университете Бенареса. И вот, Амар, наконец получил диплом. Он был готов начать карьеру. Преданный ученик астрологии и хиромантии, посвятивший свою жизнь изучению этих древних искусств.

Амар направлялся домой, полный надежд и ожиданий, в мечтах о том, как станет придворным астрологом и советником у самого раджи.

По дороге он остановился под раскидистым баньяном, чтобы отдохнуть и перекусить.

Пока Амар наслаждался свежим воздухом и тишиной, внимание его привлекли следы на песке. Интерес разбудил профессиональный инстинкт, и он решил поупражняться в искусстве, предсказать судьбу человека, оставившего эти следы.

Однако, к собственному удивлению, не мог увидеть ничего. Он пытался сосредоточиться, но его ум оставался пустым. Заинтригованный, Амар решил пройти по следам и узнать, кто же их оставил.

Он пошел по тропинке, ведущей к реке. И, вскоре увидел человека, сидящего на берегу, со спокойным выражением лица.

Амар подошел к нему и поклонился. Молодой человек улыбнулся.

"Приветствую", – сказал он мягким голосом. "Что привело тебя сюда?"

Амар объяснил, что он астролог и хиромант, и что он пытался предсказать судьбу того, кто оставил следы на песке. Однако он не смог увидеть ничего, кроме пустоты.

Молодой человек кивнул и снова улыбнулся.

Амар был ошеломлен. Он не мог поверить, что перед ним сидит тот, чью судьбу он пытался предсказать.

"Но как?" – спросил он. "Как вы можете оставлять следы, но не иметь судьбы!?"

Молодой человек, сидящий на берегу реки, внимательно посмотрел на Амара, словно оценивая, насколько тот готов услышать ответ. Затем он медленно произнес, почти шепотом:

– А что ты понимаешь под судьбой, друг мой?

Амар растерялся. Он был готов говорить о линиях на ладонях, о звездах и планетах, которые формируют пути людей, но в этом спокойном взгляде было нечто, что заставило его задуматься глубже.

– Судьба – это то, что предначертано, – начал он осторожно. – Она отражена в линиях на наших руках, в движении звезд, она ведет нас по жизни, будто незримая нить.

Молодой человек кивнул, словно в знак согласия, но не торопился отвечать. Его взгляд странствовал по глади реки.

– Значит, ты веришь, что у каждого есть нить? – спросил он наконец, не отрывая взгляда от воды.

– Да, конечно. Даже самый малый и самый великий связаны этим узором, – сказал Амар.

Незнакомец посмотрел на него с доброй улыбкой.

– А если нить оборвана? Если ее не было с самого начала?

Амар вздрогнул.

– Это невозможно! Каждый рождается с судьбой. Все сущее следует своим путем.

Молодой человек мягко кивнул.

– А ты когда-нибудь задумывался, кто рисует этот путь? Кто держит нить?

Амар опешил. Здесь, под взглядом этого странного человека, его знания казались поверхностными.

– Это воля богов, – сказал он неуверенно.

– Или, возможно, твоя собственная, – ответил незнакомец, и в его словах не было ни спора, ни насмешки.

Амар замер.

– Но… – Амар попытался что-то возразить, но слова увязли у него в горле.

Молодой человек поднялся и взглянул на него с легкой грустью.

– Кто вы? – прошептал Амар, ощущая странную дрожь в руках.

– Тот, кого нельзя найти по звездам или линиям на ладонях, – ответил незнакомец.

С этими словами он повернулся и пошел вдоль реки, исчезая в тумане. Амар долго стоял, глядя вслед, а потом медленно опустился на песок, чувствуя, как его разум и сердце наполняются новыми вопросами, на которые он еще не знал ответов.